Цикл « Из жизни…»
- Мог бы приехать и на такси, - сказала Она, и стала расстегивать дорожный баул, - И как же ты будешь пить вот эту дрянь? – Она достала бутылку французского коньяка, - И на черта мне эти цветы? Я же улетаю в страну вечной весны… и там их – везде, …а впрочем, мы будем закусывать лепестками. По-моему в этом что-то есть?!
- Лепестками?! В этом ничего нет, но будет…
- И что же?
- Опасного, я думаю, опять же, ничего… Коньяк убьёт и разложит хим. продукты, а вот сидеть на унитазе за 12 часов полета придётся часто…
- Ты предусмотрителен! Тогда пойди и купи шоколадку что ли… - и она свернула пробку, - В этом мире, даже цветы выращивают на дерьме, и поливают дерьмом… и оно, продляет им жизнь – даже в вазе. Это я ворчу, не слушай. Ну, иди, иди…
Этой женщине Бог дал всё и даже больше. Я не удивлюсь, если наши потомки когда-то увидят Её восковую фигуру в одном из музеев мира. Не удивлюсь! Я думаю, там будет написано; - Идеал (экземпляр руками не трогать). Я бы, лично, написал именно так.
Голосистая – я её так называл, и она не обижалась и ей это, она и не скрывала, нравилось. Голосистая - это отнюдь не певунья… Голосистая – это образ жизни. Да – жизни, во всяком случае, когда я приходил к ней. «Сегодня я хочу тебя при параде, - в нетерпении кричала она мне в телефонную трубку, - можешь, и кортик нацепить… Острее будет! Бросай, бросай к черту свой судоремонт, кому суждено утонуть – утонут! А я и Брамс – тебя ждём!» Я приезжал, и она встречала меня – голая и систая… Она сидела за роялем и вдохновенно играла что-нибудь из «Венгерских танцев» - в две руки и два «пальца». Про «пальцы» вы догадывайтесь?! Да, да! Это и есть та систость, которая тоже блямкала по клавишам. Соски у неё были – великолепны! Розовые, удлинённые, как пальчиковый виноград с лозы солнечного Узбекистана. И чувствительны, как мембрана манометра. Это было что-то! Если её фигуру долго вырезали из ветки сандала, то грудь ваяли, на мой взгляд, много дольше. «Тебе приготовить что-нибудь?! – задавала она свой постоянный вопрос, не отрываясь от клавиш» - Нет! - отвечал я, и думал, «ради Бога, только - не это… Ты можешь запросто испохабить не только телячью вырезку, но даже, приготовление кофе…» Я сам шёл на кухню и варганил, слушая «беса на качелях» в её исполнении. «Пока мы тут дружим с маэстро, посмотри вот это…» Предлагала она мне стопку листков, пуская их по полировке рояля, от себя. При этом одна из её грудей заменяла руку, т.к. сбоя в мелодии не происходило. Она зарабатывала переводами. Переводила для толстых журналов, но мне почему-то казалось, что писала она это сама. Тексты в русском варианте абсолютно не проявляли характера автора, и носили только её черты, черты не переводчицы, а творца. Мне нравился её стиль. Стиль до такой степени стремительный и динамичный, что европейская ленная философичность в нём не просматривалась. Её просто не было. Её обнаженность во всём иногда просто вызывала шок. В отличие от всех женщин, которых я когда-либо знал, в ней не было и толики закулисного женского. И со своей стороны, она терпеть не могла загадок и аллегорий от других. Надо было всё называть своими именами, как оно есть. Только от одной её фразы в постели; «Если ты не хочешь иметь детей, у меня есть ещё две дырки… вот и работай», можно было получить пожизненную импотенцию. Но это не было скабрёзностью, цинизмом или женским пижонством… Это произносилось так, будто сама мать-природа разрешает поэкспериментировать, а проводить опыт или нет – решать самому. Легкость и доступность – о чем часто мечтает наш пол, в этом случае лишалась сразу же ореола романтизма и заставляла чуть-чуть подумать о морали собственной. Наверное, наверное, именно так строился мир первоосновы, мир Адама и Евы, мир мужчины и женщины. Мир человеческой обнаженности. И только потом, толпы «творцов» во всех поколениях, обвили вензелями и банальными виньетками с голубками это простое.
- На-ка, возьми хоть «Диррол», зажуёшь, - сказала Она, разливая коньяк в пластмассовые стаканчики.
Вот что у неё получалось, так это разливать. И если бы рядом был художник, он непременно заставил её позировать. Когда она разливала – чай, кофе или другие напитки – это надо было видеть! Она преображалась! Грация накладывалась на изящность, а фисташки её глаз сопровождали струю таким глубоким смыслом, что сам Боттичелли схватился бы за кисть. И тотчас!
- За что будем пить?
- За мой отлёт, и только - за отлёт! А то ты сейчас начнёшь говорить глупые фразы, …ты же знаешь, я не терплю…
- Хорошо, за отлёт! И ещё, за потерю достояния Республики!
- А достояние, надо полагать, это я?!
- Конечно! Страна обеднела на одну умную голову и прекрасный бюст…
- Не делай мне таких комплементов, а то я сейчас захочу тебя… прямо здесь! Пей…
Она пригубила и поставила стаканчик. Она не пила алкоголя, даже шампанское. Я выпил. Аристократизм её фигуры проделал изящный взмах, и коньячная струйка наполнила мой стакан.
- Очень жаль, что ты уезжаешь, мне будет не хватать…
- Ну, вот, начались глупости. Перестань! Терять кого-то, свойственно твоей профессии. А потом, у тебя же всё есть! Привыкнешь.
- Да, но у меня больше не будет обнаженной красоты… Все кто со мной остался, одеты в жизнь, и мало того, они застегнули её на все пуговицы.
- И правильно… Обнаженная красота – это последняя стадия уродства. Ты же не восхищаешься улиткой покинувшую свою раковину? – и она посмотрела на меня с издёвкой.
- Вот именно тогда я ей и восхищаюсь! Меня всегда больше будоражит то, что внутри.
- О! Я рада, что за годы нашей дружбы, ты постиг главное…
- Дружбы?! Ты хочешь сделать мне больно…
Она грустно задумалась и на её красивом лице отразилась загадочная таинственность аллегорий, которых Она не могла терпеть.
- Любовь – это счастливое горе. А пока это только дружба. Так как ты не познал ещё - вторую половину… Я исчезну из твоей жизни, и если ты через какое-то время ощутишь – горе, я буду, счастлива… там, в стране вечной весны. Пей. Объявили посадку на самолёт. Пей за мою наготу, она позволяет мне чувствовать через расстояния в 12 часов полёта…
Прошло время. У меня появилось виртуальное преимущество – неизвестный читатель. Иногда, пробегая глазами по длинному столбцу, я чувствую напряженный взгляд фисташковых глаз, оттуда, из страны вечной весны… И последняя стадия уродства обретает красоту обнаженности и любви познанной в полной мере.