- Андрей, ну так мы идем или нет?!
- Куда?
- Как это куда? К Семёновым, мы же решили вчера.
- Мы? Мы решили? Ира, ты же знаешь, я терпеть не могу твою сестру! И её дурака Семёнова тоже не выношу! Почему мы обязательно должны к ним идти?
- Потому что они нас ждут.
- Ну, так иди. Только сама.
- Но я уже сказала, что мы будем вдвоём…
- Ты! Сказала! Ты! Решила! А у меня ты спросила?!
- Да, - мы же вчера это с тобой обсуждали.
- Да! Обсуждали. И я ответил, категорически нет, если ты помнишь. Если ты вообще меня слушаешь.
- Господи, ну что ты такой нервный? У тебя что, опять проблемы на работе? Что-то связано с вашим новым проектом?
- О боже! Это невыносимо. Да! Дорогая! Если тебе так удобнее.
- Ну, так бы сразу и сказал. Бедный, опять будешь все праздники работать? Ну, ладно – пойду одна. Всё равно ты будешь постоянно думать только про свою дурацкую работу.
***
Андрей Иванович сидел в любимом кресле и, глядя в телевизор с выключенным звуком, с удивлением подумал, что выходные в одиночестве видятся ему неслыханным счастьем. А совсем недавно, ещё каких то десять лет назад, его представления о счастье были широки, глубоки, и даже чуточку дерзки. А если бы лет двадцать назад кто-то сказал бы ему, что пределом его мечтаний будет вечер, проведенный без супруги, он рассмеялся бы. Конечно, смешно – не власть над миром, не золотые замки с причудливыми пальмами и покорными наложницами, не нобелевская премия, в конце концов, а прозаический вечер без жены.
- Счастье… Эх, Андрей Иванович, Андрей Иванович! А ведь когда-то ты был молод, силен, полон необузданных фантазий, готов был бежать по первому зову своего неутомимого вдохновенья. И бежал… - Андрей Иванович тяжело вздохнул и посмотрел в окно. В вечерних сумерках тревожно задрожали листья на березе, подхваченные внезапным порывом ветра. «Будет дождь», подумал Андрей Иванович, «вот прямо сейчас и будет». И удовлетворенно улыбнулся первым тяжелым каплям, застучавшим в стекло.
Андрей Иванович закрыл глаза, вслушиваясь в шум дождя за окном. Что-то бередил в его душе этот шум, этот задорный шелест. Он слушал и представлял себе, как это здорово – быть дождем. Бежать по городу, шуршать по пыльному, уставшему за жаркий день асфальту. Тонкими пальцами-струями трогать листья, рождая завораживающую музыку. Тихими скрипками омывать ели. Тяжёлыми аккордами сшибать лепестки с хрупких цветов. Звонкой медью разбиваться о крыши. Тонкой флейтой нестись по желобам водосточных труб…
Стать дождем и забыть обо всем – о проблемах, неотложных делах, терзаниях и о быте. Стать просто дождем. Впрочем, нет, не просто – это опять быть юным и дерзким. Снова мчаться, срезая углы, экономя секунды. Ливнем барабанить в окна соседям, сидящим в такой дождливый вечер перед телевизорами. Стучать, будить, тормошить, звать за собой. Дескать, ну что же вы! Да что там, до них разве достучишься? Разве они поймут, в чем величие жизни?
Как там пел товарищ Высоцкий? «Лучше гор могут быть только горы». Вот оно – пристанище одинокого героя! Вот куда надо мчаться. Тугими струями смывать вековую пыль с величественных камней! Держась за вершины, выполаскивать ущелья! Кричать этим пыльным скалам, этим глухим и слепым, зазнавшимся, замшелым «свидетелям истории» - «Да проснитесь же вы!». Хлестать потоками воды этих истуканов, сносить ветки с вековых елей! Эх! Да что толку – все равно – не слышат, не видят, не замечают. Отгородились своей никому не доступной памятью! И кругом ничего, только камни, только эти поднебесные стены!
А хочется простора – поморосить по степи, поливая пожухлые травы, утоляя жажду благодарной, растрескавшейся земли. Видеть, как под твоими каплями оживают, выпрямляются травинки. Чувствуя благодарность и отдачу, обнять собой, напоить всю эту жаждущую бесконечность. Растянуться над ней всей, от края до края ласковым дождиком. А потом, превратиться в легкий, почти невесомый предрассветный туман.
Отдаться на волю утреннего ветра, который унесет к небольшому лесному озеру. Затянуть плотным покрывалом гладкую поверхность воды, камыши, прибрежные кусты. Укутать до верхушек самые высокие деревья и самую маленькую птичку. Спрятать всех и все, пока не взойдет солнце и не растопит…
***
Солнечный луч проскользнул в окошко. Поиграл хрусталем в шкафу, задумчиво пробежал теплыми пальцами по корешкам книг на полках. И, совсем уж по хозяйски разбудил спящего в кресле Андрея Ивановича.
Потянувшись, Андрей Иванович встал, отдернул штору и распахнул окно. В комнату ворвалось свежее, умытое ночным дождем звонкое утро. Мир встречал его восторженной и новорожденной чистотой. Телефонный звонок ворвался в утреннюю птичью трель новой, неожиданной нотой. Андрей Иванович поднес трубку к уху с трепетом, с ожиданием чего-то волнующего, что как в юности перевернет его жизнь, его судьбу.
- Конечно дорогая, - произнес он в трубку, - я тоже очень соскучился.
- Ну что, Андрей Иванович, - сказал он позже, когда, уже одетый, смотрел на своё взъерошенное отражение в зеркале прихожей, - зов прозвучал, понеслись!
И Андрей Иванович, едва сдерживая рвущуюся изнутри необузданную энергию и юношеский порыв, выбежал во двор, вскочил на велосипед и поехал на станцию встречать жену.