Вечер начинался странно. Как я оказался в этом летнем кафе, моя память не удержала - здравствуй, склероз! - пленка порвалась на том месте, когда я выходил из офиса. Выходил на нервах, в очередной раз загнав внутрь свою давнюю болезнь – недержание правды - и так и не высказав секретарше Юлечке все, что думаю о ее новой прическе а-ля Кармен из села Старые Валенки. Кто я ей, близкий родственник? – мало ли что нравится, да пусть уродуется, как хочет, дура… А потом я обнаружил себя заказывающим пиво, этого разрекламированного чешского «Козла». Пиво я пью только при полном отсутствии других напитков, козлы в моих рейтингах верхних мест не занимают, - да и вообще не алкаш же я, чтоб хлестать, пусть даже этот козлиный сок, в одиночку. Почему тогда? – не знаю, не до рефлексий: пиво, чипсы, орешки, фисташки, сушеные креветки (Сашка Щербина сказал бы, тут закуски на три свадьбы) я ведь зачем-то (зачем?) взял, они требуют внимания – и ни одного свободного столика. На несколько секунд замираю в проходе, «фотографируя» неэргономично разместившееся население кафе, после чего уверенно маневрирую в самый дальний угол. Здесь, в обрамлении из горшков с анютиными глазками, только высокий шатен лет двадцати пяти в спортивном костюме. Пустой взгляд устремлен вдаль, мимо наполовину осушенной бутылки «Столичной», но молодой человек не пьян, бинокля не надо.
- Свободно?
Безразличный кивок. Будем считать, что «да». Аккуратно сгружаю свой улов на свободную половину стола. Невидящий взгляд аборигена все так же дырявит некую точку на неближнем горизонте, только теперь почти касается моей головы, впрочем, я не уверен, что это легкое изменение во времени и пространстве имеет для мужчины хоть какое-то значение.
- Не мешаю?
Крепкая рука вяло отрывается от стола и описывает в воздухе неопределенную фигуру. Вряд ли это ответ, непонятно, адресован ли жест мне. Все внимание в точку, в глазах опустошенность и боль. Сильная боль на лице сильного мужчины, стандартная «находка» в фильмах режиссеров всех времен и народов. Но мы не в кино. Почему, почему я к нему подсел? Я же сразу увидел, что он не в порядке. Получить удовольствие оттого, что рядом кому-то больно? – нет. Утешать? – я не мать Тереза, хочется человеку пострадать, так на здоровье, я-то тут при чем?
Почему я думаю, что это боль сильного человека? Да не думаю я - я же не слепой! Ему очень плохо, у него внутри катастрофа - но он не плачет, не винит весь мир в своих несчастьях; он уйдет на время в себя, чтобы зализать рану, а потом… Что потом? Не знаю.
Семь лет назад я столкнулся на улице с любовью студенческих лет Марианной. Мы любили друг друга, но все как-то невпопад, все время мимо друг друга. В разгар моих страстей она выжидала, а потом я не знал, как спрятаться от ее любви, - к этому моменту я как раз успевал охладеть, обледенеть или увлечься другой... Мне всегда чего-то не хватало, а Марианне, наверно, так же не все нравилось во мне. Такая затяжная любовная болезнь на двоих. Но однажды мы поймали и успели – совсем ненадолго - удержать и прочувствовать взаимность, а потому, всякий раз разбегаясь после очередных несовпадений, не теряли надежды вернуться. Тогда, семь лет назад, я в очередной раз вспомнил, что влюблен в Марианну (порой я об этом забывал), и снова погрузился в смесь любовного страдания и надежды; воображение щедро подкармливало меня картинами голливудского хеппи-энда. И вот мы идем друг на друга, останавливаемся среди оживленной толпы, спешащей с работы домой. Вечер, мягкое дыханье ранней осени - сразу после настороженного обмена «приветами» любимая сообщает, что вышла замуж. Я до сих пор зачем-то горжусь своей реакцией. Наверно, позаимствовал ее из книги про настоящих мужчин. Я тогда улыбнулся, улыбнулся почти естественно. Сказал, что выходить замуж – занятие хорошее, что рад за нее и желаю ей всего наилучшего. Даже еще о чем-то минуты три потрепался с Марианной, не меняя приветливого выражения лица, и только когда, распрощавшись, мы повернулись друг к другу спиной, маска с моего лица сползла и наверняка в моих глазах застекленела такая же концентрированная боль. Сейчас все это вспоминается без эмоций, как что-то, произошедшее не со мной, а в сериале о разнесчастной любви или попсушном шлягере, но тогда… тогда хотелось выть, это была сплошная Аргентина – Ямайка. Вот бы и соседу объяснить, что, да, бывает больно, но это пройдет…
- О господи, только не это! – в смотрящих на меня в упор больных глазах искренняя ненависть.
О черт, я так увлекся своим псевдогероическим прошлым, что начал мирно мурлыкать под нос чайфовскую «Аргентину – Ямайку», да еще припев!
- Извините, пожалуйста, я не хотел, случайно вырвалось.
Да, неприятно. У него наверняка горе, а я тут музицирую. Хоть ищи другой столик…
- А Вам хоть чуть-чуть жалко Ямайку?
Он! Мне! Заговорил, фантастика! Но на мать Терезу тоже не похож. Голос звенит от злости, жесткий колючий немигающий взгляд. Сейчас можно выиграть все – или все же проиграть. Тьфу, одни штампы в башке, тоже, наверно, из третьеразрядного шоу. Ну что я тут могу выиграть?
- Почему чуть-чуть? - выдерживаю взгляд, не отвожу глаза. - С мячом они работают прилично – для людей, живущих на острове, где практически нет нормальных полей. Ну, и тактика с дисциплиной хромают. Тренера грамотного им не хватает, такого, как нынче Рехагель для греков, чтоб знали, куда бежать и зачем. Конечно, Батистуты у них не было, да и откуда ему на Ямайке взяться, но и 5:0 не совсем по игре, есть чему посочувствовать. Так ведь и в песне ж нет злорадства. Потом на чемпионат мира так просто не выхо..
- Водку будете?
- Что, простите?
- Компанию, говорю, составите?
Нет, я не ослышался, он действительно только что сказал мне «мы с тобой одной крови». А я… я это и сам чувствовал.
- Буду. А Вы будете закусывать, – сдвигаю в центр стола свои «закрома родины», - и помогать мне с пивом. Я его с трудом перевариваю, но сегодня что-то навеяло.
- Пиво? Легко. Сегодня – легко. Возьмем еще по одной?
- Не рано?
- Нормально. И чего-нибудь посущественней закусить, идет?
- Идет.
- Костя.
- Саша.
Наши руки вошли в клинч крепкого рукопожатия, и мы пошли к стойке. Костя и Саша.
- Ты понимаешь, я возил его всю игру. – Момент перехода на «ты» как-то стерся; под столом стоят, опершись друг о дружку, бутылка «Столичной» и гордый чешский «Kozel»; Костя говорит почти без запинки, я так же легко усваиваю информацию и совершенно не комплексую по поводу тыканья - значит, недавно. – Всю игру. До этой проклятой восьмидесятой минуты. А потом как рок какой-то – все к чертям собачьим!
Костя - футболист, причем не такой, как я, любитель раз в недельку поразмять в зальчике кости, а настоящий профи из второй лиги. А сегодня был его «день икс»: игра в Москве, тренер-селекционер одной из столичных команд высшей лиги приехал специально на этот матч, чтобы посмотреть в деле Костю и его друга Серегу Кистенева, и все это псу под хвост. Костя – левый крайний хав, бороздит бровку и кормит пасами атаку. Двуногий, с хорошим дриблингом, тренер-селекционер приехал не зря. И до восьмидесятой минуты игра шла, Костя делал клоуна из своего визави Семенова, с Костиных навесов могли забить четыре мяча, - две штанги и два непостижимых вратарских броска удержали два нуля на табло, - но, казалось, еще чуть-чуть, и хозяева рухнут. А на семьдесят шестой минуте, подойдя к бровке для вброса мяча из аута, Костя провел рассеянным взглядом по трибуне и увидел ее, Наташу. С двумя интеллигентно очкастенькими молодыми людьми. Она что-то с ними оживленно обсуждала, показывая рукой в направлении поля.
- А я же просил ее: не надо, не ходи, это не фарт, давай просто встретимся после всего, когда все решится! Ну зачем?! Я же просил! – Костин кулак со свистом рассекает воздух и, сметя часть нашего застолья, грохочет о стол; я поспешно жестами объясняю бармену, что все нормально, все путем, мы еще в себе. – Да еще с этими очкастыми уродами!
- Сдались тебе эти очкарики, – осторожно вставляю я. – У людей зрение испорчено. Их пожалеть надо.
- Меня бы кто пожалел! – взвивается Костя. - Двадцать четыре, экватор уже, а торчу во второй лиге, к любимой могу приезжать в лучшем случае раз в три-четыре недели – а тупица Кривошеев сидит с ней рядом на трибуне и обсуждает мои плюсы и минусы!
- Кто? Какой Кривошеев? – похоже, количество ерша начинает переходить в качество. То ли Костя заговаривается, то ли у меня проблемы со слухом.
- Генка Кривошеев. Мы на мехмат МГУ вместе поступали, Наташа, Генка и я. Но он же тупой! Как коленка! Коленка в очках!
- Не так быстро, не успеваю. Давай сначала. Мехмат МГУ?
- Ну да, у меня ж отец профессор, я, видно, через гены от него столько всосал, что олимпиады областные – математические, физические - щелкал как орешки. А потом, понятно, нарисовался мехмат. Это ж обычный конвейер.
- И что, чей-то блат наступил на горло твоим генам?
- Да нет. Вступительные сдал играючи, досрочно, – мне там с моим послужным списком и надо-то было на двух экзаменах поприсутствовать– только потом я документы забрал.
- Забрал?
- Забрал. Мы тогда в третьей лиге были, в пульку пробились, на стыковые за выход во вторую. Шанс. Рискованно, но шанс! Пришлось выбирать. Родители до сих пор не могут простить. Да что родители! – видел, как две бабки, что на скамейке у подъезда свое кино целыми днями смотрят и тут же обсуждают в живом эфире, какой-то тетке на меня «незаметно» кивнули и, шепотом, мол, это и есть тот самый сумасшедший профессорский сынок, который из московского вуза убежал, чтобы мячик пинать. Но, понимаешь, - Костя затушил в смятый стаканчик недокуренную сигарету, поймал мой взгляд, - да не, я не курю, это так, нашло. Так вот. Люблю я это дело – мячик пинать. Одни любят заводы проектировать, другие суп варить, а у меня вот мячик. А мехмат, он, понятно, солидней. Сейчас имел бы свой бизнес, машину, может, квартиру. А вот видишь, как вышло: любимое дело есть, но оно дома, а Наташа в Москве, и вообще удивительно, что еще ждет.
Да, внешность у Кости выигрышная. Спортивен, волевое, умное лицо, не красавец, но привлекателен, чувствуется внутренний стержень. Наладь он свой бизнес, все девушки его.
- Наладится еще все, Костя. Не последняя игра. Слушай, я возьму еще закуски. Что-то жарко стало.
- Давай. Пожары надо тушить. Хотя зачем?
Водка Костю не согревает, он становится все более апатичным.
- Смотри, Костя, отчислят тебя за нарушение режима, - некстати усмехаюсь я, задев под столом ногой наши четыре пустые бутылки. Жаль, что некоторые слова нельзя запихать в рот обратно…
- Плевать, - сверкает глазами левый хав, выдувая в стол очередную струю дыма. – Хуже не будет!
- Да хватит себя хоронить!
- Да ты пойми: если б мой парашют прошел, я б отрезал всю их защиту и половину полузащиты, был бы чистейший выход один на один. А их либеро дотянулся… Вроде просто мяч на отбой выносил, а пошла ответная атака. Впятером они непонятно легко прошли четверых наших – и получилось, что я обрезал, обрезал всех, за десять минут до конца такой игры!
- Но это же несчастный случай, ты не виноват! Ведь ты сам говоришь, что если б…
- Да это никого не волнует! – хрипит сквозь дым Костя, выстукивая из пачки «West» новую сигарету. - Детсадовская ошибка! Конец игры, держи мяч, не рискуй, а уж если повезет, соперник сам ошибется. Но это уж если повезет! А вышло так, что я, капитан, слил игру. Сначала это, а через две минуты поскользнулся… Шел на перехват мяча, мяч был уже почти под ногой – а тут нога поехала. Семенов тут как тут, а дальше началось самое страшное. Ты когда-нибудь чувствовал на своей шкуре, что такое неизбежность?
Хм, кто ж как не я… Впервые я познакомился с неизбежностью в шесть лет, и это было не самое приятное знакомство. У песочницы, глупо улыбаясь, стоял с кирпичом наперевес двухлетний соседский Димка, а мы, молодежь от четырех до восьми, бросали в его направлении подобранные здесь же, у песочницы, мелкие камешки. Было очень весело, и нам, и Димке. Неизбежность перехватила мне дыхание в тот момент, когда камень вылетел у меня из руки. Он еще не долетел, но я уже знал (не чувствовал, не предполагал, а знал!), что летит он точно в лоб… В это мгновение ужаса я успел осознать, что камешек не так мал, и всю эту растянувшуюся в вечность секунду я так мечтал ошибиться, - но неизбежность впечатала камень в Димкин мягкий лоб, глубоко рассекла нежную кожу, а когда двор наполнился страшным ревом и другие вольные стрелки благоразумно разбежались, я оцепенело смотрел на текущую кровь, на рассерженное лицо своей мамы, вполуха выслушивал от Димкиной мамы «бессовестный» и «фашист!», потом почти то же самое от своей мамы, а потом долго стоял в углу, размышляя о том, почему же все кидали, а попал только я… Неизбежность.
- Неизбежность? – конечно. Слушай. Я работал по одному серьезному заказу, выкладывался на полную катушку, а зарплату нам задерживали то на три месяца, то на четыре. Тогда почти вся страна так жила, но я профессионал, был тогда полон сил, мозги крепкие – и нищета. В результате неуверенность в себе, нервишки шалят, сон плохой. А в новый год я заехал к столичным родственникам, двоюродной сестре Ленке с мужем, он тоже Саша. Заехал без задней мысли, а под шампанское они пригласили меня попробовать силы в Москве. Правда, на лето. Ленка с детьми собиралась на лето к родителям, и я мог два месяца жить у них, искать работу и квартиру.
- При чем тут…?
- Не перебивай, слушай. До лета надо было дожить, в карманах ветер. Потом где гарантии, что Москва выстелет передо мной красную ковровую дорожку? Москва – это экзамен. А вдруг не получится ничего, как назад возвращаться? Так что я продолжал искать и в родном городе. Да и тяжело это, взять и все бросить. Только что квартиру купил. А друзья...- друзей не купишь. В общем, я и верил и не верил. Но слово «Москва» было произнесено, какой-то механизм запущен, и, сколько б я ни обивал пороги фирм и кадровых агентств, везде натыкался на отказ. А в мае пришло письмо от Ленки: «Приезжай в середине июня». 13 июня я влез в проходящий поезд «Томич». Это была неизбежность. Иначе б мы тут с тобой не сидели. Долить?
- Не надо. Теперь слушай сюда, - неловким движением Костя сбивает бутылку пива; перевернув стаканчик-пепельницу, бутылка тормозит в моей руке, но окурки и пиво успевают равномерно распределиться по нашим тарелкам. - Видишь, пока достаточно. Ну, вот. Поехала нога, - ты ж знаешь, на каких огородах у нас играют - я сел на пятую точку, и, вроде, быстро вскочил, но пять метров Семенову все равно проиграл… А дальше все, как в замедленном повторе: он еще ногу заносил, а я уже знал, что он за клоуна расквитается по полной программе. Я попытался хотя бы сбить его, но подача уже пошла, точно в голову их центральному, Щипачеву. Серега Кистенев, мой друг, еще тянулся, старался что-то изменить, но я видел, бесполезно, мяч летит в голову – и Щипачев, как молотком, сквозь руки вратаря, скорую не зови. Две минуты назад было 0:0, и это было плохо, я хотел выиграть! – а тут тихо, как в гробу, бессилие, безнадега. Серегу подставил. Так 0:2 и слили. А кто виноват? Неизбежность…
- Ну не переживай ты так! Просто не твой день, ничего не поделаешь… Ты же распасовщик, ты должен рисковать, рискнул и проиграл, никто не застрахован от таких вещей!
- Никто, – тускло подтверждает Костя. – Только от этого не легче. Мобильник я сразу после игры выключил, Серега мне сказал, что селекционер на трибуне был, но конца игры не дождался - есть вопросы? – я вылез из автобуса и поехал сюда, мы здесь еще на абитуре хорошо зажигали. Сходи, возьми еще.
- Водки, пива?
- Все равно.
- Перебьешься! Лучше я тебе еще кое-что расскажу, пока ты еще в состоянии слышать.
- Как хочешь. – Костя не реагирует на резкость, он совершенно обмяк. Даже не курит.
- Хочу! Ты последний чемпионат Европы смотрел?
- Ну?
- Кто выиграл?
- Ну, греки.
- А кто такие греки?
- Да такая же срань господня, что и наша нынешняя сборная.
- Точно! – только… в профиль. Почему тогда они чемпионы?
- Потому что хотели.
- Именно, потому что хотели! Потому что верили в себя! Там комментатор финала еще привел португальскую пословицу: «Дорога кончается тогда, когда ты этого захочешь». Греки захотели закончить ее с кубком в руках и вынесли всех: французов с великим Зиданом и Анри, суперчехов с Недведом и Барошем, а потом еще и хозяев с их Фигу, Роналду, Коштой, болельщиками… всех!
- Ну и что?
- Ты хочешь играть в высшей лиге?
- Кого это сейчас волнует?
- Тебя! Ты хочешь играть в высшей лиге?
- Да хочу, хочу, че привязался, но сам видишь, без шансов, скоро двадцать пять – и ни-ка-ких реальных перспектив! Лучше б я на мехмате остался!
- Не ври! Футбол – это твое, сам говорил! Чем ты хуже греков?
- Отстань! – Костя хмурится, но в глазах появляется тусклый огонек.
- Щас! Я ж сказал, моя очередь рассказывать.
- Ну-ну.
- Я в столицах всего три года. Мы сами не местные. За эти три года сменил четыре работы.
- Что так? – о, это уже интерес. Даже локоть под голову для опоры подложил.
- Время перемен. Две фирмы развалились, из двух ушел сам. Тут приходится вертеться, пахать. Надо же за квартиру платить, да и вообще... Не суть важно. Я о другом. Два года назад я влюбился в одну милую девушку… из телевизора.
- Это как?
- Она новости читала на одном из каналов. По утрам. Перед работой у ящика часто останавливался… слишком часто… и досмотрелся.
- Как зовут?
- Какая разница? Ну, допустим, Светлана.
- Да ты не дергайся, я их все равно не знаю, мне телик смотреть некогда. Так что, ты, как этот, фанат Аллы Пугачевой или Тани Булановой, – пьяно хохочет Костя. – У подъезда, небось, с цветочками торчал, и в дождь, и в снег?
- Не угадал, – холодно перебиваю я. – Насчет подъездов. Хотя…Тебе смешно, но я совершенно не знал, как себя вести. Но во мне уже что-то засело… Эй, ты меня слышишь, самый бездарный футболист всех времен и народов?
- Но-но, я бы попросил! В смысле, слышу. Вот, даже рукой тебе могу помахать.
Костя действительно исполняет нечто среднее между вялым приветствием престарелого коммунистического вождя участникам первомайской демонстрации и далеким приветом скучающего на орбитальной станции космонавта.
- Вижу. Равновесие только не теряй. Так вот. К счастью, есть Интернет. Я стал собирать информацию. Узнал электронный адрес и написал ей коротенькое письмо, так, пару теплых строчек.
- Однако, - Костя снова тянется к пачке. - И что?
- Представь себе, в тот же день получил ответ. Короткое «спасибо», но текст был не важен. Это был культурный шок - я увидел, что девушка реальная, живая, не только в ящике, с ней можно общаться. Да, к тому времени и она сменила место работы, устроилась на радио. Я уже не мог ее видеть, но мог слышать. Слушал все, что было с ее участием.
- М-м! И?
- А потом взял и поздравил ее с 8 марта. Просто поехал на эту радиостанцию, букет сыграл роль пропуска, дошел до нее, как в тумане, поздравил и тут же, сам собою восторгаясь, ушел.
- А говоришь, не угадал с подъездами. Для храбрости пить не пришлось?
- Будешь смеяться, нет. Как собрался на автопилоте, так на нем и поехал, а дальше – поверишь? - все двери открывались, все препятствия растворялись, отовсюду шла помощь. Случайно (да нет, неслучайно) услышал ее в эфире, поймал момент, когда она была в студии…. Боялся, пропустят ли на вахте офисного здания – пропустили, да еще и сказали, что, наверно, повезло кому-то, такой букет… На самой радиостанции практически к ней подвели… Потому что я этого хотел! Очень хотел, ты меня слушаешь?
- Да не ори ты, у меня отличный слух, – улыбается Костя. – Ну, и что же было дальше?
- Дальше я две-три недели подождал, а ждать было нечего, и стал засыпать девушку цветами через Интернет-магазины. При этом не подписывался.
- А чего?
- Не знаю. Дурак, наверно.
- Не наверно, точно. Стоп, музыкальная пауза, за это надо выпить - за нашу главную напасть: дураков на дорогах. Ходят тут такие, а я потом равновесие теряю.
- Боюсь, ты бы с ним и без моего участия расстался с тем же успехом. Фу, кто только придумал такую горькую водку? И вообще, чья бы корова мычала, недалеко ушел. Короче… пару букетов послал и только потом решил снова выйти на связь. К тому времени нашел в паутине номер ее «аськи»... Написал, представился. Мол, это я цветы… Она отреагировала удивленно, потому что успела отнести мои букеты на счет какого-то сослуживца, - а тут здрасьте. В общем, разговор не клеился. Я – цветы, она, так вяло, спасибо, было вкусно. Кстати, а чего ты мобильник-то отключил, тебя ведь наверно ищут! Не селекционер, Наташа!
- Кому я теперь, неудачник нужен?
- Дурак! Да это не тост, убери стаканчик. Неудачник - это я. «Неудачник» - от слова «дача». Не у дачи. Тот, у кого нет дачи. А мне она не нужна. Есть еще неумашинники, в этой партии я тоже состою. Я серьезно, позвони.
- Нечем. Мобильник в автобусе забыл, а все телефоны там. А Наташе не буду. Зачем? Она все видела. Ты зубы не заговаривай, что было дальше?
- Дальше? - опять цветы (розы, тюльпаны, лилии, ирисы… я стал большим ценителем красоты), такие же вялые ответы, история про дурака из Интернета и снежную королеву, точнее, принцессу, а потом я дошел до той же кондиции, что и ты сейчас: тупик.
- А чего ты просто не пошел туда опять?
- Не знаю. Для этого, мне казалось, нужна хоть какая-то ответная реакция, что-то живое. А я ее не чувствовал, как-то все было в льдинках, а у меня, тепла, видно, не хватило, - совсем, знать, беден любовью, - да и просто не знал, как себя вести. А потом в какой-то момент внутри стало совсем тускло, решил, что утомил девушку (мне потом сестра сказала, что я вел себя, как типичный маньяк), послал прощальный букет, что-то подобающее приписал и собрался исчезнуть.
- Да ты не дурак, ты идиот! Почему исчезнуть?
- Не хами. Я не хотел исчезать, не хотел, но я был в тупике! Через неделю, правда, не выдержал, полез в «аську» смотреть, как она отреагировала.
- Ну?
- Она была не против моего ухода. Не против. Так вот нейтрально-дружелюбно: «Что ж, дурак, я не против. Уходите».
- …раз такой дурак!
Напротив, вежливо так: нет, дурак, Вы меня совсем не утомили, никаких негативных эмоций не вызвали, за цветы спасибо… Меня это «отсутствие негативных эмоций» здорово задело, не ожидал канцелярщины…
- Сам виноват, доигрался.
- Доигрался. Думаешь, что было дальше?
- Есть мнение, что не повесился.
- Правильное мнение. Я расплакался, представляешь?
- Расплакался?
- Угу. Прямо у компа и растекся. До этого меня на слезу прошибало лет двадцать назад, от злости и отчаяния, когда обиделся на корабельных (я на флоте служил) одногодков. А тут сижу и реву, как маленький мальчик, которому сломали только что выстроенный карточный домик, и…
- То-то у тебя мешки под глазами. Плачешь много. Хотя, говорят, это полезно.
- Ага, оживаешь. Хамство – признак живого организма. А я тогда проревелся и от полной безысходности снова написал девушке и пригласил ее в театр.
- Вау!
- Вау не в этом: она обещала подумать!
- Дас ист фантастиш! И?
- А потом, через пару недель, согласилась.
- С чего бы это?
- Не знаю, наверно, все-таки что-то во мне есть. Обаяние как у слона, потом…
- В посудной лавке?
- Нет, я не о грациозности, а об обаянии. Большое такое обаяние, разве незаметно?
- Не, не так чтобы, фрагментами.
- У тебя просто зрение никакое. А у нас завязался более живой диалог – ну, в Интернете. Кое-что прояснилось, в том числе и весенний лед. Оказалось, что девушка совсем не из снега, стало как-то теплее. А потом действительно был театр. Красный день календаря. Взял билеты заранее и решил, что, если вдруг меня в театр с переговоров не отпустят (у нас как раз на эти дни попали три дня затяжных переговоров с заказчиками), я просто пошлю всех подальше и со скандалом уволюсь, но в театр по-любому приду. Удерживать меня не стали, пожелали удачи… Потом я чуть не сошел с ума в метро, когда ехал за цветами (ей ирисы нравятся, а их было не везде найти), а поезд встал между станциями. Там еще двое парней стали прикалываться, мол, через полчаса или через час все передохнем, когда кислород кончится. Какие полчаса! За эти пять минут, пока поезд стоял, наверно, миллионы моих нервных клеток сгорели.
- Так успел, человек без нервных клеток?
- Успел. Бегом, кувырком, но успел. Правда, мы долго не могли толком встретиться, я снова дико перенервничал, затосковал, что, девушка не придет – но она пришла!
- Они жили счастливо и умерли в один день?
- Нет, все гораздо хуже, мне в театре девушка разонравилась.
- Что!?
- Что слышал. Я ж не на сцену смотрел. И мне ужасно не понравилось сочетание черных бровей, обесцвеченных волос (я-то считал, что девушка – шатенка), хвостика.
- Слушай, но это же бред! Подумаешь прическа или чего там еще!
- Да бред, сам знаю. Человек не измеряется прической, но… какие-то мои внутренние образы не совместились, и я вошел в ступор.
- Эсте-е-е-е-т, однако, - констатирует Костя. - Как же ты весь этот театр высидел?
- Плохо, я совсем потерялся. Был жутко неуклюж, девушка мне помогала, как могла, - а я мог это оценить только умом, как бы со стороны, внутри все моментально выгорело. Состояние было… ну, точно не лучше, чем у тебя сейчас.
- А, может, ты просто боишься реальных отношений?
- То есть?
- Цветочки из засады посылать – это, конечно, приятно, но это все виртуальное. Пришла реальная девушка – ты и сбежал, под первым попавшимся предлогом…
Я начинаю злиться. Зачем я стал все это рассказывать? Костя говорит то, о чем я не раз думал и сам.
- Может, ты и прав. Сам замечал, у меня почему-то все всегда валится на подступах. Возможно, и здесь бы что-то помешало. Вылезли б наружу какие-нибудь комплексы типа «нет квартиры в Москве», «нет машины», «возраст переходный к пенсии», ну, и так далее. Она девушка статусная, а что я ей мог предложить? Жить на съемной квартире, ездить в метро, разбираться в моих заморочках? Ей другой нужен. Моложе, богаче, перспективнее.
- А чем ты раньше думал, когда все это заварил?
- Ничем. Я вообще не думал. Нечем было, я же влюбился!
- Стоп! – я одного не пойму: ты же видел ее до этого! Не только в ящике, а в марте. Что, прическа изменилась, и она стала так уж нехороша?
- Да нет, я же говорю… Она так же мила, умна и вообще очень интересна, - но что-то не так… не то… – и все уже не имеет значения, даже то, что ты вполне можешь ошибаться. Видишь, что девушка хороша, знаешь, что будешь завидовать тому, кого она выберет, она тебя не гонит - но сам зачисляешь себя в разряд недостойных и уходишь, добровольно уходишь. Вот так.
Пауза. Костя задумчиво курит, я тяну через соломинку пиво.
- Да, бывает. Недоработал ты сказку.
- Другой нет.
- Плохо. И чего ты мне ее, такую, рассказывал? Помидоров мы не взяли, наградить мне тебя нечем.
- Просто этот вечер - самое яркое событие самого насыщенного и интересного года из всего моего московского периода. Я жил, понимаешь, жил по максимуму - и пусть не сложилось, не получилось, делал ошибки. Черт с ним! Я так хотел! А сейчас я внутренне подсел, мне всего этого не хватает, себя того здорово не хватает… А с тобой… с тобой-то все отлично: ты живешь полной жизнью, ты профи, у тебя любимая работа, любимая женщина, которая тебя ждет, ты живешь из «хочу» - и ты еще скулишь!
- Я скулю?!
- Ты, кто же еще? Ты-то чего раскис?! – ты живой, знаешь, чего тебе надо, и пока в движении, дороги не кончаются, ты по ним обязательно придешь, куда хочешь, или к тебе кто-нибудь придет! Хотя б такой дурак, как я, и расскажет тебе дурацкую сказку.
- Нужны мне твои дурацкие…
- Константин Волгин, это Вы? – мы и не заметили, как от «Мерседеса», припарковавшегося напротив кафе, подошли двое. Сейчас они стояли над нами, пожилой брюнет с седыми висками и высокий блондин в таком же спортивном костюме, что и Костя.
- Ой, Юрий Викторович! – Костя делает попытку встать, но, пошатнувшись, съезжает в кресло. Пожимает протянутую руку. – А я слышал, что Вы со стадиона до конца игры ушли.
- Да, ушел. У меня дочь из Германии возвращалась, с ее рейсом что-то все было непонятно, от нее долго не было звонка. А на стадионе, сами знаете, какая слышимость… а потом ищу вас, ищу – говорят, вышел из автобуса, куда ушел, неизвестно. Звоню – нет связи. Хорошо, вот Сергей…
- А-а-а, – вслух соображает Костя. – А Вы… как вообще здесь оказались?
- Это неважно, Константин. Важнее другое. То, что Вы нам подходите. И Вы, и Сергей. Вам двух недель хватит на переезд и обустройство?
- Переезд - куда? – Костя совершенно растерял ориентацию во времени пространстве.
- Как куда – вы теперь оба в высшей лиге, название команды, надеюсь, помните? Ну, может, не сразу в основе, но…
- Что за шутки? – хмурится Костя. – Это приз за лучший гол сезона, привезенный в свои ворота?
- Зачем так мрачно, - улыбается посол высшего футбольного света, - если б этот пас на за десять минут до конца прошел, Вас, Константин, не мы, а «Милан» или «Реал» должен был бы Вас приглашать. Изумительный по мысли пас, да и само исполнение. Не повезло. Ну все, все, собирайтесь, не надо терять время. Улаживайте все формальности - и к нам, Сергей расскажет. А этого всего – кивок в мою сторону - я ничего не видел.
В оцепенении Костя переводит взгляд с друга на посланника доброй футбольной феи, руки машинально шарят по карманам. Сергей молча протягивает ему телефон.
- Але, Наташка, я играю в высшей лиге! Да, в Москве! Да, скоро будем видеться часто-часто!
У меня звонит телефон. Что, и за мной?
- Алло, Валера? – приятный женский голос.
- Здравствуйте, меня зовут Саша. Валерий, вероятно, очень хорош, если Вы звоните ему на мой номер.
Короткие гудки. Шутка не удалась.
О, мой столик освободился…
Три фигуры быстрым шагом идут к машине. Одна отделяется, спотыкаясь, бежит назад к столику. Костя.
- Саш, ты слышал? Во как бывает… Я знаю, ты за других болеешь, но… приходи на нас тоже… я обязательно пробьюсь в основу! Буду рад. Придешь?
- Приду, куда деваться? Теперь это уже мой долг, - ухмыляюсь я. - Ты ж теперь мой крестник.
- Да я вроде как некрещеный.
- Да я вообще-то тоже. Тебя это напрягает?
- Не очень. Ну, давай, Саш, правь свои сказки, побежал.
- Пока, Костя.
Я смотрю вслед отъезжающему «Мерседесу». А мне вот звонят чужие девушки… хм… сам дурак.