Действие первое
Небольшой дворик. Лето. Вечереет. Мать, сидя на табуретке под яблоней, что-то вяжет. К ней подходят Радик и Марине. Марине плачет. Радик берет Мать за руку.
Радик: Бабуля-я-я, бабуля-я, послушай!
Мать не слышит.
Бабуля-я-я, бабуля-я,ну, послушай же!
Мать: А, Радик, это ты? Что случилось?
Радик: Майине все плачет и плачет, никак успокоить не могу. Глаза уже стали зеленые, как яблоки. Я у нее спйашиваю: "Майине,
почему ты плачешь?", а она: "Хочу и плачу!" Бабуля, успокой, по-жалуйста, Майине, а то гляжу на нее и мне тоже плакать хочется.
Мать: Марине, у тебя что-то болит?
Марине: Не-е-т.
Мать: Кушать хочешь?
Марине: Не-е-т.
Мать: Что тогда с тобой приключилось? Почему ты плачешь?
Марине: Хочу и плачу! Даже солнышко иногда плачет, его же никто не спрашивает!
Мать: Будет тебе, Марине, не плачь! На тебя глядя и Радик запла-чет, да и у меня слезы наворачиваются. Ох, как же сегодня сердце ноет у меня! А хочешь, Марине, я спою тебе песенку?
Марине: Не-а…
Мать: ( тихо )
Где же ягодка растет?
На лугу, ой на лугу.
Где же маконька цветет?
Во саду, ой во саду.
Где же красна вишня спеет?
В поле - во поле одна
Где ж черемуха белеет?
На пригорке у окна.
Где ж смородина цветет?
Вдоль реки ой да растет.
Златовласка ой да где?
В светлой да красной избе.
А смуглянка ой да где?
В темной сумрачной избе.
Русовласка ой да где?
Ой, в ольховой во избе.
Радик ( радостно ): Бабуля, а можно я тоже спою Майине?
Мать: Ну-ка, Радик, затяни песенку, да так, чтобы ноги сами в пляс пустились!
Радик: В кабачок собйялся Ванька,
Найядился будто к Пасхе,
А назад поплелся Ванька
В гйязной пойваной йубахе.
Как бейезка побелел,
Как оглобля почейнел.
Эх!
Тот же мотив:
Как на улочке на нашей,
Санки катятся под гойку,
Как на улочке на нашей
Девочка йыдает гойко.
Ветей дует, ветей дует,
Ветей душу йвет на части,
Сейдце плачет, сейдце чует:
Умийяет птица счастья.
Новый мотив:
То не мостик к йечке гнется,
Платье йевется на ветйю,
Если милый не вейнется,
Той же ночью я умйю!
Не гони постылую.
Пйовайонишь милую!
Эх!
Я за ним войду босая,
Ой, да в избу белую.
Сейдце будто свечка тает,
Глупое, несмелое…
Солнце кйясное встает,
Птичий щебет чудится,
А девчонка слезы льет:
Что пйошло, не сбудется.
Марине все плачет.
Мать: О, Боже!
Радик: А солнышко светит, солнышко смеется и нашу Майине йас-смешит! Слезинки высохнут, как вайежки на печке.
Мать: Ох, Марине, как же ты водичку любишь, точно гуси-лебеди! Посмотри-ка, Радик - везде ясная погода и только в нашем саду до-ждик.
Радик: Дождик лей, дождик лей, дам тебе калач медовый!
Мать: Смотри-ка, Радик, а душа у нашей Марине стала большой-пребольшой, как небо. Дождик не остановить. Капля за каплей, кап-ля за каплей. Так наша Снегурочка и вовсе растает!
Марине еще громче плачет.
Мать: Да ну, вас, несмышленышей! ( Про себя ) Щенята вот тоже перед бурей скулят…
По небу пролетает самолет.
Радик: Ту-ту-у-ту-ту-у-у! В небе самолет летит! Таня, Танечка не плачь, не утонет в йечке мяч!
Мать: Пойдем в дом, Марине.
Марине: Нет, бабушка, не хочу я домой. Тесно там. Стены давят. А я хочу смотреть, как яблоньки дышат.
Мать: Радик, там в чулане арбуз есть. Принеси. На столе, в чашке. Я давеча нарезала.
Радик: Арбуз?!
Быстро убегает.
Мать: Нарспи ты моя маленькая…
Марине: А Нарспи ведь умирает, бабушка…
Мать: Нет, не умирает. Убили ее.
Марине: Нет, бабушка, она сама умерла, повесилась, я точно знаю.В глухом лесу. Одна-одинешенька. Не могла больше жить без Сетнера, без его большой любви, вот и умерла.
Мать: Не только из-за Сетнера. От большой обиды на белый свет она умерла. Жизнь ей опостылела… Надоела, значит.
Марине: Да разве может жизнь надоесть?
Мать: Бывает так, что и минутки жить не хочется больше. Хоть сей-час иди и ложись на кладбище.
Марине: Как же так может быть, бабушка? И минутки жить не хо-чется? А вот я ни капельки не хочу умирать!
Мать: Ты еще молода, доченька. Вот проживешь свою жизнь, и к старости тоже будешь ждать своего часа: сегодня аль завтра?
Марине: А ты тоже ждешь, бабушка?
Мать: Ну,, коли до лета дожила, сейчас уж не должна помереть. Пе-резимовать вот труднее. А весной воздуха будто прибавляется и дышать легче.
Марине: Бабушка, ты только зимой не умирай, ладно? А то ведь, ес-ли погода будет плохая, меня не возьмут на кладбище. Скажут - простудишься.
Мать: Ах ты, дурочка моя маленькая…
Марине: Бабушка, я тебя очень-очень люблю! Если бы тебя не было, то и меня бы на этой земле не было. Наверное, я бы тогда и не ро-дилась.
Радик высовывает голову в окно
Радик: Майинка-калинка! Пойдем с тобой на яймайку: у нас товай - у них купец! Глядишь, двухгодовалую буйенку так в долг и пйода-дим!
Мать: Нашел арбуз?
Радик: Конечно. Только я его уже весь съел.
Мать: Марине не угостишь разве?
Радик: Кусочек для нее всегда найдется. Эй, милая подйюжка, Май-ине, айбузу хочешь?
Марине не отвечает.
Радик: Эй, я ведь честно могу все сам съесть! Ничего тебе не доста-нется! Смотйи!
Мать: Ты, поди, не поросенок, все не слопаешь.
Марине: Как ты думаешь, бабушка, а я буду красивой, когда вырас-ту?
Мать: Да ты и сейчас хороша, как цветочек лазоревый. А вырастешь - расцветешь, станешь статной и пригожей, как твоя мама. Все пар-ни из-за тебя передерутся. А уж у Коли тети Катиного, и вовсе го-лова кругом пойдет - сна и покоя лишится. А ты будешь гордая, не-приступная, что ты! На женихов и краем глаза не взглянешь, будто они пыль придорожная. Головку поднимешь и мимо них пойдешь, как лебедушка.
Марине: А Радик что будет делать?
Мать: А Радик защищать тебя будет. Вдруг, не приведи Господь, подлец какой-нибудь обидеть тебя вздумает? Радик на него бросится и как закричит: " Эй,ты! А ну,, не подходи к моей сестре, не то я те-бя! " Глазом моргнуть не успеешь - обидчика будто ветром сдует.
Радик ( подражая мегафону на рынке ): Один айбуз - 70 копеек, два айбуза - рупь сорок, а вот сколько стоит половина айбуза? Ну,, что скажешь, Майине? Угадаешь - тебе, не угадаешь - мне.
Марине ( грустно ): А знаешь, Радик, ты меня должен защищать. Всегда-всегда. Ведь я - твоя сестра.
Радик: А ты должна меня всегда-всегда любить. Если не будешь лю-бить, то я тебя защищать не буду!
Марине: Радик, да я и тебя, и бабушку и Жучку так сильно люблю! Очень-очень!
Радик: А Колю тети Катиного?
Марине: Да ты сам втюрился в Нину дяди Яшину! А еще в Люсю дя-ди Юрину!
Радик: Не вйи! Дяди Яшину Нину любит тети Катин Коля.
Марине: Как? А меня?
Радик: Говойю ведь - любишь ты его! Вон сейдце сжалось, как ежик! Э-э-э, нельзя так!
Мать молча наблюдает за ними, потом вдруг, потерев глаза краем платка, уходит.
Радик: Ах, любовь, любовь!
Марине: Радик, айда бабочек ловить!
Радик: Желтеньких, да?
Марине: А любых. Лучше бы, конечно, синеньких, темных, как чер-нила. Я таких больше всего люблю. Только их поймать очень трудно - они быстрые, как ветерки.
Радик: Ну, так и быть. Поймаю я тебе и койичневых и синих, как чейнила. А ты мне набейи, пожалуйста, ежевики. На вот тебе ведей-ко.
Марине: А какая она ежевика?
Радик: Ну,, она такая сизая, а еще бывает чейная.
Марине: А она сладкая?
Радик: А то! Мы из нее кйасное вино сделаем. Для маленьких. Для детей. Знаешь где ее найвать?
Марине: В лесу, наверное.
Радик: Да нет! За огойодом, вдоль плетня.
Марине: А потом поиграем в больницу. Или лучше в магазин?
Радик: Сначала в больницу, потом в магазин. Только смотйи - док-тойом буду я! А что у тебя сегодня будет болеть?
Марине: Живот.
Радик: Опять живот? Так не интейесно! Живот у тебя вчейа болел. Пйидумай что-нибудь дйугое!
Марине: Нога.
Радик: Нога уже была. Лучше спина или глаза. Или гйудь.
Марине: Сердце!
Радик: Не сейдце, а душа. Точно, душа! У тебя сегодня душа будет болеть!
Марине: Душа?
Радик: Да-да, душа!
Марине: И как же ты ее вылечишь?
Радик: Пйидет вйемя, все узнаешь. Ну, ладно, побежал я за твоими чейнильными бабочками. А ты не забыла, что я тебе велел?
Марине: Детское вино!
Радик: А давай, кто быстйее закончит: я - бабочек ловить или ты - ягоды собирать?
Марине с ведерком и Радик с сачком убегают. Появляется Мать.
Мать: Что же так сердце щемит сегодня? Поди, к непогоде. Дождь не помешал бы, конечно. Эх, как землице-то дождик нужен! Все за-сохло-зачерствело.
Слышно, как каркает Ворон.
Да что это я сегодня сама не своя - никак места себе не найду. Дым? Неужто горит что-то?
Прибегает Жучка.
Жучка. Жучо-ок. Жу-учка. Что с тобой случилось? Почему такая грустная? В стадо охота? Поди, Красуля пропадет одна без присмот-ра? Не бойся, она скоро воротится со стадом вместе. Вон, слышишь, как коровы мычат за околицей? Му - у. Му - у. Вымя у буренок пол-нехонько - подоить надо, чтобы не болело. Вот такая она жизнь… Сегодня есть, а завтра нет.
Жучка жалобно скулит.
Дай-ка я тебе калитку отворю. Иди встречай Красулю. Замаялась, поди, под забором лазить? ( гладит собаку ).
Голос Иосифа ( с улицы ): Тетя Ольга-а! Тетя Ольга! Есть кто-нибудь дома или нет?
Мать: Есть, есть. Подожди-ка. Ох, запамятовала, я ж там дверь под-перла, чтобы свиньи не разбежались. Иду-иду, сейчас открою.
Скрывается за домом. Через некоторое время выходит с мужчиной лет сорока. Высоким, в потрепанной одежде. Мужчина чем-то напоминает прокаженного.
Иосиф: Ну, вот, тетя Ольга, продал я, значит, яблоки за 40 копеек, хочу еще и яйца загнать. Подходит ко мне одна фифа и спрашивает: почем, мол?" Рупь"-, говорю я ей. Она поворачивается к своему му-жику в шляпе и повторяет: рупь. Тот посмотрел на меня, как Ленин на буржуя и говорит:"Девяносто!" "Фигу!" - отвечаю, -" Это ты сво-ей курице скажи, чтобы делала яйца за девяносто! Ишь, выдумал!" Дама варежку раскрыла и тычет его в бок: " Пошли, Андрюшка!" " То-то," - кричу, - " лицо у тебя, как блин, от плохой жизни, навер-ное! Фу-ты, ну,-ты, ножки гнуты!" А она мне: "Гражданин, я сейчас милицию позову!" "Э-э, Юрку Васильева из Опракасов что-ли? А он мне не указка! Знать не знаю и знать не хочу! Правда, недавно мы с ним 3 пузыря красного винца на двоих уговорили, так твой мили-ционер, как бомж последний на месте и вырубился". Тут мне шляпа заявляет: " Вы, гражданин, вообще соображаете, что несете"? " Ты, видать",- отвечаю,-" давно по роже не получал"? Тут фифа заголо-сила:" Оставь его, Андрюшка! Что об алкаша руки марать"! " Это я-то алкаш? Да ты сама похуже алкашки будешь - за бесплатно яйца поесть хочешь! А ну,, вали отсюда"! Потом, когда они умотали, смотрю - идет Дина, дочка Юрия Михалыча, ну,, ты знаешь, которая в заводском поселке живет. Сама, понятное дело, уже пьяная в стельку, руками размахивает, будто мельница. Увидела меня и сразу же: " Здорово, Иосиф"! " Ты че тут делаешь"? - спрашиваю. " Дал бы на 100 грамм", - просит, - " если есть, конечно". " Вот только яйца продам", - говорю, - " налью всенепременно. Но у меня три десятка осталось, когда я их растолкаю, еще неизвестно". Она: " Давай! Я мигом"! - и понеслась в столовую". Эй! " - кричу я, - " Побыстрее там"! Слышу, отвечает: " Ступай за столовую и жди". "Ну,, шустрая баба", - думаю про себя. Сел на ступеньки, жду-жду, а ее нет и нет. Зато смотрю - Колька Муравей идет с Мишкой Синицыным! Колька ему: " Мишка, ну, будь другом, одолжи пятерку, а? Через четыре дня получка, отдам". " Вообще-то мне денег не жалко", - говорит Синицын, - " но только не на пьянку же". А Муравей знаешь, что ответил? " Надо до смерти! Вот, честное слово, душа болит, будто горит что-то у меня внутри"! ( Иосиф останавливается и тихо, пе-чально, совсем другим тоном продолжает) Тетя Ольга! А у меня-то как горит-болит… Если есть - налей, а? А я тебе и яблок принесу, и яиц! А хошь - деньгами верну как скажешь! Только выручи!
Мать: Ах, Иосиф!
Иосиф: Ну,, хоть капельку! Помираю!
Мать: Есть у меня бражки немного во фляге.
Иосиф: Пойдет-пойдет! Вот спасибо, тетя Ольга!
Мать: Ты здесь подожди. Сейчас вынесу. А то там, в лачуге, Валя была, кажется.
Иосиф: А хочешь, я тебе тут все яблоки подберу?
Мать: И сама управлюсь. Ты посиди, отдохни лучше. Намаялся, по-ди, за день. От безделья-то сильнее устаешь.
Мать уходит. Иосиф поднимает два яблока и долго их рас-сматривает. Одно большое, но зеленое, другое красное, наливное, но насквозь червивое.
Иосиф:
Чтобы яблоки поспели,
Нужно яблоням цвести,
Выстоять зимой, в метели,
Летний зной перенести.
И чуть позже, на рассвете,
Пригубив густой росы,
Как испуганные дети
Затрепещут их листы.
Новый день – душа иная,
Много новых, ярких дней.
И рожают, умирая,
Яблони своих детей…
А когда настанет осень,
Ветви зябко задрожат,
И в заплаканую просинь
Листья мертвые взлетят…
( пауза)
Шагайте бодрее и тверже
Отчизны любимой сыны!
Не можем отстать мы, не можем
От поступи нашей страны!
( глядя в бесконечную даль неба)
Лес дремучий, лес печальный,
Почему ты так шумишь?
И кому в деревне дальней
Душу страхом ты томишь?
Возвращается Марине с полным ведерком.
Иосиф: Ну,-с, Марине, как поживаешь? Счастливо, небось, совсем как Нарспи.
Марине не отвечает.
Иосиф: Ну,-с, привет, сестренка-Маринка! (протягивает руку) А что с тобой случилось? Никак, волка страшного увидела? Или дядюшка Иосиф пострашнее волка будет? Ты смотри, волки, они, разные бы-вают, милая. Ты думаешь они все на четырех лапах бегают? Э-э, у кого четыре, а у кого и две, кто - лопоухий, а у кого-то ушки на ма-кушке. Да-а, и так бывает, девчушка моя дорогая. Бывают серые, бывают белые. А вот как ты думаешь, очки они носят? Ага, так я те-бе отвечу: кто без очков, а кто и в очках. Самые страшные и опас-ные из них в очках ходят, умные они, да бессовестные. Если кто оч-ков не носит, а напьется, всем на него наплевать, как-будто он на свет появился только для того, чтобы быть пьяницей. А если кто в очках пить вздумает, или того хуже, при шляпе, того сразу все ру-гают, кричат в один голос. А он от этого еще пуще спивается. Да неужто ум человеческий в очках заключен? Если же зрение у тебя хорошее и ты все вокруг ясно видишь, то ты, по правде сказать, ду-рак дураком. А умные - ничего не видят, ничего не слышат. Слепые они, глухие, вот как...
Вот и ты, Марине, вырастешь, человеком станешь, в город пере-едешь, а дядя Иосиф будет по-прежнему хлестать водку без проды-ху. Ну,, и красненького, и беленького тоже можно. Эх, да все без разбора! Конечно, дяде Иосифу тоже не всегда хочется пить, а он, старый дурень, не хочет, а пьет - назло, через силу! (Сердится) Вот так, друг сердешный, Марине. А потом люди спрашивают:"Да кто такой этот Иосиф?" Иосиф, говорят, горький пьяница. Даже выпить теперь с Иосифом считают делом зазорным. Нет, выпить - это про-цесс, конечно, хороший, но тонкий! Тут все зависит от того, с кем ты, собственно говоря, пьешь! Вот если ты, скажем, с Михаилом Синицыным пьешь, это значит, что ты - человек хороший, потому что Синицын, видишь ли, ветеринар. А со мной выпьешь - все! Зна-чит, и ты - алкаш и пропойца. Словно Иосиф не человек, а пивная бочка. Потому что Иосиф не ветеринар, и даже не агроном и не бри-гадир. Так, пьянь подзаборная. А может, ему вообще ни грамма пить не хочется? А может, он от того пьет, что душа у него болит невыносимо? Може, для того, чтобы похмелье жизни вывести? А? (плачет)
Возвращается Мать, в руках у нее небольшой ковшик, она смот-рит на Иосифа с жалостью, но без удивления.
Иосиф: Пусть, пусть, Иосиф пьянь подзаборная, зато душа у него, как слеза чистая. Да разве один только Иосиф пьет? Все пьют. Кто спивается, а кто обжирается. Кто за свой счет, кто за чужой. А кто и за государственный! Мол, государства у нас много, государство бо-гатое - на всех хватит! А вот я никогда, ни копейки не брал, ни у го-сударства, ни у другого человека! Своим потом зарабатываю, своей глоткой пропиваю. Кому какое дело, что я пью?! Пьет Иосиф, но ра-ботает. И отец мой работал и пил. И дед мой таким был. У нас в за-столье всегда было жарко, как в кузнице. Вот так вот. Пить будем, не помрем! Пить - значит - жить!
Мать: Возьми, Иосиф. Конечно, не шибко крепкое, недобродило еще.
Иосиф быстро выпивает.
Иосиф: А слыхала ли ты, тетя Ольга, что рядом с нашей деревней, в поле, за оврагом, скоро пивной завод построят? Тогда в наших краях будет не только хлеб-соль, но и пиво с хмелем!
Мать: Когда строить-то будут?
Иосиф: Через год-другой, глядишь, и запустят.
Мать: Так ведь и работников в колхозе не останется.
Иосиф: Э, нет, тетя Ольга, водка только помогает крестьянину справляться с черной работой. Вот, я сегодня, собрался вместе с Вассой коров в поле отвести, и что ты думаешь? Встретил по дороге Михал Петровича. Так он меня не отпустил, пока я с ним на пару стакан не осушил. А после первой и второй - перерывчик неболь-шой! А как во вкус войдешь… Там уж хоть пей, хоть не пей, в голо-ве все одно: будто черти зерно молотят. А ведь я говорил Вассе по-утру: мол, давай хоть литр с собой захватим, ну, так, просто, чисто, чтобы в жару хлебнуть холодненького. А она мне:" Только одно у тебя на уме, бочка бездонная, алкаш ненасытный!" Я ей культурно говорю:" Ну, хорошо, Васса, не литр, так хоть поллитра". А она свое:" У всех мужья как мужья, а ты просто пугало огородное!" Как тут не разозлиться? Это я-то пугало? " Ты, конечно", - отвечает, -" не Василий же". Я говорю: "Василий, конечно, парень хороший, да неужто я такой плохой?" А она как закричит: " Не то слово, смот-реть на тебя тошно!" "Эх, Васса, - говорю я ей,- А я ведь никого не любил так, как тебя, не даром же я тебя в жены взял". А она еще пуще взъелась: " Это ты мне о любви говоришь? Да ты только свою бутылку любишь! " И тут я ей так тихо, но твердо:" Васса, а хочешь, прямо с сегодняшнего дня я пить брошу? Вот с этой самой секунды, ни капли в рот не возьму?" Она вдруг замолчала, сжалась вся, будто я ее ударил и говорит:" Да ты что, Иосиф, совсем с ума сошел?" "Васса, - отвечаю, - если ты меня не любишь, не стесняйся, так и скажи. Я не буду тебе мешать, уйду из дома и все. Делов-то". Она постояла молча, потом руками как всплеснет: "Да я с тобой на ма-шину опоздаю!" И выбежала из дома.
Мать: А лучше бы тебе вообще не пить! Женщине ведь не водку, мужика жалко.
Иосиф: Ты, тетя Ольга, сама знаешь, сколько девок хотели за меня выскочить. Вся деревня на шею вешалась. А она меня за пьяницу последнего держит, говорит, что с грязи подзаборной взять? А ведь я на все руки мастер: не только сено косить могу, но и по хозяйству все что хошь. Все умею. Вот так вот… А сколько раз я в военкомат ходил, чтобы меня в Афганистан отправили! Помочь хотел. А мне говорят, что не положено. Как же не положено, когда мой отец вое-вал в Испании? Тоже не положено было, а он с медалью вернулся, Родину прославил! А эти дубы в погонах уперлись и все, твердят свое, мол, не положено. Да почему не положено-то? Не положено, и вали отсюда! Ладно. А что положено? Ничего не положено.
Рядом вдруг долго и надрывно каркает Ворон. Во дворе мычит корова. Прибегает Жучка. Увидев Иосифа, начинает лаять.
Иосиф: Собака – друг человека. А ты, Жучка, меня, значит, за друга не считаешь? Все лаешь, укусить норовишь? Как-будто на пацана, что в учительский сад за яблоками залез. Ты, должно быть, собака умная, раз при учительском саду. Представитель сельской интелли-генции, так сказать. Ну,, хватит лаять на меня, хватит. Между про-чим, очень плохая привычка, с пеной у рта на человека бросаться. Особенно, если этот человек – твой друг. Мы же с тобой друзья по несчастью. И даже кличут нас по-чувашски с одной буквы: ты – йы-да, собака значит, а я – Йоссех… Эх, и трудная же у нас судьбинуш-ка: у дворняги и подзаборной пьяни. А что поделать? Се ля ви. Пар-дон.
Жучка перестает лаять, поворачивается и уходит во двор. Спустя некоторое время возвращается вместе с Лидой.
Лида: Мама, ты Радика не видела?
Мать: Поди, в саду бегает. Куда Радик пошел, Марине?
Марине: За синими бабочками.
Лида: Зачем ему эти бабочки?
Марине: Мне подарит. А я для него набрала полное ведерко ежеви-ки. Радик сказал, что мы приготовим из нее очень вкусное детское вино!
Замечает бегущего вдалеке Радика.
Ку-ку! Ку-ку! Быстрей! Быстрей! Эх, влетит тебе от мамы!
Радик подбегает, напевая.
Радик: Почему я тебя полюбила?
Почему я ходила с тобой?
И семью и подйуг позабыла,
Лишь тебя пйовожала домой.
Я с тобою стояла, любимый,
Тихим вечейом, возле кйыльца.
Почему же дйугую, йодимый,
Вносишь в избу ты из-под венца?
Только я ничего не забыла,
Счастья пйошлого мне не вейнуть,
Лишь тебя я всем сейдцем любила,
Лишь тебя… Но пйости и забудь…
Мама, ты меня йугать не будешь?
Лида: За что же мне ругать такого хорошего мальчика? Ты же у ме-ня такой послушный, умненький.
Радик: Ой, мама, я сейчас такой сон стйашный видел! Я там под плетнем заснул ненадолго.
Мать: Какой-такой сон? Днем все сны на луне прячутся, а ровно в полночь, темной-темной ночью, возвращаются назад, на землю.
Радик: Так я как йаз ночь и видел! Я во сне всегда вижу ночь. Даже если днем засну. Так вот, как-будто везде осень наступила, а в на-шем саду зима, но не пйостая, а какая-то стйанная. Весенняя зима. На ветках дейевьев цветы качаются вместо снега и тихо-тихо шеп-чутся с дйуг дйугом. А один из них, пйямо у меня на глазах, вдйуг как вспыхнет синим цветом и девчоночьим голосом говойит: «Йа-дик, ты мой бйат, ты всегда должен защищать меня". Я тогда спйо-сил у него: «А ты будешь меня любить?» Цветок говойит в ответ: «Но ведь ты дяди Яшину Нину любишь!» А потом улыбнулся гйуст-ной и очень стйанной улыбкой, попйощался со мной и исчез, будто не было вовсе.. Я и глазом мойгнуть не успел. А тут еще один цве-точек меня спйашивает: «Йадик, почему летние ночи такие теплые?» Я удивился, йот йаскйыл, глазами хлоп-хлоп, а он вдйуг у меня на глазах йаспустился и пйевйатился в дяди Яшину Нину. «Ты, Нина?»- спйашиваю. «Нет,- отвечает,- Я пйосто цветочек". «Почему же ты так похожа на Нину?» «Потому что я Нина»,- отвечает цветок. И вдйуг яблоня как задйожит, как в пйипадке! Скойчилась, как йука в судойоге, и сквозь землю пйовалилась. Тихо стало и пусто как-то. Слышно только, как буйенки мычат поблизости, а высоко в небе кто-то плачет жалобно, будто котенок мяукает. Я от стйаха встал, как вкопаный. Хотел ногу поднять, а ее сила неведомая назад потя-нула. Нога тяжелой стала – отойвать невозможно! « Эй, отпусти ме-ня!» - закйичал я.
«Э, дитя, от отца убежать хочешь?» - слышу вдйуг неведомый голос. Голос Земли. «Ты же Земля,- говойю,- Я не твой сын!» «Чей же ты тогда сын, если не мой?»- говойит мне хйиплый голос, шуйшит, будто камешки с овйага катятся… «Я – сын учителя!»- кйичу я. « Э-э,-говойит голос,- учитель тоже из земли появился, все вы от меня, от Земли пйоизошли». А я ему: « И вовсе мы не из земли, а из плоти и кйови сделаны". А голос мне: « Значит, по-твоему, плоть и кйовь из воздуха появились? Что это такое? Воздух?» « Нет,нет,-говойу,- тело и кйовь, это любовь,навейное". Земля замолчала на минутку, а потом добавила гйустно: «Я тебе сейчас одну очень важную вещь скажу, Йадик, ты только дома не говойи никому". « Ладно,- го-войю,- так и быть,никому не скажу". «Йадик, ты не плачь, а йадуйся – ведь это твой отец говойит с тобой!» «Мой отец- учитель!»- за-кйичал я. А голос повтойяет: « Я – твой отец!» Я стою и ничего по-нять не могу. А он пйодолжает: «Это я, твой отец!» Смотйю я на ежевику, что вдоль плетня, и впйавду, все ягоды в живые глаза пйевйатились, глаза моего папы. Такие же йаскосые, как у него, хитйые! Живые такие, и глубокие, как озейо. И все меня пйосят: »Сойви нас, сойви!» «Нет!» - говойу. А они: « Ну,,тогда спой для нас!» « Какую же мне песню для вас спеть?» « Пйо любовь,- говой-ят,- ту, котойую тебе мама пела. А если петь не будешь, мы сами к тебе в йот залезем!» И тогда я запел. « Пой, пой,- говойят мне глаза-ягоды, - до самого дома пой, если не хочешь, чтобы мы тебя догнали и в йот залезли!» И я пою. Ой, мамочка, как же мне стйашно! Вон-вон, чейнильно-синяя бабочка! Одна, дйугая, тйетья! И еще одна – лови, Майине, лови! А вот еще стайка, там, в тйещинах стайого дей-ева. (показывает на глаза Иосифа) Лови их, Майине, лови! Только они так не хотят, чтобы их поймали! Они так жить хотят, любить, пойхать с плетня на плетень, лететь навстйечу солнцу! Эй, Жучка! (Собака подбегает к нему, виляя хвостом) Почему ты вся в бабоч-ках? Жучка, ты спйоси, пожалуйста, Майине, не хочет ли она по-игйать в бабочек? Ну,, айда, Жучка, пошли!
Радик подбегает к Марине и легонько толкает ее в спину.
Радик: Бабочка!
Он забирается на яблоню, откуда с шумом и шелестом падают яб-локи.
Радик: Чуй меня, чуй! Нельзя меня здесь ловить! Жучка, Жучка, пйыгни на ветку, дам тебе тогда конфетку!
Лида: А ну,, слезай оттуда, негодник! Я тебе покажу бабочек!
Мать: Не ругай ты его, невестка. Пусть резвится. Сам, поди, успо-коится. Из-за жары все это.
Ворон каркает взахлеб.
Иосиф: Вот так вот оно бывает. Да, такая она, эта жизнь. Дни раз-ные, а сумерки все похожи друг на друга. Никогда не говори нико-му: « Не сходи с ума». Сумасшедшего наоборот вдохновлять надо: давай-давай, буйствуй, еще, еще! Буянь, буянь, буянь! Чтобы он вконец потерял голову от своего буйства, перегорел и смолк. Только тогда он сможет родиться заново, и на мир посмотрит новым взгля-дом. И только так разглядит тление золы за пляской огня, почувст-вует капли воды в воздухе, увидит глубину неба в горсти земли. Век за веком проходит, а жизнь не меняется. И так будет во веки веков.
Марине начинает рыдать в голос.
Мать: Опять ты плачешь, Марине?
Лида: А ну,, замолчи сейчас же! Мало мне того, что один с ума схо-дит, еще и другая начала выть! Ох, я вам покажу как кривляться! ( Про себя) Конечно, старуха совсем из ума выжила, чего еще можно ожидать от ее воспитания?
Мать: Ох, невестушка, не ругай ты их так сильно! Детки маленькие совсем, жизни еще не видели: не понимают, что делают. Для них сейчас жизнь – все равно, что игрушка. Поиграли маленько, надоело – бросили. Со временем жизнь сама их уму-разуму научит, и они, в свою очередь, будут в ее руках игрушками цветными, размалеван-ными. Мы, люди, все такие. Радуемся, веселимся, а потом – раз, и в слезы. И чем раньше приходит время плача, тем лучше для нас.
Лида: ( про себя) Никогда больше детей с ней не оставлю! (Матери) Мама, ты сегодня варила на обед что-нибудь? Я ведь на пастбище была.
Мать: Там Валя дымила в лачуге. Если печь затопила, знать, и еду сготовила.
Лида: На Валю надеяться… Пусть сначала научится бурду для сви-ней готовить!
Мать: Не говори так. К тому же не первый раз она готовит.
Жучка валяется в траве.
Мать: Эй, Жучка, ведь сейчас лето, не зима. Ой, да что это с вами со всеми сегодня? Места себе не находите, трезвоните, как балалайки.
Иосиф: Тетя Ольга, я, это, пойду потихоньку. Ты зайди через часок ко мне. Отдам, что обещал, пока Васса не вернулась.( уходит)
Лида: А этот что в нашем саду околачивается? Опять: «Дайте сто грамм, пожалста?»
Пауза
Мать: Я его совсем крохой помню. Ма-а-ленького, чуть ли не груд-ного. Волосенки светленькие, глазки голубенькие, сам пухленький, как цыпленок. Вот вспомнилось, как мы с матерью его, Устиньей, значит, пробирались огородами к дороге. Обе слезы льем, руки друг другу пожали на прощанье, в последний раз… «Устинья,- говорю,- может не уедешь, останешься, а?» « Нет, Ольга,-отвечает,- мне надо уехать. Может и я найду свое счастье, где-нибудь в стороне дале-кой…» « Устинья, а может, счастье, оно, совсем рядом с тобой, сто-ит только оглядеться и посмотреть хорошенько?» «Нет,нет, - плачет, - счастье далеко, не здесь, может быть, в Сибири?» Взяла маленько-го Иосифа на руки и засеменила к околице. И вдруг, шагов через сто, останавливается и, как обухом по голове: « Ольга, не поминай меня лихом, может и не свидимся больше». « Ах, Устинья, ну,, о чем ты говоришь!»- кричу я ей. И вот, как сейчас помню: « Ольга, ты только не сердись на меня, но я должна еще кое-в-чем признать-ся, может на сердце и не так тяжко будет. Я все-равно в Сибирь уезжаю, к дяде. Чувствую – не увидимся мы с тобой больше… Ты прости меня, пожалуйста!» « Да о чем ты болтаешь, Устинья? – го-ворю ей,- Ни в чем ты передо мною не виновата. За что тебя про-щать-то?» « Ольга, - отвечает, - ведь Иосиф-то мой не от Микулая, а от Ягура твоего»… Повернулась, ребенка к груди прижала и прочь бросилась. А я застыла у калитки, будто водой меня ледяной окати-ли. И стояла так еще долго, пока глаза не перестали различать ее между полем и небом…
Лида: Так что же это получается, мама, Иосиф и Василий - братья родные?
Мать: Потом уже, лет, эдак, через 20, сказал мне кто-то в деревне, что Устинья померла. Все там же в Сибири, под Тюменью где-то. И вот, однажды, Иосиф вместе с дядей приехал к нам погостить летом. Погостить погостил, да и остался. Дядя ему новый дом поставил, а сам вернулся назад. Иосиф трактористом пошел работать. О матери ни словом не обмолвился. Да и я до сих пор молчала, как рыба, о том, как с матерью его распрощались. Он, поди, и не помнит, совсем маленький был. Никому до сих пор не открылась. Вот тебе первой говорю. Но ты, пожалуйста, не говори никому, ладно, невестушка? Пусть как было это между нами, так между нами и останется. Мо-жет, и тебе бы я не сказала, может, и не надо было, да душа молчать устала. Подумалось, пусть хоть один человек правду знать будет, когда помру. Да и Василий с Иосифом должны узнать, кто им отцом приходится.
Лида: Мать, скажи-ка вот что, Ягур твой, изменял тебе, значит?
Мать: Своими глазами я, конечно, не видела… Да ведь он и не лю-бил меня никогда. Как только в дом его вошла, так сразу и услыша-ла, что они давно с Устиньей встречаются, про их любовь по дерев-не тогда многие шептались. Да ведь понятно – они росли вместе, с самого детства. Но я так рассудила – ошибки молодости в молодо-сти и остались. Главное, что в жены он меня выбрал, а что до этого у него было, сердца моего не тревожило. Мне хватало и того, что он со мной рядом, и в эти минуты он мой, целиком. Перед тем, как на войну уйти, долго он мне в глаза смотрел сквозь слезы, котомку по-весил на плечо и вдруг говорит « Ольга, пойду-ка я с Устиньей по-прощаюсь». Я ему: « Котомку-то оставь». « Нет, Ольга,- отвечает,- я хочу попрощаться с ней с котомкой на плече»… И тут меня, как громом ударило: « Да ведь он хочет на войну смерти навстречу, из ее дома уйти, чтобы ее запах на котомке остался. И так страшно мне стало, так плохо. Что ни вздохнуть, ни словечка сказать не могла. А Микулай, муж Устиньи, только 3 дня назад на фронт ушел.
Лида: Мать, я наверное… уйду от вас…
Мать: Куда?
Лида: Я хочу уйти из этого дома, мать!
Мать: Уйти?
Лида: Лучше с голоду умереть, чем черствую краюшку обгладывать и притворяться, что это калач мягкий. И без любви обойдусь.
Мать: Невестка, ты это, поди, о Вассе?
Лида: Ты тоже уже все знаешь?
Мать: Василий мне как-то плакался…
Лида: Да? И о чем же он плакал?
Мать: Жалко ему всех: и детей и Иосифа.
Лида: Ну, а мне ты что делать прикажешь? Мне-то как быть?
Мать: Детей растить.
Лида: Да я не об этом. Я о Вассе говорю.
Мать: Насильно мил не будешь… Коли захочет уйти – ты его не удержишь.
Лида молчит.
Мать: Душа человека, словно зверь дикий. И никакими присказками и уговорами не приручить ее против воли.
Лида: Неужели такое можно забыть, мама?
Мать: Не забудется, но в прошлом останется…
Лида: Сил моих нет больше терпеть эту обиду! Как я могу позволить этой бесстыжей надо мной насмехаться?
Мать: Да ты ведь уже не девушка, невестка моя милая. За тридцать уже перешагнула. Пора тебе понять: если муж тебя разлюбил, толь-ко ты одна в этом виновата. Значит, не нравишься ему больше. В та-ком случае, не мужчина виноват. Мужики ведь, что дети малые, а детям все очень быстро надоедает.
Лида: И Василию, значит, надоело?
Мать: Всем надоедает, невестушка. А ты только одно помни: ты – мать, дети у тебя.
Лида: Да я их обоих…удавлю! Глаза бы мои их не видели!
Мать: А ты, невестка, не смотри в ту сторону, если видеть не хо-чешь.
Лида: У меня сердце кровью обливается. Я ведь все для него делаю: и то, и это, в лепешку разбиваюсь, лишь бы ему хорошо было, лишь бы он был счастлив. Ну, а я не человек разве? Не женщина? Что я, вишенка какая-нибудь – надкусил и бросил?
Мать: А ты не кляни судьбу, невестка. Ягодку спелой едят, да толь-ко и она быстро оскомину набивает.
Лида: Да ведь ягоды и сушеными едят.
Мать: Сушат ягоды, а потом кипятят. Бросают в воду и кипятят.
Лида: И этой водой углы в доме моют?
Мать: Два угла в доме: красный, где лик Божий висит и грязный – для мусора.
Лида: Не сердись на меня, матушка, но я не могу здесь больше жить! Уже то, что через плетень, в соседнем доме Васса находится, покоя мне не дает. Я вчера нарочно топором перерубила все ветви ежевики, что по ту сторону плетня от нас к ней перекинулись! Хочу, чтобы ничего нас не связывало, даже колючки. Да я бы и плетень снесла, чтобы ничего общего не осталось, ни одной мелочи.
Мать: В старину все чуваши одну изгородь на все село ставили, ве-ками – один плетень, а сейчас каждый пытается отгородиться от другого, вот и страдает потом один-одинешенек в своем углу. Да, прошли те времена, когда люди вместе работали, вместе пили, вме-сте радовались и вместе плакали. И любили вместе… Единую на всех изгородь, единого Бога, единого человека любили… Вот так и портится человек: чем больше о себе думает, тем хуже и ему и дру-гим становится.
Лида: Сегодня утром, мама, я собрала вещи. Может, к вечеру и уй-ду. Навсегда.
Мать: Да куда, куда ты пойдешь, скажи на милость?
Лида: Домой, мать, домой.
Мать: Здесь твой дом. Наш с тобой общий дом.
Лида: И я так десять лет думала. А теперь поняла, что неправда это. Мой дом там, где я родилась, а не рядом с этой…Вассой!
Мать: Так вот ты куда собралась? К брату, у которого четверо де-тей? Да там, поди, и без тебя яблоку упасть негде. Хочешь им жизнь испортить? Да ведь ты – женщина, а только ею одной жизнь держит-ся.
Лида: Веревка из четырех нитей вяжется. А если растрепалась она, и третий конец от нее отошел, четвертый там же быть должен. Не мо-жет быть у веревки три конца.
Мать: Смотря как веревку вили, невестка.
Лида: Ягода и так сладкая, мама. Незачем ее сахаром засыпать. Слишком сладкое варенье получится – и ложки не проглотишь.
Мать: Разные ягоды бывают…В разное время поспевают…И вкус у них разный.
Лида: А разве жизнь и любовь всегда вместе сплетены?
Мать: Вместе али нет…
Ворон жутко каркает где-то совсем рядом, громко и надрывно, изо всех сил. По саду беспокойно мечется Жучка. Входит Валя.
Валя: Мама!
Мать: (медленно, задумчиво, печально) Что?
Валя: Мама!
Жучка старается залезть к Радику на яблоню.
Мать: Что, Валя? Что случилось?
Валя: Мама! Случилось то, что не могло не случиться…
Марине громко, с надрывом плачет.
Мать: Что?! Где?! Кто?!
Валя: Василий…
Лида отчаянно плачет во весь голос.
Мать: Ва-а-си-ли-и-ий!
Действие второе
Тот же сад за домом. Из окон падает свет. Слышно, как в доме ча-сы гулко бьют полночь. Вместе с последним ударом слышно, как по саду с вихрем проносится стая духов: злые и добрые, они одинаково легкие и белые. Спустя некоторое время из дальнего угла сада, гра-ничащего с полем и лугами, к дому движется призрак Василия. Он тихо крадется, сторонясь льющегося из окон света, находит тем-ное окно, подходит и вглядывается внутрь. Из-за огородов появля-ется другой белый призрак. Он подходит к другому окну и тоже на-чинает всматриваться в глубину дома. Призраки похожи друг на друга. Второй Призрак очень напоминает Призрак Василия, только выглядит гораздо старше. Через некоторое время Призрак Василия замечает другой Призрак.
Призрак Василия(уверенно): Ты кто?
Призрак отца: Тот.
Призрак Василия: Кто ты?
Призрак отца: Кто ты?
Призрак Василия: Что ты тут делаешь?
Призрак отца: Делаешь?
Призрак Василия: Пошел прочь!
Призрак отца: В ночь?
Призрак Василия: Живей, живей!
Призрак отца: Ей-ей-ей!
Призрак Василия: Да я тебе!
Призрак отца: бе-бе-бе…
Призрак Василия: Скажи мне!
Призрак отца: Покажи мне…
Призрак Василия: Что тебе надо?
Призрак отца: Может надо?
Призрак Василия: Уходи!
Призрак отца: И-и-и!
Призрак Василия: Вон из дома!
Призрак отца: Я дома, дома, дома…
Призрак Василия: Что?
Призрак отца: О-о-о…
Призрак Василия: Чего?
Призрак отца: Ого-го-го!
Призрак Василия: Да ты придурок!
Призрак отца: Урок, урок, урок…
Призрак Василия: Не темни глаза.
Призрак отца: Как дам раза!
Призрак Василия: Скажи мне!
Призрак отца: Покажи мне!
Призрак Василия: Я — Василий!
Призрак отца: … или …
Призрак Василия: У меня полно дел!
Призрак отца: Бракодел.
Призрак Василия: Уходи!
Призрак отца: Ди-ди-ди…
Призрак Василия: Сгинь!
Призрак отца: В синь?
Призрак Василия: Что?
Призрак отца: То…
Призрак Василия: Ты!
Призрак отца: Ы-ы-ы.
Призрак Василия: А ну!
Призрак отца: … у-у-у…
Призрак Василия: Тогда я уйду!
Призрак отца: … войду …
Вдруг начинает лаять Жучка, отчего оба призрака испуганно пере-глядываются, оцепенев от неожиданности. Призрак отца пытает-ся убежать.
Призрак Василия: Стой!
Призрак отца: Ой-ой-ой!
Призрак Василия: Не бойся!
Призрак отца: Бойся, бойся, бойся!
Призрак Василия: Это Жучка!
Призрак отца: … учка…учка…
Призрак Василия: Дверь закрыта.
Призрак отца: Открыта!
Призрак Василия: Эй, Жучок!
Жучке кажется, что она слышит чей-то голос, но никого не видит и потому ищет, кружит на месте, тыча носом в разные стороны.
Призрак Василия: Ну-ка, Жучок, дай лапку. Во-от…
Жучка, по-прежнему ничего не видя, поднимает правую лапу и ма-шет ею. Лапу никто не берет в руку, и поэтому она начинает ку-сать ее, крутясь на одном месте. Потом начинает отчаянно ла-ять. В единственном окне гаснет свет, слышен скрип открываю-щейся и вновь закрывающейся двери в сенях. Призрак отца замира-ет на месте, Призрак Василия начинает поспешно прихорашивать-ся: приглаживает волосы, одергивает одежды.
Призрак Василия: Это мама!
Призрак отца: А-а, а-а!
Слышно, как открывается калитка. Жучка стремглав бросается к двери и начинает скулить. Медленно заходит Мать.
Мать: Будет, Жучка, будет!
Сзади к ней подбегает Призрак отца и обнимает за шею.
Мать: Батюшки, душно-то как! Дышать трудно. Близок, близок уже, поди, час смертный. Недолго осталось. И дышать, оказывается, бы-вает тяжело, и дыхание тоже труд. Бесконечный труд до самой смерти.
Призрак Василия: Мама!
Мать: Вроде бы глаза есть, да не видят. Уши есть, а не слышат. Все переменилось во мне. Ум за разум зашел. Видеть никого не хочу! Только как же всех обнять-то хочется!
Призрак Василия: Эй ты, придурок, не трожь ее!
Призрак отца: Мое-мое-мое!
Призрак Василия: Я тебя перед доской выставлю, недоумок, если так себя вести будешь.
Призрак отца: Забудешь!
Призрак Василия: А ну, пошел!
Призрак отца: Я пришел!
Призрак Василия: Пришел?
Призрак отца: Домой.
Призрак Василия: Куда?
Призрак отца: В родные места.
Призрак Василия: Чудеса…
Призрак отца: К земле…
Призрак Василия: В земле…
Призрак отца: Есть причина.
Мать: Клин журавлиный.
Призрак Василия: Ты — зола…
Призрак отца: Зола…
Призрак Василия: А-а-а…
Призрак отца: Слушайте меня все, внимательно слушайте!
Призрак Василия: Чего это льется?
Призрак отца: Слезы льются. Слушайте меня все, внимательно слу-шайте!
Призрак Василия: Путь был долгий?
Призрак отца: Долгий. Помнится, вечерами ветер выл. Холод. И в жизни, и в душе. Ветер.
Призрак Василия: Ветра, они разные бывают: ветра воздушные, вет-ра земли, ветра воды.
Призрак отца: Ветра души.
Призрак Василия: Ветер — это определенные изменения в высших атмосферных слоях, поэтому он дует.
Призрак отца: Воет.
Призрак Василия: Если бы не было ветра, крылья мельницы не вер-телись и мука бы не мололась. Разумеется, я не о водяной мельнице рассказываю.
Призрак отца: Ветер странствий — ветер западный. Иногда на вос-ток он дует, изредка на юг и почти никогда на север. Вихрем мчится по свету. Страшен и чудовищен ветер западный — закружит, опро-кинет. Душу леденит, веру колеблет.
Мать разговаривает сама с собой. Она не видит призраков и не чувствует их присутствия. Призраки, напротив, считают, что она говорит с ними, и поэтому каждый из них пытается завладеть ее вниманием. Ведя свой диалог, они, по сути, обращаются к ней. Мать сидит особняком от них.
Призрак Василия: Что ты несешь?
Призрак отца: Ты на меня похож.
Призрак Василия (меняя тему разговора): Флюгер — это такое осо-бое устройство, которым определяется направление ветра. Вот такой флюгер есть и у нас в школе. И на метеостанции тоже. На этом уро-ке, дети, я вам расскажу о различных видах и цветах флюгеров, а на следующем — об их пользе и вреде. Обычно флюгер бывает того цвета, каким его красят.
Призрак отца: Когда я уходил из дома, мне казалось, что без меня он опустеет. Больше того, меня такое острое чувство грызло, будто я нагишом остался. Без дома. Без внутреннего тепла и покоя. Без семейного очага. Когда-нибудь все должно было кончиться. До сих пор я никогда не плакал от тоски по белому свету. Наверное оттого, что хотел забыть о страданиях. Хотя и в черные времена были белые полосы… Но когда я взял в руки оружие, мне показалось, будто я собственными руками сорвал свою голову и выбросил ее сразу на трех улицах!
Призрак Василия: Обычно флюгер устанавливают на самом верху длинного столба. Если ветер будет слишком сильным, и столб зака-чается, то директор школы сразу же побежит в мастерскую к Гури Степанычу… Иванов, хватит дразнить товарищей! Итак, я сказал: «К Гури Степанычу…» Кузнецов, тебе за поведение «неуд». Кстати, среди русского населения твоя фамилия самая распространенная, хотя ты и двоечник. Вот как бывает, дети. А ну-ка, быстро все к доске! Откройте глаза! Подтянитесь! Хватит спать, чувашата! Не кривляйтесь! Флюгер, не вертись! Ветер, хватит дуть, не надо! Ве-тер, ветер…
Призрак отца: Нас окружили. Сжали в кольцо. Майн. Кампф. Хайль! Руки — вверх, голову — вниз. Вокруг овчарки — лают вовсю. И ты — злой как собака. Знаешь, что тебе конец. Крышка. Все. Обесси-ленный. Ослепший. Осипший. Пепел. Зола. Вечеров. Днем. Утром. Ночью. И — запах. Человеческий запах! И у стен есть уши… Уми-рай! Сдохни! Да сдох бы! Э, не-ет! Выдери волосы свои! Глаза вы-коли! Вырви язык! Если не хочешь или не можешь — они сами вы-рвут. Как крупицы золота в песке, ищут в теле человека источник силы и мужества. Удивляются: Как, почему, откуда? Ты молчишь. Легче терпеть боль, когда молчишь. Сжимаешь зубы, и ни слова, ни звука. И мысли молчат. И глаза. И чувства. Ты — один. Нет-нет, груды костей вокруг тебя: руки и ноги, пальцы и головы, сломанные позвонки, — волосы встают дыбом. И везде этот запах — запах го-рящего человеческого тела. Вокруг люди, слепые, беспомощные, они думают, что не суждено им больше увидеть друг друга. И ты — человек, и ты так думал. Думал, что жизнь как звезда, промчится по небу, сверкнет и исчезнет. Но жизнь не звезда. Нет больше света, нет звезд. Все сосредоточено только в одном слове, в одном злове-щем гуле. В одном комке страха и ужаса — слове «фашизм». «Гит-лер», «СС» и — «концлагерь». Мир — концлагерь. Вселенная — концлагерь. И будущее и прошлое этого мира связано с ним. Страш-но и трудно. Никто не сможет найти дорогу и уйти в другой мир. А концлагерь — это тоже жизнь. Особенная, со своими законами. О смерти там не думаешь. Вообще ни о чем не думаешь. Только одна мысль покоя не дает — мысль о свободе. А больше всего мечтаешь о чистой и белой одежде. И все. И больше ни о чем. Даже голод не так мучителен, как эти мысли о чистом, свежем белье.
Призрак Василия: Западный ветер приносит к нам с Атлантики теп-лую влагу в огромных тучах. И из них на нашу землю льется теплый летний дождь. Капли этого дождика сладкие, как изюминки в ситной булке…
Призрак отца: Ты кто? — Я-то? — Ну, я. — Нет, душа твоя? — Нет, нет! Я вовсе не подлец! Я Родину не предавал. Для меня нет ничего дороже Родины. А я сам издалека. Душа у меня чувашская. — Нет, я тебя про другую душу спрашиваю. — Но у меня только одна душа. Одна. — А о чем ты мечтаешь? Чего бы ты хотел больше всего на свете? — Сейчас? Я-то? Если честно, даже не знаю, как это сказать, будто сны вижу о чистом хрустящем белье. Да, да именно об этом. — И только белье тебе снится? — Да нет же, совсем не белье мне снится, а жена и детки любимые, Валя и Василий. И еще — Устинья. — Кто это еще — Устинья? — Устинья-то? Да как скажешь: женой назову, а не жена, любимая, скажу, а не любимая… — Любовница, что ли? — Да нет, не любовница. Это страсть моя. — Разве любовь и страсть не одно и то же? — Э, нет. Сила у них большая, а облик разный. А ведь облик тоже имеет значение. — И кого же ты любишь больше всех? — Кого? Да я всех их люблю. — Значит, душа твоя изранена любовью? — Да, именно. Любовью. — Молодец, Ягур Ва-силич, молодец. — А ты сам кто будешь? — спрашиваю я у пытли-вого голоса. — Что-то не узнаю я тебя. А вокруг все спят. Или дремлют, прямо как я. Словно вымерло все. Ни звука… — Кто же ты? — повторяю. — Я-то? Я совесть твоя, — со свистом шепчет го-лос.
С тихим шорохом падает яблоко.
Мать: Пусть себе падают. Осень уже. Спас скоро. Сочные они, поди, спелые. Вот и время собирать яблоки.
Призрак отца: Ольга? Ольга! Это ведь ты, это твой голос. Ты всегда так говорила, когда яблоки с веток падали. Ольга!
Мать: Что это со мной? Голова плывет, как в тумане. Господи, по-милуй мя грешную!
Призрак Василия: Мама! Мама!
Мать: Голоса какие-то… Не могу поверить, что его больше нет на свете. Не могу. Только что был — и нет, похоронили бедолагу. Нет его больше. И не будет. Не могу я в это поверить, хоть убейте, нет, нет… И с отцом также вышло — проводила, и как в воду канул. Письма два написал — и все. Тишина. Ни слуху ни духу. Через год они, конечно, сообщили: «Пропал без вести». Где, как — ничего не известно. Как иголка в стоге сена. Знаешь, что он где-то на одной земле с тобой, а вот где — попробуй-ка найди!
Призрак Василия: Мама!.. Я здесь!.. Это я, мама! Не слышишь? Не видишь? Да вот же я! Здесь. Я жив. Просто у меня новая жизнь на-чалась, мама!
Мать: Кто это? Василий? Или это душа твоя говорит со мной?
Призрак Василия: Это мой голос, мама.
Мать: Твой?
Вдруг начинает казаться, что Мать слышит, видит, понимает его. Она словно готова перешагнуть невидимую границу и перейти в другой мир.
Мать: И вправду это ты, Василий! Ты в самом деле жив!
Она видит Призрака, но не до конца понимает, что происходит. Обнимает Василия. Потом с удивлением рассматривает Призрак отца.
Мать: Где ты его нашел, Василий?
Призрак Василия: Кого?
Мать: А вот этого красавца.
Призрак Василия: А кто он такой?
Мать: Эй, ты кто будешь?
Призрак Василия: Ну, чего молчишь?
Призрак отца подходит к матери, становится перед ней на колени и начинает просить прощения со слезами на глазах.
Призрак отца: Ах, Ольга, Ольга! Прости меня, Ольга!.. Крепко я ви-новат перед тобой. Прости меня, согрей, мне так холодно.
Мать: И где тебя до сих пор носило?
Призрак отца: Прости, Ольга. Я всегда тебя помнил. Я жил воспо-минаниями о тебе.
Мать: Откуда ты?
Призрак отца: Из своего тела. Теперь я могу выходить из него и об-ратно возвращаться.
Мать: Зачем ты вернулся?
Призрак отца: Дорога Судьбы привела. Пошел дорогой Судьбы.
Мать: Значит, Судьба тебя привела? А сам ты этого не хотел? Бес-стыжий!
Призрак Василия: Мать, не говори с ним. Он — доцент с кафедры общественных наук. Не смотри на него. Он вообще — атеист.
Мать: Да ты понимаешь, Василий, кто перед тобой!
Призрак Василия: Я сегодня — страж, мама. Стою на страже нашего деревенского кладбища. Кого хочу, того и пускаю. Если кому хочет-ся уйти, не мешаю. А этой ночью я настежь распахнул ворота. Этой ночью все свободны!
Мать: Ты — страж?
Призрак Василия: Но духи наблюдают и за мной.
Мать: Как там, сынок?
Призрак Василия: Хорошо. Два мира там.
Мать: Ты в котором?
Призрак Василия: Суда пока не было. Через сорок дней узнаю. До тех пор я свободен.
Мать: Пойдем в дом, проголодался, поди.
Призрак Василия: После смерти не едят, да и к тому же там, в доме сейчас призрак Вассы.
Мать: У нас в доме?
Призрак Василия: В постели, где мы с Лидой спали.
Мать: Глупости не болтай!
Призрак Василия: А это не глупости. Она там с Лидой играется.
Мать: Как так играется? Зачем?
Призрак Василия: Я Вассу любил, мама.
Мать: А жену Лиду, разве не любил.
Призрак Василия: Нет, не любил. Спать — спал, да при чем здесь любовь? А Вассу любил крепко. А Лида вообще любила какого-то математика, Пчелкина, кажется.
Мать: Где ты, Василий?
Призрак Василия: Здесь, перед тобой.
Мать: А позади тебя кто?
Призрак Василия: Мои глаза.
Мать: Что же они там делают?
Призрак Василия: Миром любуются.
Мать: А ты посмотри на того негодяя, Василий. Как ты думаешь, кто он такой будет?
Призрак Василия: Доцент какой-нибудь. С кафедры общественных наук.
Мать: Это твой отец. Тот, что пропал без вести.
Призрак Василия: Эй, ты что, правда, мой отец?
Мать: Ягур, не отпирайся!
Призрак отца: И не думал. Да, я — твой отец.
Призрак Василия: Кто?
Призрак отца: Позвольте представиться, — мистер Рейн Адамс.
Призрак Василия: Кто-кто?
Призрак отца: Мистер Рейн Адамс. Рейн Адамс.
Призрак Василия: А чего ты в нашем саду делаешь?
Призрак отца: Не бойся, я никогда не служил в ни в НКВД, ни в ка-ких-либо других подобных органах. Пойми — сейчас я просто твой отец.
Призрак Василия: Мой отец не может быть каким-то там «мисте-ром»! Он должен быть товарищем!
Призрак отца: Твой отец с 47 года стал Рейном Адамсом. С 47 года.
Призрак Василия: Значит, с 47 года ты мне не отец.
Призрак отца: Но почему?
Призрак Василия: Потому что с того времени ты — «мистер».
Призрак отца: Но и «мистер» может быть отцом.
Призрак Василия: Ну, и что мне с того?
Призрак отца: Неужто не можешь назвать меня отцом?
Призрак Василия: Сейчас же уходи из нашего сада!
Призрак отца: Сэр, мистер Адамс просит у вас прощения. I am sorry.
Призрак Василия: Вали отсюда! Иди к себе домой.
Призрак отца: I am at home.
Призрак Василия: Доцент. С кафедры общественных наук.
Призрак отца: No, no. Общественных наук тем более no!
Призрак Василия: Вот, петух!
Призрак отца: Ошибаетесь. (Опять, словно представляясь, делает поклон). Исполняющий обязанности представителя корпорации «Бруклер энд Пи» мистер Рейн Адамс.
Призрак Василия: Дурила.
Призрак отца: Foolishness.
Призрак Василия: В смысле? Я, что ли?
Призрак отца: Нет, я не о тебе. Все — foolishness.
Призрак Василия: Скажи мне честно — ты действительно мой отец?
Призрак отца: Богом клянусь!
Призрак Василия: В Бога не веруем!
Призрак отца: Во что же верите?
Призрак Василия: До сих пор только в будущее верил, а теперь верю в смерть, в ее силу и в бессилье человеческое.
Призрак отца: Жаль.
Призрак Василия: Родители нас вере не учили.
Призрак отца: Зато ты сам научился по барам да по кафе шататься.
Призрак Василия: Отец, я дальше Чебоксар ни разу не выезжал. А то, что в Праге в 68-ом году кашу ел, то это не счет. Не по своей воле дело было.
Призрак отца: O.K. I am sorry. Я тебя иногда с собой путаю.
Призрак Василия: Откуда ты прибыл, отец?
Призрак отца: Из Дублина.
Призрак Василия: Чем занимаешься?
Призрак отца: Пост держу.
Призрак Василия: Долго нельзя. Самое большее — сорок дней.
Призрак отца: Самое меньшее — сорок дней.
Призрак Василия: До сегодняшнего дня ты хоть раз видел меня, отец?
Призрак отца: Видел, на фронте. А потом в лагере постоянно видел.
Призрак Василия: Не ври, я ни на фронте, ни в лагере не был, даже в пионерском.
Призрак отца: В моих снах ты всегда был.
Призрак Василия: Отец, ты и вправду мой отец?
Призрак отца: Конечно же, я твой отец, а ты — мой сын.
Призрак Василия: Никак не могу в это поверить. У меня никогда в жизни отца не было.
Призрак отца: Я был всегда. Я всегда думал о тебе.
Призрак Василия: Но почему ты решил вернуться спустя сорок лет?
Призрак отца: Увидеть. Своими глазами посмотреть.
Призрак Василия: Что увидеть? На кого посмотреть?
Призрак отца: На тебя, Валю, Ольгу. Родник за садом. Плетень. Ежевику вдоль него…
Призрак Василия: И зачем тебе так надо посмотреть на это? На ме-ня, мать, Валю, родник, плетень, ежевику?
Призрак отца: Просто так, без задних мыслей… Просто очень захо-телось увидеть.
Призрак Василия: Отец, а какое у тебя любимое растение?
Призрак отца: Почему ты об этом спрашиваешь?
Призрак Василия: Просто так, по привычке. Ведь я — учитель био-логии.
Призрак отца: Ну, что ж, тогда я просто и отвечу — ежевика. Но не та, что растет отдельными кустами, а та, что вдоль плетня тянется.
Призрак Василия: А ведь ежевика колется…
Призрак отца: А мне все равно.
Призрак Василия: И все-таки, отец, никак я не могу поверить, что ты мистер.
Призрак отца: Почему?
Призрак Василия: Ты ничуть не похож на империалиста. Совсем не страшный. И без шляпы к тому же.
Призрак отца: Я никогда не носил шляпы.
Пауза
Что ты оставил после себя на земле, сынок?
Призрак Василия: Дом каменный. После окончания института я только о нем и мечтал. С помощью сестры за три года отстроили, а закончили ровно за три дня до моей смерти, как раз во время сено-коса.
Призрак отца: Жить бы тебе еще да жить.
Призрак Василия: Надоело.
Призрак отца: Жить надоело?
Призрак Василия: Строить.
Призрак отца: Зачем же тогда строил?
Призрак Василия: Так все строят.
Призрак отца: А зачем?
Призрак Василия: Потому что нельзя все время разрушать.
Призрак отца: И ты тоже — разрушал?
Призрак Василия: Да, и я разрушал мир.
Призрак отца: Окружающий нас мир?
Призрак Василия: Нет, свой мир.
Призрак отца: А что это такое — твой мир?
Призрак Василия: Мой мир — это мой дом.
Призрак отца: И зачем же ты хотел разрушить свой дом?
Призрак Василия: Чтобы построить мир иной.
Призрак отца: Отчаянный ты!
Призрак Василия: Один мудрый человек не зря сказал: «Жизнь — это борьба».
Призрак отца: В борьбе мир не существует. Тогда существует лишь простор, внутри которого он находится.
Призрак Василия: Знаю. Борьба противоположностей.
Призрак отца: Молодец. О`кей.
Призрак Василия: Указка и ручка.
Призрак отца: Симбиоз.
Призрак Василия: Все вместе.
Призрак отца: Там.
Призрак Василия: И здесь.
Призрак отца: Люди все отчаянные. Особенно я.
Призрак Василия: Ты?
Призрак отца: Да, я. В лагере познакомился я с Салли. Каким-то чу-дом она помогла мне бежать из лагеря. Отправились в Германию. Отправили нас, если уж говорить честно. Потом — свои, советские. Я радуюсь, всем сердцем радуюсь. Салли плачет: тебя там уничто-жат, расстреляют. И я плачу. Дни и ночи думаю, а, может, она пра-ва? Вдруг, и правда расстреляют. Боюсь страшно. Салли говорит: «Давай уедем в Австралию, Ягуар, я так тебя люблю!» Айда, гово-рю. «Там хорошо, это же американская зона, — говорит Салли. — Радуйся, Ягуар, нам повезло, что именно американцы оккупировали этот район! Или ты не рад?» Рад, рад, отвечаю, и, не сдержавшись, рыдаю в голос. И чувство такое — будто земля под ногами горит. Салли глаз с меня не сводит и утешает: «Не плачь, Ягуар, зачем же ты плачешь?», — потому, говорю, что все кончилось, пропало, сго-рело. Все-все. Душу арканом стянули, сердце вытрясли. Такая вот штука — жизнь. Хорошая земля Австралия.
Призрак Василия: А домой не хотелось, отец?
Призрак отца: Моим домом стал дом Салли.
Призрак Василия: Кто она такая?
Призрак отца: Немка.
Призрак Василия: И ты любил ее?
Призрак отца: Любил, наверное.
Призрак Василия: Ох, изверг! Я-то всем сердцем ненавидел немцев, думал, это они, сволочи, отца моего погубили. И поэтому на уроках немецкого принципиально получал двойки.
Призрак отца: Женщина при любых обстоятельствах для мужчины остается в первую очередь женщиной. И не важно, какая у нее на-циональность.
Молчание. Беспокойно скулит Жучка, ластится к Матери. Мать ее гладит.
Мать: Ах, Жучка, чистая душа!
Призрак отца: Женщина, сынок, она, как маленькая собачонка для мужчины. Любой сучке нужен хозяин.
Мать: Сам-то ты кто такой, Ягур, чтобы слова такие говорить?
Призрак отца: Прости, Ольга. Я вернулся к тебе. Раньше не мог, по-верь. А сегодня я пришел за тобой. Я хочу быть рядом, хочу взять тебя с собой.
Мать: Куда?
Призрак отца: В Дублин. На православное кладбище.
Мать: А где жена?
Призрак отца: Нет ей туда дороги. У нее свое — католическое.
Мать: Богом прошу — оставь меня.
Призрак отца: Ольга, ты что, не хочешь пойти со мной?
Мать: Если моей душе суждено гореть в огне, то пусть это будет священный огонь. Никогда не пойду под черный дождь.
Призрак отца: Ольга, я ведь тоже чуваш, как и ты.
Мать: Мало быть чувашом, надо быть человеком.
Призрак отца: После смерти каждый из нас больше, чем человек. Смерть всех нас одевает в одинаковые белые одежды.
Мать: Чаще в черные, или вообще в бесцветные.
Призрак отца: Ольга, четыре дня назад я застрелился в своем офисе среди бела дня. Приставил дуло к виску и спустил курок. Потому что душой чувствовал, что мы скоро встретимся. Теперь перед нами вечная жизнь. Вечность и блаженство. Исчезла разделяющая нас пропасть.
Мать: Нет, Ягур, я с тобой не пойду. Мне одна дорога - на наше де-ревенское кладбище, вместе с Василием пойдем туда.
Призрак Василия: Нет, не надо, мать.
Мать: Почему? Ведь там все наши односельчане, так?
Призрак Василия: А кто Радика с Мариной воспитает?
Мать: Мир не без добрых людей. И тепла и холода на их долю хва-тит.
Призрак Василия: Но ведь как жалко!
Мать: Как же иначе, твоя ведь кровинушка.
Призрак Василия: Мать, почему меня без отпевания хоронили?
Мать: Говорила я, что нельзя без молитвы. Лида промолчала, а Валя уперлась и ни в какую. «Хотите,— говорит, чтобы меня из школы выкинули?»
Призрак Василия: Почему Валя у нас такая женщина?
Мать: Такой уж уродилась.
Призрак Василия: Сухарь сухарем, в печке не отпаришь.
Мать: Помни, Василий, она твоя сестра.
Призрак Василия: Ты пойдешь со мной?
Мать: Пойду, только попозже. Ты беги, давай. Только не забудь за мной потом вернуться.
Призрак Василия: Поскольку я страж, пора уже и заступить. В моих руках сегодня - века. Этой ночью я властелин столетий.
Мать: Иди, иди. Буду ждать тебя завтра вечером.
Призрак Василия: До встречи, мать.
Призрак отца: Сынок, взгляни-ка на мать, она вся белая-белая, как мы с тобой.
Мать: Я-то? И вправду белая…
Призрак отца: Как ветка черемухи.
Мать: Сынок, возьми его с собой. Пусть односельчан повидает.
Призрак Василия: Да он их давно позабыл.
Призрак отца: Сегодня вечером всех вспомню до единого. Будто не было этих семидесяти лет в моей жизни.
Мать: И не вспоминай…
Призрак отца: Пойдем к плетню, Ольга. Угостишь меня ежевикой, как раньше.
Мать: Она вся в ледяной росе — вымокнем, пальцы о шипы исколем.
Призрак отца: Мы ничего не почувствуем — ведь мы уже призраки.
Мать: Душа все чувствует… Ежевика — ягода живых, а для мертвых в чаще леса растет волчья ягода. Живые ее не трогают.
Призрак отца: Тогда пойдем в лес.
Мать: Разве в Австралии нет волчьей ягоды?
Призрак отца: Там нет тебя, чтобы показать мне ее.
Призрак Василия: Вы меня здесь подождите, я ненадолго в лес сбе-гаю.
Убегает
Призрак отца: Умоляю тебя, Ольга!
Мать: Напрасно.
Призрак отца: Ольга!
Мать: Что?
Призрак отца: To be or not to be? Быть или не быть?
Мать: Иди, Ягур, иди. Вон уже заря занимается. Прошло твое время.
Призрак отца: Когда здесь рассвет, в Австралии уже сумерки.
Мать: Ступай, Ягур, с миром. День наступает. Новый день.
Пропел петух.
Призрак отца: Заклинаю тебя, Ольга!
Мать: Иди, Егор, иди. Дублин, поди, большой и чистый город, со-всем не такой, как маленькая чувашская деревушка.
Призрак отца: Такой же, как Чебоксары.
Мать: Чебоксары…
Призрак отца: Но без тебя он мне ни к чему!
Мать: Теперь твой дом там. Иди, Ягур, иди. Моя душа будет жить в родных местах. Никогда я с ними не расстанусь.
Призрак отца: Ради всего святого, Ольга! Женушка моя, любовь моя!
Мать: Не волнуйся. Такая уж наша чувашская натура: только дома мы счастливы, а отъедешь от Шумерли километра на три, все вокруг чужое, и сердце щемит.
Призрак отца: Не соберешь ли тогда мне на дорогу горстку ежеви-ки?
Мать: Почему бы и нет?
Призрак отца: Спасибо тебе, Ольга, спасибо!
Мать: За что, Ягур? Как никак мы с тобой были мужем и женой.
Призрак отца: Может и были, Ольга, только я уже ничего не помню.
Снова пропел петух, потом еще и еще раз. Медленно, из-за темного горизонта восходит солнце. За лучами солнца бежит Жучка.
Мать: Солнышко… Щекочет, да?… Ну, да, щекочет, щекочет… Да пусть щекочет. Да мы сами, видать, уж больно щекотливые. Ну, да, щекотливые…
Действие третье.
То же самое место в саду за домом. Окна в доме распахнуты на-стежь. Вдоль дома тянется плетень, а на нем малина и местами ежевика. Из дома доносятся громкие голоса.
Голос Вали: Ты что здесь до сих пор делаешь?
Голос Лиды: Не твое дело!
Голос Вали: Убирайся сейчас же!
Голос Лиды: Да ты кто такая? Не ори на меня!
Голос Вали: Это не твой дом!
Голос Лиды: И не твой тоже!
Голос Вали: Я здесь родилась!
Голос Лиды: Дом, где ты родилась, давно на растопку пошел!
Голос Вали: Я и родилась здесь, и выросла, а ты приживала бездом-ная!
Голос Лиды: Этот дом Василий построил. Это — его дом.
Голос Вали: Ты покойника не трогай! Собирай манатки и катись от-сюда!
Голос Лиды: Радик теперь хозяин этого дома. Все здесь для Марине и для него. Все в руках Радика.
Голос Вали: А тебе лично что надо? Каменный дом, да? Сад, да? Что тебе от нас нужно?
Лида молчит.
Голос Вали: Почему ты не уходишь? Что ты здесь забыла?
Голос Лиды: Ничего не забыла. А только нашла. Все, что было нуж-но, нашла.
Голос Вали: Шлюха проклятая! Ты не женщина, не человек даже! Кровопийца, людоедка, вот ты кто!
Голос Лиды: Поточнее выражайся! Домоедка, по-твоему?
Голос Вали: Вот скажи мне, пожалуйста, да нет, я не со зла, просто интересно, если бы не было каменного дома, ты бы осталась у нас навсегда?
Голос Лиды: А ты бы гнала меня отсюда, если бы его здесь не было?
Голос Вали: Я бы тебя гнала поганой метлой даже из мертвой пус-тыни!
Голос Лиды: От колодцев с водой ты бы меня, конечно, прогнала.
Голос Вали: Да откуда угодно!
Голос Лиды: Почему ты так ненавидишь меня?
Голос Вали: Будто ты меня очень любишь?
Голос Лиды: Мне наплевать: есть ты, нет тебя. Все — равно.
Голос Вали: Между прочим, уже во втором классе проходят, чем че-ловек отличается от животного. Человеку присущи сознание и ин-теллект, а животное живет одними инстинктами.
Голос Лиды: Нашла дуру!
Голос Вали: Заткнись! Прочь из моего дома!
Голос Лиды: Не сердись! Ты же у нас учительница, тебе нервы бе-речь нужно. И потом — давно пора подумать. Все приличные люди, перешагнув четвертый десяток, именно так и поступают. А тем бо-лее старые девы, которые только и мечтают, как бы за кого замуж выскочить. Им вообще злиться противопоказано, а то все зарастет, мужу будет стыдно показаться.
Голос Вали: Да я тебе!
Шум драки.
Голос Вали: Вот тебе! Вот тебе! На! Получи!
Голос Лиды: Ах ты, змея подколодная!
Голос Вали: Хочешь, чтобы я у себя дома сучек разводила?! Сучка ты! Бесстыдница!
Голос Лиды: А еще интеллигентка! Да разве ты женщина? На тебя ни один мужик не посмотрит. Уродка!
Голос Вали: Убирайся, убью! Убирайся немедленно!
Из дальнего угла сада медленно бредет Мать. Она садится на та-буретку рядом с домом.
Голос Вали: Ты, ты во всем виновата! Это ты Василия убила! Ты дни и ночи проклинала его, чтобы он сдох! Тебе хотелось его погу-бить и остаться единственной хозяйкой в этом большом доме! Ты самого черта хуже! Ты виновата во всем! Ты убила Василия!
Голос Лиды (захлебываясь криком и слезами): Ах, Валя, что ты та-кое говоришь? За что ты меня так ненавидишь? Да как у тебя язык поворачивается?!
Мать плачет.
Голос Вали: Хочешь меня слезами разжалобить? Плачь! Плачь! За одно и глаза протрешь!
Слышно, как с грохотом захлопывается дверь в сенях. В саду появ-ляется Валя. Разгоряченная схваткой, она сначала не замечает Мать, широкими шагами направляется к огороду и видит ее. Мать молчит.
Валя (оправдываясь): Пойми, мама, нечего ей у нас больше делать!
Скатертью дорога! Пусть идет на все четыре стороны! Я Василия не убивала и не виновата, что его больше нет. Умер так умер, теперь уж больше не вернуть. Значит, судьба у него такая. Но больше судьбы она виновата — она его убила! Жить с чужой женщиной, ко-торая тебя не понимает, не у печки греться. Она должна уйти отсю-да. Да, и потом, мама, не один Василий дом строил, мы все участво-вали. И моя доля в этом немалая.
Мать молчит.
Валя: Мам, ты только не вмешивайся, ладно? Мы сами во всем раз-беремся. Если сейчас на своем не настоять, потом поздно будет.
Слышно, как в доме плачет Лида.
Валя: Мне тоже дальше как-то жить надо. Я твоя родная дочь!
Мать: Голова гудит, как темный лес в бурю. Ничего не вижу. Только тьма черная вокруг меня. Все чего-то хотят. Свет в глазах хотят от-нять. Кто они? За что? Зачем?
Валя: Мама, я решила…
Мать: Третий день подряд дождь льет, земля смягчилась, воздух по-свежел…
Валя: Не обижайся, мама, не сердись, но у жизни свои законы.
Мать: И луна погасла, и солнце догорает.
Встает на ноги и уходит в огороды.
Валя: Что это с ней? Или уже от старости заговариваться стала?
С диким карканьем пролетает Ворон. Прибегает Жучка, начинает ластиться к Вале.
Валя: Ого! Я и не замечала какая ты мохнатая и пушистая. Славная шапка из тебя получится.
Жучка убегает, потом возвращается с потрепанной книгой в зубах.
Валя: Что это такое? Литическа… ко…номи …. Кономи… Да что ты скулишь, псина? Кобеля хочешь? Осень скоро! Что это такое? Бред собачий! Весной или, в лучшем случае, в конце зимы надо кобеля искать. У природы такие законы.
В сад выходит Радик.
Радик: Тетя Валя! Тетя Валя!
Валя: Чего тебе, Радик?
Радик: Мама в доме все плачет и плачет, и никак ее не успокоить. Я спйашиваю: «Мама, почему ты плачешь?» — а она мне: «Ах, Йа-дик!» — и ни слова больше. Ты к ней зайди, тетя Валя, А то я не мо-гу смойеть, как люди плачут. Мне тогда самому йеветь охота. А ко-гда йевешь — голова болит.
Валя: Да пусть плачет, Радик, не трогай ее. Пусть слезами умоется. Сразу чистой станет.
Радик: Почему ты так говойишь, тетя Валя? У меня мама ведь итак чистая, она же не гйязная!
Валя: Грязь разная бывает. Чистые тоже бывают грязными.
Радик: А где бабушка? Ты ее не видела?
Валя: Бабушка? Вон туда пошла! (показывает в конец сада)
Радик бежит за Матерью.
Валя: Совсем они меня замучили. Покоя не дают своим галдежом. Наглые, глупые, надоели хуже смерти! А самое плохое, что бесто-лочь бесполезная. Точно поленья ободранные, никому не нужные. Голоштанная команда!
Голос Иосифа (через плетень): Эй, тетя Ольга!
Валя: Нет ее! На луга пошла за теленком.
Иосиф: Это ты, Валентина Егоровна?
Валя: Я, Иосиф, я.
Иосиф (декламируя): Ты стоишь предо мной за плетнем, я гляжу на тебя, словно в душу свою… Салам алейкум!
Валя: Чему ты радуешься, Иосиф?
Иосиф: Смотрю на тебя — и радуюсь, смотрю на себя — и радуюсь! А зачем грустить-то?
Валя: Ты, словно, только вчера женился. И не стыдно тебе?!
Иосиф: А кому какое дело до меня? Может, я от любви свихнулся? От любви к Вассе! Почему свихнулся? Потому что люблю ее. Те-перь, когда ее больше нет со мной, еще пуще прежнего люблю. По-чему? Потому что она умерла. Сама. Без меня. Немного грущу, ко-нечно: жаль, сыночка она мне родить не успела. Ах, как люблю я Вассу!
Валя: Иосиф, ты когда-нибудь бываешь трезвым?
Иосиф: Милая моя учительница, первая моя учительница, в банный день я трезвый, как стеклышко. Ни грамма. Ни-ни.
Валя: Раньше ты другим был, Иосиф.
Иосиф: В колыбели-то?
Валя: В молодости.
Иосиф: Разве я уже не молод?
Валя: Бросай пить. Ведь ты хороший человек, если только от бутыл-ки оторвешься!
Иосиф: Ладно, ладно, могу и уйти. И из своего сада тоже.
Валя: Брат уехал, что ли?
Иосиф: Для него дверь всегда открыта, чтобы выметался! Как прие-хал, так и уедет. Никто его держать не будет. Счастливого пути, то-варищ-милиционер! Поторопись, поспеши, а то без тебя там всю столицу разграбят, брательник дорогой! Или еще хуже — взорвут! Но только, пожалуйста, хотя бы в деревне сними ты свою форму! И усы сбрей, пожалуйста. А то за ними даже кокарда не видна!
Валя: Ты что, с братом поругался?
Иосиф: Я? Я с милицией не связываюсь. Не дурак. Я хоть и пью, но законы соблюдаю.
Валя: Да что с тобой, Иосиф? Дурачишься, как шут гороховый!
Иосиф: Зубы скалятся — вот и дурачусь. А кто много смеется, по-том много плачет …
Валя: Ах, Иосиф, каким чистым хорошим мальчиком ты был когда-то! Помнишь, как мы с тобой однажды до зари у нашей калитки про-стояли? Ты ко мне еще целоваться лез?
Иосиф: Я уже давно ничего не помню. Все позабыл, Валентина Его-ровна, запамятовал. Да и простите, вспоминать не хочу!
Иосиф уходит. Валя тоже уходит во двор.
Действие четвертое.
Тот же сад, то же самое место за домами. Сумерки. По одну сто-рону плетня стоит Иосиф, по другую — Лида.
Лида: Не случайно все это, Иосиф. Такие вещи не происходят слу-чайно. Задолго до таких событий ночами глаз не смыкаешь.
Иосиф: Лида, ты когда-нибудь видела их… ну, как любили они… друг друга?
Лида: Нет. Но чувствовала. Если бы захотела, то могла, конечно, за-стать их… ну, за этим самым… Но притворялась, как будто ничего не знаю. Не чувствую. Так легче, понимаешь? Лучше я сама себя буду обманывать, чем кто-нибудь другой.
Иосиф: А я ведь все видел, Лида. Застал как-то раз в бане. С утра отправился в лес дрова для школы нарубить, но по дороге у нас сломалась машина и пришлось вернуться обратно. Прихожу — дом на замке. Вассы нет. Я продрог, как собака, решил бражки выпить, ну, и, значит, пошел в баню. Пришел — а там они. Голые оба… Я из бани без оглядки. Никогда ни слова об этом Вассе не заикнулся, притворялся, будто ничего не знаю… Будто ничего и не видел… Или как во сне: видел, да позабыл тот час же. А когда Василия встречал, оба глаза опускали, руки жали, глядя в разные стороны. С того ужасного дня ни разу не прикоснулся я к Вассе. Повернемся спиной друг к другу, движение лишнее боимся сделать, чтобы случайно не задеть,— и лежим, лежим, смотрим, кто в потолок, кто в стенку…
Лида: Нет, наверное, хуже болота, чем семейная жизнь. Со мной он всегда холоден был. Руки у него, помню, были, как лед. Подвинься, говорю, поближе, дай руки согрею, а он виновато так улыбается и говорит: « Ты не смотри, что руки у меня холодные, зато сердце го-рячее».
Иосиф: Я специально напивался и начинал грозно вопить: «Васса, водки давай!» «Ах, Иосиф, ну, зачем ты пьешь?» « Я пью, чтобы те-бе легче было, не понимаешь разве?»— кричу ей. «Разве мне от тво-ей пьянки хорошо?— спрашивает Васса.— Зачем ты так говоришь? Зачем?» « А затем,— говорю,— что покамест я пью, ты можешь де-лать все, что тебе угодно, и любиться, с кем тебе вздумается". На-рочно так сказал, с издевкой. А у самого сердце в язвах, волком выть хочется! Она сразу в слезы: « За что ты так меня ненавидишь!» «Да я же люблю тебя, дура, всем своим существом люблю! Или ты этого не чувствуешь? Не чувствуешь, как люблю я твою холодную каменную спину?»— кричу я ей…
«Иосиф, ну, если я так тебе опротивела, почему ты меня совсем не прогонишь из дому? Почему снова не женишься?»— говорит она. И я уже никак не могу сдержаться, слезы сами собой льются… Госпо-ди, как я хотел пойти вместе с ней в луга! Нет ведь, не взяла… Эх, если бы я знал, что все так получится…
Лида: Говорят, с ними были жена Илли и Зинук. Василий с Вассой дальше пошли, а они остались у черемухи — ягоды собирать. Ждем-пождем, говорят, а их все нет да нет. А когда искать начали, подо-шли к обрыву поближе, а там уже все землей покрыло. Видимо, они спустились вниз, к воде, чтобы искупаться, тут берег крутой на них и обвалился… А одежды их, говорят, сложенные, наверху лежат. Сиротливо так, и рукава на ветру бьются, будто рыдают… Да-да, они так и сказали: плачут будто… «Смотрела-смотрела я вниз-то,—говорила жена Илли,— у самой в глазах потемнело, в обморок упа-ла…» А Зинук говорит: « Смотрю и кажется, будто земля шевелит-ся… А может, и вправду шевелилась… Хотела спуститься пониже, чтобы разгрести, а земля как потекла из-под ног и еще обруши-лась… И два голоса из-под земли слышатся: мужской и женский, два плача, две мольбы…»
Каркает Ворон. Стрекочет сорока.
Лида: Ты не пей так много, Иосиф. Нет, вообще-то пей, а то как жить-то? Да только меру знай, ладно, Иосиф?
Пауза.
Иосиф: Уехали сестры, и дом опустел. Не подоишь ли мне корову?
Лида: Ты зайди ко мне, скажи, когда.
Иосиф: Вечерком, когда стадо пригонят.
Лида: Что ж, зайду, если только не уйду до этого времени.
Иосиф: Куда это ты собралась?
Лида: Домой.
Иосиф: Брата навестить решила? Горем поделиться?
Лида: Навсегда ухожу, насовсем.
Иосиф: Что случилось, Лида?
Лида: Ничего.
Иосиф: Почему тогда уходишь?
Лида: Потому что так надо.
Иосиф: Прогоняют тебя, верно?
Лида: Да я на это внимания не обращаю.
Иосиф: Не уходи, Лида, очень тебя прошу, не уходи, останься…
Лида: Ах, Иосиф… (плачет)
Иосиф (не зная, что сказать и чем помочь): Да ты не плачь, Лида. Не плачь. Не уходи… пожалуйста…
Лида: Ах, Иосиф…
Иосиф: Ну, что ты, Лида! Не плачь, успокойся… На то она и жизнь, что всякое в ней бывает.
Лида: Нет, мне надо уйти, Иосиф! Надо! Итак уже десять лет про-жила, как раба бессловесная! Хватит!
Иосиф: Лида… а давай… вместе уйдем…ко мне… в мой дом… мне, понимаешь, все равно помощник по дому нужен… ну, то есть, руки женские не помешают… И прибраться, и буренку подоить… сам-то я не справлюсь… Только ради Бога, не смейся надо мной, Лида!
Лида! Лида! Пожалуйста!
Лида: Ах, Иосиф! Я ведь совсем забыла тебе рассказать! Ведь вы с Василием родные братья, одной крови, отец у вас один… Отец Ва-силия…
Иосиф: Знаю я это… Мне мать перед смертью все рассказала…
Лида: Я почему-то всегда тебя жалела, Иосиф… Может, и ругала сгоряча, но за глаза ни разу слова худого не сказала. А когда смот-рела на тебя, сердце разрывалось на куски от невыносимой боли. Вот почему выгоняла тебя из нашего дома… Глядя на тебя, я видела свою душу, думала о своей судьбе.
Иосиф: Послушай, Лида, вот те крест — пить брошу. Да и Радик с Марине мне не чужие, я очень люблю их обоих, тосковать буду, ес-ли уедете.
Крики Сороки и Вороны все сильнее, словно они стараются пере-кричать друг друга. Из дальнего угла сада прибегает Марине.
Марине (сквозь слезы): Мама!
Лида: Что, Марине, что?
Марине: Мама, бабушка там… лежит…
Лида: Где?.. Как... Лежит?
Марине: Там на лугу… Радик ей говорит: «Вставай, бабушка, пой-дем домой». А она молчит. Потом еле-еле глаза открыла и говорит: «Ах, вы, деточки мои бедненькие, дай вам Бог счастья и терпенья… Будьте счастливы… Да не оставит вас Господь…» И опять глаза за-крыла… А когда Радик заплакал, тихо прошептала ему: «Не плачь, Радик, все мы приходим и уходим…»
Лида бежит на дальний конец сада, туда, где начинаются луга.
Иосиф: Ах, тетя Ольга, тетя Ольга! Не выдержало, стало быть, твое сердце… Вот ведь беда какая… Горе-то какое… И как только земля все это терпит?.. Эх!
Иосиф тоже бежит на луг.
Действие пятое.
Ночь. На плетне сидит Иосиф, плачет.
Иосиф (речитативом, сквозь слезы): Твоя душа приползает к моей, как заблудившийся щенок. Она лижет мне руки и смотрит ревниво в глаза моей души. Твоя душа приползает к моей, а я безумно устал от ее взглядов, по-собачьи преданных и любящих. Твоя душа припол-зает к моей, ей нравится восторженно лизать мое сердце. А я наде-юсь, что твоя душа никогда не вырастет, но все же, перестав лизать руки и душу мою, начнет думать и обо мне самом… Я надеюсь, меч-таю и жду этого… Я сам, как щенок, лижу сердце подлой ночи.
К нему медленно подходит Жучка.
Иосиф: Привет, Жучка, привет. Ну-с, дружочек, как поживаешь? Ну-ну, жить-то надо. Такая она штука — жизнь. Да-да, такая вот шту-ковина. Сегодня есть, а завтра нет. Только душа вечно живет, и так будет всегда.
Где-то далеко ухает сова. От этого жуткого уханья мороз по коже пробегает. Жучка ластится к Иосифу.
Иосиф: Вот так вот, Жучка… Вот так… Не виноваты мы с тобой ни в чем. Надо было по-другому жить: радоваться каждому новому дню, любить жизнь, а не разрушать ее собственной глупостью и жа-лостью к самому себе. Глаза открыть, голову поднять! Эх, да что теперь говорить, Жучка! (через минуту с грустью) Да вот только как ее горемычную поднять, если на душе камень тяжелый, тоска-кручина? А, Жучка? Эх, похожи мы с тобой! И зовемся мы с тобой с одной буквы. Ты по-чувашски йыда — собака значит, а я Йоссех… И судьба у нас с тобой одинаковая. И вся жизнь у нас так и прохо-дит. Жизнь — она штука вечная… Да, да, Жучок, вечная…Се ля ви…Пардон. Не мы такие, жизнь такая.
Жучка, повизгивая, уходит в огород.
Действие шестое.
Утро. Багрово-красный рассвет. Ежевика вдоль плетня. Крупные большие ягоды — сочные, наливные. Но все они чернильно-синего цвета, нет ни белых, ни красных, ни желтоватых, все спелые. Из дальнего конца сада, устало свесив язычок, плетется Жучка. Она без сил падает под плетень. В глазах застыло бессмысленно-мучительное выражение. Жучка умирает. Где-то неподалеку слы-шен плач Иосифа. Вдруг отовсюду начинает слышаться плач. Пла-чут все и вся, но громче всех слышен крик Радика и Марине: «Ба-абушка! Ба-а-абушка! Ба-а-абушка-а-а!!!»