«Я не хочу быть найденной,
Я не хочу быть прой-ден-ным...»
(из творчества Ярославны)
***
«...И если кто-то скажет Вам, что Ярославна и Слава – одно и то же имя, не верьте! Это абсолютная брехня. Это вам не Валентин и Валентина, не Евгений и Евгения! Это Ярославна и Слава! Ясно? Два разных имени. Два разных человека!»
(из интервью Ярославны)
*** *** ***
...Как же я люблю спать! Сны такие снятся, что закачаешься! Ни один писатель-фантаст не придумает, пусть хоть сутки корячится! Какие-то деревья, поля, животные... То ослепительно синие бегемоты, то птицы – всех цветов радуги одновременно!... А иногда приходят во сне звуки. Их приносит мне человек в черном кожаном плаще. Я не вижу ни его лица, ни глаз, ни рук. Все скрыто под капюшоном и перчатками. Но он неизменно оставляет у порога моего сна маленькую плетеную корзинку. В ней и лежат звуки.
Я ни разу не трогала их. Мне страшно сломать их хрупкость...
***
- что?
- ничего особенного. мне давно не доводилось испытывать настолько полной палитры чувств относительно одного человека!
- наслаждайся, пока я рядом!
- да. я помню. это лишь сон…
- не в этом дело.
- а в чем?
- совершенно в другом… совершенно… в другом.
***
…Когда я поняла, что влюбилась, мы даже не были знакомы… точнее, Она не знала обо мне абсолютно ничего, а все, что я слышала о Ней, касалось в основном Ее отношений с другими. Отношения эти редко бывали безоблачными и ровными, а если такое и случалось, то длилось недолго, непременно увлекая за собой скандалы, сплетни и обязательным финалом – полное забвение. Не Её. Ею.
До того, как я влюбилась, жизнь моя ничем не отличалась от жизни рядовых граждан. Работа, дом, неизменная овсянка по утрам, семья, которую я строила день за днем в течение уже двух с половиной лет, Машка…
***
- Машуль, я так тебя люблю, так люблю, что просто слов нет! - щеняче восторгаюсь я. Машка, которая старше меня совершенно ненамного, а мудрее – приблизительно на полторы жизни, тихонько улыбается.
- Что, что ты смеешься?
- Я не смеюсь. Я радуюсь.
- Любовь – это радость, да…
- И радость – тоже. А еще – любовь, это время.
- Время?
- Ну да. Чем больше времени ты живешь не «около» а «с» человеком – тем сильнее любовь. Тем более, настоящая.
Машкина мудрость и Машкино терпение поистине не знают границ.
***
Уже много дней подряд мы с Машкой просыпаемся под одним одеялом, и я неизменно иду варить какао на двоих. Привычка – вторая натура, и многоразовое повторение одного и того же может привести к тому, что оно будет восприниматься как должное: от Машкиных жалоб на жизнь по утрам до ее вечерних предложений ко мне – бросить работу и заниматься только домом.
- Я зарабатываю достаточно, а когда мы обе работаем, дом полностью в запустении. Может, уже будешь порядочной домохозяйкой? – периодически взывала она к моему здравому смыслу, уже заведомо зная, что ничем хорошим это не кончится.
Обычно это кончалось ничем. В лучшем случае. В худшем же, меня начинало переклинивать на тему собственной независимости, и я обвиняла Машку в том, что она хочет привязать меня к себе не только телесно-сердечно, но еще и финансово. Сначала она сильно обижалась, а потом – привыкла, воспринимала как традиционные огрызания. Все наши так называемые скандалы и всплески страстей были невероятно редки. Равно как и спонтанный секс, необдуманные поступки, ложь и тысяча других мелочей, сопровождающих пары в самом начале их пути, или лет через 8 этой дорожки, когда совместная жизнь подсознательно заменяется термином «мозолить глаза».
Главное вовремя объяснить себе, что вся эта необузданная ревность и раздражение на пустом месте – лишь этап. Этап, который надо пройти как можно быстрее, зажимая нос, как это делаешь, пробегая область прорыва канализации, благоухающую на разные голоса. Если объяснения будут достаточно убедительны, жить можно долго и даже счастливо. Ну, а тем, кому дар убеждения не был предоставлен, придется остаться с фотоизображениями прошлой жизни, которая уже будет казаться верхом человеческого счастья, тосковать в сердце и тискать в жмени несостоявшиеся надежды все вернуть или, на худой конец, сыграть по-новому.
***
Утро. Традиционные 7 часов, когда мне снятся самые замечательные сны. Будильник, задыхаясь от собственного садизма, выдает оглушительные трели. Из раза в раз. Из утра в утро.
- Солнце, вставать пора! – обязательный поцелуй в теплый висок. Если прижаться к нему плотно, можно подсмотреть хвостик Машкиного сна. Я это знаю, но никогда не злоупотребляю. Машка мне знакома и понятна, и сны у нее все как на подбор – солнечные и невинные.
- М-м-м…
- Знаю, знаю, тяжко… Ты тянись пока, солнышко, а я сварю какао. Да, Машуль?
- М-м-м…
Умиляясь, я делаю несколько наклонов, десяток приседаний, ежусь под иголочками прохладного душа. Этот универсальный набор для действительно желающих проснуться еще ни разу не подводил меня. Уже через 13 с половиной минут я колдую на кухне, добавляя в какао щепотку молотого кофе и крупинку корицы.
С четкостью шизофреника я внезапно вижу на пузырящейся поверхности какао то, что приснилось мне под утро.
Снова приходил человек в черном плаще. Однако, оставив корзинку у двери моего сна, он не удалился как обычно восвояси, а подошел ко мне вплотную.
- Не боишься? – произнес он шепотом.
- Нет, - прошептала и я, холодея от собственной храбрости.
- Ничего не боишься?
- Разве что терять...
- Чтобы потерять, нужно сначала обрести что-то и осознать, что ты это обрел...
- Да.
- Раз не боишься... – и капюшон, упав на плечи, открыл мне лицо. И глаза. И скулы. И голос, вывернувшись из кокона шепота, стал узнаваемым. Узнаваемым настолько, что мне не поверилось в его реальность.
...Мне снилась Она.
***
Так часто случается, что во сне нам являются образы, совершенно не знакомые внешне. Однако, несколько оброненных реплик - и вот уже становится ясно, кто твой собеседник. Если в жизни мы частенько пользуемся камуфляжем из слов и ложных интонаций, то во сне – все наоборот. Спрятаться там можно лишь за незнакомым лицом. Все, что мы говорим и делаем, выдает нас с головой. Верьте мне, ведь это я рассказываю. А Вы – слушаете.
***
Узнать Ее было проблематично, ведь мы никогда не виделись, а то, что я слышала о ней, было настолько противоречиво, что делать какие-либо выводы не представлялось возможным.
Но Она назвала себя, и теперь, глядя на убегающее какао, я поняла, что вся моя жизнь, по сей день, представляла собой змеиную кожу, которую следует своевременно отбросить по истечении срока действия. Конечно, если принять на веру то, что она говорила...
- Хочу быть рядом с тобой, - помимо моей собственной воли сказали мои собственные губы.
- Что, дорогая? – произносит Машуля, возникая в дверях. – Почему тут пахнет горелым?
- Я чуть все не упустила, - отвечаю я больше своим мыслям, чем Машуле.
- Ты упустила какао! - в ее голосе слабый упрек. Настолько незначительный, что я не принимаю его во внимание.
***
- Мы никогда не встречались раньше?
- Нет.
- Но почему мне так знакомо твое лицо?
- Я всегда рядом.
- Где?
- Да везде! Везде – в твоей повседневности.
- А теперь и во сне?
- Да. Теперь и во сне.
***
…Едва дождавшись момента, когда за Машкой закрылась входная дверь, я забилась в кресло и крепко задумалась. Предварительно я позвонила на работу и невнятно сказалась больной, не определив четких рамок своего предстоящего отсутствия. Времени на размышления у меня было теперь предостаточно, и я собиралась использовать его с толком.
Всегда была уверена в том, что если человек о чем-то размышляет или мечтает подсознательно, боясь даже своей собственной реакции, его мечты все равно находят свое воплощение. Сны – идеальная лазейка для запретных или слишком смелых мечтаний. Всегда можно отмахнуться, сделать вид, что вообще не помнишь своих снов, или опошлить случившееся ночью, попытавшись истолковать увиденное с помощью сонника, купленного за 8 рублей в палатке «ПРЕССА» и напечатанного на жалкой желтой бумаге. Примитивные способы бегства от себя, однако – действенные. До поры.
Ни того, ни другого, ни третьего делать мне не хотелось.
***
- И что мы будем делать?
- Для начала, ты должна признать, что без меня ты теперь не сможешь.
- Ничего себе условие! Ты всегда была самонадеянна… Признаю я, и что?
- Сначала признай! – капризно хмурится Она.
- Хорошо. Мне будет трудно без тебя, - пытаюсь юлить я.
- Ладно. Для начала сойдет.
- Теперь ты всегда будешь рядом?
- Ха! Теперь тебе придется увлечь меня, заставить подойти поближе и поцеловать тебя…
- Это так сложно? – я протягиваю руки, пытаясь притянуть Ее к себе. Несмотря на неплохую реакцию, мне удается схватить лишь чуть прохладный воздух.
- Это еще не самое сложное, - насмешничает Она уже из-за моего плеча. Кажется, довольна произведенным эффектом. – Я не одна из твоих девочек, запомни.
- А что еще сложнее? – спрашиваю я.
***
Сложностей с овладением понравившимися барышнями у меня никогда не возникало. Может быть, потому, что я не Казанова по природе и потребности мои весьма скромны, а может, дело в моем природном очаровании? Черт его знает! В юности я просто брала то, что мне хотелось взять, совершенно не задумываясь о том, какие последствия это может повлечь за собой. Стоило только переехать в Москву, поступить в институт физкультуры и осознать, что я нравлюсь женщинам так же, как они нравятся мне. Работа, которой я занималась в то время, предоставляла широкое поле для такого рода «деятельности». И если вечерняя моя работа оставляла меня в роли «серого кардинала», так как человек читающий новости на радио между двумя популярными песенками никогда и никому не виден, то утренняя ее часть делала из меня «звезду» местного масштаба. По утрам я работала инструктором по современным танцам в одном из столичных фитнесс-клубов. Девушки обычно посещают такие занятия с охотой, а на инструктора смотрят чуть ли не с тем же обожанием, с коим взирают на современных рок- и поп-певиц, своих кумиров. В общем, выбор у меня был всегда.
Потом в жизни появилась Машка. Не знаю, каким ветром ее занесло в наш клуб, да еще на мои занятия по фанку. Фанк требует хорошей координации движений, легкости шага и гибкости. Будучи от природы «пушистой», то есть склонной к полноте и весьма аппетитной барышней, Машка, как и положено всякой уважающей себя женщине, всю свою сознательную жизнь с этой полнотой боролась. Диетами, голоданиями, бегом по утрам, аквааэробикой и вот теперь – танцами. Быстрый ритм давался ей с трудом, несмотря на врожденную пластичность, и как-то после занятий застав ее в раздевалке с красным носом и заплаканными глазами, я вызвалась позаниматься с ней дополнительно. Между прочим, совершенно безвозмездно. Так и завязались наши отношения. Сначала – невинные поддержки в особенно экстравагантных па, потом долгое невыпускание ладони из ладони… Потом чашечка чаю - в благодарность, предложение прогуляться – дабы насладиться терпким запахом осенних листьев, еще не достигшем апогея в середине сентября… Потом - совершенно новый спортивный костюм, подаренный мне Машкой с застенчивым комментарием: «я слишком хорошего мнения была о своих формах, покупая его»…
Незаметно для самой себя я обнаружила, что с Машкой можно не только смеяться над разными пустяками и проходить половину Москвы, забывая о времени. Оказалось, что Машка увлекательнейший собеседник и совершенно никудышная хозяйка. Несмотря на свои ранние вставания, она редко ложилась раньше часу ночи, заболтавшись со мной. Ехать домой было поздно, и я оставалась ночевать, целомудренно прося постелить мне в большой комнате. Так я узнала, что от Машки мне намного удобнее ездить на работу, что на ее кухне пироги получаются сами собой, что ее бытовая техника просто изнывает от собственной невостребованности, что…
В общем, когда как-то вечером Машка оказалась очень-очень близко от меня, я выключила телевизор, в который мы вдумчиво пялились, пытаясь осознать глубокую идею очередного культового японца, и поцеловала ее. Отпора не последовало, напротив – она обвила меня руками и так крепко прижала к себе, что на миг дыхания совсем не осталось.
Со следующего месяца я перестала снимать свою однокомнатную хибару в районе Сокола и переехала к Машке на Варшавскую. И теперь она всегда была рядом - окружая меня всевозможной заботой и теплом. Через какое-то время я с удивлением заметила, что меня совершенно не тянет на «новенькое». Возможно, дело было в возрасте или в том, что в предыдущие годы разнообразных ощущений было все же в достатке… Есть, конечно, вариант того, что Машкин талант создавать уют и тепло (при этом совершенно не умея управляться даже с моющим пылесосом!) переборол мою неуемную жажду свободы и смешал все карты, включая планы походов на сторону. Над этим я не задумывалась. Приняла все случившееся как данность и жила спокойной размеренной жизнью порядочного семьянина. Почти три года. Пока не увидела во сне Ее, никогда не снившуюся мне до этого и занимавшую мысли лишь постольку поскольку… Пока не завела с Ней этот странный разговор о том, чтобы кого-то целовать и привязывать…
***
- А что сложнее?
- Сложнее – удержать.
…Это всегда казалось мне странным, несмотря на всеми признанную логику: удержать возлюбленного намного сложнее, чем привлечь его внимание… Разве полюбив можно потерять интерес и чувства к объекту своей любви?
Удержать – сложнее, чем привлечь внимание.
А что же тогда сложнее, чем удержать?
***
Машка со своей стороны никогда не прилагала явных усилий к тому, чтобы заполучить меня. Она просто появилась у меня в жизни. Как-то заехала в гости, когда я болела ангиной, вошла и долго топталась в дверях, незаметно стирая пыль с полочки для ключей и маленького зеркала, словно извиняясь за этот свой шаг… Ее визит словно сдвинул все с мертвой точки, и мы, наконец, перестали ограничиваться оздоравливающими морковными коктейлями после занятий и прогулками сквозь Москву по выходным. Машка стала приходить в мою съемную конурку не только с вином и чем-то вкусненьким, которое я капризно выпрашивала и никак не могла описать и конкретизировать. Она приносила мясо, свежие овощи, еще какую-то белиберду, называемую «нормальным питанием», и я совершенно незаметно перешла с подножного корма на разнообразные изыски. Некоторые из них, стоит признать, я готовила сама.
Потом, уже когда наступила пора моих визитов к Машке, все отношения несколько изменили окрас, став ощутимо более постоянными. По выходным мы так же гуляли, только после прогулок не разъезжались в разные стороны, а ехали обедать к Машке, или – реже – ко мне… Логическим завершением этих прогулок и взаимных визитов стало Машкино предложение пожить у нее немного. Именно «пожить», а не «переехать насовсем». Никаких попыток привязать, запрятать в чулан своих эротических переживаний или за прутья комфортабельной клетки со сверкающей ванной, всегда полным холодильником и большой кроватью, у изножья которой притулилась шкура непонятного происхождения. Неосознанно или напротив – отдавая себе отчет в каждом слове, Машка привязала меня к себе, не анонсируя эту привязанность и не делая пафосных заявлений о том, к примеру, что теперь и навсегда мы будем жить вместе.
***
- А что тебя может оттолкнуть от человека, которого ты, вроде бы, полюбила?
- Хм… Наверное, желание привязать к себе намертво.
- Послушай, но это же естественно – желать остаться с тем, кого любишь, и стараться делать для этого все!
- Может и так. Хорошо. Я перефразирую. Мне претит уверенность людей в том, что они властны оставлять других рядом с собой и сами оставаться с теми, кого любят. Ведь это не так.
- Мне не совсем…
- Не совсем понятно?
- Ну да…
- Совсем просто это звучит в два слова: «иллюзия свободы». Так лучше?
- Да. Так значительно лучше.
- Как тебе удобнее. От того, как ты это назовешь, суть не меняется.
- Но слова материальны!
- Только в твоем воображении, девочка...
***
Мне нравилась видимая независимость.
Мне даже нравилось никогда не испытанное чувство семьи; детские дома не предполагают по-семейному теплых отношений в кругу тех, кто их населяет…
Чувство благодарности к Машке переполняло меня, выливаясь в желание свернуться калачиком и мурлыкать, умостив голову у нее на коленях, пока она кропает очередную статейку на компьютере или критично просматривает новинки отечественного кино на домашнем кинотеатре.
Мне было не страшно за свою благодарность, и я позволяла ей включиться во мне на полную катушку…
***
- А что ты чувствуешь ко мне?
- Хм… Интерес, пожалуй… Нежность, как к маленькому ребенку, ничего не знающему о жизни… И даже тя-а-агу, - мурлычет Она низким голосом.
- Значит, ты не уйдешь? Чувствуя все это – никак нельзя уходить, а?
- Всеобщее заблуждение. – Она хмыкает, и зеленые глаза, встретившись с моим взглядом, спокойно его выдерживают. – Мне становится скучно, когда человек зацикливается на мне. И когда он останавливается на достигнутом…
- Но ведь всему есть предел, - возражаю я. – Нельзя бесконечно ползти вверх!
***
Альпинисты авторитетно заявляют, что самое сложное в их деле вовсе не подъем.
- Я же предупреждал! – с усилием избегая истинно русских восклицаний, орет снизу инструктор. Он гоняет меня по скалодрому уже больше часа, и для меня остается загадкой, как он до сих пор не сорвал голос. – Восхождение всегда проще – ты видишь, за что цепляешься и к чему стремишься!
- Да ладно тебе, Сашк! – бурчу я. – Выдай веревку, что я тут как марионетка, блин!
- Ниче, тебе не помешает! С твоим самомнением-то! – беззлобно парирует Сашка – пятидесятилетний инструктор нашего клуба, развлекающий заматеревших бизнесменов и их тоскующих супруг азами карабканья по отвесным стенкам.
Я болтаюсь на страховке в пятнадцати метрах над головой инструктора и размышляю о том, как бы мне прервать эту лекцию и оказаться на надежной земле, стоя на двух ногах и не цепляясь судорожно, хотя бы взглядом, за микроскопические трещинки.
- Прежде чем забираться на самую верхотуру, тебе надо было прикинуть, как ты будешь спускаться вниз, - недовольно выговаривает инструктор и выдает мне страховочный трос. Постепенно я опускаюсь вниз.
***
Моя жизнь начала полностью перекраиваться с тех пор, как я стала одержима Ею. Процесс шел сам собой, мне оставалось лишь наблюдать за ним со стороны, изредка пытаясь вносить какие-то коррективы, вместе с тем понимая всю их тщетность. Я была не в силах от Нее отказаться.
Я перестала спать по ночам. В клубе клиентки разговаривали вполголоса, боясь потревожить мой сон, занятия задерживались то на десять, то на двадцать минут, а слухи передавались из группы в группу – разнообразные, но неизменно включавшие в себя страсть, неразделенное чувство, интриги и угрозу вылета с работы. Последнее предположение, кстати, неуклонно становилось суровой реальностью. Руководство постепенно накалялось, первые недели меня спасало только то, что график моих тренировок не всегда совпадал с графиком посещения начальством клуба. Однако, когда по прошествии двух месяцев ничего не изменилось, а я как и прежде дремала при всяком удобном случае, меня вызвали «на ковер».
В доступных даже дебилу выражениях мне предложили выбирать между теми облаками, в которых я витала непозволительно долго, и твердью земной. Облака делали меня чуть ближе к Ней, а на земле помимо фитнесс-клуба, между прочим, располагалась еще и радиостанция, где я по прежнему трудилась новостистом. Выбор был явно неравноценный. Я написала заявление об уходе, совершенно не жалея о возможностях поехать на конференцию по фитнесу в Амстердам, занять более высокое положение персонального тренера и многом другом, оставшемся в прошлой жизни. В жизни до Нее.
***
- Ты никогда не сможешь стать рядом со мной, если ты повязана условностями, расписаниями электричек и какими-то примитивными обязательствами!
- Но я же не могу сидеть у Машки на шее!
- Кто сказал, что не можешь? Она будет только счастлива! В ней полно нереализованного материнства! А тебе надо заниматься другим.
- Но я же…
- Тьфу, - Она разочарованно пожимает плечами и делает шаг из моего сна.
- Стой! Мне нужно время, чтобы научиться жить так, как живешь ты. Это непросто.
- Учись. Слава приходит только к тем, кто одержим своей деятельностью и своей персоной…
***
Меня прорвало, я начала писать стихи. С маниакальным упорством я вспоминала основы игры на гитаре и до полного изнеможения втискивала строчки в мелодию, обрамляла звуками слова, пела, пела, пела… Мне нужно было, чтобы Она услышала меня, узнала о моем существовании не во сне, а наяву.
Во сне Она являлась каждую ночь.
***
- Чтобы стать ближе ко мне, - произносила Она, закуривая и хищно щуря свои болотные глаза, - нужно не жалеть сил. Нужно сбрасывать те одежки, которые мешают твоим движениям, сковывают их. Нужно искать новые впечатления, чувства, ощущения.
- Зачем?
- Чтобы жить. И рассказывать другим о том, что ты прожила, а не могла бы прожить.
- Но я могу насочинять тебе миллионы сказок, и многие из них будут поинтереснее любой правды обо мне!…
- Твои фантазии могут впечатлить кого угодно, но только не меня, - отрезала она. – Я люблю натуральный продукт.
***
Машка первая заметила изменения во мне.
- Ты перестала ходить на работу?
- Угу… В клуб.
- Что случилось?
- Ничего… Ты же тоже не ходишь на занятия!
- Но это другое! Что с тобой?
- Да ничего! – досадливо морщусь я.
- Так не бывает!
- Ну ладно. Я уволилась! – не отдавая себе отчета, я заняла оборону.
- Ты с ума сошла!!! – ахнула Машка. – Почему?
- Ну, вот… Началось. Ты сама всегда говорила, что я могу не работать. Что ты этого хочешь. А как только я решила осесть дома, ты лезешь с дурацкими вопросами? Не волнуйся, еще есть радио!
- Нет… Нет. Просто ты…стала немного чужой…
Машка пугается, и мне немедленно становится стыдно. Я обнимаю ее за шею, и говорю, что как только я смогу облечь все в слова, обязательно ей расскажу.
***
- …немного чужой, - завершаю я повествование.
- Ну так в чем дело? Трахни ее!
- Что???
- Трахни, - терпеливо повторяет Она. Порой мне кажется, что более циничного создания просто не существует. – Ей кажется, что у тебя сердце занято другим человеком, и она боится, что ты изменяешь ей.
- Но я не изменяю!
- Да? – пытливо переспрашивает Она.
- Да. Я просто тебя люблю…
- Люби.
- И хочу я – тебя!
- А ты возьми ее, а представляй, что это я.
Возможно, мне померещилось, но в зеленых болотцах-глазах плеснул по воде чей-то хвост с кисточкой.
***
Следующей переменой, случившейся во мне, стало исчезновение страха потерять работу. Теперь на радио я занимаюсь тем, что записываю сочиненные песни. Их получается около двадцати, что вызывает у меня самой душевный трепет. В перерывах между записью песен, я заскакиваю в интернет, вырываю с клочьями первые попавшиеся новости и, стараясь звучать авторитетно, зачитываю их в положенное время. Практика показывает, что любая белиберда, произнесенная с хорошими интонациями и хорошо поставленным голосом, не вызывает ни у кого сомнений в ее достоверности. Скорее всего, и вслушиваться-то никто не будет. Если людям нужны реальные новости из первых рук, пусть слушают «ЭхоМосквы», а у нас увеселительное радио, как ни крути…
***
- Ты должна научиться управлять своим голосом.
- Так радио же!…
- Радио – это, конечно, фигня. Но для основы – тоже неплохо. Ты должна не пропевать каждую песню, а проживать ее. Или, по крайней мере, петь так, словно ты сейчас в этом или только-только оттуда.
- Понятно…
- Ни фига тебе не понятно! Когда ты сможешь сделать так, у тебя действительно заболит сердце. Тогда тебе будет понятно.
- Почему ты злишься на меня?
- Я не злюсь. Я хочу, чтобы ты начала работать.
Не разочаровывай меня!
Меньше всего в этой жизни мне хочется разочаровывать ее.
В этой жизни? Или в жизни, протекающей сквозь мой сон….?
***
Сидя в задымленной кухне, я внимательно смотрю на Машку и с нетерпением жду ее вердикта. Десять из двадцати записанных песен только что отзвучали. Я постаралась выбрать лучшее, чтобы показать ей. Со вкусом у нее все в порядке, от природы данный, он был отполирован работой в модных изданиях и временем, проводимым в кругу людей, сведущих в моде и таланте.
- Ты закурила! – осуждающе произносит Машка, встает и открывает форточку.
- Черт возьми, о чем ты говоришь? Я записала песни! А ты! Рассуждаешь! О моих вредных привычках!? – моментально взрываюсь я.
- Раньше у тебя их не было в таком количестве…
Не дослушав, я вылетаю из кухни, не забыв хлопнуть дверью. Прежде, чем звякнуло стекло, не привыкшее к такому обращению, я слышу Машкин голос:
- А песни настолько хороши, что у меня просто нет слов…
…Через пару минут я, почти совсем остыв, возвращаюсь:
- Тебе и правда…?
- Да. Надо что-то полезное с этим сделать.
Если Машка так говорит, то значит она сделает.
***
Из раза в раз повторяется диалог, от которого я сатанею.
- Но где мне увидеть тебя?
- Мы и так видимся почти каждую ночь, - хихикает Она. – Тебе все мало?
- Представь себе, мало!
- Оглянись, я вокруг! Рядом. Смотри!
- Но ты всегда с другими…
- Сделай так, чтобы я была с тобой…
- Как? – перебиваю я Ее, однако Она заканчивает свою мысль, словно не замечая моего вопроса:
- …а если не в силах, то побудь с другими и ты! В чем проблема?
***
Мы в Праге. Машка решила вывезти меня на майские праздники.
- Развеешься!
Уезжать из Москвы мне совершенно не хочется. Во-первых, я боюсь, что Она перестанет мне сниться. Во-вторых, Машка сдержала свое слово. Отнесла записи знакомым ребятам, и один из них, по старой дружбе, запустил песенку с нехитрым названием «сло-ги» в прямой эфир своей радиостанции. Мне такое и в самых радужных снах не могло присниться. Радиостанция, на которой я трудилась, славилась своими бескомпромиссными новостями, скандально-известными гостями, и новинками преимущественно в мире западной музыки. Там еще ни сном ни духом не догадывалась о том, что скромная сотрудница запела.
- Я не хочу развеиваться, Машк. Я хочу посмотреть, что будет с песней.
- С песней все будет отлично, поверь моему слову!
- Я не хочу быть най-ден-ной/ Я не хочу быть прой-денным/Мы никто друг дружке вро-де-бы…/ И зачем ты ищешь-ищешь ме-ня, - воспроизвожу я припев, отстукивая ритм на Машкиной коленке.
- Поедем, ладно?
Я понимаю, что отказаться – значит смертельно обидеть Машку. Она и так уже пошла против своих принципов – не пользоваться знакомствами, пропихнула меня на радио. Когда я попыталась об этом ей сказать, она только пожала плечами:
- Песни-то и вправду необычные. Вкусные песни, радость моя. Связи тут ни при чем! Я не-хо-чу быть найденной, - на свой лад мурлычет она.
Мы в Праге… Май удивительно холодный, и мне совершенно не хочется вылезать из теплого номера гостиницы, но Машка полна решимости показать мне город, в котором провела пять школьных лет и, собственно, закончила школу.
***
Междугородность на Нее не действует. Я понимаю это к своей великой радости в первую же ночь. Я снова пытаюсь перенести наши встречи в реальность, однако ответ остается неизменным:
- Еще рано. Ты не созрела.
- Когда?
- Дурацкий вопрос. Ты поймешь. Двигайся.
- Куда?
- Ты поймешь. Вперед.
***
В Праге пахнет замерзшей весной и горячими булочками. Вечерами мы пьем пиво и глинтвейн в маленьких ресторанчиках. Машка предпочитает вино, а я, одержимая идеей сделать голос чуть более хриплым и низким, вливаю в себя ледяное пиво.
- Давай выпьем за тебя, радость!
- За меня?
- Да. За тебя и твои песни, которые так неожиданно родились!
«Неожиданны они только для тебя», - думаю я слегка раздраженно. «Для меня они очень даже ожидаемые. Интересно, что Она сказала бы про них?»
- Ты далеко пойдешь, если будешь продолжать так же дальше, - говорит Машка между тем. – Я помогу тебе на начальном этапе, а дальше – как пойдет. Выпьем!
Мы чокаемся и выпиваем. Мои настроения сменяют друг друга, словно вышколенные партнеры по танцам, и вот я уже испытываю глубочайшую признательность к Машке – ведь это она запустила меня на радио. Наклонившись через стол, я длительно целую ее в губы, краем глаза замечая удивленно округлившиеся глаза пожилого бармена. «Погоди еще! Вот стану я знаменитой, явлюсь к тебе с Ней…» - хихикаю я про себя.
В этот вечер мы занимаемся любовью, знакомой как линии на собственной ладони и привычной, как какао по утрам. Машка улыбается.
Этой ночью Она не приходит. Не приходит и следующей. Переболев подобием апатии, я испытываю облегчение неизвестного происхождения и соглашаюсь весь следующий день шататься по Карлову мосту и прилегающим окрестностям.
***
- Чем ты занимаешься?
- Пишу песни. Сплю. С Машкой общаюсь…
- Не надоело тебе?
- Я только начала!
- Я не про песни.
- Сон – святое.
- Госсподи, я про Машку твою. Не скучно? Она же обычная. Рядовая…
- Что ты говоришь? Она родная, как мама…
- Вот именно – мама. А тебе нужна Женщина, чтобы заставляла тебя трепетать, не спать по утрам и подыхать от ревности каждую секунду! А еще лучше – несколько женщин, которые будут биться за момент твоего внимания и обещать душу тому, кто на нее позарится – за ночь в твоей постели.
- Я не по этой части, - протестую я. – Я хочу любить одну женщину. И отдавать ей все, что могу отдать. – В пылкости своих протестов я как-то совершенно не замечаю, что между строк отказалась от Машки, заменив ее, ставшее уже совершенно родным имя, на безликое «женщина».
- Такая есть? – деловито спрашивает Она.
- Да. Это ты, - честно признаюсь я.
- Нет уж. Меня ты еще не заслужила. С женщинами проще.
- Да?
- А то! Им нужны красивые слова, деньги и слава. Твоя. Солярий нынче не моден. Лучший загар – это тот, который получен в лучах чужой славы, ты не знала?
- Что же мне делать?
- Добивайся всего.
- Но мне нужна только ты!
- Я?.. Дурочка, - высокомерие тона смягчается легким поцелуем в краешек губ, от которого я полностью теряю волю. – Дурочка ты, я и есть Слава…
- Моя?
Вопрос остается без ответа.
***
Аккурат на середине Карлова моста Машка вдруг прерывает свою немного высокопарную лекцию об архитектуре и истории Праги совершенно детским «ой» и замирает соляным столбом.
- Маш, ты чего?
- Яник, - широко улыбаясь произносит она.
- Что?
Объяснить она ничего не успевает, потому что из толпы выступает смуглый детина под два метра ростом с хвостом черных как смоль волос, перехваченных алым шнурком. Двигаясь с крейсерской скоростью сквозь толпу гуляющих, он тянет за собой хрупкую брюнетку, испуганно бормочущую что-то непонятное.
- Мари! – восклицает детина глубоким хорошо поставленным голосом и, бросив брюнеточку на произвол судьбы, заключает Машку в медвежьи объятия. Несколько минут, которые они топчутся на месте, обмениваясь маловразумительными словечками, смеясь и мыча, я волнуюсь – не сломает ли он Машке ребра. Девушка стоит рядом со мной и, похоже, тревожится о том же. Однако прежде чем мы решаемся прервать их объятия, они отрываются друг от друга сами, и Машка, повернувшись ко мне, торжественно произносит искрящимся от радости голосом:
- Ярина, это – Яник!
- Мне должно это что-то сказать? – интересуюсь я.
- Сейчас, сейчас, я объясню! Мы учились вместе и были грозой местной школы, - торопится донести до меня информацию Машка. – Не виделись…не виделись уже много лет, - застенчиво минует она всякую конкретику, - и вот – встретились! Надо же, на Карловом мосту! Мы отсюда плевались дружно, когда прогуливали школу… И целовались тут тоже…впервые…
- Вы? Целовались? – изумляюсь я, но тут же понимаю, что сейчас они слышат только друг друга, и все вопросы придется отложить на потом.
- А еще, помнишь, Мари, позировали художнику – он рисовал нас-смешных! – тем временем подхватывает бразды воспоминаний Яник. По-русски он говорит с заметным акцентом, однако без мучительного подбора нужных слов и выражений. – Это было просто до колик смешно – наши рожи, прошу прощения, пани!
Они снова обнимаются, а мы с темноволосой девушкой наконец смотрим друг на друга.
- Чувствую себя лишней, - виновато произношу я в пространство.
- Мне тоже… немного… некомфортабельно, - медленно произносит девушка. У нее как раз есть проблемы с русским. Проснувшаяся природная галантность дает о себе знать, и я предлагаю:
- Может быть, перейдем на английский? Или на французский? – приятно было бы ненавязчиво продемонстрировать свои способности, однако девушка мотает головой.
- Не стоит. Мне хорошо, если мы займемся …практиковать русский будем. Лады?
- Лады, - хмыкаю, повторяя дурацкое словечко. Глядя на нее, мне хочется заняться чем-то совершенно другим, никак не практикой русского языка, пухлые губы – это моя слабость. Но я наступаю на горло собственным желаниям. Еще не хватало «отпускного романа» с приятельницей бывшего одноклассника Машки, да еще в Машкином присутствии. Нет уж! – Займемся, чем Вам угодно, - подвожу я итог.
Машка и Яник, не способные оторваться друг от друга и от воспоминаний о школьных бесчинствах, предлагают пойти в какой-нибудь ресторанчик в центре города, и там отметить неожиданную встречу.
- Надеюсь, ты не будешь очень сильно скучать с нами, - обнимает меня за плечи Машка, словно извиняясь за свою слишком бурную радость. С горечью признаюсь самой себе, что слово «нами» меня задевает. – Но ты меня пойми! Этого человека я любила два последних класса. Он удивительный, вот увидишь!
– Я не буду сильно скучать, - в тон ей произношу я и легко касаюсь румяной щеки губами. – Можно я пойду в гостиницу?
- Януся, ну это нехорошо. Сделай мне приятное, пожалуйста. Пойдем в ресторан. Тем более, - Машка заговорщически понижает голос почти до шепота, - эта девушка Яника, ей может быть скучно с нами… Вы с ней пообщаетесь о чем-нибудь. А бросить ее он не может, сестренка.
- Двоюродная, - вклинивается басом Яник. Он разговаривает так громко, что с самого начала меня не оставляет ощущение, что он подшофе. Пытаюсь незаметно уточнить это у Машки, но, видимо, заразившись громогласностью старого приятеля, она отвечает мне во всеуслышанье:
- Днем он – ни-ни, - смеется она. – Зато вечерами – хоть свЯтых выноси!
- Вынесем всех! – гаркает Яник, берет Машку под локоток и начинает движение. Нам с сестренкой не остается ничего иного кроме как следовать за ними и стараться не потеряться во все густеющей толпе.
Раз уж так вышло, следует наверное поддержать беседу. Я начинаю с нейтрального:
- Ты местная?
- Нет.
- В гости к брату приехала?
- Нет.
- А живешь вообще где?
- Далеко. Очень.
Удивительная многословность! Если бы не мягкие интонации в произносимых словах, ее ответы казались бы грубыми. Может быть, дело в незнании русского языка – я не знаю, но сердиться мне не хочется.
Мы движемся в одном направлении, не сговариваясь огибаем компании гуляющих, поворачиваем в переулки и чуть притормаживаем у одних и тех же витрин. Девушка не делает попыток поддержать беседу, но я то и дело ловлю на себе ее взгляды, брошенные украдкой. Они нисколько меня не раздражают, скорее наоборот – будят давно забытое ощущение собственной привлекательности. Мне хочется, чтобы это увидела Машка, но поискав глазами я не нахожу ее красной куртки.
- Мне кажется, мы потерялись, - максимально членораздельно произношу я. Слова застревают на губах, прихваченные морозцем.
- Или они потерялись? – почти без акцента изрекает сестренка и улыбается.
Вот тебе и плохонькое знание языка! С чувством юмора у нее, по крайней мере, все в норме. Это уже обнадеживает!
- Ну, раз мы где-то разошлись, может быть, пообедаем и поболтаем самостоятельно?
- Можем.
- Братишка тебя не хватится? – подкалываю я, но тут же получаю сдачи:
- А твоя девушка тебя не хватится?
Хмыкаю и перевожу разговор в другое русло:
- Куда пойдем?
- В одно место.
- М-да… На русском «одним местом» называют часть человеческого тела.
- Да? – живо интересуется девушка. – Какую?
- Зависит от ситуации.
- Мы не в тело пойдем, - терпеливо объясняет она, и я снова сомневаюсь в ее чувстве юмора. – Мы пойдем в кафе…в клуб… Ничего, если это будет не ресторан?
- Я без претензий…
Она внимательно смотрит на меня, и я замечаю, что цвет глаз девушки один в один совпадает с цветом Ее глаз – болотисто-зеленый, густой и с чем-то непонятным, спрятанным в самой глубине. Дыхание путается в собственном ритме, однако она уже развернулась и двинула вверх по улице. Не хватало еще ее потерять!
***
- Разве такие понятия, как Слава, Любовь, Нежность имеют обличье?
- Глупый вопрос, - хмурится она. – Ты же меня видишь!
- Вижу. Во сне!
- Ну и что?
- Если бы ты не назвала себя, я приняла бы тебя за совершенно другого персонажа.
- Какого еще персонажа? – Возможно мне кажется, но в ее голосе я слышу намек на ревность.
- Какая теперь разница?
- Любопытно просто, - пожимает она плечами. – Чем же мы похожи?
- Многим. Цветом глаз, формой бровей, манерой вести разговоры, словечками… Хотя, все субъективно! Я с ней незнакома.
- Зато со мной знакома теперь, не так ли?
- Да уж. Более чем…
- Радости что-то не слыхать…
- Надо осознать, кто ты такая. И кем ты не являешься.
- На самом деле, я могу быть кем угодно. Каждый воспринимает меня по-своему. Раз ты видишь во мне Ее, значит для тебя она – олицетворение Славы. Так?
- Не знаю. Все слишком сложно. Мне нужно побыть наедине с собой. Ты чуть не заставила меня поверить в то, что я втрескалась в нее по уши… Вот бы я дров наломала, если бы начала ее добиваться… Был бы ужас…
- Сейчас все иначе. Ты даже не представляешь, во что вляпалась, - с непонятной мне жалостью произносит моя ночная собеседница. - Все намного хуже. Намного. Хуже, - с этими словами она делает мне ручкой, и я просыпаюсь. Рядом сопит Машка, и веки ее чуть трепещут, пропуская под собой простые и солнечные Машкины сны.
До утра я не могу уснуть, пеняя на духоту и еще что-то невнятное.
***
Внутри кафе, куда привела меня сестрица Яника, царит полумрак, но я, заняв весьма удобную позицию относительно света, получаю великолепную возможность наблюдать за ней. Легкая угловатость движений не скрывает женственной фигурки и лишь подчеркивает хрупкость кистей и тонкость пальцев.
Разговор снова не клеится, и поэтому все свои силы я бросаю на пиво и кусок жареного мяса с гарниром. Девушка заказывает ужасную травяную настойку под названием Бейхеровка и пьет ее маленькими глоточками, словно воду. В уголке трио музыкантов наигрывает попурри из разных шлягеров годов восьмидесятых. Обстановка расслабляет. Пару раз я пытаюсь дозвониться Машке на мобильный, однако она находится вне зоны действия сети. Сначала я раздражаюсь, а потом с ослепительной четкостью понимаю, что это в какой-то степени развязывает мне руки, и пускаю все на самотек.
Очень скоро мне делается тепло и раскованно настолько, что я спрашиваю:
- Сколько тебе лет?
- Это важно?
- Просто любопытно. Пытаюсь и не могу определить твой возраст.
- Я чуть старше тебя и чуть младше твоей девушки, - отвечает она и просит принести еще настойки. То, что она упорно упоминает Машку в качестве моей девушки, весьма любопытно, однако я не могу придумать, как мне докопаться до ее отношения к нашим отношениям, если так можно выразиться, конечно.
- А родом-то ты откуда?
- Издалека, - следует весьма конкретный ответ, и я бросаю попытки вытащить ее на светскую беседу. Встаю и поражаясь собственной смелости шествую к музыкантам. Люди они солидные, и объяснения не занимают много времени.
- Находясь в гостях в этом славном городе, я хочу поделиться тем, что для меня очень дорого – своим голосом, - произношу я весьма сомнительное вступление. – Песня, которую я спою, уже достаточно популярна в Москве. Хочу, чтобы ее услышали и вы. Называется она «сло-ги» и сейчас посвящается девушке… девушке…
Осознав, что имени Яниковой сестренки я так и не знаю, даю знак музыкантам, и мы вступаем.
- Я не хочу быть най-ден-ной, Я не хочу быть пройден-ным… - речитативом произношу я в микрофон, наблюдая за реакцией. Реакция – есть.
***
- Тебе нужно петь. С твоими данными ты сможешь легко достучаться до каждого, кто вообще может слышать!
- Слушай, но я не представляю, как мне петь на публике!
- Как умеешь, так и пой.
- Это не ответ.
- Чего тебе еще нужно? Подумай о тех, кому ты поешь – что ОНИ хотят услышать?
- А что они хотят услышать?
- Тебе нужно понять это самостоятельно, иначе – никак!
- А я знаю, как это понять?
- Стоп. Так не пойдет. Пока не узнаешь, лучше не пой!
- Даже не посоветуешь ничего?
- Думаешь, есть смысл?
- Есть!
- Ладно. Ты должна петь так, чтобы то, что переживаешь и поещь ты, нашло отклик в их сердцах. И даже если ты поешь совершенно о другом, они должны иметь возможность все переложить на себя. На свою горькую судьбу, несчастную любовь, одинокую жизнь или бесконечную череду осточертевших ухажеров. Ясно?
- Ясно… Только как…
- На дурацкие вопросы я ответов не даю. Ты должна видеть ре-ак-ци-ю! Понимаешь? Реакцию!
***
Когда я вернулась за столик, она уже взяла себя в руки. От восторженного взгляда, который я разглядела с импровизированной сцены, осталось лишь воспоминание.
- Тебе понравилось?
- Да.
И никаких тебе «здорово» или «замечательно», не говоря уже о более емких дифирамбах.
- Я тебе нравлюсь? – внезапно произносит «сестренка» и на миг перестает щуриться. Зеленые глаза делают ее взгляд кротким и блудливым одновременно. Я теряюсь.
- Странный вопрос… Мы же почти незнакомы…
- Это важно?
- Ну… я даже имени твоего не знаю! Пыталась, вот, песню посвятить, - перевожу я все на шутку. Дело в том, что она мне и вправду нравится. Понравилась с самого начала, когда мы стояли двумя соляными столбами и смотрели на то, как Машка с Яником тискают друг друга в объятиях. Понравилась так, как давно никто не нравился. Все это правда, но девушке об этом знать совершенно ни к чему. Зачем?
- Кстати, как тебя зовут?
- Не нужно условностей, - почти без акцента произносит она. - Имя – всего лишь набор звуков.
Ее ладонь накрывает мою руку, и волна мурашек отправляется путешествовать от места соприкосновения моей руки с ее пальцами.
- Имя – это точка координат, - возражаю я, борясь с предательской сухостью во рту. – Точка, за которую можно ухватиться… По которой можно найтись…или найти.
- Я не хочу быть найденной, так ты пела, да? – она откровенно смеется надо мной. – Так вот. Я не хочу быть найденной кем-то без моего желания. Ты не ответила: я нравлюсь тебе?
- Да, - признаюсь я.
- Хорошо. Это очень хорошо.
Она допивает Бейхеревку, темнеющую на донышке стакана и, словно приняв какое-то важное для себя решение, встает:
- Пойдем.
- Куда?
- Вопрос не тот. Лучше спросить зачем.
- Зачем?
- Я хочу ощущать тебя не только ладонями.
- Ты…
- Пойдем, - упрямо повторяет она и делает шаг от столика.
Купюры, которые она оставила под пепельницей, с лихвой перекрывают возможную сумму счета…
Эта мысль была моей последней более или менее разумной мыслью в последующие несколько часов…
***
- Послушай, а как я могу петь о чьих-то эмоциях, если я их не знаю…
- Не понимаю твоего вопроса, - она мотнула головой, убирая челку, и на короткий миг меня снова полоснуло взглядом болотистых глаз.
- Ну… вот о себе я могу писать. Я знаю, как я сплю, о чем думаю, что мне не нравится, что бесит, а что заводит. Так?
- Практически. Готова поспорить, всего ты о себе не знаешь!
- Я не об этом!
- Да понимаю я, о чем ты. Знаешь, переживания делятся на несколько основных категорий. Конечно, их не пять и не десять. Но все равно, сосчитать можно. В общем, если ты будешь общаться с большим количеством людей, тебе будет проще их понимать. Все прямо пропорционально, понимаешь?
- То есть… чем больше, тем лучше, так что ли? – помотала я головой, пытаясь «систематизировать» полученные знания.
- Вроде того. Главное – соблюдать баланс.
- Какой еще баланс?
- Не ставить первоцелью исследование чужой натуры, но и не увлекаться личными переживаниями, связанными с этим человеком, настолько, чтобы забыть делать для себя комментарии…
- Слушай, это издевательство какое-то… Мы же не в НИИ каком-нибудь, в самом деле! – возмутилась я. – Играть с людьми?!!
- Ты же хочешь, чтобы я была рядом?
Я молчала, но она все не оставляла меня в покое.
- Хочешь? Или нет?
- Хочу…
В те редкие ночи, когда она не приходила ко мне, я совершенно отвратительно спала, а наутро вставала с диким чувством опустошенности и головной болью.
- А быть рядом со мной, не умея жонглировать ощущениями других и строить из них любой сложности фигуры не-воз-мож-но!
***
Далеко нам идти не пришлось. При кафе, в котором мы так плодотворно посидели, было что-то вроде меблированных комнат. Пошептавшись с молодым человеком, сестренка (а как мне было еще ее называть????) получила ключ, болтавшийся на брелоке непонятной формы, и поманила меня.
К моменту, когда мы забрались по узкой лесенке на пятый, последний, этаж и закрыли за собой дверь номера, я почти успокоилась. Физическая нагрузка на неподготовленные ноги заставила мысли проясниться, а сердце – забиться неровно лишь по причине совершенного подъема. Уже не совсем соображая, хорошо это или плохо, я вспомнила о том, что мне говорила Она, и теперь старалась выработать в себе силы снова не потерять трезвости сознания. Откровенно говоря, мне всегда это удавалось с трудом, стоило только оказаться без одежды в компании такой же обнаженной женщины… или хотя бы осознать возможность такой рокировки с понравившейся мне девушкой.
Лелея новоприобретенное спокойствие, я подошла к окну. Классическая старая Прага, узкая улочка, уходящая за повороты, левый и правый, уже теплящиеся желтым светом фонари… Она подошла неслышно и положила руки мне на талию. Ощущая макушкой ее дыхание, я осознала, что сестренка значительно выше меня.
- Все же… Мне хотелось бы называть тебя по имени, - промямлила я, и она, быстро развернув меня к себе, шепнула в губы «Ами»…
Ее дыхание пахло сдобными булочками и замерзшей весной.
Ее имя напоминало пряный ветерок Парижа, подстегивающий к воплощению в жизнь необдуманных, но желанных фантазий.
- Меня… зовут… Ами… - выдохнула она.
Я не успела удивиться странности имени.
***
Имя – странный феномен. Свое собственное имя выбрать мы не можем, по причине того, что дается оно сразу после рождения, когда нас волнуют совершенно другие вопросы и проблемы. К тому моменту, когда мы понимаем, что именно этот набор гласных и согласных обозначает, собственно, нашу персону, менять что-то поздно: имя занесено в свидетельство о рождении, медицинскую карточку, паспорта родителей и, если повезет, в чье-нибудь внушительное завещание.
Велико же наше удивление, когда дожив до солидных лет и получив право читать что-то кроме учебников по литературе и географии, мы натыкаемся на книжку с названием «Тайна Имени» и узнаем о себе много нового. Оказывается, мы слабы в математике, но сильны в постели, совершенно безответственны, однако умеем быть изумительными учениками, и прочая, прочая…
Если у меня когда-нибудь будет ребенок, я не пожалею сил, чтобы дать ему такое имя, которого нет ни в одном справочнике. Чтобы впоследствии ни один книжный червь не брал на себя сомнительное право диктовать моему ребенку его сильные и слабые стороны.
В детдоме работали удивительно творческие люди, которые сильно постарались, придумывая мне имя. Они явно преуспели в этой затее. Назвав меня Ярославной, товарищи воспитатели обеспечили мне популярность в классе на период изучения древнерусской литературы, дурацкую кличку Славик и стойкую ассоциацию моего имени с косой до пояса и красным сарафаном. В образ красны-девицы войти мне не удалось ни разу, косицу в последний раз на себе я видела в начальной школе, а мужские имена в приложении к женщинам не признаю ни в каком виде. Раньше еще кое-как воспринимала, однако особо зарывавшихся одноклассников убеждала кулаками в том, что звать меня стоит – полным именем, а не мальчишескими Славиками или еще как-то.
Категоричность эта укрепилась во мне уже в сознательном возрасте, после того, как на концерте группы MUSE мне понравился молодой человек. Ощущение того, что мне нравится представитель противоположного пола, было давно и напрочь забыто и потому – вдвойне приятно. Настолько приятно, что я вразрез со своими принципами протолкалась к парнишке после концерта и задрав голову вверх, чтобы увидеть его глаза, застенчиво спросила:
- Простите, у Вас нет зажигалки?
- Только спички, - низким голосом ответствовал парень.
- Дайте прикурить, пожалуйста…
- Познакомимся? – было предложено мне вместо спичек. Такого легкого успеха я не ожидала.
- Запросто!
- Снежана, - пробасил мой избранник. – Но лучше – Сережа…
- Зачем…Сережа? – совершенно запуталась я.
- Ну… мне так привычнее, - пожала плечами Снежана.
Я махнула рукой и постаралась максимально быстро исчезнуть в толпе. Единственным выводом, который я вынесла из настоящей ситуации, было следующее. Мне наконец-то понравился молодой человек, а он оказался… Снежаной. Но лучше Сережей. Для гармонии… Бред!
***
Ее звали Ами.
Ами… Ами…
Я повторяла это все время, чтобы не забыть, чтобы ощутить всеми клеточками. Когда она закрыла мне ладонью рот, стало неожиданно тихо. Оказывается, я все время твердила ее имя вслух…
Не убирая ладонь от моего рта, Ами довела меня до казенной гостиничной постели и уронила на нее. Я закрыла глаза, потому что перед ними все мельтешило, и я с трудом могла различать в этом хороводе цвета. Только цвет ее глаз, глубоко-зеленый, сбивающий меня с толку, заполоняющий все обозримое пространство. Я закрыла глаза.
С закрытыми глазами все было совершенно иначе… Словно смотришь кино… только воспринимаешь его не глазами, а – кожей… и еще – слухом.
С треском поползла вниз молния на моей кофте, и я вздрогнула от неожиданности, ощутив ее ладонь в ложбинке между грудей…
С треском по улице промчался мотоцикл, и стекла вторили ему деликатным дребезжанием…
Ее ладони легли на мою грудь, но оставались в покое недолго – в желании исследовать тело, они поглощали сантиметр за сантиметром, не замирая ни на миг…
В коридоре хлопнула дверь и пронзительный женский голос начал кого-то отчитывать, то и дело сбиваясь на базарные интонации…
Поцелуй меня. Я хочу чувствовать, как целуют губы Ами, как греет дыхание Ами, как губы Ами оставляют на моей нежной шее следы цвета недозрелой черешни…
- Why are you always shouting at me, dear?
- It’s not my fault, that you are dumb as a stone!
Англичане опровергают слухи о своей сдержанности и громогласно рассказывают друг другу, кто и что из себя представляет.
Позволь мне лечь на тебя сверху, придавить своим весом, разомкнуть бедром твои бедра и ощутить твой жар – самое правдивое доказательство страсти! Твоей страсти, Ами… Позволь мне быть с тобой…
Голоса склочных иностранцев удаляются вниз по лестнице. На смену им приходит надсадно звонящий за стенкой телефон.
Я слышу твой стон, Ами. Я уже почти не могу сдерживать себя, оставаясь на тонкой грани между сознанием и полной бессознательностью… Я хочу потерять себя. В тебе.
Неужели они не могут поднять трубку? Неужели они не могут понять, что в номере никого нет, и перестать наконец звонить?
Ами…Ами… А-ми!!!! А… me… Мне хочется остаться в тебе навсегда. Мне хочется остаться вдалеке от своего сознания навсегда. Мне хочется, чтобы это не прекращалось…
Телефон, наконец, перестал трезвонить…
Я не смогла справиться с дрожью, родившейся в глубинах моего тела. Мне не удалось сдержать ее, как не удалось сдержать тебя, Ами… Дрожь вырвалась наружу вместе со стоном и непонятно откуда взявшимися слезинками.
Наступила полная тишина.
Я отключилась, ощущая Ами, растворенную во мне, а себя – полностью потерявшуюся в Ами.
***
Проснувшись, я моментально вспоминаю все происшедшее. Сразу же понимаю, что Она не являлась сегодня во сне. Снов вообще не было – только черная дыра выключенного сознания, наконец позволившая мне полностью выспаться.
Впервые.
За долгое время.
...Протянув руку, я нащупываю лишь вмятину на соседней подушке. Она едва ли хранит тепло Ами, но мне хочется в это верить, и я верю. Только пустая подушка. Только воображаемое тепло. Сама девушка исчезла.
Утро настойчиво врывается в незадернутые шторы, и я вижу, как женщина на балконе дома напротив вытряхивает какую-то тряпку.
- Какой кошмар, - хрипло произношу я. – Какой кошмар, - повторяю я чуть громче, представив, что сейчас происходит с Машкой.
***
Стоит лишь дать волю чувству с невинным именем Влюбленность, и можно ставить крест на разумных поступках. Стоит лишь слегка пустить ее в себя, и в каждом встреченном на улице персонаже будет мерещиться Судьба, Вожделенное Лицо, Желанные руки… Эта моя влюбленность редко относится к кому-то конкретному, скорее, она обозначает готовность к игре, к балансированию на грани вседозволенности и принципов, сна и яви, рассказанного и реально произошедшего.
В какой-то момент я потеряла контроль над собой и своими эмоциями, и в их компании возникла Влюбленность. Готовность полюбить всякого, кто погладит меня по волосам, заглянет в глаза и внимательно будет следить за тем, как двигаются мои губы, когда я подпеваю любимой певице, бесконечно задающейся вопросом «Почему?»… Если я замечу внимание к себе, обязательно отвечу тем же. И количество охваченных моей влюбленностью может меняться от двух до двадцати двух, а если меня охватит кураж, то и до полусотни. Я буду кружить им головы, занимать их мысли, вынуждать давно забытые рифмы выползать на свет божий и водить их руками…
Отношения эти ни к чему не обязывают, даже к постели, даже к невинным поцелуям, не говоря уже о том, чтобы ради них выскакивать из собственной шкуры и пытаться поменять себя внутреннюю на себя внешнюю – бывают и такие выкрутасы.
Направляясь быстрым шагом к гостинице, где по моим подсчетам должна сходить с ума Машка, я ни разу не сбиваюсь с пути. Я законопослушно пересекаю дорогу на зеленый свет, сворачиваю в нужные переулки и уже через десять минут иду по коридорчику к двери нашего номера. Прежде чем я поднимаю руку и стучу в дверь, я осознаю, что Влюбленность не только заглянула в мою душу, но и пустила в ней корешки. Здравствуй, вольница… прощай спокойная жизнь, черт побери…
***
- Знаешь, чем отличается Гений от рядового Ремесленника?
- Мастерством?
- Фи, что за банальщина!
- Ну, чем?
- Тем, что Ремесленник никогда не перестает думать о последствиях, подчиняя им все то, что происходит в нем и с ним в настоящий момент времени. А Гений плывет по воле событий, иногда даже умышленно усложняя самому себе жизнь, потакая всем своим прихотям и ожидая последствий как сюрприза. Не готовясь к ним, а ожидая… Ожидая, потому что они – возможный толчок к новым ощущениям. Последствия от содеянного. Последствия от последствий… Бесконечная история…
- Я не Гений. Я несу ответственность за тех, кто может быть задействован в моих поступках.
- Ты можешь попробовать стать Гением.
- Наплевав на всех?
- Нет. Осознав, что все они – статисты.
***
Меня спас Яник, вернее, его тяга к спиртному по вечерам и ночам с пятницы на субботу. Видимо, они с Машкой так набрались, переходя из бара в бар, из ресторана в ресторан, из пивной в пивную, что оба совершенно утратили чувство времени, такта, волнения, совести и все прочие чувства, единым пакетом дающиеся каждому нормальному человеку при рождении.
Дверь в номер не была заперта. Я толкнула ее, и моему взгляду представилась умильная до гротеска картина. Эти двое лежали в обнимку на нашей двуспальной кровати, Машкина нога была перекинута через бедро Яника, как она обычно бывает перекинута через мое бедро. Яникова рука по-хозяйски покоилась на груди моей подруги, а нос Машки был трогательно спрятан у него в волосах. Элементом, придававшим всему полотну законченность и некоторую странность, был комплект одежды, напяленной на обоих пьяниц. Они были полностью одеты, с той лишь разницей, что Машка успела снять с себя пальто, но забыла про берет, а Яник поступил с точностью до наоборот.
Запах перегара чуть не лишил меня чувств, однако, сосчитав про себя до трех, я задержала дыхание и быстро пересекла комнату, распахнула окно и выпустила застоявшийся воздух на улицу.
- М-м-м, - традиционно произнесла Машка и тут же сморщилась. – Госсподи, что у меня с головой…
Яник лежал молчаливой глыбой и не подавал никаких признаков жизни.
Сбросив куртку, я устроилась в кресле напротив кровати и с любопытством начала ждать продолжения сцены. Как-то Она говорила мне, что стоит принимать во всем живое участие, а потом – рассказывать. По причине разного состояния здоровья, я не могла присоединиться к ним сейчас. Оставалось только наблюдать.
Машка с трудом открыла глаза и попробовала издать мычание еще раз. Получилось неважно. Сфокусироваться ей удалось еще хуже, и поэтому она сочла нужным уточнить, глядя на меня расползающимися в разные стороны глазами:
- Яриночка?
Я молчала. Машка наконец сообразила, что кто-то сидит напротив кровати, а кто-то лежит с ней рядом, и подскочила, насколько это можно было сделать в ее состоянии.
- Яринка? Яник?…
- Отлично, - вступила я. – То, что ты понимаешь, что нас тут трое – уже хорошо.
- Что? – ошалело переспросила Машка, и мне стало ее на короткий миг жаль. Однако потом я подумала, что если сейчас начать сюсюкать, то придется рассказывать о событиях прошедшей ночи. Не могу я врать Машке, особенно когда мне ее жаль, или когда отношения наши ничем не омрачены. Остается лишь один выход – омрачить их искусственно, слегка.
- Хорошо ночка прошла? – интересуюсь я.
- Ох, - Машка роняет голову на подушку и краем глаза косится на недвижимого Яника.
- Вот-вот…
- А где ты была?
- Сначала мы вас потеряли… Потом ужинали… Потом перестали ходить автобусы, а на такси у меня денег не было – ты же вечно боишься, что я посею крупную сумму, если доверить ее мне…
- Боже мой, - шепчет Машка и в ее глазах жалость ко мне вытесняет похмельный синдром.
- В общем, я прогулялась по ночной Праге, заглянула в номер, а тут вы…
Инстинктивно она проводит рукой по своему телу, и я чуть ли не лопаюсь от сдерживаемого смеха – она не помнит, что было.
- Но у нас ничего не было такого, Ярин!
- Такого, может, и не было, - не сдаю позиции я. – Но вы тут сидели в обнимку, шептали друг другу на ушко глупости и ржали так, что я боялась гнева соседей, - вдохновенно вру я. – Пришлось посидеть в баре. Чтобы не мешать вам.
Завершаю свою тираду я совершенно скорбными интонациями. Не перегнула ли я палку? Не перегнула. Интересно теперь посмотреть, что будет дальше. Я заведомо уверена в том, что Машка не позволила своему старому приятелю ничего лишнего. Вообще, в Машке я уверена на все сто, и это меня бесконечно радует. Когда у человека есть прочный тыл, это позволяет ему вести себя чуть более раскованно. Такой противоречивый факт. Но факт же!
...Дальше все весьма предсказуемо. Машка снедаема угрызениями совести, она толкает Яника в бок и, невзирая на его протестующие нечленораздельные звуки, добивается полного пробуждения.
- Мы редкие сволочи, Яник, - сокрушенно выдает Машка. – Девочка провела ужасную ночь, и виноваты в этом мы…
- Не понял… - произносит одноклассник, и его руки весьма предсказуемо пробегаются вдоль тела – от ширинки вельветовых брюк до ворота серого свитера.
И как они не получили тепловой удар?
Инцидент исчерпан. Через пять минут Яник уже изгнан из постели, Машка безуспешно пытается побороть тошноту, а я делаю вид, что всепрощение – мой конек. Отмечаем прошедшую ночь в кафе-баре нашей гостиницы.
- За изумительно проведенное время, - произношу я, поднимая чашку с кофе и призывая их чокнуться со мной. Только мне известно, что в этом тосте нет ни грамма сарказма.
***
Она снится мне во время перелета Прага-Москва. Едва опустившись в совсем не удобное кресло, я засыпаю и прихожу в себя уже в Москве, миновав бесплатную выпивку сомнительного качества и обед в пластиковой посуде. Она приходит в мой сон и приносит с собой запах свежескошенной травы. Это удивительно гармонирует с моим внутренним состоянием. Я ловлю себя на том, что вижу в ней черты Ами.
- Хорошо тебе было?
- Да…
- Ты получила удовольствие?
- Да. Она изумительная…
- Надеюсь, у тебя хватило сил не провалиться в бессознательность и заняться делом?
Я молчу… Все остатки сознания сводились к тому, что я слышала и понимала, о чем препираются соседи и как по улице тарахтит мотоцикл.
- Так я и знала, - морщится Она. – Я так и предполагала…
- Извини, - мямлю я. – Все это случилось так неожиданно, было так непривычно…
Она машет рукой:
- Оставь свои оправдания себе. Дело в практике. Дело в желании. Дело в том, что для тебя важнее – новые ощущения, или новое тело в твоей койке. Разберись с приоритетами!
- Какая ты стерва… К чему весь этот цинизм? – возмущаюсь я.
- Если бы я не была стервой, я не была бы собой. Это тебе для справки. А без цинизма не родить гениальных произведений; разменяешься на чувства, а до главного не дойдешь. Без цинизма ты – ноль…
- Никогда не подумала бы, что гении – циники. Всегда казалось, что они – тонко чувствующие натуры, переживающие любые перепады давления, настроения и температуры как конец света…
- Пошлятина. Версия для прессы…
***
По возвращении меня ждет сюрприз – второе место в хит-параде небезызвестной радиостанции, предложение сняться в ток-шоу и дать пару-тройку интервью представителям газетной индустрии. Машка, кажется, рада даже больше меня. Может быть, дело в том, что я еще не понимаю, как все произошло, и что вообще случилось – потому и не радуюсь. Интервью даются, ток-шоу проходит с огоньком, и после него я оказываюсь зажатой в угол телевизионного кафетерия, со времен советской власти пропахшего ячменным кофе. «Зажатой» - в прямом смысле: три девушки, весьма привлекательные собой, окружают столик, щебечут что-то о том, какая я непосредственная, и как я чувственно пою, и что «так хочется думать, что это обо мне… или обо мне… или обо мне».
- Конечно, это о вас, - говорю я, пытаясь одновременно смотреть на каждую из трех. Не особо преуспев, я выбираю одну – хрупкую брюнетку, неуловимо напоминающую мне Ами.
- Ты тут работаешь?
- Да. Ассистентом режиссера.
- Не поможешь мне выбраться из Останкинских катакомб? Я и в кафе оказалась лишь потому, что потерялась… - Немного беззащитности не помешает, и вот уже я трогательно хлопаю глазами.
- Конечно, - сияет девушка, победно глядя на своих подруг. – Идем?
Как-то само собой получается, что мы не сразу оказываемся на выходе. Девушка… Как же ее зовут? Вроде бы, Анна… или Яна? Уточнять мне не хочется, а она уже настаивает на том, чтобы показать мне свое рабочее место. Мы входим в маленький кабинетик без окон, «скворечник», как она любовно его называет, и там долго целуемся. Не то, чтобы мне очень хотелось этого…однако, сложно отказаться от того, что тебе так упорно предлагают, совершенно ничего не требуя взамен.
Ее дыхание становится рваным, и она с трудом выталкивает из себя слова:
- Когда я впервые…услышала… твою песню, поняла, что влюбилась… еще не видя тебя… только слыша голос. Ты… мое наваждение…
Человек не может льстить, дыша таким образом и закусывая губы, и мне хочется сделать ей приятно. Блузки на кнопках имеют отличную способность быстро расстегиваться, и очень скоро две округлые груди оказываются на свободе. Девушка закрывает глаза, и я следую ее примеру. «Машка, ты прости, но мне нужно много чувствовать… чтобы потом многое написать… Люблю-то я тебя…»
***
- Люблю я, вроде бы, Машку…
- Вроде бы?
- Не могу дать определение любви… значит, не знаю, кого люблю…
- Не нужно искать оправданий для меня. Да и для себя – не стоит. Живи, как живешь.
- Но меня мучает совесть…
- Неужели? По какому поводу?
- Получается, что я изменила Машке…
- Это не измена, это творческий процесс!
- Неужели? – копирую я Ее интонации. – Как ты определяешь?
- Если бы вы просто переспали и разошлись, это была бы измена. Возможно. А так – вы переспали, разошлись, ты пришла домой и…
- И?
- … и написала песню. И еще два текста без музыки! – торжествующе произносит Она.
- Написала. Думаешь, это оправдывает меня?
- Вполне. Если из торопливого секса в «скворечнике» могут родиться песни, это оправдывает сам секс. Каким бы бездарным он не был, - не упускает Она шанс подколоть меня.
- Не такой уж и бездарный!
- Вот. Видишь! Тебе же было в удовольствие! – удовлетворенно щурится Она, и я понимаю, что меня подловили. Отступать некуда. Я молчу.
- Не хмурь брови, морщины тебе ни к чему. Лучше напой, что написала!
- Ты и так знаешь.
- Нелишне еще раз услышать!
Я пою…
Если раньше я умела говорить красивые и искренние слова о чувствах и любви, веря в них, то теперь я пою. Пою так, чтобы каждый из тех, кто услышит спетое, воспринял это на свой счет и почувствовал себя чуть ближе к своей мечте. А меня увидел – чуть ближе к себе.
Теперь я пою.
***
- Добрый вечер, дорогие и преданные наши радиослушатели. С вами как всегда в это время – я, руководитель эфира Руслан Бессловесный. И сегодня у нас в гостях восходящая звезда Ярославна. Привет!
- Привет всем. Добрый вечер, Бессловесный. Хорошо говоришь, как по писанному, - хвалю я и ехидно улыбаюсь.
Ди-джей мнется, потому что он действительно читает свои «рулады» по бумажке. Хотя заминка эта длится долю секунды и заметна только мне, этого вполне достаточно, чтобы настроение поднялось, а злобный чертенок, с которым мы все чаще говорим хором, оказался удовлетворен. Шоу начинается.
- Сразу хотелось бы выяснить стиль, направление, в котором ты работаешь. На мой взгляд, это не рок и уж точно не попса… Что же это?
- Разве классификация так важна?
- Хм… Хотя бы для того, чтобы знать, в каком разделе каталога искать твой диск.
- Видимо, придется придумать что-то… Стиль представляет собой симбиоз нескольких уважаемых направлений. Тут и рок, и немного попсы – подсластить, так сказать… Еще есть фолк… Одним словом и не назвать.
- Значит, делаем полочку «симбиоз» и определяем тебя туда?
- Легко! Возьмешься?
- Будем над этим работать! Да, кстати, а диск скоро можно будет увидеть в продаже?
- Относительно скоро. Сейчас он сводится на студии в Лондоне, и месяца через полтора первый тираж уже можно будет скупать.
- Не страшно? Ведь никакой особой пи-ар компании у тебя не было, двухмесячная ротация на радио – и все! Вдруг никто не купит?
- Купят! Я уверена в этом на все сто. Иначе не стоило мне ничего делать. Не стоило в своем весьма солидном возрасте начинать вдруг писать песни – если бы я не была уверена в том, что ими заинтересуются.
- Солидный возраст? Сколько же тебе лет?
- Достаточно для того, чтобы иметь пару-тройку высших образований…
- И никакой конкретики?
- Ни-ка-кой!
- Э… может быть, споешь тогда? Вижу, ты принесла гитару! Кстати, ты всегда ее с собой носишь?
- Ты же сам просил принести инструмент в студию! – мне нравится ломать выстроенную схему интервью. – Вот я и принесла. Теперь ничего не остается, как петь.
- Из новенького?
- Из новенького, так из новенького, - соглашаюсь я. - люблю…не любишь… барабанной – в крови… кусаю… в остервенении… не противься… замри! люблю… не любишь… девочка… кошка… не умоляй взглядом… потерпи… немножко…
...Петь теперь мне намного проще, чем говорить. Отвечать на вопросы, повторяющиеся из раза в раз, предвосхищать подводные камни, избегать щекотливых тем… Слова сказанные обязывают к большему, нежели слова спетые – что бы там ни говорили слушатели и журналисты. Они могут придумать сотню версий о том, что каждый автор в ответе за то, что он спел/нарисовал/сказал/создал, что люди могут изменить свою жизнь, впитав в себя его творение. Может быть, и так! Но если сказанное тет-а-тет для меня не имеет путей отступления, то спетое-сочиненное я всегда могу выдать за авторский ход, за переживания литературного героя, за выдумку, наконец! Нет, петь все же лучше, чем говорить...
Теперь я пою.
- У тебя все песни – о любви к женщине. Ты действительно женщин любишь?
- Сложно петь о том, чего не знаешь, не так ли?…
- А мужчины? Неужели ты обойдешь их вниманием?
- Если когда-нибудь я буду работать лабухом в ресторане, тогда придется петь о том, что попросят, и то, что захотят услышать. А сейчас я могу себе позволить петь то, что мне поется. И жить с теми, с кем мне живется.
- С теми?
- А если бы и так?…
…Машка злится, это видно невооруженным глазом. Однако, сказанного в эфир уже не вернуть, и теперь приходится объясняться, хотя не очень-то я люблю это дело.
- Маш, ну что ты мрачная такая?
- Я не мрачная. Я радуюсь твоим успехам у публики, - когда захочет, Машка умеет быть и язвительной и многозначительно-желчной.
- Не-е-ет, с таким лицом не радуются! Машуль…
- Ну что Машуль? Во всеуслышанье объявить, что ты живешь с какими-то теми, тем самым сделав из меня козу рогатую – это нормально?
- Машк, ну это же ход! Это такой специальный ход! Теперь им всем захочется быть среди тех, и отбою не будет. От слушателей, - конкретизирую я, столкнувшись с ее обиженным взглядом.
- То есть, ты хочешь сказать, что у тебя никого нет кроме меня?
- Конечно, Машуль. Ну разве мне может быть нужен кто-то, кроме тебя?
- Не знаю, не знаю…
- Знаю я. Этого достаточно. Мне с тобой так хорошо, что слова кажутся совершенно никчемными. И не хмурься, морщины появляются!
- Ты и правда хочешь быть со мной?
- Да. Хочу. Правда.
Подхожу и привычно обнимаю ее, слегка покачиваю, целую в лоб, в нос, в уголок рта.
- В общем, Машуль, не думай о плохом. А я пойду.
- Куда?
- Оказывается, создали мой фан-клуб. Сегодня встреча! Я обещала быть.
- Я поеду с тобой?
- Не нужно, Машк. Мне приятнее знать, что ты меня ждешь дома. Я совсем ненадолго. Хорошо?
- Хорошо, - вздыхает она. В последнее время Машка стала часто вздыхать. Не могу сказать, что меня это радует. Но не могу же я ей это запретить!
***
Удержать – сложнее, чем привлечь внимание.
Объяснять себе свои поступки порой намного сложнее, чем за них отвечать… и уж тем более сложнее, чем совершать их!
***
Фэн-клуб и его обитатели становятся лишь началом. Началом длинного и ослепительно короткого эпизода в моей жизни. Эпизод наполнен событиями и лицами, разными голосами и неизвестными до этого момента ласками, сексом в закулисьи и долгими объяснениями с Машкой, так некстати заглянувшей в гримерку узнать, не нужна ли мне ее помощь. Тогда она мне точно не требовалась. Не требовалась мне помощь и тогда, когда затянув предплечье черными кружевными чулками я впервые пыталась самостоятельно попасть в вену, наполнить ее средством обострения чувств, средством, развязывающим язык и расширяющим горизонты восприятия… Колоться мне не нравилось. Больновато, а я не люблю боли. Однако, эффект превосходил все ожидания…
***
- …Фредди Меркьюри использовал героин в качестве стимулирующего!
- Многократно компостировать вену ради сомнительных галлюцинаций на полчасика? Фигушки, мне и так хорошо.
- Как ты можешь определить, насколько тебе хорошо, если ты не пробовала иного? Сидишь в своей нише, почиваешь на лаврах мелкоструйной славы, и не желаешь заглянуть в глубины?
- С каких пор наркомания – глубина?
- С тех самых пор, как все гении пользуются ею – по разным причинам.
- И ты?
- И я. И твоя любимая певичка, и твой любимый педерестический мальчик с ангельским голосом. Все!
- Но я не хочу зависимости!
- Лучше зависеть от того, что помогает тебе познать глубину, чем от того, что держит тебя на месте!
- Машка умрет от разрыва сердца, если узнает, что я балуюсь…
- Вот-вот… Об этом и речь… о зависимости…
С каких же это пор наркотики стали средством познать себя лучше? Со времен шаманских плясок индейцев вокруг костра? Со времен Дона Хуана? Или, может быть, со времен Элвиса – не умевшего иначе побороть приступы депрессии? Или…
Впрочем, кто сказал, что от пары раз я стану зависимой?! К алкоголю же я не привязана настолько, чтобы не уметь остановиться!
***
Феерия длится целую вечность. Дни сменяются ночами, освещенные площадки стадионов уступают место камерности маленьких клубов Питера и Москвы. Все говорят о каких-то переменах во мне, а я вижу только лишь перемены в окружающем меня мире. Машка стала скучной и немногословной... она тоже говорит о переменах, жалуется, что у меня «звездная болезнь», и что со мной совершенно не о чем разговаривать... Ну не о тряпках же болтать, не о невнятных новостях политики и спорта!!! НУ да ладно, поговорить мне всегда найдется с кем. Жаль лишь, что многие настолько увлекаются заглядыванием мне в рот, что дискуссии толком не получается... Ну, что поделаешь – издержки...
Москву сменяет Уфа, Уфу – Лондон, Лондон – Ставрополь... Я не представляю, каким образом прокладываются мои пути, но пока я пользуюсь спросом, ни одного дня не должно быть потеряно! Если не концерт, то студия, если не студия, то репетиция... Хотя, репетировать мне становится скучно – раз за разом одни и те же пассажи, которые я и ребята знаем назубок! И к чему это? Но для укрепления собственного имиджа трудоголика, я заставляю всех являться каждый свободный день на базу. И играть.
Чехарда лиц и событий напоминает карусель. Меня все чаще зовут Слава, и это кажется мне даже пикантным. Почему бы и нет – девушка с мужским именем. Тем более, что аудитории это импонирует. Мне не жаль. Творческим людям подчас приходится жертвовать кое-чем...
Якутские девчонки щурились на меня в немом восторге, киевляночки подпевали каждой песне, заметно «окая», а после каждого выступления не было недостатка ни в алкоголе, ни в травке, ни во внимании окружающих. Слова комплиментов повторялись раз за разом, сначала вызывая во мне подъем и побуждая оправдывать, потом воспринимаясь как никогда не прерывающееся вещание радиоточки… После они откровенно стали меня бесить.
- Ты такая замечательная, Ярославна! Мне так хотелось бы стоять рядом с тобой, рядом, близко-близко, защищая от толпы…
- Да ты сама – представитель толпы, - нетрезво усмехаюсь я восторгам рыженькой девчонки, подошедшей за автографом, и теперь пытающейся всеми правдами и неправдами остаться рядом подольше.
- Это только внешнее. Я – иная!
- Каждый так думает. И только иные знают, кто они и чего стоят. Они никогда не будут в толпе!
Я менторствую, совершенно забыв то, как совсем недавно влюбленными глазами ела свою Любимую Певицу, как расталкивала локтями серую массу зрителей, пробиваясь ближе к сцене. Казалось, стоит нам встретиться глазами, и Она поймет, что я – не такая как все, поманит меня и мы будем счастливы. И я буду оберегать ее от всех, от всего…
- Ты – такая же как все, - повторяю я, удовлетворенно отмечая, что девчонкины глаза наполняются слезами. - …но… - я делаю драматическую паузу. – Но, если ты хочешь, можем поехать ко мне. Сегодня мне хочется выпить с рыженькой незнакомкой.
- Меня зовут…
- Не надо имен. – Я морщусь. – Официоз – самая неприглядная сторона общения. Не хочу знать твоего имени. Достаточно того, что ты знаешь, кто я такая. Да?
- Да…
«Тем более, я все равно не смогу вспомнить, как тебя зовут…» - констатирую уже про себя.
И мы едем ко мне. Машки дома нет. Уже давно… Да и дома тоже теперь не стало – съемное жилье не может считаться домом, даже если это дорогая квартира на Киевской.
***
- Тебе не кажется, что твоя подруга тянет тебя назад?
- Машка? Да нет, не кажется. Просто она отличается от меня.
- Ты тоже отличаешься от нее. Но ты при этом не пытаешься сделать из нее звезду, а она из тебя – рядовую гражданку – пытается.
- Ладно тебе. Ты ревнуешь, что ли?
- Ха! Делать мне больше нечего!
- Что тогда на Машку наезжаешь?
- Боюсь, что наша с тобой встреча может оказаться намного короче того, что я запланировала…
- Почему?
- Потому что это только в Америке любят «девочек из соседнего квартала». России подавай голый нерв, душу нараспашку и некоторую скандальную раскрепощенность. А если будешь паинькой, тебя забудут прежде, чем дозвучит кода последнего трека на твоем очередном альбоме.
- По-моему, я и так не особо тихушничаю….
- Во всем нужна мера. И в бесчинстве, и в саморазрушении, и в саморазвитии.
- И где она?
- А это каждый решает для себя сам…
- Но?
- Но… но многие ошибаются.
***
…После очередного концерта Машки в гримерке не оказалось. Я не особо расстроилась, потому что мы с ребятами-техниками как раз собирались расслабиться с парой-другой косячков, а Машка этого не признавала и постоянно накатывала на меня по этому поводу. Последний наш разговор, как раз перед выступлением, не отличался оригинальностью. Я пыталась настроиться на свой выход, курила травку в гримерке и корчила рожи перед зеркалом.
- Опять куришь, - недовольно поморщилась Машка.
- Ага, - тяну я, растягивая губы в гиперулыбке.
- Нечем дышать, Ярин. Давай не будешь, а? Пожалей свой голос, связки свои, – та, которую я считала своей девушкой, пытается вырвать у меня сигарету.
- Иди ты! Убери руки! Что ты пристала ко мне?
Я пытаюсь вырваться, неловко размахиваюсь и… и зеркало, оглушительно зазвенев, осыпается на столик. Я задумчиво рассматриваю свою руку, на которой рождаются красные веточки крови.
- Боже мой, - шепчет Машка, - что мы натворили… Дай, я помогу тебе…
- Отстань! Мне и так хорошо! – Я выковыриваю из осколков еще дымящуюся сигарету и делаю нарочито глубокую затяжку. – Слухи начнутся теперь, что Ярославна режет вены перед концертом. Спасибо тебе, Маша. Большое! Такого рекламного хода мне и во сне не виделось!
- Твои новоприобретенные привычки тебя погубят!
- Да что ты? Какие привычки? Подумаешь, травки покурила? Вот ты что сделала – это намного хуже! – и я демонстративно стряхиваю с руки капельки крови. – Не рыдай потом, что опять чего-нибудь написали в газетках!
- Ты меня совсем не понимаешь… умышленно, да?
- Это ты меня не понимаешь! Я теперь, если ты не заметила, звезда! А звездам нужно расслабляться. Ведь это такое напряжение – быть всегда у всех на устах, на виду, черт дери! И ты должна мне помогать, а не трепать нервы, мать твою! – Я чувствую, что меня понесло, но остановиться у меня уже нет сил. – Ты должна поддерживать меня, ободрять во всем, а не за руки хватать! Ясно?
- Не во всем, - Машка упрямо смотрит исподлобья. – В курении дряни я тебе не напарник. Равно как и в сексе с поклонниками, пробовании наркотиков и устраивании драк в ресторанах! Это все сведет тебя в могилу! Это прямая дорога на кладбище, и в том, чтобы целенаправленно сокращать тебе жизнь, я – не напарник!
- Напарников мне и без тебя хватает. Я бы просила только не мешать! А ты и с этим справиться не можешь… Мои наркотики и драки оставь мне. Это моя личная жизнь, не надо в нее соваться. Твое место – у меня дома. А та часть, которая зовется шоу-бизнесом – она только для меня. Потому что ты не в силах ее пережить.
- Что за сила вселилась в тебя…
- Это называется гений! Я нашла себя, и тебе просто страшно признать то, что я гениальна. И что как всякий гений я имею больше прав, чем простые смертные.
- Ты совсем зарапортовалась. Ты стала кривым отражением самой себя. Ты перестала быть тем человеком, которого я знала, с которым я жила столько времени… Ты называешь Славой то, что совершенно ею не является! Словно подменили тебя… Ты только послушай саму себя, посмотри, во что превратилась твоя жизнь!
- Не надо патетики! В такой напряженный для меня период жизни, как сейчас, ты – вместо того, чтобы быть моей правой рукой, делаешься дурацким гаишником, который всегда не в кассу.
- Господи… что ты делаешь? Ты стала разговаривать языком передовиц, - грустно качает головой Машка.
- Не нравится тебе такой язык, купи себе переводчик.
- Яночка, ну, пожалуйста, прислушайся ко мне! Я желаю тебе добра!
- Что за банальности! Ты постоянно ругаешься на меня. Роди себе ребенка, и воспитывай его, желай добра на здоровье!
Машка вздрагивает как от пощечины, долго смотрит на меня широко открытыми глазами, потом поворачивается и выходит.
- Иди, Машка, иди. После концерта поговорим. Подумай обо всем!
Я люблю, когда за мной остается последнее слово. Не в моем положении – уступать. Уступишь раз, и тебя сразу смешают с толпой. А я слишком хорошо себя чувствую на сцене жизни. Намного лучше, чем в ее партере.
После концерта Машки в гримерке не находится. Я не сильно расстраиваюсь. Покурим травки, выпьем пива, может быть, куда-то пойдем потусоваться… А потом я вернусь домой, и Машка снова будет там. Спокойная и тихая, как всегда. Позабывшая о нашей размолвке и признавшая мое право на свободу.
Когда в пять утра я добираюсь до дома, он пуст. На столе я нахожу записку от Машки, которая гласит, что она уехала на дачу к родителям в Тверскую область и вернется через месяц.
«У меня давно не было отпуска, и я устроила себе месяц спокойной жизни. Я надеюсь, что ты будешь в порядке и сможешь отдохнуть без меня. Нам нужно подумать о том, как мы живем. О том, что мы друг для друга делаем хорошего …и плохого. Если тебе покажется, что я в тягость тебе, тогда нам, видимо, придется расстаться, как это ни больно сознавать. Но ты постоянно даешь мне понять, что я мешаю тебе жить. А я, в свою очередь, не могу существовать с осознанием этого факта. В общем, не буду распространяться про взаимные обидки. Просто уеду. Ты знаешь, как меня найти, если тебе захочется что-то сказать. Я люблю тебя, Яриночка. Больше жизни. Но не больше смерти. Пойми меня правильно. Я старалась обойтись без патетики. Маша»
…И мы с рыженькой фанаткой едем в квартирку, которую я все-таки сняла для себя, не вынеся постоянного Машкиного надзора. Там мы выпиваем пива, потом еще пива. Этим проклятым пивом забит весь холодильник. Никогда не любила пиво, но для поддержания хрипоты голоса пью его в таких количествах, что уже перестала чувствовать отвратительно-горький вкус… А потом оно сделалось чем-то вроде визитной карточки. Рокеры должны пить пиво. А я – почти что легенда. Живая.
За пивом следует традиционный набор восторженных выражений, сияющих взглядов. Эта рыженькая считает, что раз она попала ко мне домой, то сможет задержаться и в моем сердце, постели, уме… Ей невдомек, что точно такие же мысли я читала вчера в глазах брюнетки, позавчера – шатенки, а, кажется, на прошлой неделе… Впрочем, прошлая неделя была у меня неделей одиночества. Надоело все! И эта рыжая с телячьим взором – в первую очередь!!!! А не продлить ли одиночество? – думается мне.
Решено – сделано. Я подхожу к окну, прервав саму себя на половине фразы, и нелюбезно поворачиваюсь к рыжей спиной. На неуверенное «Что случилось?» выражаю вслух надежду, что дверь квартиры она сможет за собой закрыть. Услышав, наконец, вожделенный хлопок, я пошатываясь иду на кухню, свернуть себе джоинт… Утро наступит уже очень скоро; всего несколько часов отделяет ночной город от серого и вечно промозглого рассвета. Такое начало дня не сулит ничего из ряда вон выходящего. Обычное утро, каких было уже множество, каких будет еще множество… А поэтому, лучшее решение – покурить, допить пиво и спать…спать…
***
- Ты редко приходишь, потому, что я ночую не одна?
- Мне нет дела до твоих постельных подвигов.
- В чем же дело? Ревнуешь?
- Нет. Собираюсь уйти от тебя.
- Куда это?
- Лучше бы ты попыталась узнать, почему…
- И почему же?
- Я тебе больше не нужна.
- Хм… Интересное заявление. Мне, по сути, никто не нужен. Вообще.
- И даже слава?
- Моя слава – во мне. То, что я делаю – и есть слава.
- Вот именно… То, что ты делаешь… И то, как ты живешь.
- А живу я хорошо! – широко улыбаюсь я.
- Ты не живешь уже почти полгода.
- Э… в каком смысле?
- В том смысле, что ты застряла. Ты прожигаешь то немногое, что смогла наработать. Ты прожигаешь саму жизнь – этими своими джоинтами, колешь ее иголочками, пачкаешь бесконечными девицами, стоящими в очереди за правом предложить себя тебе.
- Это и есть слава!
- Э, нет!… Слава – это иное.
- У каждого она своя!
- Пусть так. А ты постарайся остановиться и не шагнуть в бездну. Оттуда уже не выбраться. И в ней нет ни славы, ни забвения.
- А что там есть, в бездне этой ужасной, - ерничаю я.
- Пустота.
***
Короткие моменты наркотического озарения менялись более тяжелыми периодами алкогольной интоксикации, удивленными лицами врачей, приводящих меня в чувство, бешено хохочущими девицами, чьих имен мне никогда не удавалось запомнить, страдальчески сведенными бровями Машки – все реже, реже… потом какими-то рюмками, таящими в себе янтарное пиво… или коньяк?… снова врачами… поиском слов… погоней за нотами… больной головой и синяками на сгибе локтя… беззвучно шевелящимися губами… пустотой… пустотой…
***
Пустота похожа на короткие гудки телефонной трубки – невозможно сразу отключиться. Нужно какое-то время посидеть, прижимая ее к уху, вслушиваясь, будто пытаясь разобрать что-то за монотонным и частым «ту-ту-ту»… Никому и никогда не удавалось расслышать ничего кроме заунывных и пустых гудков… Пустота, хотя и беззвучна, также не дает возможность сразу отказаться от нее – вслушиваешься, всматриваешься… Вдруг там что-то есть, на границе? На границе не бывает ничего. Даже горизонтов. Даже полоски леса или отзвука эха.
Ни-че-го…
Ту-ту-ту…
Я не помню, как пустота стала не приходящей, а постоянной…
***
- Ты стала редко приходить…
- Думаешь, приятно тебя лицезреть в виде растения?
- Че ты говоришь такое? У меня второй альбом на подходе. Не так-то и дурно, за полтора года. А?
- Ты слишком самоуверенна. Это тебя погубит.
- Я самоуверенна? Я просто наконец ощутила себя гением. Ты сама научила меня этому, что же теперь отказываешься от своей ученицы?
- Ты опустилась…
- Никуда я не опускалась!
- Ты стала зависеть от наркоты.
- Ничего подобного! Захочу я, и брошу сразу же.
- Захоти!
- А зачем?
- Когда наркоман спрашивает такое, это верный признак его безнадежности.
- Какой еще наркоман! Глупая…
- Видела жизнь побольше твоего!
- Ага. Как же! Чужими глазами в основном, не так ли?
- Не пытайся меня задеть. Пока я испытываю к тебе жалость, тебе не удастся это сделать.
- Слушай. Что ты приперлась?
- Ты сама все время зовешь меня.
- Я никого не зову. Мне никто не нужен. А тем более ты – лицемерка!
- Почему же?
- Да потому, что ты так уверенно зовешь себя Славой, а сама… Сама звучишь как пошлейшая властолюбивая тетка! Может, ты и есть – Власть? А вовсе не слава… Я тебя раскусила!
- Оно и видно… Как поживает Маша? – сбить ее с толку очень сложно, а вывести из равновесия – совершенно невозможно.
- Кто? Эта домашняя курица, пугающаяся камер и популярности? Она неинтересна мне. Мы живем отдельно.
- Она могла бы спасти тебя…
- Да я наконец живу так, как мне хочется! У меня есть полная свобода, деньги, гитара и песни! Я талантлива. У меня есть Слава… и днем и ночью. Ты же приходишь ко мне, как и прежде. Могу любую девицу завлечь и раскрутить на интрижку! Лю-бу-ю! И все будут счастливы. И я. И она. Тебе завидно, что ли? Мне классно! Не надо меня спасать, - кричу я, наконец потеряв остатки терпения. – Что ты ходишь и ходишь ко мне?? Учишь меня жить, постоянно правишь меня, делаешь вид, что знаешь жизнь, а сама – лишь фантом! Я думала, ты – Ангел, или хотя бы Она, та певица… А ты назвалась какой-то дурацкой Славой, и мы обе делаем вид, что в это верим! Бред!
- До этого момента все, что я советовала тебе, было действенно.
- Неужто?
- Да. Пока ты не застряла на станции под названием «Героин». Скоро уйдет последний поезд. И я уеду на нем. А ты, похоже, останешься…
- Мне никто не нужен. У меня есть голос!
- Со своими прихлебателями-торчками ты в последний раз так напринималась, что у тебя на неделю пропал голос. Уже забыла?
- Не зови моих друзей прихлебателями! А голос пропал из-за ангины.
- Ну-ну. Если бы они были твоими друзьями, настоящими друзьями, а не жалкими отбросами общества, цепляющимися за твою пока еще звездную мантию, они бы не позволяли тебе укорачивать себе жизнь! Они бы не кололись и не курили за твой счет, не устраивали драк только потому, что тебе так захотелось! Они бы взяли тебя под белы рученьки и заставили заняться собой! Не своим долбаным имиджем, который уже очень скоро не будет стоить и ломаного гроша, а собой. Ты еще помнишь, какая ты – настоящая?
- Помню.
- Ну-ну…
- Вот тебе и ну. А еще у меня есть дар. Та-лант, знакомо тебе это слово?
- Талант можно найти неожиданно для себя и так же неожиданно применить его по назначению. Но еще неожиданней и проще его потерять. Или разменять на копейки…
- И что?
- А то, что вместо бокала дорогого выдержанного вина ты выпьешь пару литров дешевой газировки и будешь рыгать, думая, что обманула всех. А обманешь ты себя. Только себя…
- Надоела ты мне…
***
Потом мне надоело писать песни. Не то, чтобы рифмы перестали посещать меня, или музыка не приходила на кончики пальцев – ничего подобного! Просто я устала от своей работы, ведь написание песен – это тоже работа. Пусть она совершенно без графика, и оплачивается – одному Богу известно как! Но для тех, кто занимается этим – музыка есть работа.
Я перестала записывать все то, что роилось у меня в голове. Те, кто был рядом со мной, всецело поддерживали меня.
Сейчас я понимаю, что они поддакивали бы мне в любом случае; задумай я прыгнуть с крыши без парашюта, или прогуляться по обновленному старому Арбату, замотавшись в рыболовную сеть – они аплодировали бы и кричали во всю мощь своих легких «Ура!»
Сейчас я понимаю, что все происходившее было не более, чем бредом, болотом, засасывавшим меня день за днем, неделю за неделей. Но тогда мне казалось, что я наконец нашла единомышленников. Что вокруг меня в итоге собрались те, кто понимает все особенности моего характера, не боится изломов души и слушает сердце. Мое сердце. Если бы тогда я нашла в себе силы на секундочку замолчать, заткнув своим молчанием рты вечно говорящей «свите», я услышала бы тишину. Мне кажется, в то время мое сердце не билось.
***
…Когда сердце бьется, это называется «сердце идет». Если оно идет, то значит, впереди у него цель, к которой оно устремлено. У каждого эта цель своя. Кто-то стремится к любви, кто-то к покою. Одним нужен дом на берегу Тихого океана, а другим библиотеку полную стихов подавай. И сердце идет, то замедляя, то ускоряя свой шаг. Оно поддерживает под локоть время, а время, в свою очередь, не дает оступаться сердцу. Выступая таким тандемом, они помогают нам достичь цели и увидеть, что за ней открывается еще десяток мест, в которые нам хотелось бы попасть. И ход продолжается. До тех пор, пока у нас есть силы шагать, у сердца есть силы идти, у времени есть силы…
Если цели нет, идти некуда и незачем. Время сворачивается. Сердце перестает биться.
Если Вам не страшно, замрите на миг, послушайте – идет ли ваше сердце, издает ли хотя бы робкое «тук-тук»? Вы слышите его шаги?…
***
В то время мое сердце не билось, но это было последним, что меня волновало бы.
В то время меня не волновало абсолютно ничего. Я была богата и знаменита. У меня не возникало боязни одиночества, потому что я никогда не оставалась одна. Если я не выпивала в одном из полюбившихся пивных баров, то меня можно было найти в бильярдной на Краснопресненской набережной. Если я не выгуливала свиту в Парке Горького – под пиво и шашлыки, то можно было смело отправляться в интернет и выискивать меня под одним из известных имен. Если и там было глухо, это означало, что я сплю.
Спать мне нравилось. Она больше не тревожила меня по ночам, потому что ночной сон постепенно перестал быть ночным. Я приходила домой под утро и редко – одна. Спала обычно часов до трех, до четырех. В шесть приходила в себя, а в девять-десять начиналась самая жизнь.
Мне казалось, что жизнь вращается вокруг меня. Я никогда не слышала в свой адрес столько хвалебных слов, сколько звучало за прошедший год. Конечно! В моем возрасте за год с небольшим стать известной певицей, записать два альбома и не вылезать из хит-парадов – это чего-то да стоит! Мне нравилась эта свобода. Все окружающие свято помнили дату моего рождения, дату рождения моей собаки, бас-гитариста, клавишника и трубача, не говоря уже о гитаристе и барабанщике! Я же ни грамма не тревожилась о том, что помимо меня еще кто-то может отмечать свое рождение. Если говорили, вежливо поздравляла, чмокала в щечку, или куда приходилось – в зависимости от своего настроения и привлекательности именинника. Поздравив, тут же забывала – к чему забивать голову всякой ерундой. Если нужно будет – в следующий раз опять напомнят!
Я обожала своего французского бульдога, а он, вроде бы, платил мне тем же. Концерты мы давали от случая к случаю. Музыканты пытались роптать, но я делала универсальное движение плечами, и ропот стихал. Репетиции длились для меня не больше 10-15 минут, потом мне начинал грезиться укол, и я прощалась со всеми… иногда не прощалась.
Несколько концертов пришлось отменить по причине того, что я была не в состоянии не то что петь, но даже самостоятельно дойти от постели до туалета. Все же иногда даже звездам продают дерьмовый продукт…
Музыканты пытались что-то кому-то доказывать. Наверное, мне. Я дергала бровями, расправляла плечи и уходила от разговора, прячась в себя. Они и там меня доставали. Каждый по своему… А потом мне надоело с ними спорить, пусть даже изредка, и я официально распустила коллектив.
Неделю газеты и журналы лихорадило, они оборвали мне все телефоны и пытались прорваться в гости. На лестнице было организовано посменное дежурство – фанатки вперемешку с представителями журналистской стаи гончих. Однако, я быстро расставила все по местам, выйдя в халате на площадку, послав кого надо и куда надо и громко шарахнув дверью напоследок.
- Группа была моя! Я сама ее собрала и сама ее придумала. Они были – для меня. Ясно? И поэтому я захотела – и послала их в отпуск. Бессрочный. А вас я посылаю…
Конечно, я была немного под кайфом, но ведь было так прикольно – наблюдать, как изменяются их лица, от изумленного к непонимающему, от внимательного к негодующему.
Мне хотелось покоя.
Я выключила все телефоны, которые смогла обнаружить в квартире, занавесила окна, включила фоном телевизор, наполнила шприц и провалилась в долгожданный светлый покой.
Жаль, что он был не похож на то, чего я так хотела. Черная яма – только и всего.
Куда подевался свет?
***
- На самом деле, прекраснее популярности не может быть ничего!
- Ты ошибаешься. Ты просто еще не вкусила ее в полной мере!
- Ты хочешь сказать, что я неизвестна?
- Ты известна. Они тебя вкушают сейчас. А ты будешь осознавать вкус своей популярности – позже. Еще не время.
- И что, ты думаешь, мне не понравится?
- Все зависит от тебя. Но, поверь мне, слава – не самое прекрасное в жизни.
- А что – прекрасней?
- Покой.
- Покой?
- Да. То состояние, в котором ты имеешь возможность не спеша рассмотреть себя и, если повезет, поговорить с собой.
- О чем?
- О том, что тебя окружает и наполняет.
- Фу-у-у… Философия!
- Нет, дорогая, жизнь.
- Тоска…
- Ты не замечала, что после определенного периода в жизни остается слишком мало веселья в неразбавленном виде?
- Да ну тебя! Популярность наоборот расширяет горизонты!
- Как бы ты совсем не съехала на своих горизонтах…
…так мы разговаривали с Ней почти три месяца назад. Она совсем перестала приходить ко мне, не говоря уже об улыбках, поцелуях и простом понимании…
***
Если первое время после того, как Машка ушла от меня, она еще позванивала, пытаясь узнать, как я и что со мной, то где-то через месяц или два звонки прекратились. Совсем. Это было мне совершенно непонятно – как она могла пропасть и не волноваться обо мне. Все же, к хорошему быстро привыкаешь, а забота окружающих – это хорошее, какой бы рутинной она ни выглядела.
Очнувшись как-то от очередной попытки окунуться в тишину, я позвонила ей. Веселый голос автоответчика известил: «Привет. Сейчас нас нет – в гостях, наверное, или гуляем... Оставьте след после сигнала, мы вас найдем!» След оставлять мне не хотелось, и я повесила трубку. За эти месяцы было, кажется, еще несколько попыток дозвониться, но только одна из них увенчалась успехом.
На самом деле, успехом это назвать было сложно. Я была немного не в себе – отходняк после новомодного коктейля, который наливали всю ночь на халяву в одном из клубов, наложился на головную «ломочную» боль. Говорить было не трудно. Говорить было практически невозможно. Но все же почему-то я позвонила Машке.
- Але?
- О!... Наконец-то... нашлась... – пробурчала я.
- Але, кто это?
- Опаньки, - глупо захихикала я, превозмогая головную боль. – Звезду эстрады не узнали! Это я, Янка!
- Яринка? Привет. Ты заболела?
- Не. Здорова и полна сил. А почему ты спрашиваешь?
- Да давненько не слышно ничего о тебе. И голос у тебя какой-то...
Машка говорила о наболевшем. В последнее время голос стал подводить меня – то пропадал совсем, то сбивался на фальцет. Возможно, дело было в количествах выпиваемого ледяного пива, возможно – в неумеренном курении... Прощаясь со мной, барабанщик пытался донести до меня свою глобальную мысль о том, что трава пагубно сказывается на голосовых и вокальных данных, но дослушивать я не стала. Мне хватало Машкиных нравоучений в свое время. Может быть, он был и прав – я не знаю. Но петь мне становилось все сложнее, и уже несколько концертов в клубах пришлось отменить по причине моего безголосого состояния.
Я делалась рыбой – немой и холодной.
- Что с тобой? – напомнила о себе Машка, и я с удивлением отметила, что держу в руке телефонную трубку.
- Со мной все в порядке. Живу вот...
Я откашлялась.
- Это я поняла. А почему не выступаешь?
- Я устала. Мне надоел весь этот ажиотаж вокруг моей персоны. Я больше не хочу петь.
Это было неправдой. Петь я хотела и любила, петь мне было проще, чем говорить. Но после того, как несколько концертов отменилось, меня перестали приглашать. Все боялись, что я либо онемею прямо на сцене, либо попорчу антураж очередного кабака. Да, нервы в последнее время стали здорово сдавать... Конечно, обходилось без приводов в милицию, но неизменные идиоты окружавшие меня везде и всегда, раздражали настолько, что хотелось им об этом сказать. А если не доходило, то стукнуть хорошенько. Чтобы дошло.
- Ясно, - снова ворвался Машкин голос в поток моего сознания. По интонациям было понятно, что она ни на грамм не поверила мне.
- Что тебе ясно? Ну что?
- Не кричи, Ян. Мне ясно, что ты устала. Ты скажи мне, когда ты в последний раз ела?
- Что?
- Когда ты кушала в последний раз?
- Я не помню, - честно призналась я.
- Как всегда...
Машка была права. Я совершенно забывала поесть, выныривая из своей тишины, из своего сфальсифицированного покоя. В лучшем случае, ела нехитрый закусон к спиртному – орешки всякие, сухарики. А готовить что-то или специально тащиться в ресторан мне совершенно не хотелось...
- Хочешь – приезжай ко мне.
- Зачем?
- Я вареников налепила. Твоих любимых – с вишней.
- Это удобно? – неожиданно для себя уточнила я.
- А почему же нет?
- Ну... у тебя на автоответчике фигурируют какие-то «мы».
- А... это... да нормально все.
- И все же, что это за «мы»? – настаивала я.
- Да ничего! Я записала сообщение так, чтобы никому в голову не пришло меня жалеть.
- А что, были желающие?
- Какая теперь разница, - я слышу, как Машка вздыхает. – Так ты приедешь?
- Не. Не хочется...
Мне хотелось. Но сил не было. Сил не было даже на то, чтобы сделать себе горячую ванну с пеной и маслом, лечь в нее и постараться обойтись хотя бы день без дурацких тусовок.
Я быстро распрощалась с Машкой. Ее прозорливость и неуемная забота всегда расстраивали меня настолько, что я начинала беситься и дерзить. Стоило поговорить с ней немного, и становилось понятно, что она до сих пор меня любит. Даже такую – вечно пьяную или с похмелья, злую и неудовлетворенную абсолютно ничем.
- Не звони мне, Машк. Больше не звони, хватит, - бросила я ей напоследок, совершенно забыв о том, что это я многократно набирала ее номер.
Отсутствие Машкиного голоса в трубке лишь подчеркнуло тишину квартиры. Тишину и пустоту. Может быть, меня уже давно нет? Я прислушалась. Единственным звуком, который мне удалось различить, был звук воды, капающей из крана на кухне. Даже собственного дыхания не было слышно. Даже сердца. Да и где оно – мое сердце?
***
- Что это?
- Подарок.
- Ты решила подарить мне цветы?
- Да. Я просто не знаю, что еще приснить себе такого, что можно было бы подарить тебе...
- А я знаю. Жаль, что ты не спросила меня...
- Чего ты хочешь?
- Подари мне сердце!
- Что?
- Свое сердце! Когда кого-то любят, предлагают руку и сердце. Руки тебе самой пригодятся, а сердца мне вполне бы хватило...
- А душу не хочешь в довесок?
- Нет. Душа – не мой профиль, - без улыбки ответила Она. – Ну что, даришь?
- Да, конечно. Я дарю свое сердце тебе.
Внезапно стало очень тихо.
Жаль, что я осознала глубину этой тишины много позже.
***
...Прошатавшись по квартире еще несколько часов, я была вынуждена открыть дверь, в которую звонили уже не первый раз. Я знала, что это представители «свиты». Меня здорово доконали все эти милы-али-вали и бог знает кто еще. Но они приходили. И им было все равно, умею я держать себя в руках или нет, могу петь, или снова онемела. Они были рядом каждый день, всегда, и, кажется, планировали остаться рядом еще долго. До тех пор, пока кто-то будет помнить меня, знать, что я – Ярославна. До тех пор, пока я смогу оплачивать им пиво и негласно благословлять на драки, базарную ругань на моем сайте и некоторое подобие снобизма, замешанного на близости ко мне.
Дуры.
И я, наверное, тоже...
Ведь вокруг умных людей не собираются идиоты.
А противоположности притягивают друг друга только в теории...
И если я становлюсь холодной и бессловесной рыбой, то почему они так много разговаривают?
- Слав, привет! Ты че не открываешь, а?
- Я хотела побыть одна.
- Да лан те! Ты че! Какой «одна»? Радоваца нада!
Они так коверкают русский язык на сайте, что некоторые слова делаются совершенно неузнаваемыми... Также они и разговаривают – растягивая гласные, заменяя одни согласные другими... Им кажется, что это стильно. Сокращения слов перестали быть только письменными. Все эти «чел», «норм», «че» и «гы» сделались непременными атрибутами общения. Равно как и мое имя, урезанное до «Слав». Меня это бесит. Они верят, что это сближает их, словно какая-то маленькая и не самая чистая тайна.
- Слав, давай, собирайся. Мы тебя ждем. Пока чаю попьем, можно?
- Нельзя.
- Ну ладно. Тада мы в коридоре постоим. Лан?
- Не лан. Надоели вы мне. Валили бы....
- Ну началось, - произносит Мила. По какой-то, мне неизвестной, причине, Мила считается наиболее приближенной ко мне особой. Ходят слухи, что мы с ней спим, но заставить меня переспать с ней можно разве что посмертно. Предпочитаю смотреть на нее со спины. Жаль, она об этом не догадывается.
- Не началось. Вы правда мне надоели.
- Ну, надоели и надоели. Ты одевайся. Мы тихонько постоим.
С идиотами спорить бесполезно. Они смотрят тебе в рот и со всем соглашаются. А потом я удивляюсь – почему они опять тут?
- И не зовите меня Славой.
- Ты ж сама просила!
- А теперь не прошу. Хватит.
- Да лан те!
Все повторяется из раза в раз, уже много месяцев. И у меня совсем нет сил вырываться из этого замкнутого круга. Да и нужно ли? И кому...
Они снова потащили меня в кабак.
Мы снова напились.
Потом я оказалась у себя на квартире.
Стойкий запах курева и травы было можно потрогать руками.
Постоянное ощущение вяло надвигающегося конца света начало меня порядком утомлять, и я впервые подумала о том, что было бы недурно не проснуться наутро. Кажется, я даже говорила об этом вслух кому-то. Кому? Не помню. Явно не Миле...
Я не помню, с кем я засыпала этой ночью, как не помнила тех, с кем засыпала, уже долгое время.
Я не помнила никого.
Кроме Ами.
Кроме Машки.
Кроме Нее.
Ни одна из них не осталась со мной.
Я была привлекательной для них – но лишь в течение определенного отрезка времени. Я смогла увлечь их и заставить остаться рядом со мной. Но не навсегда. Лишь на какое-то время. Лишь на время...
Ни одну из них я не смогла удержать....
***
Удержать – сложнее, чем привлечь внимание.
А что же тогда сложнее, чем удержать?
Может быть, удержать-ся…
Удержаться можно, если есть, на что опереться. И если есть то, ради чего держаться стоит.
Удержаться...
Надо…ли… не знаю.
***
Пробуждение после полудня – не самое приятное пробуждение. Голова раскалывалась, во рту был стойкий вкус несвежей пищи, а руки тряслись так, словно я проспала лет шестьдесят и очнулась в глубокой старости.
Как всегда, сон был глубок, но не принес желанного облегчения и отдыха. Мне ничего не снилось. Мне ничего не снилось уже давно. Только тишина, похожая на темно-синий бархат. Только пустота, неуловимо родственная с тишиной...
Я подумала, что все дело в том, что Она не приходит. Уже давно. Наверное, я сильно Ее обидела, если так получается. Мне захотелось поговорить с Ней, но я не знала, как это осуществить. Я произнесла ее имя вслух и получила полное ощущение того, что зову саму себя.
- Слава...
Отзвуки голоса отразились от стен и упали на дно желтоватого плафона люстры, изображавшего лилию.
- Слава! – чуть громче произнесла я, но на этот раз даже эха не было. Не было и голоса, лишь шепот остался. Какой-то странный звук не давал мне покоя. Он ненавязчиво ломал привычную мне структуру пустоты и тишины, то пропадал, то появлялся снова, и мне никак не удавалось понять его источник.
Вслушиваясь в оттенки неполной тишины, я медленно обошла квартиру и поняла, что Она окончательно исчезла, забрав с собой свои вещи, если таковые были... Даже намека не осталось на Ее присутствие. Комочки пыли под шкафом, вечно капающий кран и обрывок газетного листа с моей фотографией... двухмесячной давности. Дурная полиграфия, нетрезвый взгляд, неразборчивый текст... Поперек фотографии – четкий след от чьей-то подошвы. Под окном никто не дежурил, а телефон, который я с опаской включила в розетку, не разорвался звонками.
Приблизив лицо к зеркалу, я внимательно посмотрела себе в глаза, стараясь не упустить ни малейшей детали. Взгляд трясся так же, как и руки, и от этой тряски меня слегка подташнивало.
- Что мы будем теперь делать? Что буду делать я?
Что делают люди, когда внезапно полюбившая их слава как же внезапно теряет к ним интерес и уходит в неизвестном направлении? Что...делать?
Мне никто не ответил, только по-прежнему кап-капала в кухне вода, и в груди тихонько шевелилось...сердце, устраиваясь поудобнее, заново обживаясь.
Она вернула мне сердце.
Очень щедро с ее стороны.
Я взяла телефонную трубку и ни разу не сбившись набрала Машкин номер. Я боялась, что мобильный будет отключен, или что номер будет занят, но в этот день удача была на моей стороне. Автоответчик попытался что-то провякать, а потом раздался живой голос:
- Да?
***
…Вздрогнув от звука собственного голоса, я проснулась. Надо же было так разоспаться - до головной боли, до черных мушек в глазах!...
День уже клонился к вечеру – если верить рыже-желтым солнечным полосам на обоях. Сдерживая рвущееся дыхание, я аккуратно пошевелила пальцами затекшей руки и положила ладонь себе на грудь. Пальцы уловили едва слышное «тук-тук».
Не без труда выпутавшись из простыни, которая накрепко обвила мне ноги, я чуть не упала, запнувшись о забытый на полу стакан. Но равновесие все же удержала. Равновесие мне сейчас было жизненно необходимо – как в прямом, так и в переносном смысле этого слова. Я знала, знала наверняка, что мне нужно сделать.
Держась за сердце, я доковыляла до телефона и ни разу не сбившись набрала Машкин номер. Я боялась, что мобильный будет отключен, или что номер занят… «Пожалуйста», - напрягла я остатки голоса, всем сердцем желая, чтобы в этот день удача была на моей стороне. Сердце билось ровно, и рука, придерживавшая его, чуть заметно дрожала. Я слушала гудки.
- Алло? – сказала Машка совсем близко.
25.12.2004 - 03.01.2005