Телефон на столе отсигнализировал о наличии сообщения. Я перезаписала недавно автоответчик - совершенно новым, насмешливо-хриплым голосом. Под черной кнопочной крышкой затаился твой вздох и голос. Бомба разорвалась в руках. Я вскрикнула от удивления: «Не знаю, наверное ты сменила номер, столько времени, но если нет (сбивчивый всхлип) и ты слышишь меня, позвони..»Последние слова тонули в шуме. Високосный год, его последний день. Я существовала. Я хрипела грудным кашлем. Я жалела. Я плакала, примерзая щекой к стеклу. Я почти забыла.
Время, спотыкаясь о цифры, бежало.
Две осени, календарно исчерканные толстыми крестами маркера. Прошлой лоб прорезала еле заметная морщинка, одарившая меня разбитым от злости зеркалом.
Мне было тогда всего лишь двадцать..
Я не умею ревновать. Любовь для меня - свобода и источник вдохновения. В этот раз разлука мраморной плитой прикрыла творчество. Авторучка и кисти взяли длительный отпуск.
И сейчас, давно перемножив тоску и горе на безразличие, все же иногда я думаю о тебе - на мысленном экране всплывает трамвай, 37, скользкая подножка, красный, цокающий - и в нем, у окна твой размытый профиль и канареечно-желтый в черных полосках шарфик. Больше не осталось ничего. Рука на морозных кружевах, разъедающее белизну тепло. Растравливающее душу.
Странно. Память - удивительная штука - каждое утро просыпаясь на твоей затекшей руке, я сохранила в душе лоскутки песен и слов, силуэты твоих пальцев на освещенной лампой стене, контур рта, приоткрытого во время сна, хромающую орфографию норвежских писем, преломляющийся цвет глаз, но начисто похоронила мысленный фотографический портрет, год и день рождения, номер телефона.
Обычно ты засыпала быстро, спокойно, я вставала в свете полосующего сквозь тюль фонаря, оборачивалась простыней и, наступая на нее, уходила на маленькую уютную кухню...На столе после вечера оставались красные круглые следы от чашек с малиновым чаем. Я включала газ и наливала воду в турку, стараясь не шуметь.
Когда нам обеим не спалось, я курила и сбивала пепел в кофейную чашку, ты лежала у меня на коленях, я гладила твою голову, руки и щеки из тонкого драгоценнейшего фарфора. И ты рассказывала. Нет, скорее говорила загадками. Угадай мелодию. Звуки скрипки похожи на нож.
«Знаешь, что я делала, когда уезжала?»
Нет, ты не уезжала, ты исчезала. Выпадала из жизни, но даже к плохому можно привыкнуть, правда? Я слушала, закусывала рассеченную морозом губу, сосредоточенно молча, тихо радуясь, что рядом лежишь ты, а не огромный мягкий заяц - твой подарок. Твой заменитель. У вас похожи зубы, правый крупно-передний с щербинкой. Я впитывала твой голос, сначала как эликсир, потом как яд, но не менее жадно. Не помню слов и смыслов, прямых и скрытых, только тембр.
А потом ты проваливалась в чрево города. Вновь.
Удивительным образом в череде побегов мы могли разминуться на считанные минуты, не встретиться, опоздать, забыть, изменить привычному маршруту, поехать на такси вместо привычного метро.
Чужой город стал последним общим домом, одарил огромным шатром неба и яркой вспышкой жизни, больше похожей на мираж.
Время на несколько дней вняло моим просьбам и чуть замедлило ход...или же мне показалось...
Костер, разбегаясь по жухлым опавшим листьям, горьковато дымил в нос.
Амстердам. Каналы и мосты. Рубашки порезаны на паруса. Сладкая осень, чей прах уже подхоронен к пеплу писем. Ты, зажмурив глаза от испуга, нажала на курок. Запах пороха в воздухе.
Я никогда не кидала слов в спину, не скандалила, не прощалась. Только сердце острой галочкой замирало в груди, когда дверь хлопала и в парадную сбегали твои скорые шаги...вернутся ли? тогда я подходила к окну, смотрела на знакомую удаляющуюся фигурку, мысленно крестила и благословляла тебя. Просила Бога, чтоб сберег тебя.
Ты обладала странной привычкой, меня она шокировала - ты возвращалась и целовала мне руки. Зачем? Почему? Прощалась ли, извинялась, благодарила...не знаю...
Ты плакала, легкими всхлипами. Я - громко, редко, истерически и в самых неподходящих местах и временах. С потеками туши. С поисками жилеток.
У тебя был очень приятный голос. Немного. Щепотка прибалтийского акцента, нежное коверканье букв, грассирующие офранцуженные приветствия...
и еще...
Davidoff Cool Water.
В голубом.
Когда ты исчезла насовсем, я просто устала и не хотела больше подходить к окну. Это как на войне, кого не ждали - тот не вернулся. Мне приснилось, будто я кидаю веревку в яму и пытаюсь тебя вытащить, она обрывается, все исчезает.
Ветер надувал шторы синими парусами...
В прихожей лежал терпкий кленовый букет.
С зонта в клетку сбегала вода. Умытые столичные площади, промокшие ботинки, брюки, влажные до колен.
Вивальди. Как будто впервые. В руки катилась новая осень, на столике остался только этот голубой флакон. Твой холодный морской запах. Твое искрящееся сердце. Ты была воздухом и водой, да только я не умерла от ее отсутствия, значит, появилась выдержка.. испытание сердца пройдено. Все по ГОСТу, да? Ударопрочность в баллах?
Сносят здание напротив. Взгляду открывается простор полета, мне - новый смысл сказанных слов в свете оговорок по Фрейду. Я шуршу листьями в парке, сливаясь с сезонной охрой рыжим цветом волос. Закатные лучи не греют. Засовываю руки в рукава.
Когда ты вернешься, все будет иначе. Чистая правда.
Потом еще три неуловимых летучих месяца.. вихрь простуженных небесных капель, тающих в воздухе снежинок, утренних сметенных пленок инея и осколков первых льдинок на лужицах, разбитых каблуком.
Не нужно возвращений и встреч.
Телефон просительно и жалобно зазвонил в руках. Сброс.
Потом.
Когда я наберусь сил, чтобы твердо и равнодушно смотреть в твои глаза. А иначе никак.
Когда прошлая памятная сладость, смешанная с горечью, уступит будничной пресноте.
Потом.
Господи, пусть мне приснится море и паруса....
Все будет иначе, и нам не узнать друг друга.
Даже по голосам.
Старое небо честно и открыто взглянуло в распахнутые глаза с красными ниточками сосудов.
Справа шепнули - «не надо».
Я закусила губу до крови. НЕ НАДО!
Забыла.