1.
Однажды утром, расчесывая свои плотно свитые кудри, принц Эрнест обнаружил в зеркале человека с головою собаки. Когда он обернулся, странное видение исчезло, как дым, но в воздухе повис кислый запах свинца.
- Александра! - позвал он служанку, - Александра!
Но оклик остался ненужным эхом в коридоре дворца.
Принц неуклюже надел белье, рубашку, охотничьи брюки, достал из шкафа шинель и вышел из дому. Везде был свалявшийся снег и большие собачьи следы. Принц поднял глаза на небо и понял, что в город пришла война.
Окна таращились на мостовую разбитыми взглядами. А внизу, под окнами лежали трупы. Прибранные, молчаливые женские трупы. «Слишком мало, чтобы уверовать в поражение, - решил принц про себя, - слишком мало». Он прошелся вдоль шеренги тел, аккуратно разложенной кем-то неведомым, заглядывая по очереди в открытые ветру лица. Белки фарфоровых глаз помутнели от воздуха, в глазницах собралась дождевая вода.
Эрнест опустил руку в карман и сжал рукоять отцовского пистолета. Принц любил свой народ, любил этих тихих красивых женщин, и сухожилия пели, обнимая оружейную сталь.
В тот день, когда на свет появился Эрнест, понесла и дворцовая служка – молоденькая девчушка откуда-то с юга страны. Король заприметил ее на осенней ярмарке и, не сговариваясь ни с кем, взял во дворец. Помогая то садовнику, то двум поварихам, пятнадцатилетняя Александра большую часть времени была предоставлена сама себе. Иногда, когда ночи были особенно темны и тихи, Король вставал со своего ложа, минуя спящее, давно постылое тело жены, и спускался в ее каморку. Александра никогда не ждала Короля, но всегда предчувствовала его приход. Не единожды зажатая в кухне большим темным мужчиной, не единожды изнасилованная в своей постели, она испытала боль, достаточную, чтобы ее почувствовать, но не достаточную, чтобы что-то понять. Даже когда он занес в Александру свое склизкое семя, она еще долго оставалась все тем же бесполым, болезненным, щуплым ребенком. Лишь к шестому месяцу груди и живот стали наливаться парным молоком.
Она так и не сумела стать матерью. Ее дочь вышла из чрева мертвой, вытянувшейся в судороге и с огромными глазами, выкаченными от ужаса умереть, не увидев неба.
В те же часы медленно, но неотвратимо прощалась с уставшим телом законная супруга властителя. Принц не помнил и не мог помнить этого дня, но в дворцовую историю он вошел как День крови. Она была всюду: на полу, на стенах, трапезных стульях, королевской кровати, и даже на троне.
Сам же Эрнест, явившись на свет, был похож на окровавленный кусок плоти, случайно выпавший из материнского чрева. И лишь когда младенца хорошенько умыли в подогретой воде, Король окинул взглядом его промежность и, не без удовлетворения, отметил факт появления первого и единственного наследника. Эрнеста отдали на кормление Александре, которая в свои шестнадцать лет с трудом представляла себя в роли женщины и, тем более, матери. Но отец не думал об этом: соски ее под нажимом толстых пальцев сочились молоком, и он счел это достаточным.
Любила ль она маленького Принца? Конечно, любила. Каждое существо устроено так, что ему непременно нужно кого-то любить. Немногочисленные слуги старались ее избегать, а темный король страшил до коленного ступора. Он любил, изображая задумчивость, забраться под ее юбки и ввести палец в сухое лоно. Любил щупать груди через ткань тонкой блузы. Каждый раз, заслышав шаги отца своего воспитанника, Александра плотно припадала животом к простыням, представляясь спящей.
В тот день, когда большой темный мужчина не вернулся с псовой охоты, девушка испытала лишь облегчение. Отпустила всех слуг и осталась во дворце с малышом Эрнестом. Он еще мало что понимал, но смерть отца воспринял со всем мужеством и всей горечью, на которые только способен восьмилетний ребенок.
Александра никогда не вступала в соитие добровольно, и сама мысль об этом представлялась ей не то, что крамольной, но какой-то совершенно не нужной. То, что называется влечением, крепко спало в ней не один год, затаившись где-то между маткой и сердцем. Проснулось оно мгновенно - в тот миг, когда подросток Эрнест бросил на служанку взгляд, не похожий на все другие. Взгляд этот посвящался, собственно, не кормилице Александре, а ее круглой груди. Почувствовав жжение внизу живота и рассмеявшись непонятно чему, она расстегнула пуговицы одежды, и предстала перед Принцем в своей заключительной ипостаси.
Мать, служанка, любовница, жена, Александра была для него всем, что он мог только вообразить. Иногда она приводила Эрнесту молоденьких шлюшек. Он резвился с ними часы напролет, но, едва заснув, шептал во сне ее имя. А Александра, припав ухом к закрытой двери, внимала каждому слову, и сердце ее переполнялось не гордостью, но радостью чистой любви.
Вернувшись во дворец, Эрнест накрепко запер двери и спустился в подвал. Там, на длинных полках размещалась библиотека отца. Переплеты в платине и рубинах отливали кровью в лучах масляной лампы. Внизу было сыро, и, через минуту, почувствовав знакомую с младенчества тяжесть в груди, принц вынул из нагрудного кармана небольшой пузырек с насаженной на него грушей из каучука. Раньше это лекарство продавали в каждой аптеке, коих в городе был две. Но теперь, когда случилась война, принц всерьез опасался, что астма – заядлый враг детства и юности, - наконец-то, прикончит его.
Он открыл первую легшую в руки книгу. Открыл наугад, на случайной странице. То, что оказалось на ней, было хаосом. Словно наборщик, опившись тяжелого рома, спешно натолкал в форму литер, не заботясь о содержании. Символьные последовательности были разной длины и не походили на слова какого-то, пусть даже самого диковинного языка. За одной гласной могли следовать шесть-семь согласных. И наоборот. В королевстве было шесть языков и один алфавит для всех. Принц бегло читал на двух, еще на одном сносно изъяснялся. Это было наречие людей с юга. Александра говорила на нем, когда оставалась сама с собой. На нем же она и молилась каждый вечер, когда думала, что Эрнест уснул. Но принц не спал. Лежа на боку, прикрывшись простыней до мочек ушей, он внимал полупонятным словам молитвы.
- Александра, – спросил он ее, будучи в том возрасте, когда не понимаешь, что спрашивать можно далеко не все из того, что хочешь спросить, - Александра, скажи, а Бог – он большой?
- Конечно, большой, - ответила та, слегка удивленная, - очень большой. Больше всего, что мы только можем представить.
- А он хороший?
- Хороший. - Сказала она, - Очень хороший. Бога нужно любить.
- Если он такой хороший, то почему умер папа?!
- Папа не умер. Откуда ты взял? – и, действительно, никто так и не посмел сказать принцу, что случилось с отцом, - Он был очень хороший, и Бог поселил его в самой прекрасной стране на свете. – Александра улыбнулась широко и фальшиво, так, как взрослые чаще всего улыбаются детям.
- А что это за страна?
- Она называется Рай.
- Отец никогда не оставил бы государство, ради какого-то Рая, - фыркнул маленький принц, надув губки.
Александра не нашлась, что ответить. Она была женщиной.
Когда третья, а за ней четвертая, пятая, шестая, седьмая книги оказались зашифрованы и легли на пол нестройной стопкой, принц начал впадать в отчаяние. Он уже не брал тома с полки один за другим, а метался по подземному залу, выискивая те книги, что были меньше всех похожи на остальные. Но каждый раз дрожащий свет лампы падал на то же хитросплетение букв. И книжки, звеня переплетами, летели на камень кладки. В голове завертелась мысль, что ночью, когда случилась война, кто-то проник в библиотеку и околдовал книги отца. В голове засверкали два слова. Первым из них было «одиночество». Вторым – «паника».
2.
- Ты разучился читать? – раздался из-за спины насмешливый голос.
Обернувшись, принц узнал своего давешнего гостя. На человеке с головою собаки была желтая мантия до самого пола. Улыбаясь, он показывал побуревшие зубы, а, произнося гласные, отвратительно скалился.
- Кто ты такой? – воскликнул принц.
- Неужто ты еще и ослеп? – незнакомец усмехнулся одним левым клыком, - Я – человек с головою собаки.
- Что это значит?
- Ничего. Ровным счетом.
- Почему ты здесь?
- А ты?
- В твоем племени всегда отвечают вопросом на вопрос?
- Нет, - ответил пришелец, пригладив длинными ногтями усы, - только когда вопрос либо глуп, либо не имеет ответа.
- Считаешь, я говорю глупые вещи? – озлобился юноша.
- Отнюдь, мой принц.
- А что случилось?
- Ты не понял? В город пришла Война. – Пожал плечами, человек с головою собаки - И, кстати, вместо пустых разглагольствований, ты мог бы проявить элементарную вежливость и пригласить меня войти.
- А что тебя приглашать? Ты и так здесь! – ощетинился принц.
- Ну и ну, - улыбнулся пришелец улыбкой отца, - Какой сердитый юноша. А ведь говаривали, что ваш двор всегда был оплотом северной гостеприимности.
- Да, в общем, - принцу отчего-то стало неловко – Все так и есть… Было. Пока не умерли папа с мамой.
- А теперь что?
- Ничего. Дворец пуст.
- Ну что ж, может, хотя бы выпьем за встречу?
- Пошли. – Без всякого выражения сказал принц, - В столовой.
Огромный стол был не прибран. Александра не успела этого сделать, вполне возможно, не дожив до утра. На бархатной скатерти остался расставлен весьма скромный для королевской семьи сервиз. Над переслащенным чаем кружили мушки. В сахарнице изящной работы ползал убоявшийся мороза жук.
- Как все запущено. И где прислуга? – с деланным недовольством произнес гость.
- Не ехидничай! – резко одернул Эрнест и подумал об Александре. – Лучше скажи, где она?
- Кто, прислуга? – пришелец явно предпочел поиграть в циника.
- Александра! Не корчи из себя дурака! Ты пришел во дворец. – Эрнест смешно возвеличился, вспомнив о своей королевской крови. – Чего ты хочешь?
- А ты? – бумерангом ответил гость.
- Я хочу найти Ее.
- Ищи. – Пожал плечами пришелец и подхватил предложенный стакан с ромом.
- Где?
- Я не имею права ничего говорить, ибо как третья сторона, обязан хранить нейтралитет.
- Но ты ведь знаешь, - запнулся Эрнест, - ты знаешь, что спасение женщины – гуманитарная миссия.
- Твой наставник хорошо подковал тебя в вопросах военной этики. Но я был в одном городе, где спасение женщины обернулось двенадцатилетней войной. Однако, - человек с головою собаки замолчал на секунду, - я все же дам тебе, пару советов. Во-первых, обойди по кругу дворец. Странно, что такой умный юноша самостоятельно не догадался этого сделать. Вряд ли она стала бы отходить далеко со двора, тем паче заметив, что в город пришла война. Александра вполне может лежать у заднего хода со сломанной ногой. Или хребтом. Если же не обнаружишь ни ее саму, ни ее трупа, прочесывай улицы одну за другой. Но все это ты знаешь и без меня.
Принц поднял взгляд на огромные часы в форме тупоконечной башни. Черная стрелка остановилась между третьим и четвертым делением. Тонкое стекло циферблата было разорвано пополам неведомой силой.
- Наверно, и, правда, схожу, проверю. – Принц не донес до губ стакан. – Как же я так...
- Сиди. Ее там нет.
- А где есть?
- А Бог ее знает.
- В твоем племени верят в Бога?
- В каком племени, принц? – подавил смешок человек с головою собаки - Я ведь и есть Бог…
- Не ****и, - отчетливо сказал Эрнест, с минуту подумав. В огромной столовой воцарилась такая тишина, что стало слышно, как жук в сахарнице обессилено перебирает толстыми лапками.
- Ты не мог найти лучших слов? – строго прервал молчание гость, - Я ведь все-таки Бог, а не торговец фруктами.
- Так просто об этом не говорят. – Отмахнулся принц.
- А как говорят? Может, ты слышал?
Эрнест сдержанно поднялся и обошел стол по периметру. Заглянул в комод, набитый платиновыми украшениями и посудой, оставшимися от прошлой династии. Увидел в стекле отражение разбитых часов. Обернулся на часы и увидел в них отражение комода. «Интересно, - подумал он, - что отражают два зеркала, будучи установлены друг против друга?» Принц не знал, что этот вопрос был стар как мир. Он подошел к гостю слева и уставился в стоящее торчком волосатое ухо. Тот не мог не чувствовать взгляда, упиравшегося в одно из девяти отверстий тела, но продолжал без всякого выражения пялиться в стакан. На донышке еще оставалось немного жидкости.
- Так, - с минуту помолчав, сказал принц, - Подожди-ка, если ты действительно Бог, то это ты значит…
- И сразу претензии! – одернул гость, словно ожидая этого вопроса с самого начала - Все вы, люди, думаете одинаково. Вы говорите: Бог – высший разум. Сотворил планету из хаоса. Зверушек - из грязи. Людей, как и водится, - из дерьма. Но! – пришелец поднял кверху третий по счету палец на шестипалой руке, - Никто из вас не задумался, - ни разу, заметь, не задумался, - откуда, собственно, появился этот разум, то есть Бог, то есть сам. Учти, что я существо – утонченное. Можно сказать, совершенное. И меня сотворить не так-то и просто, в отличие от, к примеру, тебя, мой маленький принц. Так что, поверь мне, никто никого не творил, и все уже было. Было задолго до меня.
- То есть... подожди... – космогонические мысли путались в голове, - значит, ты ничего не создал? Ты просто все контролируешь?
- Да нет. С какой, собственно, стати?
- Зачем же ты вообще нужен?
- А ты?
- Что я?! Это ты Бог. Ты – великий разум. А я лишь человек. Ну, или, царь. И что я от тебя слышу? Где твоя все... – принц запнулся и допил до дна третий по счету стакан, - вселенская мудрость? Где твое милосердие? Что ты мне чешешь про свою утонченность? Если ты и вправду Господь, то какой-то... ***вый.
- Да здесь все такое, – вздохнул человек с головою собаки.
- Ну, каков поп, таков и приход!
- А, может, наоборот?
Принц рывком осушил четвертый стакан. Зачем-то сплюнул на пол. Схватил бутыль онемевшими пальцами и принялся наливать еще. Пятый. И, наконец, шестой. Он никогда не умел пить черным поем, и вскоре почувствовал, как тело, отделившееся от сознания, сползает на пол. Перед тем как окончательно упасть в забытье, он увидел ласковую собачью морду. Чьи-то руки поправляли одеяло на огромной кровати. Под одеялом лежал Эрнест и пытался удержать в фокусе заплывающие зрачки:
- Слышь, а ты... это... какой породы?
- Сибирская лайка!
- Си...?
- Спи давай! И подушку не заблюй. Стираться тут больше некому.
- Это... пес... не уходи... ага?
- Ага. – Человек с головою собаки положил руку на голову принца, и в ней тотчас стало тепло и спокойно.
3.
Аугуст - наставник принца - был атеистом.
«Теория о высшем разуме, - говорил он, - на самом деле, не может объяснить возникновение вселенной. Она лишь отодвигает эту проблему на уровень, не интересный для большинства обывателей. Ни одна из религий не ставит вопрос о появлении Бога и считает его извечное существование аксиомой. С научной точки зрения, миф о высшем разуме может иметь две ветви логического завершения. Назовем их Теория Р и Теория К.
По первой из них, мир можно рассматривать как бесконечный ряд условно вложенных друг в друга творцов. Творец Р1 создал вселенную, а творца Р1 создал творец Р2, которого, в свою очередь, создал творец Р3. Творца Р3 создал Р4. И так далее, ряд не замыкается никогда.
Если же следовать второй теории, то творец только один. Он развивается параллельно с Вселенной и постоянно дополняет ее новыми компонентами, которые, в свою очередь, заставляют эволюционировать его – творца. Таким образом, получается замкнутый круг Творец – Вселенная.
Очевидно, что в обоих случаях происходит неимоверное усложнение по сравнению с классической космогонией, а не наоборот, как считают верующие. Мы же знаем, что все сущее стремится к простоте».
После вчерашнего на столе остались два стакана. Один пустой. Другой – полный наполовину. Эрнест по очереди ощупал их и ощутил некоторое недовольство от крушения привычной картины мира. Волосатый гость все еще стоял пред глазами. Улыбался. Посмеивался. Поигрывал шестью тонкими пальцами. Эрнест не мог любить этого Бога. Бог был противен Эрнесту.
Он вспомнил, как однажды Александра получила письмо из родного селения, подписанное грубой рукой тамошнего алькальда. Там, на холодном юге, доживала последние дни ее мать. Взяв в руки конверт, Александра все поняла, и за лопатками ее выступило несколько капель пота. Она в нерешительности отломила печать и сложила руки у полной груди, стараясь не смотреть на строчки, проступающие сквозь тонкую бумагу.
Молитва была в самом разгаре, когда в комнату вошел длинноволосый Эрнест, взглянул на бледное лицо Александры, повертел в руках конверт и почти моментально оценил ситуацию.
- Дура! – сказал он ей. Принц находился в самом разгаре своего подросткового нигилизма – Что толку молиться за ту, что умерла месяц назад? Думаешь, твой Господь поднимет ее из гроба?
- Не смей так говорить! – впервые в жизни служанка повысила голос. – Для Господа все наши дни и недели, что для тебя песок! Он не знает прошлого, будущего. Для него все, как на ладони. И он может покарать или вознаградить тебя за то, что ты совершишь завтра или через сто лет.
- Экий смышленый господь, - ухмыльнувшись, сказал ей Эрнест, - Пускай же он сделает так, чтоб это письмо исчезло!
Но письмо не исчезало. Оно лежало все там же, закрывая собой небольшую трещину в полироли. Оно даже не шелохнулось. И принц подхватил его двумя пальцами. Развернул и прочел четко, отрывисто, почти по слогам медленно сползающей на пол Александре.
4.
- А ведь, в сущности, она была права – вкрадчиво произнес за спиной знакомый голос. Человек с головою собаки вцепился в его волосы и потянул на себя как раз в тот момент, когда пуля 7-го калибра прошила оконное стекло и вошла в стену меж портретами короля и королевы.
- Ложись, - сказал человек с головою собаки.
И принц лег.
- Ползи в подвал.
Принц пополз.
- Далет, - расслышал принц голос за дверью, - ци хир!
- Шинель – сказал человек с головою собаки.
Принц на четвереньках подполз к вешалке и вытащил пистолет из кармана.
Едва захлопнув прямоугольный люк, Эрнест услышал треск ломающейся древесины. Их ботинки стучали прямо над головой. Он различил слова сильно исковерканного наречия юга. Солдат наверху было трое. Их командира звали Гимель. Он желал отыскать и во что бы то ни стало убить принца. Далет и Хет не возражали. Они были всего лишь солдаты.
Троица переходила из комнаты в комнату, спотыкаясь и круша нарочно все, что попадалось под руку. Дворец назывался таковым, по большей части, формально. В нем был один этаж, включающий шесть средних размеров комнат (или «за-алов», как тягуче, по-южному выговаривала Александра). Еще были кухня и просторный нужник. Ни отец, ни дед принца не ценили роскоши и постепенно раздали большую часть копившихся столетиями ценностей бедным провинциям. Южную резиденцию, которая пустовала Бог знает сколько времени, Король личным указом передал погоревшему мировому суду.
Звон стекла, фарфора, треск ломающейся древесины почти полностью перекрывали лающую брань остолопов. Так продолжалось минуту, две, три. Незваные гости что-то увлеченно искали, совершенно позабыв о скромной персоне Эрнеста. Судя по возбужденному копошению в районе кухни, это был ром. Но именно там-то и не было ни бутылки. Все спиртное находилось в подвале. Метрах в пяти от лестницы, на которой сидел Эрнест, приложив ухо к люку. Разворотив всю мебель, озлобившиеся они двинулись было к выходу. Эрнест покрепче сжал пистолет. Эрнесту показалось, что он скоро умрет. Но что-то заставило остановиться трех алчущих спиртного громил.
- Эрнест! – услышал принц родной голос – Эрнест, ты здесь?
Он едва не крикнул «да!», но вовремя прихлопнул рот рукой. Этим бы он убил обоих. А они подошли к ней. Стали облапывать со всех сторон. Один задрал ей подол. Другой ущипнул за грудь. Принц не видел этого, но чувствовал все до мельчайших подробностей, словно сам находился наверху, рядом с Александрой. Когда же до его ушей донесся короткий вскрик, он откинул крышку и осторожно ступая выбрался наверх. Глаза слепило от дневного света, но он без труда различил три фигуры в серых плащах. Они молча склонились над Александрой, которая, в разорванных одеждах, была ни жива ни мертва от страха. Они хотели сделать с ней что-то такое, чтобы было намного страшнее любого насилия. Принц понял это, когда увидел клинок, которым один из незваных гостей – как видно, Гимель – щекотал ее заголенную промежность.
Он побоялся сделать шаг. Он знал, что каждый изданный им звук может быть последним. Все трое были вооружены. И стреляли явно получше принца, который практиковался с оружием не чаще двух раз в сезон. Он не любил охоту, органически не переносил убийства живых существ. И когда отец возвращался со своей кровавой забавы, сын боялся подходить к нему близко. В его черный плащ надолго входил запах смерти.
Эрнест, стараясь не дышать, вытащил пистолет. Черный, семизарядный. Почти не веря в успех, он поднял его двумя руками, прицелился в затылок командира Гимеля и нажал на курок. Щелчка не услышал никто, кроме принца, который вжался в пол, ожидая, что три вороных ствола незамедлительно разнесут его в клочья. «Осечка», - первым делом подумал Эрнест. Но оказалось, что он просто забыл про предохранитель. Передвинув послушный рычажок в нужную позицию, принц уже без дрожи в руках повторил операцию.
Пуля вошла чуть выше шеи и застряла в мозгу. Несколько скупых капель крови, на миг зависнув в воздухе, легли на паркет. Гимель не издал ни звука и рухнул, как неодушевленный предмет, на распластанную Александру. «Хороший щит», - подумал Эрнест.
Вопреки ожиданиям, солдаты не спешили проявлять сноровистость. Обалдевшие, беззащитные они склонились в одинаковых позах над своим командиром. В их лицах не осталось ни капли злобы. Лишь удивление и испуг. И за секунду до того, как Эрнест четырежды нажал не курок, он пожалел каждого из них. Четырежды потому, что один из них (то ли Далет, то ли Хет) категорически отказывался покидать этот мир. Первая пуля попала ему в пах, и он завизжал, как кабаненок. Вторая – почти сразу – в шею, и Далет (а, может быть, Хет) покатился по полу, орошая паркет алой артериозной кровью. Принц не имел права на третью промашку. Он сделал несколько шагов, чтобы добить его в упор.
И для Эрнеста, ставшегося вдруг палачом, шагающим на плаху как на место работы, и для солдата, превратившегося в сгусток боли, это секунды растянулись в часы. Оборвались они, лишь когда принц нажатием курка оставил на месте носа Далета (или Тета) черную дыру с обагренным ободом.
5.
Эрнест находился на Александре и трахал ее уже добрых полчаса, все больше озлобляясь от неспособности кончить. С каждой минутой желание угасало, а боль в пенисе становилась сильнее. Он боялся, что вот-вот потеряет эрекцию. А виной тому был человек с головою собаки, так некстати уставившийся в точку чуть ниже его затылка. Александра ничего не замечала, и задыхалась более чем искренне под толчками его небольшого, но уверенного в себе члена.
Чем чаще принц оборачивал голову, тем больше зрение убеждало его в том, что в покоях никого нет, кроме страстно совокупляющейся пары. Но стоило ему с новой силой приступить к своим обязанностям, как из пустоты, растущей под потолком и там, где выше, звучал голос.
- Аугуст никогда не любил меня, - говорил он принцу. – Презирал, считал ничтожеством. Мы часто беседовали с ним по ночам, когда он, освещая свой путь лампой, создавал монографии по философии и научному атеизму. Твой учитель не выносил моего присутствия, и едва увидев тень на стене, бранился такими словами, какие ты вряд ли слышал из его уст. Он ненавидел меня, и хотел убедить весь мир в том, что меня нет.
А ведь у него была еще третья теория. Теория Б - Биосферы. «Человек состоит из множества клеток, каждая из которых суть живое существо: она бьется за жизнь, борется с подстерегающими ее опасностями, питается, рождает другие клетки, болеет, страдает по-своему и, наконец, умирает. – примерно так писал твой учитель в своем дневнике. – Клетка знает своих соседей и общается с ними посредством собственных импульсов. Но вся жизнь и смерть ее проистекает на уровне клетки. Она считает себя самостоятельным существом и не догадывается о том, что является лишь частью слаженной системы. Ни одна из них не имеет понятие о человеке. В то время как человек о них прекрасно осведомлен. – Принц встал на колени и притянул к себе грудь Александры, надеясь таким образом восстановить эрекцию, которая таяла на глазах. - Человек не знает их имен и не интересуется судьбами. – как ни в чем ни бывало продолжал человек с головою собаки, - Он считает, что судьба клетки – это полный абсурд и может убивать их, не жалея, ради простейшего развлечения. Но если вдруг на коже его вздует нарыв, Человек засыплет его порошками, замажет мазями. Болезнь будет остановлена, и тысячи клеток останутся целы. Они не поймут, что случилось, но примут целебные силы, наблюдая за гибелью врагов от яда и вознося хвалу неведомому спасителю.
Так же и люди, птицы, звери, травы, деревья не догадываются, что, быть может, они суть одно целое и есть лишь крохотные атомы некоего существа. – Эрнест взял в рот сосок, увенчивающий полную грудь, - В эту теорию сходятся все известные нам религии, утверждающие, что в каждом таится частичка Бога. И это значит, что все мы едины, и вся кажущаяся борьба есть лишь внутренние процессы, текущие в теле могучего Бога. И какая-нибудь война, от которой погибнет полгосударства, обернется для него порезом на правой руке, а эпидемия желтой чумы – досадливым насморком.
Но известны болезни, с которыми человек совладать не в силах, и клетки его, заразившись, будут погибать одна за другой до тех пор, пока не умрет и он сам. Так и Господь, которого принято считать вечным, может умереть от своей божьей болезни. – Эрнест понял, что больше не хочет, но какая-то мужская гордость, не позволяла ему отринуть неудовлетворенную женщину, и он продолжал совершать по инерции свои поступательные движения, - Представим, например, что мы, люди науки, когда-нибудь придумаем оружие, которое одним махом сможет уничтожить всю жизнь на планете. А кто-то из людей войны захочет испытать его на вероятном противнике. И тогда все здесь превратится в пустыню. А вместе с деревьями, травами, лишайниками, зверями, рыбами и тварями небесными погибнет и Господь Бог: растворится в хаосе, умерший своей божьей смертью».
- Ты кончил?! – принц вскочил на ноги, и упругое ложе просело под его весом. Член болтался между ног, как большая тряпка. Александра, ошарашенная, уставилась на его не бритый третий день подбородок. – Ты кончил? Я спрашиваю, ты кончил?! Так вот. Я еще нет. Оставь меня в покое! – не удостоив взглядом онемевшую от изумления женщину, он одним прыжком покинул альков.
6.
В нужнике на плечо легла легкая рука.
- Ты не дослушал. – Сказал человек с головою собаки голосом покойного Аугуста. И моча встала колом в многострадальном эрнестовом члене.
- А кто тебе сказал, что я хочу слушать тебя? У меня был только один учитель. Ему я верил. Тебе – нет.
- Окстись, юноша! Твой учитель был человеком. А я – Бог. Я один такой. Понимаешь? Один! Он возненавидел меня за то, что я не дал ему здорового семени. Глупец. Какой глупец! Ведь я не заблуждаюсь, я мудр, я есть везде и всегда.
- Это я уже понял! – бросил ему в лицо принц. – Чего ты хочешь?
- Рассказать то, что не договорил Аугуст.
- Зачем?
- Он был стариком, но все же слишком рано скончался.
Принц помнил, как два года назад могильщики с серыми глазами погружали его тело в песок. Эрнест заказал для него лучший гроб, который только могли сделать в королевстве. Белый, лакированный, усыпанный жемчугом, он был настолько огромен, что усохший старик, укрытый до пояса бородой, казался в нем детской куклой. На похоронах не было никого, кроме Эрнеста, служанки Александры и четырех могильщиков. На похоронах не плакал никто, кроме принца.
- Ты был единственный ученик Аугуста. – сказал человек с головою собаки. – И этот глупец не успел донести до тебя то единственно ценное, что он создал.
- Что, еще одна теория божества? – недоверчиво усмехнулся Эрнест.
- Нет, не божества. Времени. На самом деле, сам он ничего не открыл. Просто сделал несколько выводов из того, что было создано до него. Но жаль будет, если они сгинут навсегда под кипами его дурных изысканий.
- Ну и?
- Ты готов слушать?
- Хорошо, готов. Только дай мне доссать. Ладно?
- Ладно. – Сказал человек с головою собаки и убрал ладонь с плеча принца. Моча заструилась в дыру сортира веселым водопадиком.
- Ты уверен, что это комната подходит для научных бесед?
- Александра истосковалась по тебе, мой маленький принц. Как ни как, целых два дня войны и разлуки. С утра побежала на рынок, купить тебе фруктов и молока. А там – ружья, солдаты. 40 часов отсидела в каком-то подвале и рада без памяти, что вернулась. Поcему, пока она жива, вряд ли ты найдешь во дворце более покойное место.
- Что значит, пока жива? – вздрогнул Эрнест
- Все мы, в той или иной мере, пока живы.
- Наверное, кроме тебя? - усмехнулся принц, - Ты ж у нас вечный.
- Вечность тоже не беспредельна.
- Предел бесконечности суть бесконечность. – строго возразил Эрнест, - Алгебра Рауля.
- Нет, - ответил пришелец, - предел бесконечности суть константа, величина постоянная.
- Ты голословен!
- Не более, чем твой Рауль.
- Докажи!
- Да, пожалуйста. – Откликнулся гость. – Аугуст говорил тебе, как возникла вселенная?
- Великая вспышка?
- Что-то вроде того. Была точка. Точка взорвалась. Появилось пространство, которое начало расширяться.
- И время…
- Ну, время это, в своем роде, координата пространства. Теория какой-то там Относительности. Или как вы ее называете?
- Релятивизм.
- Да, прости, релятивизм. Меня всегда забавляла страсть ученых мужей к непонятным словам. Хотя наука в ваших краях, кажется, испокон века была привилегией избранных. И для того, чтоб простолюдин не лез, куда не положено, вы даже придумали свой язык.
Принц ощутил вспышку раскаяния перед неким абстрактным простолюдином в соломенной шляпе, деревянных башмаках и пончо на голое тело, с носом картошкой и коричневой бородавкой под левым глазом. Но, поколебавшись, все же ответил, что наукой-де не может заниматься каждый встречный и поперечный, и крестьянин должен возделывать землю, а звездочет – глядеть в небо.
- А король – управлять государством? – подытожил мысль человек с головою собаки.
- Конечно. - Снисходительно улыбнулся Эрнест. - «Гражданин». Хосе Маркус.
- Вы уже восемь веков живете по книге, написанной не понятно кем, хотя… - собеседник на секунду задумался, - Хотя, мой принц, разговор сейчас не об этом.
- А о релятивизме?
- Да-да, релятивизм. Он ведь дает много интересных понятий. Например, абсолютный квант. Величина, меньше которой ничего не может быть. Квант времени, пространства, вещества, света. Квант всего. Бесконечно малая величина равняется константе. Сама суть такого кванта отрицает и Рауля, и его алгебру. Это не мои слова. Это слова Аугуста.
- Аугуст не говорил об этом.
- Он не успел. Свали его удар на пару месяцев позже, и ты узнал бы все из его уст.
- И предпочел бы это сделать, - незамедлительно съязвил принц.
- Вселенная, - человек с головою собаки пропустил неудачную колкость мимо ушей, - как ты знаешь, расширяется и по сей день. Расширяется с предельно возможной скоростью. Но энергия, что была заложена в Большой вспышке, в конце концов, истощится, и в один прекрасный момент мир достигнет своего апогея.
И снова противоречие с Раулевой алгеброй. Бесконечных величин не бывает. Мы можем выбирать любую единицу измерения расстояния, вплоть до абсолютного кванта, но каждый раз будем получать конечное число. Ничего большего диаметра вселенной быть не может. Это предел расстояния. Предел скорости, как ты знаешь, равняется скорости света. Предел времени – возраст вселенной от Вспышки до апогея. Предел температуры… да, в прочем, ты понимаешь.
Едва же вселенная достигнет своих наибольших размеров и растратит энергию роста, как все тела, звезды, планеты, метеоры – все, ускоряясь, устремится друг к другу под действием силы тяжести. Пространство начнет сжиматься, а время повернет вспять. И вас всех по очереди вынут из земли. Достанут из гробов. И вы будете оправляться. Кто от ран. Кто от тяжелых болезней. Вы будете молодеть с каждым днем, ходить быстрее и видеть зорче. Вы будете знать, что вас ждет. До того самого момента, пока не станете совсем крохотными, чтобы что-нибудь понимать. Но при этом будете бесследно забывать бесследно каждую прожитую секунду. Вы сможете лишь догадываться о своем прошлом, и будете вопрошать о нем оракулов и гадалок.
- Это тоже писал Аугуст? – спросил принц, пожав плечами. Он не мог серьезно отнестись к этой полусказке-полубезумию.
- В основном, да.
- И что же ты скажешь сам?
- Ну, - замялся пришелец, - изложено, конечно, чересчур витиевато, местами путано, но, в целом, верно.
- Хорошо. – Сказал Эрнест. – Допустим на минуту, что вы оба правы, и мир когда-нибудь вновь сожмется в точку, а мы просмотрим все задом наперед. А что будет потом? Снова ничто?
- Отчего же ничто? Снова точка. И снова Великая вспышка. Вселенная пульсирует. Бьется, как сердце. Как маятник, который без трения будет качаться вечно.
- И мы проживем новые жизни?
- Почему новые? Те же самые. При идентичных начальных условиях результаты закрытого эксперимента отличаться друг от друга не будут.
- Не будут. – Повторил Эрнест следом. – Я знаю, на Западе есть культ, который утверждает переселение душ. И вроде бы каждый из нас должен прожить великое множество жизней, прежде чем окончательно упокоиться и обрести спасение.
- В чем-то они правы. Хотя на деле все выглядит куда безысходней. Никакой души нет. И спасения нет. Все сводится к бесконечным повторениям одного и того же.
- Страшновато. – Поежился принц.
- Да как сказать. С другой стороны, ведь точки отсчета везде одинаковы. И никто не отличит, одна это жизнь или целый тираж.
7.
Она лежала, уткнувшись носом в наволочку из нежнейшего шелка. Принц думал, что Александра заснула, не дождавшись его, но когда он поцеловал ее в верхний позвонок, она не вздрогнула. Ее пухлый зад по-прежнему сохранял упругость, и Эрнест не без удовольствия шлепнул ее. Она, полуобернувшись, нежно заулыбалась. В профиль лицо Александры казалось молодым, почти девическим. Но стоило ей повернуться анфас, как взгляду представали мешки под глазами, изрезанные паутиной морщин. Губы и щеки были уже не свежи, а в челку закралась седая прядка.
Он лег на нее сверху, упершись руками в постанывающую плоть ложа. Его в момент затвердевший член оказался между полушарий ягодиц. Он укусил ее за плечо и мочку уха. Он сказал ей:
- Александра, роди мне ребенка.
- Нет, - женщина неожиданно сжала бедра, причинив боль нежной плоти.
- Но почему? – изумился принц. – Государству нужен наследник. Особенно сейчас. Кто знает, что со мной будет завтра.
- Эрнест, ты, вроде бы, уже не мальчик. Но ты не понял того, что вчера поняли даже дети. Государства нет. Больше нет.
- Почему это нет? – принц не смог удержать самодовольной улыбки.
- Ты хоть знаешь, что была война? Или проспал вообще все?
- Знаю, конечно. Но… мы ведь победили?
- Спроси это у себя! – крикнула она неожиданно. – Ты знаешь, сколько людей было в твоей армии, когда… когда они сошли на землю из своих воздушных машин?
- Ну.. примерно…
- Примерно ноль, Эрнест! У тебя уже давно не осталось солдат! После высадки, они окопались и ждали, когда в них начнут стрелять. Ни никого не было. И тогда они, смеясь, шли в города и истребляли всех, кто встречался на пути. Они смеялись над твои государством. Эрнест, они смеялись даже когда убивали.
- Я не верю тебе. Мы не могли проиграть войну.
- Ну не верь.
- Да даже если и так, что мешает тебе родить от меня сына?
- Я не могу. – Александра уткнула голову в подушку, как делала это когда-то, когда нужно было представиться спящей перед отцом принца, - я не могу. Не заставляй меня, Эрнест. Лучше найди другую.
- Мне не нужна другая. – Сказал он, наваливаясь на нее своим телом. – Выходи за меня замуж.
- Нет! - вскрикнула она, крепко сжимая бедра и втягивая ягодицы. Эрнест, возмущенный неповиновением, раздвинул кулаком ноги и с силой засунул в нее свой член. Отсутствие смазки и едва ощутимая боль еще больше раззадорили его, и спустя несколько фрикций принц выпустил в нее фонтан своего семени. И она закричала. А после, когда он, вспотевший спиной и лицом, прилег рядом с ней, Александра повернулась и серьезно сказала:
- Эрнест, ты не должен был этого делать. Ты не имел права.
- Почему? Думаешь, все твои дети обречены на молочную смерть?
- Нет. – Александра закрыла глаза. – Напротив. Мой единственный сын выжил.
- Сын? У тебя ведь была дочь. Вы с матерью родили в один день.
- Да, в один день, в один час. – Ей уже не было страшно. – Только дочь была у королевы. И она умерла. Ты внебрачный ребенок, Эрнест. Ты не сын королевы. Я – твоя мать. Я родила тебя.
Принц, как ошпаренный, отдернул руку, доселе мирно лежавшую на ее крупном соске. Выпрыгнул из постели с чувством, что его вот-вот стошнит. Описал несколько кругов по спальне, более всего желая проблеваться. Так, что бы тотчас стало легче. Хотя бы немного. Но то была особая, внутридушевная рвота. Она не могла выйти желчью. Только кровью.
С минуту покружив, как раненный зверь, Эрнест крикнул что-то нечленораздельное из угла комнаты и в чем мать родила устремился в подвал. Старый ром обжигал гортань, но не доходил до сердца. Оно колотилось где-то в другом измерении, абсолютно безучастное к содержимому быстро наполняющегося желудка. Когда бутыль была почти пуста, принц ощутил, что еще от одного глотка его неминуемо вывернет наизнанку. Он выплеснул остатки на благородный паркет, взял толстую бутылку за горло и смачным ударом усыпал пол осколками.
Эрнест подошел к окоченевшим трупам в передней, о которых, ввиду общего волнения, совсем позабыли. Рядом, в пятне засохшей крови, лежало его оружие. Он машинально обронил его, когда бросился обнимать Александру.
Теперь пистолет снова был нужен. И Эрнест, не брезгуя, вытащил его из липкой лужи. В магазине оставалось три патрона.
У спальни, в дверном проеме, он натолкнулся на того, кто сопровождал его с самого начала несчастий.
- Нет! – сказал человек с головою собаки, и две шерстяные ладони уперлись в безволосую грудь. – Прояви милосердие.
- Пусти! – Эрнест попытался оттолкнуть обидчика и вдруг понял, что ревет, как дитя – Она знала! Она все знала! Она не мать! – закричал он, - Она не человек!
- Ну же, успокойся. – Человек с головою собаки положил ему руки на плечи. – Ты ведь не знаешь, как запугивал ее твой отец.
- А когда он умер?
- Она уже по привычке боялась что-то сказать. Не суди Александру. Конечно, она виновата, но не делай из нее исчадия ада.
- А ты ведь тоже знал! – Эрнест перестал плакать и поднял глаза.
- Конечно. Я вижу время, пространство вселенной так, как ты видишь эту комнату. Я могу бродить по тому, что ты называешь прошлым и будущим так, как ты гуляешь по дорожке в своем саду. Я, в общем, и не знаю, что такое время. Мир для меня статичен. Незыблем. Я единственное живое существо в нем. А ваши жизни – картинки, голограммы. Все уже решено до вас и без вас. Я смотрю на все это, пока хватает моих сил, потому что знаю все правила. И существую постольку, поскольку не вмешиваюсь ни во что. Попытайся я перекроить вселенскую галерею, и завтра мир может проснуться уже без меня. Но все же, ты знаешь, иногда так хочется убрать или добавить какой-нибудь штрих. Один единственный. Маленький. Но так, чтоб об этом никто не узнал. Никто не заметил.
- И для этого ты спас мне жизнь тогда… у окна?
- Да, для этого.
- Ты хотел, чтобы я узнал это?! – принц сделал акцент на последнем слове.
- Да.
Эрнест поднялся с колен и направил дуло на Бога. От неожиданности его рот открылся, обнажив ряд острых зубов, а волчьи уши стали торчком:
- Эй, ты чего? - Бог попятился задом. – Я ведь бессмертен.
- Ну, это только пока!
- Подожди! Послушай!
- Ну?
- Меня бессмысленно убивать. – на лице его впервые проступил страх.
- Почему же?
- Ну, потому, что меня и так, в сущности, нет. Ты никогда не думал, что такое бессмертие? Вечная жизнь? Вдумайся. – Бог отчаянно подбирал слова, озираясь по сторонам - Ведь бессмертие - это та же смерть. Только с другой стороны. Вот, например, я существую всегда и везде. И никакого контраста. Как я могу отличить жизнь от смерти, если не знаю, что это такое? Так что, меня нет, и не было. – он перевел дух. - Я не рождался, не умирал, не жил никогда. Твой Аугуст прав. Меня нет.
- Ну и прекрасно! Тогда я просто подарю тебе жизнь!
- Своим выстрелом ты выбьешь меня лишь на один миг из пространственно-временного континуума. Ты ничего не изменишь.
- Молчать, лукавая срань! – рука Эрнеста непроизвольно дернулась, и он едва не нажал на курок. – Я уже наслушался про твои континуумы.
- Ты можешь сказать что-то более умное?
- Только то, что в моих руках оружие, а в твоих руках оружия нет.
- Хочешь меня убить?
- Какой догадливый!
- Но почему?
- Ты не слышал слова «справедливость»?
- Нет, - пожал плечами Господь, - не слышал.
- СПРА-ВЕД-ЛИ-ВОСТЬ! – повторил принц по слогам.
- Не утруждайся. Я не глухой.
- Но ты не слышишь того, что должен бы слышать.
- А это уже не твое дело. Или ты решил напялить мою корону?
- Думаю, - сказал принц, - я бы справился с этой задачей не хуже тебя.
От выстрела вздрогнули оконные стекла, и легкое на удивление тело на миг воспарило над полом, проделало пару метров в воздухе и рухнуло, ударившись о противоположную стену.
В магазине оставалось еще два патрона, и юноша, стараясь не поднимать глаз, двинулся к алькову.
- Эрнест, - закричал сиповатый женский голос, - что ты делаешь? Эрнест! Нет! – она в исступлении колотила кулаками по ложу, но сын приближался, словно не слыша ее – Эрнест! Эрнест!
8.
- Эрнесто! Эрнесто Гевара!
Команданте разлепил грязные от гноя ресницы. В классной комнате было темно. Слишком темно. На одной из парт стоял круглый фонарь. Некто в камуфляже кричал ему в ухо, а Че досматривал свой сон – самый последний и самый длинный. Чем ближе человек к смерти, тем длиннее его сновидения, пока, наконец, вся жизнь не превращается в один большой сон.
- Эрнесто Гевара, встаньте. - Майор (если Че правильно посчитал звездочки) говорил по-английски. Этот язык был мерзок команданте. Как мерзка была американская форма. Конечно, он не подумал вставать, и майору, в свою очередь, до этого не было дела. Че вспомнил чужих детей, которых лечил от язв в кубинских деревнях, вспомнил своих, которых качал на руках и малышку, похожую на Мао Цзэдуна. Связанные вторые сутки руки были заломлены за спину, и команданте давно не чувствовал их. Но когда янки начал зачитывать расстрельный приговор, Че жестом попросил отвязать веревки. Майор сделал вид, что ничего не заметил и не без злорадства продолжил перечислять злодеяния команданте. Впервые Че назвали в лицо преступником, и ему стало смешно.
Он повернул голову к окну. На улице шел дождь. И в тот же миг от выглядывающего между туч неба откололся кусочек звезды. И тогда Че понял, что Иисус Христос не был ни ставленником, ни наместником Господа Бога. Че понял, что Иисус Христос представлял оппозицию.
Майор направил пистолет в лицо бунтаря, и Эрнесто, уставившись в полуторасантиметровое черное дуло, приготовился к смерти. Но ничего не произошло. Майор, с минуту постояв с вытянутой рукой, опустил оружие и отошел в угол. А Че тяжело вздохнул раненной грудью, чувствуя, как на глазах его выступают слезы.
Он повернул голову, посмотрел в окно и, внимательно приглядевшись, понял, что ДОЖДЬ ИДЕТ СНИЗУ ВВЕРХ.