Светает.
В шторах мается клубами недошедших снов ночь. Розовая туманно-серебристая муть и укутанные мехами снегов купола вечности всех вер и надежд. Холод проникает в складки пледа. Память сна чехлит на носках подбирающуюся боль и страх. Чехарда пьяных ночных улиц, обветренных встреч, джаза, теней, фар, света и пьяного бреда. Алая снизка капель. Прошуршала по коридору и вышла в пятно синей мастерской. Нарушенное забытой чашкой с твоим именем пространство...Пустота и прозрачность иллюзий набегающих порывов творчества...Всплеснет и запенится прошлое. Удушливое, потолочное, веревкой по рукам и ногам...дебютантское кино...
Уходи, пока я ничего не почувствовала, пока не вспомнила четких отобранных кадров, пока не бросилась в твое теплое назад, всею собой..
Уходи, пока не обернулась, не посмотрела в упор, в твои беспощадные синие глаза.
Уходи, забывай паркетный стук, щелчки дверей, найденные во мне звенья...
Уходи, сложи оружие, я же склонила голову...
Уходи, ты не выбил фундамент из-под ног....
Пока не оцепенели картинки хроник, пока руки не вспомнили клавиши в металле, пока не вспухли вены на висках....
Уходи.....
Я оденусь, пойду есть клюкву, курить, забываясь в горьком дурмане, отгоняя слабость и память, чтобы через час стать независимой, гордой, неприступной, веселой и пустой.....до вечера, до стекол, до мороза, склеивающего ресницы, до раздирающего нутро измученного тела саксофона. А еще будет набережная, замерзшие кости, изломанные пальцы с покорным хрустом, «Красный октябрь» и глупые самодовольные одиночки наедине со своим величием. Я опять сыграю свою лучшую роль влюбленной, отполосую совесть розгами, выбелю и выставлю напоказ лежалые эмоции, поломаюсь заново, разорву провода черных жил, уроню голову на чьи-то шершавые руки и зайдусь в крике и судорогах. А лучше выкорчую эти проклятые чувства и глупости с корнем, изнасилую душу и буду абсолютно свободна от себя. Я даже знаю, как все забыть. Я спрошу у тебя. Тебе же это удалось.....
....это, наверное, будет...
Я проснусь в забытом согнувшемся черною лентой переулке, простужу уши, поднимусь на острых локтях и выпрыгну из себя, заспешив к новому утру моего стекла, лаская его слабыми, издерганными пальцами. Задену сонной неловкостью движений твои вещи на полу, попробую что-то вспомнить: что было часам и простыням жарко, что рвали на части упрямые губы, что руки так недостойно смиряли нежное тело в бархатных родинках....и шею душили клюквенно-коралловые нитки....
Не нужно жалости, нежности и сахара. Силуэт через призму разломанных льдом стекол. Это не ты, тень, вышедшая из бархатной коробки моего воображения. Не знаю, кто я, зачем все это. Расползаюсь по плоскость жизни как часы Пикассо, теряю защитные кольца, заговоренное серебро, завороженные чужие взгляды, обдающие грязью, липкой, тягучей пошлостью желаний, шлейфы признаний и разорванных картонных сердец, антикварные чувства и способности жить не во лжи.
С пола, глянец оберток: «Красный Октябрь», клюква в сахаре. Пудра сыпется на обрез трепанной книги, вместо вкуса по горлу льется боль и зависть, а ненависть и жестокость сползают в меня гадкими струями. Хочется ринуться к воздуху и отдать ему все долги за этим мерзлым стеклом. И увидеть свои окна с земли, изнанки карнизов, хвосты жестяных труб у самых глаз; почувствовать скрип первого снега и рваную асфальтом мостовую, всей спиной ее камни, помнящие шпоры и подковы.
Оглушенная первой сиреной терзанного утра твоей скорой. Захочу убежать. Не смогу. Не надо. Больше ничего не будет. И всем по капле, по рублю, по жиле. Дожила, долюбила, дописала - и, верно, ничего не успела.
Улыбка жизни застынет в зрачке удивленно распахнутого орехового глаза. Цвет стягивается к центру, белок смерзается... Встречный ветер попутного тормозящего такси, шины сомнут сугробы. Утро. Неразбазаренные объятья московских улиц. Звенит наивный трамвай...
Клюква в сахаре, пудра и снег, кровь и сок.....
По крышам пойдут трубочисты, по закоулкам побегут кошки, по городу польются звуки саксофона....
В светлом коридоре телефон. Ты проснешься. С утра заболит голова.....