Холодный утренний ветерок вместе с рваными клочьями тумана задувал в приоткрытую форточку, этажом ниже орали дурным голосом, - утро как утро. Если отбросить позор трясущихся рук, роняющих сигарету, тупую боль в голове и не проходящую сонливость.
Эту серую беспросветность разорвала стремительная телефонная трель.
Я поморщилась:
- Да?
- Катюша, привет!
- А-а, это ты….
- Ну, проснулась? Я тебе уже целый час звоню! Ты в курсе, который час?
- Нет, а что?
- Половина третьего!
- О, боже…
Вся грустная сказка о сером несчастливом утре разлетелась в пыль. Трясущиеся руки и головная боль - результат излишнего сна, а на улице уже после обеда.
- Мы идем, или мы не идем?
- Куда?
- Как куда? Ты еще час назад должна была быть готова!
- К чему готова?
- Ты с ума сошла? В полчетвертого мы должны быть на Армянской, там встретиться с Люлей, купить цветы, и в четыре – уже у Натахи на празднике!
- А. Я совсем забыла….
- Что, опять я буду лицезреть, как ты красишься и ищешь целые колготы?! Надо было тебя разбудить в семь утра!
- Успокойся. Зайдешь через полчаса, я буду готова.
- Ну, смотри.
- Свинья, - сказала я пикающей трубке. Неужели скоро-скоро, он станет моим мужем? Мужем! Моим мужем! О, Господи….
Только положила трубку, опять звонок.
- Ты придешь сегодня, Катя?
- Да, я же сказала!
- Я буду ждать.
- Жди.
- Я соскучился.
- Прекрасно. В восемь.
В восемь, так в восемь. Разве время играет какую-то роль в этой жизни? Оно важно только тогда, когда знаменует собой некую единицу черт знает чего, какой-то отрезок чего-то, находящийся между желанием и блюдечком с голубой каемочкой. Какая разница, который сейчас час? Если ты только что встал, значит это утро. И не важно, что солнце давно зашло, каждый нормальный человек имеет право позавтракать на закате дня. Какой смысл следить за календарем? Будни – они всегда похожи, а праздник – сам выскочит и заявит о себе, как нежданный прыщик под носом. А вот когда не уважаешь время, совсем легко и удобно. Он будет ждать в восемь? Отлично. В полчетвертого – на Армянской, в четыре – с Люлей и цветами у Натахи, а еще через четыре часа надо извиняться, врать Любимому с серьезной физиономией и бежать к Не Столь Любимому Но.
И сегодня, уважающий время, Не Столь Любимый Но будет поджидать у своего окошка четверть девятого, но не дождется визита своей Катеньки, она будет пьянствовать у Натахи и любить Любимого. А назавтра утром, когда Любимый уйдет на работу, с утра пораньше свалится ему на голову. Будет великий бунт против сонной тишины, которая взорвется звонком будильника, тысячекратно усиленным звонком в дверь. Не Столь Любимый Но откроет в трусах и будет дурацки хлопать глазами, а она сунет ему под нос часы с четвертью девятого и извинится за небольшое опоздание.
Так будет завтра, а сегодня…
Еще раз умылась, сделала прическу, слегка припудрила нос и подкрасила губы. Злобно натянула рваные колготы, влезла в брюки, пощелкала кнопками на рубашке. Все.
Звонок.
А вот и Любимый:
- Здравствуй!
- Здравствуй.
Поцелуйчик. Подал пальто и забытые было перчатки.
Дверь захлопнулась, и в спину пнул ветер, живущий на лестничной площадке. Холодина. Цок-цок-цок – первый этаж. Дождь. Над головой взорвался красный многоугольник зонта.
И вот уже Армянская. Мокрая Люля прижалась к стене поликлиники. Ее прекрасные волосы завязаны в невообразимый узел на макушке.
- Привет!
- Привет, привет, родная, заждалась?
Так все и было. Золотая именинница во главе стола. Усталый бритый Генка – муж. Куча веселых незнакомых гостей.
- Это Света.
- Катя.
- Это Таня, Жанна, Оксана…
Ух ты, какой огромный аквариум! Жорик пьяненький и злой с ненавистью уставился на белую австралийскую жабу:
- Ах ты, зараза! Что смотришь?
И он тянется пухлым пальцем в аквариум.
- Да оставь ты ее, пусть живет. Давайте лучше еще выпьем!
Выпили. И еще раз выпили. За именинницу, за нас хороших, за чтоб они сдохли.
Любимый спит, уткнувшись носом в кучу журналов на подоконнике. Светы, Жанны и Оксаны ушли курить на дальние балконы. Люля соблазняет неизвестного парнишку в голубом жилете. Натаха с Генкой устало звенят посудой на кухне. А пьяненький мстительный Жорик настойчиво пытается убить ложкой австралийскую жабу. Скука.
В конце концов, забыли выпить за того парня! Какого? А каждый за своего. Я налила себе на донышко, нарисовала в воздухе Того Парня и выпила. Потом еще выпила. Потом Тот Парень подмигнул мне и сказал:
- Будь здорова.
- Спасибо, что сказал, - ответила я, захрустев салатом.
- А я еще не то могу сказать, - нехорошо пообещал он.
В пятнадцать лет разве это любовь? Это ветер в голове и везде. Это ожидание чуда на белом коне. Это радость от всякой случайной встречи. Это новая юбка, которая делает тебя во сто крат красивей и желанней. Это твердая уверенность, что все для тебя. Солнце для тебя, праздник для тебя, и каждый салют устраивается только в твою честь. Ты и только ты – виновница всего, что было и будет на этой земле. До тебя никто не жил, никто не мечтал, никто не любил! Будь благословен эгоизм пятнадцатилетней!
Ах, эти сплетни о мальчишках. Ах, этот таинственный шепот подружек, когда слова обеих смешиваются в темноте, рождая прекрасные образы, на три четверти состоящие из детских представлений о любви, добре и красоте. А эти невинные наивные слезы! Неосмысленные тихие движения души, не знающей, что делать с распирающей ее нежностью…
Ты создаешь себе образ Принца и свято веришь, что он придет и пленится именно тобой. Но время идет. И вот, когда тебе уже двадцать, и портрет Долгожданного сначала претерпевает многочисленные поправки и изменения, а потом и вовсе стирается, когда уже ничего больше не ждешь, не хочешь и не веришь, ты начинаешь копаться в своем прошлом, начинаешь видеть счастье там, где его никогда не было.
Ну что ж, Тот Парень пришел из вчера. И это почему-то зовется пожизненной любовью. Наверное от того, что ты уже не имеешь возможности что-то изменить или поправить. У тебя есть только то, что было. И это только, ты видишь в ярком розовом свете, и это только тебя вполне устраивает.
- Я люблю тебя! – я целую его руки, прижимаюсь к ним щекой. И такое чувство, будто это не он и не я, вижу себя со стороны и мне смешно: - Любимый!
- Хм, - улыбается он.
Я балдею от этой улыбки.
- Давай выпьем? – я тянусь к бутылке и зубами вытаскиваю пробку.
Он пожимает плечами.
- Солнце мое, родной, что с тобой?
Он молчит. Молчит моя боль, моя мука нескончаемая, молчит.
- Можно я закурю?
- Кури, - равнодушно разрешает он.
И вроде бы ничего такого не сказал, но для меня это его «кури» - хуже смерти. Значит, ничего не будет. Не будет. Я прекрасно знаю, что он не выносит запаха табака.
А как ждала, как надеялась! Наивная дурочка полагала, что он также все помнит, любит и ждет. Вдруг отчетливо понимаю, что даже как женщина его не волную. Но мне мало этой ужасной догадки, мне нужно услышать это от него. И дальше все похоже на какую-то идиотскую игру.
- Поцелуй меня? – я с интересом жду, как он будет выкручиваться.
Лениво чмокает в щеку. Никакого чувства, теплоты, сухое прикосновение плотно сжатых губ.
- Не так.
Притворяется удивленным. Улыбается. Но не получилась у него улыбка. Вяло, без звука, дернулся рот, а в глазах сквозит раздражение.
Я сошла с ума. Прости, любимый, но так хочется отомстить тебе хоть чуть-чуть за эту боль неисполнившегося ожидания!
- Я жду!
Его глаза возмущенно сверкнули.
- Ты любишь меня?
Досадливо дергает плечом и смотрит в потолок.
- Значит, нет, - заключаю я, прикуривая сигарету. – Придется прибегнуть к шантажу.
Он не понял, вижу по глазам.
- Да, да, именно! Для начала вспомним двадцать восьмое июня черте какого года….
Он хмурит брови.
- Ты встретил случайно Сашину подружку одну и тутже воспользовался моментом, чтобы сообщить ей, что она тебе очень нравится, - я нарочно подчеркнула это «очень». – Так? Но, ах, какая незадача! Девочка с характером и довольно недвусмысленно дает понять, что ко всему еще и добродетельна, а? Аха…. Что же наш герой? А герой наш держит фасон. Но «мадама», как ты говоришь, попалась упорная, и на все твои просьбы и предложения невыносимо ломается. Я ничего не упускаю?
Он, ссутулившись, уперся локтями в колени. Слушает.
- Но она тебе все-таки уступила! Ведь так?
- Ну?
- Так вот теперь она просит, чтобы ты ей уступил!
Молчит.
- Подумаешь, не любишь! Она ведь тоже тогда не была от тебя в восторге! И если бы она только знала тогда….
- Хорошо, - помолчав, соглашается он и берет меня за руку. Но мне уже противно от одной мысли о том, каким будет этот вынужденный поцелуй. Он не нужен мне теперь.
- Нет! – я отталкиваю его лицо и отворачиваюсь. Плечи затряслись беззвучными рыданиями. А он, такой любимый, сидит рядом, и нет ему до меня никакого дела, только облегченно вздохнул, что отпала необходимость в этой обоюдно противной процедуре.
Я не плачу. Я уже давно выплакала эти слезы. Он не увидит их.
Молчание тянется раздражающе долго.
- Зачем ты позвал меня?
- Егор попросил.
- Что?! – час от часу не легче, и тут не обошлось без Не Столь Любимого Но! – Что он тебе сказал?
- Сказал, что ты любишь меня и хочешь видеть.
- А ты что же?
- Я сказал, что знаю это. Ну, он просил, чтобы я поговорил с тобой, и все тебе объяснил….
- Так ты позвал меня, чтобы вести душеспасительные беседы?!
Молчит. Опять молчит! Мне уйти бы, плюнуть ему в лицо и уйти, а я сижу и жалко улыбаюсь, и не могу поверить, что это правда. Четыре года безумия, четыре года сна, четыре года напрасного ожидания. Все это коту под хвост.
- Надо он мне, понимаешь, надо.
- Зачем? – Не Столь Любимый Но становится на колени перед моим стулом и снизу заглядывает в глаза.
- Хочу его.
- Вообще-то, как мужчина он не очень…. Я бы тебе не советовал.
- Ха, советчик нашелся! Мне бы только заполучить его, хоть на неделю, хоть на пару дней!
- И что, надышаться бы не смогла?
- Аха….
- Любишь ты его, вот и все….
- Люблю, люблю! Тоже мне, открыл Америку! Конечно люблю, если за один взгляд, за эту дурацкую ухмылочку его, готова на все!
- Так что теперь? Ты мне уже все объяснил.
- Теперь иди.
- Ты меня гонишь?
- Просто нам больше не о чем говорить.
И тогда, уже стоя в темноте за захлопнувшейся дверью, я с устрашающей ясностью поняла, что ярко розовый портрет Того Парня не только не потускнел, но приобрел естественные цвета и резкость.
Я показала моргающему Тому Парню язык и мстительно сказала:
- Нам не о чем больше говорить.
Тогда Тот Парень сморщился и пропал. А я снова плеснула в рюмку и выпила за себя, несчастную.
Жорик все-таки пристукнул австралийскую жабу. Довольный, он пронесся к магнитофону и включил что-то лирическое.
Я сижу и вижу себя в зеркале. У меня белое платье, широкое как облако, с низко вырезанным корсажем и живой розой на желудке. У меня высокая прическа с миллионом бусинок в волосах и белый веер из страусовых перьев в руке. Мне положительно идет белый цвет. Почему же я, такая красавица, без пяти минут невеста, вынуждена сидеть здесь одна и взирать на скучный поединок между паном Бродецким и Австралийской Жабой?
Пан Бродецкий приблизился и, изящно (насколько позволяли его габариты в треснувшем фраке) изогнувшись, протянул мне руку:
- Сударыня, один тур вальса?
- С удовольствием.
И мы танцевали. Танцевали на обломках догорающего веселья, разбивая рюмки, и смахивая подолом моего платья на ковер окурки и надкусанные кружки колбасы, под аккомпанемент стекленеющих глаз невинно убиенной белой иностранки.
Мой последний предсвадебный вальс.
Такой белый и такой ажурный….
Такой….
Будь ты проклят, не взявший мою любовь! Она теперь вечно будет таскаться за тобой брошенной верной собакой. Скулить под твоей дверью, карауля твои одинокие ночи, твои болезни и твою старость. Страшная, тощая и облезлая, она, лучше будет наблюдать твое счастье или согревать холодный камень твоей могилы, чем вернется ко мне! Будь проклята эта собачья верность!
… такой безнадежный….