Серёжа

Сергей Коломицын
- Что случилось там? – спросила Ты, и у меня мгновенно появилась горечь во рту от недоброго предчувствия.
- Где это там? – задал я последний дурацкий вопрос, прекрасно понимая о чём шла речь.
- Там , откуда ты вернулся –снова мягко произнесла Ты и нежно прикоснулась ладонями к моим щекам :
–Расскажи мне.
Почему женщины думают, что в постели мужчина может открыть всё скоровенное?
 Не сразу, конечно, но вот если тебя уткнут носом в свою грудь, то ты моментально ото всего отойдёшь, расплачешься , позовёшь маму и перестанешь быть букой. Казалось,что  я был готов ко всему на свете, но только не к этому разговору, особенно сейчас, когда пришёл свет любви и в мой дом.
Я не мог сейчас, лёжа в постели с любимой женщиной не то что говорить , даже вспоминать о прошлом.
Это закрытая для близких тема, та самая часть жизни, которую испивают горькой чашей все те, кому однажды пришлось увидеть пустые глазницы смерти.
Не объяснить, не перать словами. Слова здесь ничтожно мельчают.
 Можно прочитать тысячи детективов и военных повестей, но, всё равно, понять лишь миллионную долю истины.  Да и нечего мне было рассказывать, на душе остался слепок отрывистых картинок, слепленых в один расплывчатый страшный образ. Я даже не представлял толком почему ухало куда-то вниз сердце и бешенно пульсировали жилы, когда по телевизору, в вечерних «Новостях» появлялись знакомые пейзажи, на фоне которых хмурящие брови журналисты передавали рассказывали о том, как мы "восстанавливаем конституционный порядок". 
 Я не мог отвернуться от Тебя, не мог пошутить, просто молчал. Не потому что не хотел говорить,  просто мне было нечего сказать.  По отрывистым эпизодам, даже хорошо и подробно рассказанным, всё равно ясно будет мало.  Если скажу, что там нужно побывать и прочувствовать на своей шкуре?
 Жалеть себя? Мне не было себя жалко. Я хотел любить, хотел просто жить и  радоваться.....ты так красива, я так люблю тебя, зачем нам долгие разговоры за жизнь?
- Мне нечего сказать - как можно спокойнее постарался я произнести и почувствовал, как     влажнеют ладони.
- Хорошо, успокойся -  мягко ответила Ты....
......Так...сейчас...не умирай только, подожди...сейчас.....не надо умирать терпи, терпи родной! Давй,...давай, Серёня, сейчас, погоди, братуха, сейчас...
Серёгин  бушлат набух кровью и она стекала на землю тяжёлыми чёрными  каплями. Он уже не мог говорить, у него прыгала нижняя челюсть, он как будто пытался вдохнуть и скзать что-то...из из прыгающего рта вырывалосб что –то похоже на ...са-са-са с подвсхслипом.
  Я протащил его несколько метров от машины до обочины, схватив его за шиворот бушлата, протащил как бревно, причиняя ему сильнейшую боль...уложив друга, попытался осмотреть его. Начал резать ткань, соединяющую пластинки «броника»  и бушлат, бормоча, что сейчас посмотрим, сейчас, только потерпи. Нужно было наложить  перевязку, попытаться оказать первую помощь, хотя каким-то шестым чувством я уже понимал, что рана смертельная и спасти моего товарища уже не сможет даже чудо, тем более, что на руках у меня не было перевязочных средств...пока я резал броник и бушлат, Серёжа умер. Его тело перестало вздрагивать  и я ,бросив резать, оторвался от раны , чтобы посмотреть что случилось. 
Я долго выписывал этот абзац. Пытался подобрать слова. Слова для того, чтобы описать как я увидел эту смерть, какое у Серёжи было лицо. Наверно, мне не суждено облечь эти секунды в художественную форму.
 
Серёжа умер.
   
Это невозможно понять из  чужого рассказа, нужно самому от начала до конца прожить это, от первого подъёма, с которого начнётся твоя служба, до той секунды атаки на колонну, когда подбили БМП и мы выскочили из десантного отделения навстречу смерти.....в глазах снова завертелось небо, ветви деревьев, земля, усеянная увядшими листьями вперемежку со снегом,  разворачивающаяся для контратаки колонна, горящие машины ... огни трассеров на головами, беспорядочная стрельба, крики...и уже умерший Серёжа, смотрящий в небо стекленеющим серым взглядом.
 Я  мало чего успел почуствовать тогда. Только пустота и собачья злоба, злоба и пустота. Упругая дрожь оружия и вой. Я стрелял не целясь и выл, подвывал, обнимая оружие, доверяясь ему.
Пройдёт много времени с тех пор, как это закончится, я уеду из России,  оставив своё прошлое не только за толщей времени, но и расстояния, а страх будет продолжать приходить ко мне. Уже потом, я буду рыдать в подушку, грызя наволочку.  Уже потом что-то треснет и надломится в моей душе...потом. Потом....
Вспоминать  его мать,  вспоминать , как мы с ней познакомились. 
Телеграмма, посланная матери Сергея, шла неделю.
Серёжина мама собиралась уходить на работу , в десять часов утра, когда мы постучались в её квартиру, подняв на третий этаж цинк с телом ей сына.
Она открыла нам дверь ,оглядела нас, и показав на цинк, спросила – это что?
Я стащил с головы берет, и, глядя ей прямо в глаза ответил -  это Ваш сын...
Через два часа принесли телеграмму.
Родственники Серёжи попросили меня, чтобы я пошёл первым в похоронной процессии.  От подъезда дома, где он жил, я вышел первым, неся в руках огромную охапку живых цветов,  бросая по одному цветку на землю с каждым шагом.  И так метров восемьсот, вокруг дома, где он вырос, до автобуса, который должен был отвезти нас на кладбище.  Там был короткий митинг. Серёгина бабушка кричала офицерам военкомата и нам, сопровождающим , что как же это так, как же так получилось, что сперва она потеряла в мирное время сына – брата серёгиной матери , а теперь внука, что как же это так получается, что отправляешь в армию детей, а приходят гробы.    
Остались в памяти руки матери Сергея, которые я целовал – маленькие, обветренные пальцы , пахнущие духами «Дзинтарс» , те ми же самыми, которыми пользовалась моя мама....