Всё дальше и дальше, вглубь тёмных переулков. С собой прихватить то, что накопилось за долгие годы одиночества. Взять цифровой фотоаппарат, отключить вспышку и запечатливать темноту.
Мне 20, ему 21. Москва, 2004 год, неделя до 2005 года.
Человек по правую сторону от меня – псих, он лечился, но не помогло. Дёргает верхнюю пуговицу пальто и смотрит на меня в упор. Он злится за то, что я не могу ответить на его физическую симпатию. Он думает, что любит меня. Но я-то знаю, что меня любить нельзя, я не для этого была рождена, не для счастья.
Он наводит экран на мои фигуру, я обнимаю темноту, щелчок – снимок. Только белый овал – лицо, вокруг тьма, только где-то далеко лёгкий мазок фонаря. Свет желтый, чахоточный. Где мы? Это Москва времён перестройки? Петербург Достоевского? Берлин 1982-го? Мутный туман, одинокие улицы, индустриальный шум вентиляционных коробок на стенах старых домов. Человек подходит ко мне, обнимает за плечи. Я чувствую, что мне стало теплее. Я не люблю, когда мне хорошо. Я отстраняюсь и иду к фонарю, трогаю его холодную, мокрую поверхность. Мимо проходит трезвый мужчина с собакой. Мне не нравятся собаки.
Мы выходим из подворотни, идём дальше, мимо обветшалых стен. Он берёт меня за руку. Как школьники. Он даже ведь не закончил 11 классов, не смог – сломался. Что для меня любовь? То, что убило меня? То, что я хотела больше всего и поэтому так и не смогла дождаться взаимности, и поэтому стала мстить Богу?
Низ пальто весь в грязи, порванная подкладка, куплено всего месяц назад. Я не умею беречь вещи. И людей не умею. Псих попросил в начале октября порезать ему вены. Я порезала, потом пила кровь. Перевязали, зажило. Он скоро умрёт, такие долго не живут. Или останется физическая оболочка, которая уже не будет нуждаться в моём тепле… Хотя какое тепло? Разве я могу его излучать? Скорее боль.
Заходим в новую, более отдалённую от Малой Ордынки подворотню. Неподалёку какое-то милицейское управление, теперь всё закрыто – выходной, вечер, темно. Садимся на мокрую скамейку детской площадки. Я вспоминаю вслух стихи Тютчева, псих слушает. Я чувствую, что он улыбается, но я не могу смотреть на него, иначе сама начну радоваться. Я прочитала 4 стихотворения подряд, включая его любимое «Всё отнял у меня клянущий Бог…». Псих поцеловал мои руки.
Я смотрю на его лицо и не вижу его – только спадающие вниз длинные светлые волосы, поднятый воротник чёрного пальто. Потом он смотрит на меня – я замечаю неровно подкрашенные чёрным карандашом зелёные глаза, его тоску. Я хочу его поцеловать, но вместо этого прошу причинить мне боль. Он может, он привык к этому условию, иначе я не буду с ним.
Поднимаю рукав пальто, он достаёт лезвие, спиртовую салфетку. Смазывает кожу, не давая высохнуть проводит три полосы. Я откидываю голову назад, я улыбаюсь