Михай подошёл к жёлтому ларьку и постучал в окошко. Закрыто.
– Сколько времени? – расхаживая по тротуару, один из водителей остановился возле него.
– Пятнадцать – тридцать две, – Михай остановился в растерянности. – Где здесь можно деньги поменять?
– Здесь уже закрыто, – ответил водитель, – попробуй там, на рынке.
Михай вышел из двора автовокзала, повернул направо. Через несколько минут он убедился, что рынок пуст, только несколько бумажек, гоняемые ветром по голым прилавкам, подчёркивали скучный пейзаж. Пришлось вернуться ни с чем.
– Давай, садись, парень, поехали, – привычно зазывали водители каждого, кто заходил в ворота станции. – Едем?
– Украинскими возьмёте? А то чего-то закрыто, не успел поменять. – «В приграничном-то городе, какая проблема?» – подумал Михай.
– Закрыто, потому что суббота. Зайди в здание, постучи в окошко к диспетчеру, Саша там такой есть. Он поменяет. Или... Петя, берёшь украинские?
– Не-а.
– Да берите, всё равно в Кишинёв едем, – уговаривал Михай.
– Ладно, – согласился Петя, и, уточнив цену, открыл дверь микроавтобуса.
Втиснувшись в микроавтобус «Сороки – Кишинёв», Михай сел на свободное место. Как обычно, места свободные были, зато пройти к ним невозможно – люди, толпящиеся в проходе, ехали в близлежащие сёла, и считались негласно «пассажирами второй категории», потому что не ехали в Кишинёв. А те, кто ехали, имели право занимать сидячие места.
«Приграничным» город стал не так давно – в кровавом девяносто первом. Галопирующие цены, тысячи разновидностей всяких фантиков в качестве «национальных» валют, разгул преступности, клеветнических слащавых газетёнок и лживых телепередач – какие ещё воспоминания могло оставить то время... И стрельба на Днестре...
Тысячи людей враз остались без работы, многие двинулись на заработки в Москву, Мадрид, Рим... Вот и сейчас, возвращаясь с халтуры, Михай, пройдя несколько таможен, вспомнил, что не успел поменять дензнаки, хотя, конечно, ничего страшного – доедет и так.
Салон постепенно наполнялся. Хотя «пассажиров первой категории» было ещё мало – и это не выгодно водителям, возить пустые кресла основную часть трассы. Вот девушка, «До Кишинёва» – протягивает купюру. «Два?» – «Два. Муж сейчас подойдёт». «Отлично» – Петя рад дальним пассажирам. Дед заходит с корзиной через плечо, с портфелем конца сороковых годов, с раскрытой книжечкой – хотя это не книжечка, а бумажник такой старомодный. Тоже до Кишинёва. Корзину и старый портфель – в багажник.
Пять минут прошло. Десять. Салон забит. Наконец за баранку садится водитель Петя.
– Всё поехали, заходите.
– Мужа ещё нет. Давайте подождём, должен подойти, – та самая девушка оглядывается по сторонам.
– Уже пять минут, поехали – женщина средних лет в бледно-жёлтом пальто и в платке, стоит, наверное, на одной ноге, наклонившись от тесноты над креслом другого пассажира.
– Ждём, ждём, – успокаивает её водитель.
– Конечно, ждём, – поддакивают другие пассажиры, входя в положение.
– Чего ждать, поехали! – не соглашаются третьи.
– Хай, время трече!
– Ну фэ атыта гэлэжие! Сэ штий мата кэ ну пот сэ мерг ку дой оамень ла Кишинэу! – водитель обрывает начавшийся спор.
Михай с любопытством наблюдал, как мнения пассажиров расходятся, как простой случай превращается в жаркий диалог, начатый по пустяку. Хотя ведь... не по пустяку: происходи дело в каком-нибудь Мюнхене, всё было бы просто. Шестнадцать-ноль-ноль – ключ, стартёр, – и в путь. Никто бы никого не ждал.
– Да’ту штий оаре...
– Хай, н-авем тимп...
– Пунга. Аиш ам лэсат-о... – слабый голос деда, наверное, не был услышан.
Дед засуетился.
– Может быть, здесь ваш кошелёк! – кто-то из пассажиров попытался помочь.
– Ну. Ну. Аиш, аиш о фост.
Часть людей переключилась на поиски потерянного кошелька. «А как ты платил?» – «А из кармана. А в кошельке – тысяча лей, специально отложил». «А может, ты его не взял? Забыл дома?» – явно намекая на возраст деда, уточняла женщина в пальто. «Нет, я зашёл с ним!» – шепелявил дед. Одни заглядывали под сиденья, другие спрашивали у соседей. Получалось что-то вроде базара, а часть попутчиков ещё не переключилась с первого вопроса – ехать или ждать мужа девушки. «Ну вот, ещё мини-расследования не хватало. Сейчас вообще не уедем».
– Передавайте вещи назад, – девушка стояла в дверях. – Нет его.
Водитель молча возвращал деньги за двоих. Ему было жаль терять двух таких важных пассажиров. Но ничего не поделаешь, надо ехать.
– Ши л-ам скос дин бузунар... Аиш... – не унимался дед.
Наконец его усадили рядом с Михаем.
«Так где же ты его оставил?» – «Тут, тут держал в руках. А платил из кармана. Двадцать две леи. И в бумажнике тысяча. Плиту новую еду купить... И к внучке...» - дед продолжал вертеться, хотя многие попутчики, смекнув, что ничем ему помочь уже не могут, уже успокоились и уставились в окна.
«Мог залететь под сиденье. Мог сунуть в корзину сам дед. Мог кто-то взять, если верить деду, раз верит в то, что вертел его здесь, после укладки вещей в багажник...» – от нечего делать прокручивал все варианты в голове Михай.
Микроавтобус уже покинул пределы Сорок, и по обе стороны трассы простирались низкорослые деревья садов, виноградники и редкие посадки лесополос. Летом было очень красиво, удивительное сочетание человеческого труда с природной архитектурой – амфитеатрами посадок, лазурным сводом, жёлто-зелёными бликами настолько радовало душу, что жара уходила на второй план, и, открыв люк, можно было с высоты полёта междугородней маршрутки наслаждаться жизнью. Но теперь уже поздняя осень, и люк не откроешь, да и пейзаж не такой живописный.
«Что ж, давайте ещё раз посмотрим. Да смотрели уже, но давайте посмотрим ещё» – Михай оглянулся – «Вы не видели?» – «Не видела». «И вы?» – «Не видел». «Значит у вас в портфеле, или в корзине» – «Нет, нет, здесь, здесь был».
Сложно с этими стариками. Ведь сам не знает, куда его засунул, этот свой бумажник. Хотя все станем такими же рассеянными. Жалко их. Копили всю жизнь они своё, копейка к копейке. Потом бах – рыночная экономика. И нет твоих сбережений. А ведь он уже не в силах бороться – не как Михай: жизнь припёрла к стенке, нашёл халтуру, заработал на кусок хлеба... Хорошо, если внуки помогают, а то, бывает, и внуки концы с концами свести не могут... А тут ещё хлоп – и сунул кошелёк неизвестно куда.
«Откуда ты, дед?» – Михай отвлёкся от таких мыслей.
– Дин Пырлица. Некулай. Болфосу Некулай, – представился дед.
– Миша, – ответил для приличия Михай, и, протянув руку, улыбнулся. Руку-то принято подавать первым старшему!
Вот так. За его век четыре раза ходил кровавый каток войны через его село, туда-сюда. А сколько таких Пырлиц у нас? Сколько судеб? Повидал многое, ты, дед. Наверное, столько, сколько ты потерял, не потерял ни один банкир. Трудиться начинал при боярах, может быть, конюхом, а может, плотником. Голодное детство, иностранные войска, тяжесть крестьянского труда. Пару десятков лет передышки от политики, а спина не разгибается. Затем, как чуть встали на ноги – советская пехота. На этот раз без пуль. Скорее всего, многие соседи твои сразу же ломанулись через реку Прут. Те, кто побогаче – точно ломанулись. Что не все приняли новые порядки, это точно. И порядки эти новые приняли тоже не всех. Но и не все принимали старые, как в один голос утверждают сегодняшние рулевые... Хотя чего гадать-то? Вот же, живая легенда: спроси...
Потом новый передел. На этот раз выстрелы. Но с румынами пришли немцы. И началось вообще чёрти-что. Сначала этапом в Одессу, потом, уже в столыпинке – назад. Сначала одна униформа, потом другая. Опять кровавый каток артиллерии, по родным долинам и холмам... Эх, сколько таких, как ты, не вернулось в свои сёла... Потом – опять голод, послевоенный, строительство, коллективизация. И страну-то восстанавливали вот эти руки. Михай перевёл взгляд на сухие руки старика – тот всё ощупывал неуверенно свои карманы...
Страну-то восстанавливали, и хоть тяжело было, но пошло спокойствие. Шестидесятые, полные рёва и жизни, ревущие самолётные шестидесятые на самом деле были наполнены невиданным спокойствием, необычайной добротой, как награда за невероятные перенапряжения при восстановлении хозяйства. «Застойные» семидесятые, их уже помнил и Михай, помнил октябрятские значки и первые свои прописные буквы. А ведь этот дед, наверное, уже как раз тогда уходил на пенсию... Откладывал на сберкнижку, наверное, кровные свои, честно заработанные в совхозе «Каля Ленинистэ» целковые.
Затем – нашествие перестройщиков. За нужными вещами теперь нужно было ездить не в Сороки и даже не во Флорешты – а в самый Кишинёв. Ничего не поделаешь, «новое мышление». Ну а потом эти самые вещи вообще покупать стало не на что...
Село опустело. Молодёжь разъехалась по заграницам – кто площади убирал в Испании, кто грузчиком вкалывал в Португалии. А кто и на трансплантацию органов был отправлен. А кто в их бордели в рабство был затянут. Всякие судьбы. Тебя, дед, только твой огород и спасал...
Представляя так его биографию, Михай думал, что не сильно, скорее всего, ошибся. И эту тысячу лей, может, последнюю, потратить хотел на усовершенствование избы, плиту, говорит, хочет в Кишинёве купить, старая совсем прогорела.
Михай снова попытался успокоить деда – может, и не потерял, мол, в корзину по ошибке кинул бумажник свой старомодный, сейчас приедем, заглянешь в багажник микроавтобуса, и найдёшь. Вот смотри: кто мог взять?
«Вы брали?» – «Нет, не брала». «А вы?» – молодой толстяк в кепке качнул головой, – «Нет», – снова уставился в окно. «А вы брали?» – пенсионер в кожаной куртке улыбнулся – «Нет!». Кто ещё? «Вы видели, брали?» – девочка-студентка покачала головой. Тоже нет.
«Вот видишь? Да в корзине он» – подытожил Михай, успокаивая старика.
Автобусик ехал теперь по широкой магистрали, уже был позади Оргеев. Как и ожидалось в начале, салон маршрутки, первоначально забитый до отказа, поредел настолько, что места занимали всего несколько человек. «Если кто и прихватил с собой дедов бумажник, то вышел ещё тогда, где-то до Погорны» – прикинул Михай. Пенсионер в кожаной куртке живо разговаривал со своей спутницей – пожилой пенсионеркой в пуховом платке. Толстяк по-прежнему смотрел в окно, а девочка-студентка достала конспект и пыталась, вероятно, сосредоточиться.
Михай развернулся к окну. Раньше здесь была бетонка, стыки плит через равные промежутки подбрасывали колёса сильными ударами, и поездка на большой скорости была не такой комфортной. Особенно для подвески автомобиля. Затем дорогу заложили асфальтом, ещё расширили, и шум уменьшился. Раньше ходили «ЛиАЗы» и «ЛАЗы», теперь завезли из-за бугра подержанные «Мерседесы» и «Фольксвагены». Только на районных маршрутах остались старые «Пазики» и ещё несколько типов – замены им нет. Всё остальное только импортное. И скорости возросли, и люди изменились... Изменились ли?
– Ну се поате, аиш, аиш л-ам лэсат, а-ам пердут... – не унимался и всё причитал дед.
Из включенного водителем приёмника доносились отдельные фразы. Би-би-си? Да-а... Раньше, когда-то, глушили, а теперь, вот, на ультракоротких волнах – пожалуйста. Вещают на всех языках мира, всем мозги промывают... «Европейский выбор тесно связан с такими понятиями, как гражданское общество, демократизация, экономическая свобода» – затягивал гладко-высоким голосом выдающийся «аналитик», «наблюдатель» какого-то там совета, академик какой-то западной академии. Михай вспомнил недавний случай с девушкой и опоздавшим мужем. «Нету, нету у нас гражданского общества» – мысленно улыбаясь, заключил Михай. «Зря стараетесь»... Хотя... Может не зря – главного уже добились, нас-то больше нет, как силы. Всех перессорили...
– А молодёжь какая пошла... – словно в подтверждение мыслей Михая причитала пенсионерка на соседнем сидении, общаясь с соседом.
Через четверть часа виноградники и поредевшие деревья сменились сначала одноэтажной застройкой, заборами всех цветов, а затем и первыми многоэтажками. Рышкановка. Ранние осенние сумерки уже спустились к дорожному полотну, дорожные развязки своими фонарями скрывали стоящие чуть поодаль от дороги многоэтажки. Цивилизация. Рекламные щиты, выросшие за последние годы, здания банков, казино, высокие заборы строительных площадок и годы, годы, годы, выстроившие непроходимую стену между ним, тем – тогда, и ним – этим, сейчас. Михай даже не успевал отследить, как быстро меняется время, и как, в то же время, стоит на месте...
Вспомнил, как шёл в прошлом году по осенней пустынной улице в темноте, и вдруг впереди идущий грузный человек резко остановился и, поравнявшись с Михаем, неожиданно сказал:
– Когда идёшь, вот так, как я, начинаешь задумываться, если слышишь шаги сзади: а чего это он за мной идёт?
– Да-а... время такое, – согласился Михай тогда...
Время, когда люди перестали доверять друг другу. Когда надёжные товарищи превращаются внезапно в пройдох, ищущих наживы. Ты не ожидаешь, где, в каком переулке пристукнут, а где, на каком участке жизни, предадут...
***
...На автовокзале, после того, как водитель открыл багажную дверь, сразу же выяснилось, что бумажника нет и там. Ни в корзине, ни в портфеле его не было. Пассажиры уже разошлись, Михай ещё оставался возле маршрутки, хотя вещей в багажник он не клал. Просто неудобно было уходить, не попрощавшись. Подошёл и пенсионер в куртке.
– Яка-аша. Ну-й. Е-е-е... Спуне, че не фачем акума? – обратился внезапно дед к Михаю. И этот вопрос, «Что теперь делать?», заставил Михая даже на секунду почувствовать себя виноватым...
– Слушай, не в обиду, возьми, хоть будет чем назад добраться, – вдруг вмешался любопытствующий пенсионер в куртке, протягивая двадцатку. Михай, не дав деду опомниться, не дав ему успеть отказаться, всунул прямо в руку и свою двадцатку, но уже украинских гривен, потому что поменять не успел. Дед начал отнекиваться, к внучке, мол, и пешком дойду, но пенсионер и Михай, энергично приветствуя его рукой, уже отдалялись.
«Чёрт-те-что...» – с улыбкой думал Михай, разыскивая глазами вывеску хоть какого-то ещё работающего, несмотря на субботний вечер, обменного пункта. «Вот же, рассеянный старик, уже и проворонил последние сбережения... Хотя... Демократы в девяносто втором, наверное, больше у него отобрали...»
Поднявшись по ступенькам, Михай зашёл в оклеенный пластиком кабинет. На стуле у входа сидел охранник и, ковыряясь в зубах, скучно пялился на входивших. Пошарив в карманах, Михай подошёл к окошку кассы и наклонился.
– Чинч суте? – переспросила кассирша.
– Да, – машинально ответил Михай, хотя недоумевал, зачем они всегда переспрашивают. Обычно меняют всю сумму, а может быть... Он сам припомнил случай, как один глухонемой тоже менял деньги, и, не в состоянии объяснить, уже после выбитого чека, оказалось, что он хотел не так. Кассирше пришлось составлять протокол, переписывать квитанции... Может и правильно, что переспрашивают...
Что-то привлекло внимание сзади, и Михай глянул краем глаза через плечо. Его передёрнуло. Он оторвался от окошка и развернулся в пол-оборота. Не хотелось верить своим глазам.
Сразу за ним в очереди к окошку стоял тот самый толстый парень в кепке, держа в руках тот самый старомодный бумажник, похожий на маленькую книгу, с облупившейся позолотой по бокам. Михая он не видел, видимо, он зашёл в пункт обмена как раз в тот момент, пока Михай стоял спиной. Он уже рассматривал купюры, вынимая их по одной.
Михай сам не понял, как всё произошло. Распрямившись пружиной, сильнейшим ударом справа он повалил низкорослого толстяка на кресла, стоящие под подоконником. Охранник у двери, закончив ковыряться в зубах, повернул голову на шум и начал подниматься. Михай схватил за запястье толстяка и другой рукой подхватил купюры с бумажником. Свободной рукой, подняв тело за воротник, с силой швырнул его на противоположную стену. Пластик захрустел.
– Ах ты с-сука...
– Т-ты ч-чё, б-братан? – глаза толстяка округлились. Он его, конечно, узнал. И тут он сделал непростительную ошибку:
– П-поделим, т-ты чё? – проплевал он тихо. Но охранник, разнимавший их, услышал. Михай даже ничего не стал объяснять охраннику – видимо, вид его был уж очень грозным, охранник сам попятился.
– Я тебе поделю, падла, – прошипел Михай.
– Спокойно, – охранник повернул лицо к Михаю, придерживая толстяка, и тихо продолжил: – Успокойся. Пошёл отсюда.
Для охранника порядок в подчинённом ему помещении был превыше всего, он даже готов был отпустить драчуна: всё равно в одиночку с ним не справиться. Он уже догадывался, что толстяк у кого-то стянул этот бумажник, но это было не его дело.
Ещё секунду Михай как зверь смотрел на толстого попутчика, который, пряча глаза, искал оторванные пуговицы куртки и поглаживал скулу. Развернулся и вышел на ночную площадь. Посмотрел на то, что держал в руке. Да, всё на месте, тысяча. Перед ступеньками разворачивался междугородный автобус-экспресс «Одесса-Яссы». Михай твёрдо зашагал в сторону улицы Пушкина.
Прежде чем сесть в пятёрку, нужно зайти на почту, ту, что на углу улицы Двадцать Восьмого Июня и проспекта Ленина. Вышлет деду его тысячу почтой, хорошо, что адрес известен, он прост, запомнить легко: Сорокский район, Пырлица, Болфосу Николаю.
А за перевод заплатит свои: пусть будет ровно тысяча.