14. 12. 9..
« Я резко обернулась. Холодный ветер, перемешанный с мокрым снегом, беспощадно ударил в лицо, выворачивая глаза наизнанку слезами. Сердце, твердое, как сбитый ледяной ком, глухо молчало. Плакали только глаза, и то от хлесткой ветряной плетки. Я словно окаменела. Серое здание городской больницы, приковавшее мой взгляд, казалось чудовищным монстром, а стук хлопнувшей три минуты назад двери хриплым вскриком гильотины. Почему я?! Резким движением размазав слезы по холодным щекам, я побрела навстречу серому, беспросветному дню…»
Женя никогда не болела. Ну, или почти, если не считать легкой трехдневной простуды. В то время как одноклассники неделями сидели дома в цепких объятиях шерстяного шарфа, в обнимку с кружкой маслянистого молочно-медового «пойла », она мужественно писала контрольные и решала логарифмы в полупустом классе. Мрачные атрибуты счастливого детства, как то: корь, скарлатина, свинка и ветрянка тоже благополучно миновали ее организм, благодаря героическим действиям мамы, закалявшей дочку с детства и своевременно водившей ее на необходимые прививки. Женя так и не смогла к ним привыкнуть. Поэтому, когда 10-А отправили на ожидаемую чуть ли не с 1-го класса прививку под лопатку, она заупрямилась, чувствуя непонятный нервный страх в глубине сердца.
- Да ладно, Женька! Что палец, что спина! – успокаивала верная подружка Маша, - Ну, хочешь, я тебя сейчас кольну, чтобы завтра не страшно было?
- Нет уж, спасибо… Да и не в уколе здесь дело, Маша… Страшно мне. Словно не в больницу иду, а в камеру смертников… Отчего это?
- По-моему ты слишком увлеклась историей Великой Отечественной. Странная ты, Женька. Сколько тебя помню, всегда была ненормальной.
16.12.9..
« Мне нравилось в середине осточертевшей физики или химии покидать класс под старым, как мир предлогом, и, раскрыв невидимые крылья, носиться по гулким пустым коридорам школы, ловя свое стремительное отражение в огромных сияющих окнах. Это был мой секрет. Я пронзала раскрывающееся пространство, вбирая его всем сердцем, где оно продолжало жить еще долго – до следующей физики или химии…
В тот день я еще не сложила «крылья» и летела, как обычно в свой класс, чтобы на расстоянии 2-х метров от него пройти на цыпочках и тихо зайти, как ни в чем ни бывало. И тут, неожиданно для себя, на лестничном повороте, я чуть не сбила с ног Сережку, самого ненавистного из всех одноклассников, и самого привлекательного из всех парней, которых я знала. Сейчас я, конечно, могу сказать, что люблю его, но тогда это терпкое горячее чувство я принимала за жгучую ненависть…
- Нет, ну ты точно чокнутая, Ольховская! Носишься, как буйнопомешанная! – красивые губы скривились в насмешливой гримасе.
Ненормальная, помешанная, сумасшедшая – только это он и мог мне говорить, упорно отказываясь воспринимать меня в другом качестве. Краска стыда и гнева выплеснулась на лицо пятнами. А он смеялся… Смеялся! Он всегда смеялся над моими бедами. Похоже они доставляли ему особенное удовольствие. Помню, как в младших классах меня избили старшеклассники, у которых я отбирала еле живую мышку, предназначенную для утопления в банке «Кока-колы». Именно тогда меня, хлюпавшую расквашенным носом, он обозвал «свихнувшейся». И, пошло-поехало!
Он же, как-то вытащив из моего портфеля, тайную тетрадь со стихами, с завывающей интонацией и клоунским кривлянием прочел их вслух всему классу, предоставив их вниманию все мои сокровенные мысли и тайны. Посмеялись и забыли. А я постепенно сделала себя изгоем – не могла простить им этот смех. Я ненавидела его! Почему же сейчас я пишу все это? Наверное, чтобы понять, почему уже не могу без него жить?…»
Сережка Ястребов, не без помощи своих светло-русых кудрей и прозрачно-голубого, вечно насмешливого взгляда, давно стал мечтой всех одноклассниц, о чем, безусловно, догадывался, но выделял только одну девушку – Катю Листову. Ее красота полностью соответствовала его тщеславию, а отсутствие у нее особого ума позволяло без помех блистать интеллектом и постоянно ловить на себе восхищенные взгляды. Остальных он просто ни во что не ставил. Над Женей смеялся. Странная, непонятная. Сумасшедшая. Слишком глубокий взгляд. Его тянуло к ней, но не хотелось сложностей. С пустой синеглазой брюнеточкой Катей все было так легко и просто. К чему лишний раз напрягаться, когда можно спокойно почивать на лаврах мужского обаяния, силу которого он уже очень хорошо знал. И они смеялись над Женей вместе. В долгу она не оставалась, выплескивая свою ненависть в колком остроумии, которое лишь разжигало в Сережке желание ударить ее побольнее. Стоило им только оказаться рядом, – и сыпались искры. Класс с интересом наблюдал…
10-А ждал прививки в общей очереди гулкого серого коридора городской больницы, нашпигованной приторными запахами лекарств и человеческой немощи, коротая время за пустой болтовней и смехом. Насмешливый голубой взгляд Сережки не отрывался от Жени. Она выглядела такой хорошенькой, по неземному далекой от привычного ему мира, что ему страшно захотелось ее унизить. Перед всеми.
- Интересно, Женька!- нарочито развязно начал он, подходя к стульям девушек, - А ты целовалась когда-нибудь? Ну, так… по-настоящему? А, Мисс Невинность?
Мальчишки загоготали, поддерживая своего лидера.
- Уж не хочешь ли ты проверить? - прошипела первая красавица класса Катя Листова.
Женя смешалась, но с вызовом посмотрела в голубые глаза.
- Почему это тебя вдруг так заинтересовало? –натянуто съязвила она, чувствуя, что приросла к стулу. «Я должна встать и уйти… встать и уйти…»
- Может взять над тобой шефство? – Сережкина рука обхватила ее за талию и резко притянула к себе. В следующую секунду она почувствовала его губы на своих губах – терпкий, горячий поцелуй зажег мощную волну ненависти в ее груди, но сил, чтобы его оттолкнуть, не было. Кругом свистели и хлопали, восторгаясь Сережкой, а влажный огонь его губ продолжал терзать ее.
- Школьники, на прививку! – голос медсестры вернул Женю в реальный мир и, оттолкнув Сережку, едва не сбив с ног, вышедшего из кабинета пожилого мужчину, она ринулась внутрь.
- Пожалуйста, побыстрее! – чуть не плача, она прижала ладони к пунцовым щекам и покалывающим после поцелуя губам. «Чтоб ты умер! Умер! Как же я тебя ненавижу!» – стучали в мозгу острые молоточки.
Кто мог знать, что болтливая медсестра, занятая обсуждением светских сплетен о личной жизни голливудских «звезд» и медперсонала, совершенно забыла сменить шприц…
16.12.9..
« Мой первый поцелуй был совсем не таким, каким его обычно описывают в приключенческих и любовных романах. Он был рожден злобой и выставлен на показ окружающим, враждебным и насмешливым. Не удивительно, что именно он стал первым импульсом, подтолкнувшим меня к осуществлению моей мести… Мести, которая перевернула всю мою жизнь».
Лето промчалось пестрым калейдоскопом событий, не оставив особых воспоминаний и сожалений. Их оживил новый учебный год, принесший Жене новые насмешки Сережки. Когда в декабре ее внезапно вызвали к директору, он повернулся к классу, и драматическим шепотом произнес:
- Вероятно, ей вынесут официальное запрещение на кроссы по школьным коридорам, в то время, когда все нормальные люди учатся.
- Заткнись! – сверкнула глазами Женя.
- Ну что ты такое говоришь, Сережа, - попыталась вступиться за подругу Маша.
- А что это весьма забавно, - подхватил «интеллектуал» Саша Науменко, - Может, ее к психиатру вызывают?
Не в силах больше слышать все это, Женя побежала наверх.
- Вызвали в больницу, - равнодушно сообщила директор, - Мне, правда, ничего не сказали. Хотят поговорить с тобой. Видимо что-то серьезное.
16.12.9..
«Боже мой! Я столько слышала об этой болезни, нехотя, но читала отмеченные мамой статьи в журнале «Здоровье», но ужас ее поняла только сейчас. Сейчас, когда все уже кончено».
- Евгения Ольховская?
- Да. Это я.
Седой врач вытащил из кипы бумаг на столе результаты анализов недавнего медосмотра и наметанным взглядом просмотрел их.
- Я очень сожалею, девочка, но вот эти анализы показали катастрофическое уменьшение кровяных и антителец в составе вашей крови. Я, признаться, поначалу думал, что это белокровие, но так стремительно…Н-да, простите…Последующие исследования не оставили сомнений – у вас ВИЧ.
- Что?! – эти слова прошли сквозь степень ее понимания.
- Вирус иммунодефицита. Скорее всего, вы были заражены около полугода назад, во время прививки. Предыдущий пациент был определен как потенциальный вирусоноситель совсем недавно.
- Но, разве… у вас не используют… одноразовые шприцы? – голос срывался и никак не хотел слушаться.» Нет, это не я. Это просто дурной сон. Этого не может быть.»
- Случаются досадные оплошности.
- И… ничего нельзя сделать?
- Кое-что всегда сделать можно… Поддерживать жизнеспособность, например… Но, мне очень жаль, вы же знаете – СПИД неизлечим.
Стены закружились в водовороте отчаяния.
- Неизлечим, - повторила она, отчетливо проговаривая каждый слог. Застывший взгляд продолжал вопрошать врача.
- Мы поставим вас на особый учет и назначим поддерживающий курс лечения…
- Я обречена? – утвердительно обронила она.
- Мне очень жаль… Женя, - голос врача наконец обрел человеческую теплоту. Это было уже неважно.
17.12.9..
«Я никому ничего не сказала. Смерть. Я знала, что СПИД ведет к смерти, и впервые всем существом ощутила ее холодные липкие пальцы, спазмом сжавшие мое горло. Сотни мыслей терзали меня. Моя мама, семья, которой у меня никогда не будет, дети, которых мне никогда не родить… Вот что убивало меня вернее, чем вирус, прогрессирующий в моей еще горячей и живой крови. Неужели я умру, так и не узнав, что такое любовь… секс?
Я поднималась по школьной лестнице, и вдруг вспомнила встречу с Сережкой, его издевки,…его поцелуй. Неужели, я умру, не отомстив ему? Любовь, месть… Как напыщенно и глупо. Но почему бы человеку, благодаря которому я узнала вкус поцелуя, не открыть мне, что такое секс? И почему бы мне не отомстить ему, – передав смертельный вирус? Еще недавно я так сильно желала ему смерти…
Это чудовищно, но и я более не человек. Уже умерла.»
Задержавшись в библиотеке в поисках поэмы Блока «Двенадцать», Сережка бодрым шагом направлялся на последний урок. На знакомом лестничном пролете он увидел рыдающую Женю, вцепившуюся в перила побелевшими пальцами. Она его не заметила.
- Эй, что с тобой? – встревожено спросил он. Раньше ему не приходилось видеть, как она плачет.
- Ни…чего, - Женя с трудом обуздала волнение. Все решения были приняты. Сережка присел рядом.
- Зачем тебя вызывали?
- Дела семейные, - она попыталась улыбнуться, но, почувствовав на лице лишь горькую гримасу, отвернулась.
- Так серьезно?
- Сережа! – глубокий карий взгляд вонзился в голубые глаза со странной нежностью, - ты, правда, так ненавидишь меня?
Секунду она с ужасом ожидала, что он расхохочется, обзовет ее психованной и уйдет. Он этого не сделал. Он не отрывал взгляда от мокрых карих глаз, спутанных русых кудрей и подрагивающих печальных губ. Смотрел так, словно видел впервые. То, чего он боялся, произошло. Ее глубина поглотила все его многолетнее сопротивление насмешками и издевками пугающему его чувству. Отступать было поздно, да и незачем.
- Нет, я… не ненавижу тебя, - сдавленным голосом произнес он.
Женя всхлипнула и припала к его губам. Опешив, он ответил на этот поцелуй с горьким привкусом слез и непонятного ему отчаяния. Она еще долго не отпускала его.
- Я люблю тебя, Сережа…
- Что?! Но…
- Я так давно люблю тебя, а ты, глупый, ничего не видел и не понимал…
- Женя… Я…
- Я знаю, ты любишь Катю.
- Нет! – он больше не владел собой, - нет, я не люблю ее! Мы с ней… да все это было… но я никогда еще не чувствовал, - он замялся и тихо закончил, - того, что сейчас.
Он посмотрел в странные, лихорадочно горящие глаза. Как странно грохочет ее сердце!
- Ты хочешь меня? Скажи! – вдруг страстно и требовательно спросила она.
Этого он не ожидал. Ответ она скорее почувствовала, чем прочла по губам.
- Приходи ко мне. Сегодня. В семь. Родителей дома не будет. Я буду одна, и я буду ждать.
- Я приду, - хрипло пообещал он и через минуту был уже один.
19.12.9..
« Что я наделала! Играла совершенно несвойственную мне роль, вела себя, как шлюха! Я действительно сошла с ума… Дура! Тысячу раз дура! Он не придет. Никогда! Зато ославит меня на всю школу, и я никому больше не смогу посмотреть в глаза. И, тем не менее, я все приготовила. Без пяти семь. Надеюсь, от сердцебиения не умирают… Звонок. Боже, помоги мне…»
В небольшом уютном зале Сережку поразили огромные букеты белоснежных роз, расставленные в низких вазах почти по всему периметру комнаты, и только на лаковой крышке фортепиано в узкой керамической полыхала роза красная, привлекая внимание к большой художественной фотографии Жени над ней. В воздухе витал пряный и сладкий запах духов. Окна были занавешены, и повсюду мерцало пламя свечей.
Ему вдруг показалось, что он участвует в каком-то странном языческом ритуале, и внутри его что-то вздрогнуло. Но тут ее шелковый халат соскользнул с горячих плеч, и Женя не дала ему времени на долгие раздумья.
18.12.9..
«Я думала, что теперь смогу умереть спокойно. Ведь я узнала сладость и горечь любви, бешеное биение сердец в унисон, острую боль и… бесконечный полет в блаженство, но потом вдруг поняла, что я люблю его…люблю так сильно, что никогда не смогу простить себе то, что совершила. Да, я хотела отомстить, но отомстила только себе своей же подлостью. Он уже обречен. Жестоко обречен мною на смерть. А я еще никогда так не любила…»
Приподнявшись на локте, Женя смотрела на спящего Сережку, придерживая на груди одеяло. В воздухе витала горечь догоревших свечей и тяжелый аромат роз. Она ощутила себя на краю пропасти.
- Я люблю тебя, - прошептала Женя, слегка касаясь губами влажных светло-русых кудрей, - Я так тебя люблю! И так не хочу умирать…
Сережка не шевелился. Во сне он казался таким доверчивым… Не в силах ждать его пробуждения Женя поспешно оделась и убежала, оставив дверь незапертой.
Выходные проползли нескончаемой чередой анализов и процедур в больнице, с мамой. Сережка ушел, не оставив ни записки, ни каких-либо еще следов своего пребывания, видимо, задетый тем, что Женя сбежала.
Утро понедельника она провела сидя за своим любимым столом, в ящиках которого хранились ее тетради, дневники разных лет жизни и альбомы с рисунками. Нервно переплетя пальцы, она наблюдала за молодыми девушками и ребятами: здоровыми и счастливыми. Тяжесть совершенного преступления, казалось, совсем не трогала ее. Женя почти физически ощущала, как каменеет сердце. Внезапно прокричавший звонок разрушил это оцепенение. Звонила мама.
- Женя, милая, встретимся в больнице. Мне тут позвонили – какие-то новости. По телефону не говорят. Но велели быть немедленно.
.
20.12.9..
«До сих пор меня не покидает ощущение, что я была (или есть?) игрушкой в руках беспощадной судьбы, безрассудно ринувшись в расставленные силки. Как же я была глупа, и какую пощечину получила! Даже не знаю, был ли это урок на будущее или яма, откуда мне уже никогда не выбраться?»
Тот же кабинет, тот же врач и совершенно другие слова.
- Я очень сожалею, Женя, - обескуражено произнес врач, - но, похоже мы поторопились с диагнозом… Результаты новых анализов показали, что данные симптомы вообщем -то не совпадают с симптомами ВИЧа, хотя есть много общего… Думаю, мы вас вылечим. Сожалею еще раз, что все так вышло.
Дальше она не слушала. Ее словно вытащили из проруби. Секундная радость от полученного известия разбила окаменевшую оболочку сердца и оставила его в обломках безысходного горя. Только теперь она поняла весь ужас своего положения и своего поступка по отношению к Сережке. И теперь ей захотелось умереть.
20.12.9..
«Я все рассказала маме. Чтобы покончить с этим кошмаром, надо обрубить все концы. Я уезжаю. Навсегда. Со мной остается память. Надеюсь, у него ее не будет. Это было бы слишком тяжело. Пусть лучше ненавидит меня как прежде, а то, что было между нами, станет пустым и ничего не значащим эпизодом в его жизни…»
Шестой этаж, дверь направо, звонок – тоскливые вскрики кукушки. Молчание и шаги, – медленные и легкие. Скрип. Бледное лицо, русые волосы собраны на затылке.
- Женя! Что случилось? Почему ты уезжаешь?
- Как ты узнал?
- Классная сказала. Ты болела… Что произошло? Из-за меня?!
Сколько тревоги в его голосе. Что за пытка!
- Все в порядке. Ничего не было. Ты не при чем.
Молчание. Дрожь в голосе.
- Ты знаешь, что я люблю тебя?
- Знаю, - на глаза навернулись слезы, - Уходи.
- Я не хочу жить без тебя, - спокойно, без пафоса. Она зарыдала.
- Не смей говорить так!
- Сказали, что ты серьезно больна, уезжаешь на лечение в Питер, так?
- Так…
- Это ничего не меняет. Я люблю тебя, а тех, кто любит даже смерть не может разлучить.
- Замолчи!!! – боль эхом разнеслась по подъезду, - Ты не знаешь, что говоришь! Уходи! Немедленно!
- Женя…
- Уходи!!!
Тяжелая, обитая кожей, дверь с грохотом захлопнулась. Навсегда.
21.12.9..
« Я слишком его люблю, чтобы остаться. Он никогда не простит мне, если узнает, а я никогда не прощу себе своей подлости, которая всегда будет стоять между нами. Он прав – смерть не разлучает. Разлучают только подлость и предательство, которые нашли весьма удачное соединение в моем лице. Он все забудет. Я – никогда. Прости меня, Господи!…»