Сталин на минуту закрыл глаза, прикрыв веки кончиками пальцев. Жёлтая лампа давала резкий контрастный свет, он казался достаточно утомительным, особенно если, развернувшись, вглядываться в темноту кабинета. «Невероятно, – навязчивое недоверие не покидало голову, – ничего подобного, конечно, мы не ожидали…». Вновь открыв глаза, Сталин перевернул ещё один лист доклада.
Через полчаса в кабинете стало ещё темнее. Зимние сумерки наступали стремительно, и скоро, чтобы хоть что-то увидеть за окном, придётся выключать лампу. Сталин прошёлся по кабинету.
«Что-то не стыкуется…»
Казалось, как будто вчера это всё было – приходилось не спать ночами, до трёх-четырёх утра работать с маршалами и генералами, принимать решения, которые, положа руку на сердце, далеко не каждому смельчаку под силу, в плане риска; но это был не тот азарт, что в игре, это был даже не азарт, а мучительные переживания и напряжённый расчёт. Свести концы с концами. Не прогадать, куда именно в первую очередь отправить затребованную фронтами военную технику, какую операцию одобрить, а где повременить, а ошибёшься – смерть. Ошибаться было нельзя. Маршалам можно было ошибиться раз, ну два, три ошибки – и данного командующего можно было бы перевести на другой участок работы. Ему же ошибаться было нельзя, это он знал и читал это в глазах членов Ставки Верховного Главнокомандования…
Но в то же время эти проблемы, казалось, были в осязаемой плоскости, их можно было решить, если быть готовым к этому. И врага разбили, враг был осязаемым, мощным, но о б ы д е н н ы м. После того, как опасность прошла, конечно, легко так рассуждать, т о г д а казалось совсем по-другому… Но всё-таки… Это были видимые опасности и неудачи, их устраняли видимыми средствами. «Что ни говори, а мы все знали, что делать…» – мысленно похвалил себя Сталин, имея виду весь коллектив проектировщиков Победы, от командующих армиями до него самого, Верховного Главнокомандующего.
Видимые враги, видимые проблемы. Но сейчас… Сейчас эти бумаги говорили о том, во что просто не верилось… Враг какой-то невидимый…
А ещё раньше? Тяжелейшая стройка. Люди уставали. Многие не выдерживали, откалывались, иные злились, некоторые предавали, порой от реальных бед, порой из-за мнимых горестей. Юг голодал, было и такое. И голод этот был не менее ужасен, чем все предыдущие, повторяющиеся с интервалом в одиннадцать лет, со времён отмены крепостного права… Пересмотр сельскохозяйственного устройства страны, такой коренной слом, и полное отсутствие заделов продовольствия, прямо как при царе… И вроде бы спорили, обсуждали – нельзя так резко, в один день, менять устройство всего села страны, а с другой стороны, времени-то и не было… Запад-то не ждал… И полумеры не помогали, уже отправленные из Одессы баржи с зерном приходилось возвращать, перегружая для отправки в Подолье, но что толку? Дыру залатать было сложно… Хорошо, что коренной слом дал результат – с такими бедствиями покончили теперь, кажись, надолго, есть и задел союзного значения, нейтрализованы прозападные банды… Были трудности, они были о с я з а е м ы, и их удалось решить. Девять тысяч промышленных предприятий, успели до войны… Благодаря им и выстояли, и не умерли голодной смертью… Были видимые трудности, их решали видимыми способами.
«А сейчас дело имеем с чем-то совершенно необычным…» - проговорил Сталин вслух.
Сталин остановился возле настенного календаря. Это был красиво выполненный цветной календарь с плакатами о Стране, подарок коллектива рабочих Октябрьского картонно-бумажного комбината, вручённый в конце прошлого года на встрече в Доме Советов. Вот художник изобразил Днепрогэс на фоне контурной границы страны, а вот и схематически, разветвляющимися, показал линии и новые города, получившие электричество. Вот рабочий с ключом – банальная картина, отметил про себя Сталин. Но ничего, правильно, грамотно показал художник. «В. Хлыдин» – когда-то прочитал Сталин его фамилию на задней странице обложки. Отойдя на шаг назад, он в который раз оценил своеобразную компоновку плаката – «города», разбегаясь, как бы исчезали в тумане…
Календарь показывал 12 ноября 1949 года. За окном только в нижней части можно было что-то разобрать – внизу лежал снег, небо же было уже тёмно-синим. Мысли снова вернулись к прошлому.
…Да и после войны отнюдь легко не было. Пол страны в руинах. А тут ещё засуха два года подряд. Опять катастрофа с продовольствием. Теперь ещё, кроме Украины, и вновь полученная Молдавия. Хорошо опыт был, и продовольствие смогли оперативно перебросить в ущерб другим краям, и пункты распределения хлеба быстро создали, даже конвоирование жителей пришлось вводить: местные у своих же односельчан хлеб отбирали... НКВД справилось, хотя и не любили его «новички» наши… Но теперь проблему голодной смерти решили – хотя только именно голодной смерти, проблема голода оставалась… Да, сколько их, этих задач… Хотя нет, это задачи видимые, и решили их быстро, за несколько лет, как раз поэтому. Потому и решили, что всё понятно. Хоть и трудно было.
Сталин вновь подошёл к столу и взглянул на раскрытую папку с докладом.
Здесь же всё было напротив, крайне малопонятно. Даже больше: трудно воображаемо. А возможные пути противодействия? Как можно противодействовать, если ты не понимаешь, из каких соображений это сделано врагом? Да и вообще, ряд цифр казался слишком уж преувеличенным. Ну как это, за три года обесценивание денежной единицы составит около ста тысяч раз? И консультации с министром (теперь уже министром!) финансов товарищем Зверевым тоже добавили сомнений: даже в войну, когда основные промышленные районы вместе с людьми были оккупированы, у нас за три года рубль обесценился …аж в четыре раза. Ну ладно мы, мы всё-таки войну смогли переломить, а у них, в Германии – в шесть раз. Война, как-никак. Понятное дело. Но в докладе специально подчёркивается – цифра в сто тысяч раз будет достигнута без какой-либо войны.
«Это что?» - написал Сталин на полях листа карандашом. Ладно, с этим разберёмся, но таких нелепостей в докладе полным-полно. Какая-то фантастика. Увеличится заболеваемость школьников возраста тринадцати-четырнадцати лет туберкулёзом за шесть лет в сто двадцать раз. Что за бред? В сто двадцать (!!!) раз, без всякой войны, при медицине, которая станет в мирное время работать так, чтобы обеспечить эту цифру. Эту, и не только её. Кроме того, особо подчёркивалось, что цифра будет расти практически с нуля по целому ряду нетипичных заболеваний, которые на момент начала кампании будут отсутствовать.
«Невероятно…»
Сталин протянул руку к телефону внутренней связи.
***
Григорий Иванов спешил, но быстро идти не получалось – во-первых все эти процедуры на проходной шлюзового типа, к которым он хотя и привык, но не одобрял за медлительность, задержали его на лишние минуты, и дежурный вахтёр слишком долго, как назло, именно сегодня, искал ответную часть пропуска. На тротуаре был гололёд, шаги приходилось делать маленькими, чтобы не перевернуться, и это ещё больше затрудняло ходьбу. Да-а, ну и новости… Хотя Фильцберг сказал – держись, даже поздравил, проинструктировал: главное, говорит, не называй его «Иосиф Виссарионович», он этого не любит. Обращаться только коротко: «Товарищ Сталин». Готовиться надо будет серьёзно, а времени уже почти нет. Хоть предупредить Валентину, и бежать к себе, готовиться.
Иванов перешёл на другую сторону улицы, поскользнувшись, чуть не попав под проезжавшую полуторку.
Бюро было создано всего год назад, и возглавить его было предложено почему-то именно ему – самому молодому из всех сотрудников. Григорий даже отнекивался, ведь есть же опытнейший Борис Исаакович Фильцберг, есть же Василенко, есть же достаточно опытных и умных людей в почтенном возрасте, они-то более подходили на должность начальника! Как ему, Иванову, управлять людьми, которые ему в отцы годились? Хотя, надо отдать должное, хорошие люди, эти его теперешние подчинённые. Тем более было сказано: только ты, помимо истории и политологии ещё и матанализ на таком уровне освоил, кроме того, работа с чем-то новым – обязательно нужен человек с гибким сознанием.
И началась работа над сверхсекретными заданиями по новым методикам – честно говоря, ещё два-три года назад Григорий и поверить бы в это не смог. Просто не мог и предположить, до чего уже дошла наука, и использовать эти достижения – его прямая задача.
Впереди уже виднелись окна женского общежития швейной фабрики – только забежать, сказать Вале, и домой. Нет времени, нужно не ударить в грязь лицом, подготовиться к завтрашнему дню – разговор будет серьёзным, Сталин не каждого вызывает, даже из секретных отделов.
– Здравствуйте, Тамара Фёдоровна!
– Здравствуй, Гриша. Гляди сегодня не вздумай меня подвести, комендант-то мне уж не простит, конешно! Штоб до десяти без опозданий, слышишь?
– Тамара Фёдоровна, я сегодня только на минутку!
– Знаем мы ваши минутки...
«Эх, знала бы Тамара Фёдоровна, что мне предстоит завтра...» – вертелось в голове Иванова, пока он взлетал по лестнице на четвёртый этаж.
***
– Итак, товарищ Иванов, хачу вам сказать, что всё эта заниматэльно, конечно, но велика ли достоверность ваших исследований? – остановившись посреди комнаты, Сталин круто развернулся, и слегка наклонив голову, прищурился.
– Товарищ Сталин, оценка точности линейного кратковременного предсказания не ниже девяносто семи и трёх десятых процента, долговременного – не хуже девяносто четырёх и одной десятой... Конечно же, мы бы не позволили попасть неперепроверенным несколько раз данным в доклад. Каждый работник бюро просто головой отвечает за каждую цифру, вы же знаете.
– Это так, – согласился Сталин. – Я уверен, что товарищ Берия не ашибся при подборе кадров в такие подразделения. – Сталин замолчал на несколько секунд. – Но!.. Я думаю, что если бы вы ещё нэсколько лет назад сами прочитали свой же теперешний доклад, у вас бы волосы встали дыбом... Я прав, товарищ Иванов?
– Честно говоря, данные, которые мы начали получать, всех повергли в шок. Хотя сначала это был не шок – просто никто не поверил. Те решающие устройства, что мы начали получать из Киева, эти опытные разработки профессора Лебедева... Никто просто не поверил, что машина столько данных может обработать в диалоговом режиме... Так что, для нас всё было фантастикой – и техника, и данные.
– Абратите внимание: наша, отечественная техника, наши, отечественные данные. И то, и другое, получено нашими, советскими инженерами, в наших, советских научных центрах. Вами, в частности. Мы, наша наука, наше производство, уже встаёт на ноги. Как вы думаете, что будет, если мы, как указывается в вашем докладе, упустим его, пользуясь технологиями наших противников?
Сталин прошёл к столу и налил в стакан воды из графина. Продолжил он уже другим голосом, тихим, чётким и зловещим:
– В мир пришло нэчто савэршенно неожиданное. Мы должны принять вызов, и атветить достойно. Иначе нас больше не будет. У вас, у вашего бюро, есть доступ ко всем материалам. Вы читали речь Черчилля от шестого марта тысяча девятьсот сорок шестого года?
***
Оставшись наедине, Сталин ещё долго расхаживал по кабинету. За окном, в сумерках, падал снег. Картины прогнозируемого будущего не давали покоя. Всё, что было спрогнозировано этим уникальным докладом, не укладывалось в голове. Получалось, что развитое гипотетическое общество, успешно движущееся к у м е н ь ш е н и ю страданий, вдруг в один день преобразилось до неузнаваемости: уже готовые поля, засеянные рожью и пшеницей, вдруг преобразовали в пустыри по каким-то новым соображениям, для того, чтобы по каким-то причинам не превышать квоты урожайности. Занятые созидательным трудом рабочие руки вдруг понадобились в качестве нахлебников, отстранённых от производства: по каким-то причинам в совершенно работоспособной экономике нужно стало поддерживать тринадцатипроцентную безработицу. Это было особенно непонятно, как например, если бы в уже очищенном от сорняков поле с рисом стали специально засеивать бурьян, согласно какой-то догме, доводя площадь его прорастания до тринадцати процентов. Всё это ещё предстояло осмыслить, как и найти противодействие. Создать теорию, набраться опыта. Без теории нам смерть.
Но это относится к гипотетическому обществу, к реальности, в которую лучше не попадать. А вероятность попадания высока, как он там сказал? Девяносто четыре и одна десятая процента?
Да, может, прав был этот теоретик Гумилёв. Поколения меняются, уровень их организованности колеблется от максимального до нуля. Предсказать поведение внуков очень трудно для тех, кто всю Сибирь прошёл ещё при царе, и для тех, кто вкалывал в две смены на Магнитке. Но бюро этого Иванова что-то смогло, эти данные стоит учесть. Нет, не зря пригласили его в Москву: Сталина, разговаривающего с ним в Кремле, совершенно не смущало то, что всего пять лет назад Иванов сидел на студенческой скамье. Подбор нужного человека – очень важный процесс. Кадры решают всё.
Сталин снова вернулся в прошлое. Наши учёные здорово помогли, хотя дисциплинировать многих из них всё же пришлось. Принудительно. (Грустная улыбка спряталась в усах). С 1942-го года впервые в мире поставили на конвейер совершенно новый процесс – автоматическую сварку под флюсом. Здорово она нам помогла в войне с Западом... Т-34... И качество шва – отличное. Американцы даже до сих пор ничего подобного не внедрили, и ещё пару лет не смогут, хе-хе, разведка показывает. Может, к пятьдесят третьему году внедрят...
И вот, по этому докладу, абстрактный инженер КБ, делающий успехи в науке, создающий совершенно реальные проекты, вдруг, потеряв работу, уезжает грузить апельсины в Италию за жалкие гроши – и, в апатии, сожалеет об ушедшем времени, но вернуться не хочет. Такой сдвиг в сознании ещё нужно изучить. Как?
Как и в любом процессе, есть ключевые фигуры. Их можно вычислить, можно, предугадывая поведение, предсказать последствия их деятельности. Теоретически, их можно обезвредить. И в то же время нельзя – они же ещё ничего не сделали. На основе линейного сказуемостного предсказания и комбинаторного метода бюро Иванова даже разработало проект получения моделей имён предвестников катастрофы. Но эти имена ничего не говорят сами по себе. Горбатенко Михаил Савельевич. Да, этот человек уже родился, уже как-то формируется его сознание. Но за что мы его можем сейчас изолировать? Он ещё ничего не сделал.
Ельцинский Бронислав Николаевич. Или Хрушевский Никодим Станиславович. Кто это? Кроме того, что они, по докладу, в будущем будут играть ключевую роль в деградации, кроме этого факта, сейчас о них ничего не известно. Их нельзя взять за руку и сказать: «Что же ты, паскуда?».
Если в 1937-м мы имели конкретные данные, по которым действовали, то сейчас мы можем заняться просто гаданием на кофейной гуще. Нет материала. Хотя общество чужих и должно быть искоренено в самом зародыше, на данный момент ничего не известно о них. Кто они, чужие?
Как их обнаружить?
И вообще, кто здесь чужой??? В нашей-то стране?
– Кто-о-о-о-о?!?!?!
Сталин вглядывался в тёмное окно. Полуночное небо спустилось к самой земле, почти ничего нельзя было разобрать.
Снегопад усиливался.