… Так быстро я никогда еще не бежала. Это был пожар и ужас всей моей жизни, - опаздываю на работу! На любимую, высокооплачиваемую работу, на работу, с которой меня обещали уволить за «еще хоть одно опоздание». Спасите!
Словила такси, напрочь позабыв о врожденной жадности и благоприобретенной экономности:
- На Пушкина за десять минут!
Водитель, какой-то совсем еще мальчик с ямочками на пухлых щечках, качает головой.
- Мои! – отчаянно воплю я. – Все штрафы мои! Может, успеем за десять минут?
Опять неторопливое покачивание пухлой физиономии. Это значит - пробки, светофоры, это пешеходы и школьники, это значит – все. Это снова мое сидение дома с ребенком, это опять «дома – я сказал - хозяйка»!
Я расплакалась злыми и досадными слезами.
- За восемь с половиной минут вас устроит? – роняет в мою сторону мальчик и машина срывается с места.
Так быстро я еще никогда не ехала. Это я летела, я мчалась вперед с быстротой, за которой еле поспевал это малюсенький Оппель, и не было светофоров, школьников и штрафов, а была только пухлая щечка с ямочкой сбоку и стеклянная дверь вожделенного офиса впереди.
И я успела. Бегом, прыжком, скачком из машины. «В столице восемь часов утра» - сказала музейная радиоточка, а я уже здороваюсь и расточаю улыбки, косясь в сторону утреннего настроения шефа. Оказывается, счастье – это просто неопоздание на работу! И оно стоит этих несчастных… Стоп! Жаркая волна стыда заливает грудь и лицо, - я не расплатилась со своим спасителем. Какая же все-таки свинья!…
… Какая же все-таки свинья! Все штрафы мои…, - денег много, видать.… Да ну ее! Уж как-нибудь не обеднею.
К Леночке что ли, заехать?
Улица привычно наплывает на меня, все убыстряя движение. Люди кажутся плоскими. Она не ждет меня так рано, знает, что на работе. Спит, наверное, наращивая мягкий жирок на бедрах. Сейчас откроет неприбранная, не накрашенная, пахнущая съеденным на ужин мясным салатом…. Сколько лет мы уже вместе? Четыре? Или все пять?
И уже сто лет я знаю этот ее желтый плюшевый халат и уже сто лет его ненавижу. Как хорошо она смотрелась тогда в моей старой «копейке», звенящая, светлая, легкая! «Пушистая», называл я ее про себя, «Ленка моя пушистая». Девочка моя ласковая, одуванчик мой тепленький!
Теперь она важно сидит в моем Оппеле, курит, брезгливо отводя вниз нижнюю губу, и смотрится в боковое зеркало. Волосы паклей лежат на плечах, выпрямленные, безжалостно вытравленные перекисью, грустные кудряшки, которым заказано виться. Она уже не смотрит на меня, она косится в зеркало и беспрестанно меняет выражение лица, чтобы отражение выдавало то, что она хочет, то, что она себе сама придумала. Располневшее тело безжалостно упаковано в жесткую кожу, в тугую лайкру, в специальное белье. Леночка при параде. Когда она выходит из машины, четко впечатывая высоченные каблуки в асфальт, мои кореша тихо млеют и громко вздыхают: вот это женщина! И у каждого за спиной встает своя леночка, в ненавистном плюшевом халате с неистребимым запахом мясного салата в волосах. Точно такаяже леночка, просто моя сейчас при параде. Им кажется, что я должен быть счастлив. Что каждый день рядом со мной этакая секс бомба и женщина-вамп. Да только я не счастлив! Даже эта вот пигалица, перебегающая дорогу, сейчас мне гораздо ближе и родней, чем моя Леночка.
Пигалица неожиданно застывает посреди дороги и беспомощно протягивает вперед руки, как будто пытаясь остановить мой несущийся на нее капот. Визг тормозов, сильный удар в грудь, ее огромные, полные ужаса глаза… Рывок, и меня вжимает в сидение, и я понимаю, что успел. Какой-то сотой долей своего испуганного мозга понимаю. Все еще трясется и вопит от внезапного ужаса, а оттуда, из этой маленькой сотой, уже начинает растекаться по всему телу блаженство избавления.
Толчок. Задняя машина целует бампер, но мне плевать. Нарастает истеричная нота сигналов сзади, - плевать мне. Я смотрю на пигалицу, белую от страха, и улыбаюсь ей. Она медленно поднимает на уровень лица правую руку и показывает мне средний палец, потом неожиданно разворачивается и бежит в ту же сторону, откуда прибежала.
- Вот ссука… - я истерично бью кулаком по сигналу. – Какая же все-таки сука!...
… Сука, сука, сука! Я ненавижу его! Урод толстощекий!
Ноги сами несут куда-то, коленочки неприятно подрагивают, и эта проклятущая жизнь снова наваливается со всех сторон. Я же с ней уже попрощалась! С этим отвратительным городом бездушных манекенов, для которых не существую. С этой, доставшей до гланд, школой, с уродами-одноклассниками, с…. «У меня семья, понимаешь? А у тебя еще все впереди…»!!!
И эта стерва дома еще! И Маруха в школе!!! Куда же идти-то мне сейчас?
Сглатываю злые слезы с привкусом китайской туши и клубничного блеска для губ, пинаю ногой пустую баночку пива. Она отлетает к ногам облезлой рыжей пинчерши, которая мочится на ступеньки подъезда. Ноги сами несут домой!
Тыкаю в дверь ключом, еще на что-то слабо надеясь. Она дома!!!
- Мама, привет!
- Где ты шлялась, мерзавка?! – ласково приветствует меня родительница. – И почему не в школе?!!
- Мама, не вибрируй.
- Ах, зараза, шлюха! Все отцу скажу, поняла? Пусть он тебя, мокрощелку, за юбку держит, а я устала! – она придвинулась и ухватила меня за волосы. – Отвечай, где всю ночь шлындала?
Я заныла, притворяясь глубоко оскорбленной:
- Вот, всегда ты такая! Я у Швахерманов была! У них родители уехали, а Сонька одна спать боится!
- А они хорошо живут? – мать меняет гнев на милость.
- В элитном районе, - вдохновенно вру я.
- А сколько комнат?
- Восемь, - я почти втрое увеличиваю число комнат в Сонькиной квартире.
- А-а.., - она выпускает мои волосы, и лицо ее приобретает знакомое мне выражение мечтательной задумчивости и некоторой обиды на жизнь. Она еврейка. Только неудавшаяся какая-то еврейка, опустившаяся еврейка. Еврейка, которая вышла замуж за молдаванина. Ее сестры в Израиле даже слышать о ней не хотят, а она им на каждый праздник шлет телеграммы. Надеется на что-то, стерва. – Но все равно, можно было позвонить, или нет? Мать волнуется, ночей не спит…
Кошусь в сторону кухни и замечаю ряд пустых винных бутылок на полу у стола. Ага, как же! То, что она ночей не спит – это точно, но вот волнуется ли? Стерва, стерва! Опять пила с дядькой Толей, соседом с четвертого, у которого жена парализованная! Старая грязная сука!
Иду в свою комнату и запираюсь на ключ.
- А почему не в школе-то? – несется мне в вдогон запоздалое.
- Закрылась школа! Ремонт! – ору я в дверь. – Завтра пойду!
Что мне делать? Что делать? Я не хочу жить. Я больше не хочу так жить!
Истерично давлю кнопки телефона, набирая его номер, и жду, вслушиваясь в длинные гудки.
- Але, это кто?
- Это… я, - запинаюсь, услышав детский голос.
- Это ты! – радуется ребенок на том конце провода. – А мама ушла на работу, и я тут один. Я на хозяйстве!
- А как тебя зовут?
- Темка. Меня зовут Артемка!
- Артемка, ты молодец! Привет родителям! – я прижимаю трубку плечом и закусываю рукав, чтобы не завыть отчаянно. Какая сила не дала мне все рассказать его жене? Чей ангел не дал рассыпаться сказке? Мой? Ее? Артемкин!
- Пока, ребенок, будь умницей!...
- Я буду умницей, тетя! – гордо говорю я и красиво щелкаю по носу кота, как Брюс Всемогущий. – Тетя, ты где?
Ее похитил дракон из древнего мира. Он ожил и поселился в телефонных проводах, он ворует красивых теть, которые звонят по утрам.
Я бегу в свою комнату, хватаю свой меч и надеваю на голову шлем из круглой цветастой коробки от маминого подарка.
- Я рыцарь! – говорю я своему отражению в зеркале.
Нет не так.
- Я-а-а ры-ы-ыцарь!
Да! Теперь все драконы на свете должны попрятаться и умереть от страха! Несколько решительных взмахов мечом, и полетели воображаемые чешуйчатые хвосты, перепончатые лапы и телефонные провода.
- А вот так тебе понравится? – я падаю на одно колено и снизу всаживаю меч в длиннющее черное драконье горло, прямо под подбородок. – А?
Дымящаяся кровь заливает мою руку и сверкающий клинок меча, капли шипят на паркете. Но он еще жив. Он отступает в прихожую, туда, где темно и висят шубы на вешалке. Холодок страха забирается по руке под рубашку.
- Я-а-а ры-ы-ыцарь! – кричу, чтобы заглушить страх. – Я иду к тебе!
Я медленно и осторожно выхожу в коридор, стараясь не наступать на кровавые полосы. Его не слышно. Зорко вглядываюсь в сумрак под вешалкой.
В животе появляется бяка. Бяка появилась, потому что я подумал, что дракон может украсть мою маму, когда она позвонит с работы.
- Ты не сделаешь этого! – кричу я и бросаюсь к вешалке, кромсаю его черное мясо и стараюсь не глядеть в стеклянные глаза.
Звонит телефон. Я роняю меч и говорю дракону:
- Я не играю.
Он послушно исчезает.
- Але, это кто? Это ты мама?…. Я убил дракона! Я рыцарь!…. Я съел кашу! Я умница!…. Я убил дракона, который украл красивую тетю…. Ты не опоздала на свою работу? Я знал! Ты же умеешь быстро бегать!….