Мы с Григорьевым вошли в помещение полное народу.
Здесь было достаточно уютно, но все же немного душно. Всюду разливался мягкий янтарный свет, с некоторой примесью табачного дыма. Кое-где на стенах висели портреты неизвестных мне персон. Люди за столиками говорили, пили, ели. В общем, все как в обычной среднестатистической забегаловке.
Сразу напротив входа располагался бар. За барной стойкой стоял угрюмый молодой человек, одетый традиционно в белую рубашку, и наливал Гинес какому-то большому господину. Когда высокий стакан наполнился до краев, господин поблагодарил бармена и отправился восвояси, аккуратно отхлебывая позолоченную воду.
- Мы сядем вон там. – Сказал Григорьев и указал пальцем на столик у левой стенки.
Я кивнул и уже через две минуты мы сидели и пили горячий экспрессо.
Это мой первый день на новом рабочем месте. Но, в общем, ничего особенного не произошло. Да это и к лучшему. Мне бы сначала привыкнуть в новом городе, освоиться как-то, с людьми пообщаться, и уж потом преступников ловить.
Пол дня мы с моим наставником провели в управлении. Потом немного поколесили по городу. В итоге получилось нечто вроде вводной экскурсии с конечной точкой в баре «Болото». Может его так назвали оттого, что сюда весь город ходит печать топить, может по иной причине, не знаю. А Григорьева по таким мелочам беспокоить не хотелось. Городок этот, как я понял, довольное спокойное место. Как раз то, что мне нужно. Хватит с меня приключений.
Прямо над нашим столиком висел портрет человека весьма гротескной наружности. Очень строгое лицо, четкие скулы. У него не было ни бровей, ни ресниц. Волос на его лице не было вообще, и от этого вся его физиономия выглядела монолитно и производила впечатление чего-то единого. Будто эта голова предназначалась исключительно для хранения мозгов и ничего больше. Стало немного страшно и одиноко, точно капля его одиночества передалась мне через умело наложенные на холст краски.
- Кто это? – Спросил я, пытаясь таким образом завязать новый разговор.
- Это Говард. – Сказал Григорьев. – Классный был мужик. У нас в штате работал.
- Детектив? И что у него с лицом?
- С детства он такой. Хм. Наверное, тяжелое детство было. – Григорьев ухмыльнулся. – М-нет, он не был детективом. Он лишь допрашивал людей. И только. Однако, в этом своём ремесле он достиг абсолютного совершенства. – Обнимая ладонями горячую чашку с кофе, он поднял свои глаза к портрету и на мгновение затих.
- Вероятно, жителям он нравился, раз они терпят его портрет в любимом кафе.
- Еще бы! Ни одному преступнику так и не удалось утаить от него тайны!
- Так уж и никому? – С некоторым задором спросил я.
- Ни единому смертному. Однажды мы поймали япошку не из местных, и Говард допрашивал его сорок четыре часа! Тогда в городе было более шумно, чем сейчас. В конце концов, япошка все рассказал.
Признаюсь, услышав это, я удивился, и сразу же проникся уважением к этому человеку со странной внешностью. Все-таки сорок четыре часа допроса, причем работал он с азиатом. Если конечно Григорьев ничего не приврал.
- И этот Говард был местным мясником? То есть этакий тихий малый со своим чемоданчиком, где полным полно всякой хирургической дребедени. А на десерт у него кувалда. – Я пытался шутить, но мой собеседник и бровью не повел.
- И ведь действительно тихий он был малый. Жил на окраине города, всегда один. Вот только Говард и пальцем за свою жизнь никого не тронул. Ни сверчка, на маньяка с двадцати летним стажем. – Григорьев говорил тихо, будто боялся, что нас могут услышать.
- Хм. – Протянул я, отпивая кофе.
- У него был этот черный куб.
- Чего? Куб?
- Ага. Однажды февральским вечером он рассказал нам свою философию допроса.
Я помолчал пару секунд и жестом попросил продолжения.
- В общем, он считал, что человек на самом деле знает гораздо больше, чем он сам предполагает. – Не замолкая, Григорьев откинулся на спинку стула. - И единственной причиной, по которой он не может дать правильного или нужного тебе ответа является тот факт, что он тебя не правильно понял. «Нестыковка образов» - так это он называл. То есть тот смысл, который ты вкладываешь в какой-то конкретный вопрос, желая получить не менее конкретный ответ, твоим оппонентом усваиваться некорректно. Так получается из-за того, что один из образов или слов у оппонента ассоциируются с реальностью совсем иначе, нежели у тебя, считал Говард. Но когда все совпало и все соблюдено правильно и вопрос грамотно построен и вызывает нужные ассоциации, а значит и нужные химические реакции в мозгу, то «удержание ответа внутри себя» делается способностью непостижимой для человека. Бац! И ответ у тебя в кармане.
- То есть он считал, что если преступник молчит и не отвечает на твой вопрос, то это только потому, что он тебя некорректно понимает? – Я уже было собирался заржать во весь голос, но потом вспомнил, что Говард был лучшим и вместо этого, широко улыбаясь, проговорил. – Фантастика, ей богу!
- Так вот. Основываясь на такой нехитрой гипотезе, он сделал вывод. – Пауза. – Что для того, чтобы получить ответ надо всего лишь правильно поставить вопрос.
- Стоп-стоп-стоп! А при чем тут черный куб?
- Черный куб. – Григорьев поднял вверх палец. – По его мнению, такая гипотеза обязательно должна быть сопряжена с определенным символом. Он нам что-то долго втирал про теорию квардранала и философское уподобление, но, по сути, было понятно одно. Символом он себе выбрал черный куб.
- Черный куб как символ вопроса? Символ постановки вопроса? Содержащий в себе истину?
Мой собеседник проигнорировал сказанные мною слова и продолжил рассказ.
- Он считал, что если этот образ некорректно коррелирует в мозгу его собеседника с реальностью, не так как его мозг, то вопрос стоит переиначить таким образом, что бы ассоциации собеседника смогли сойтись с его ассоциативной нитью и они смогли достигнуть взаимопонимания. Но суть вопроса при этом меняться не должна, понимаешь? Тут то и пришелся куб. Перед тем как начать допрос. Кстати, он называл это «беседа», но мне привычнее допрос. – Григорьев отхлебнул немного из чашки и заговорил снова. – Перед тем как начать, он ставил напротив себя черный металлический куб, его символ. И если заданный вопрос оказался неверно поставлен, он брал куб в руки, ставил его на другую грань и задавал другой вопрос. Ну, как понял?
- То есть вопрос он менял, но суть оставалась одна, так? Если куб поставить на другую грань, то он останется кубом во всех смыслах, в том числе и идейном отношении. Однако, это будет уже не тот куб, что раньше, потому что уже другая грань служит ему основой. Мда-а. Интересно. – Улыбаясь, я характерным движением потирал подбородок, а Григорьев, довольный моими догадками, кивал головой, мол, молодец. – Ага!
- Что?
- Получается странно. У куба шесть граней, верно? Значит, по гипотезе Говарда можно задать лишь шесть вопросов, меняя образы но, не искажая сути.
- Именно так он и говорил. Что в соответствии с его символом, в выборе которого он не сомневался ни на мгновение, истинно может быть только шесть вопросов ассоциативно подобных, единых по сути. Но ведь можно задать седьмой вопрос, скажешь ты. В этом случае получается так, что либо новый седьмой вопрос, либо один из заданных ранее или искажает суть, или отвлечён от тех ассоциаций и образов в соответствии, с которыми ему дозволено строить свои вопросы.
- Хм. – Задумался я. – Такой человек непременно должен верить в философскую реальность и истину.
- Он и верил. – Совершенно непринужденно отозвался Григорьев. – Он говорил: «Если человек в состоянии познать красоту и уродство, значит, он непременно должен понимать, где правда, а где ложь. А там и до истины рукой подать»
Даже голова немного зашлась. Или это просто под конец дня? Может, кофе был слишком крепок? Да, вероятно.
За соседними столиками тихонько болтали. Вот, кажется, кто-то отмечает свой день рождения – большая компания. Все веселятся, шутят и едят торт. На другом конце, скучающими движениями бармен протирал стойку, о чем-то разговаривая с официанткой.
Я еще раз взглянул на портрет. Сейчас он мне показался больше и величественнее. Человек этот видом своим чем-то напоминал мне старика Гёте. Было в нем что-то безумное. И только в тот момент я заметил, что на портрете Говард держит в руках свой черный металлический куб, словно окутанную мраком душу.
Выпив экспрессо, мы заказали крекеров и капучино. Закидывая в рот очередной крекер, я спросил.
- А Говард, это настоящее имя?
- Не-а. Его звали Олег Немизидович. Был у нас один студент. Практиковался. Это он так его назвал. А никто и не спорил, не спрашивал. Впрочем, Говард и сам не был против. Именно этот студент и выведал про гипотезу Говарда. Он сам увлекался философией, эзотерикой, психоанализом и прочей дребеденью. – Григорьев был уже полностью расслаблен, ворочал себе тихонько языком, пожевывая своё печенье. Это даже делало атмосферу вокруг нас более разряженной и домашней. - Поэтому они легко сошлись, хоть Говард и был мизантроп. Кстати, и куб это ведь не единственное чем пользовался наш гений.
- Были еще методы и теории?
- Да, разумеется. Когда Говард проводил «беседы», он был один. Он его собеседник и никого больше. Никаких камер, скрытых зеркал. Только он и комната, оббитая блестящими металлическими листами. Никто, по сути, не знает, что он там делал, но насилие исключено, сам понимаешь, это было бы видно.
- Хм-м-м.
Григорьев улыбнулся моим мыслям.
- Не забивал бы ты себе голову этим, старик. Главное то, что он вскрыл более тысячи человек. И то, что преступники сочинили кучу легенд и теперь обходят наш город стороной. А как он это делал – не важно. С другой стороны! Посмотри на него. На вид настоящий псих-маньяк, словно бы детей на обед ест. Эти стальные листы, это его лицо, где есть только глаза. Ни бровей, ни ресниц – чистый лист. Не Человек, а НЛО. Лишь два кусочка неба, которые бегают-бегают по телу и тебе кажется, будто тебя уронили в муравейник. И стуки граней металлического куба в тишине. – Еще один крекер отправился в его рот. – Они просто сходили с ума наедине с Говардом. Вопрос состоял лишь в том, кто дольше протянет вот и все.
Договорив, Григорьев громко засмеялся.