Роботы Сеня, Ваня и Коля
(А после стало так)
* Новый день *
Утро выдалось опять непростым. Суставы оказались в тяжелом состоянии. Они не только неприлично люфтили, но даже похрустывали от малейшего его движения. Нервные импульсы, когда-то так легко носившиеся по его соразмерному, ладному телу казалось, превратились в ржавые шарики от подшипников. И в таком, неприглядном виде, лениво следовали в нем по вынужденным делам.
И до чего хлопотные это дела: грусть, тоска и другие человеческие чувства. Да и вся человеческая жизнь чаще всего казалась ему бестактно странным нагромождением условностей и мешающих свободе и порядку ритуалов. Бестактным – какое знаковое, люди бы сказали, идеологически верное, слово. Если применить его к двигателю внутреннего сгорания, получим мертвую, совершенно недееспособную машину. Забавно, что в технике оно даст максимально разрушительный эффект. Синдром самой смерти. Да, если у двигателя внутреннего сгорания нет тактов, то он не работает. Он – камень.
Хотя, не еще ли большую беду несет это самое бестактство, бестактность живым, наделенным плотью, кровью и осознанием, существам. Беду коварную и неторопливую, подобную трясине, засасывающую тебя, как козленочка, изо дня в день, из месяца в месяц. И делающую дни, месяцы и годы все более похожими друг на друга. Так что однажды живое существо, подверженное жуткому влиянию бестактности, уже не может сказать, чем текущий день отличается от вчерашнего. Это ли не есть смерть для настоящей, подлинной, свободной в своей порядочности, жизни?
Такие вот мысли все чаще донимали его последнее время. Особенно по утрам. По вечерам легче. По вечерам ему все больше приходилось заниматься собой, и на обдумывание, пережевывание недобрых идей времени почти не оставалось. Вечер утра мудренее – переиначил он для себя известное бородатое правило. И не мог вырваться из его оков.
Со вполне рассчитываемым трудом он спустился вниз. На дворе было солнечно. Сквозь радугу на листах чахлой городской растительности, хотя и буйствующей опять – была поздняя весна -, но буйствующей с явным оттенком больной лихорадочности… так вот, сквозь радугу на листах вышеупомянутой растительности он увидел то, что и должен был увидеть: робота Васю и робота Колю. Выражения на их лицах были не утренние, а знакомо вчерашние, размытые и неуверенные, но и нетерпеливые вместе с тем. И как вчера, заученно, обреченно и нетерпеливо махали они ему руками. Скорей звали третьим.
Робот Сеня коротко взглянул на язвительно синее в эту пору небо, неопределенно помотал головой и пошел к роботам Ване и Коле исполнять предписанный поведенческими правилами обычный утренний ритуал – опохмелку. Это должно было делать их ближе друг к другу.
Дело требовало неспешности и как всегда входило в диссонанс с дрожанием некоторых членов организмов роботов. А такие дрожания были уже привычными. Роботы Ваня, Коля и Сеня знали, что это означало бы у людей, и со временем у них такое дрожание стало означать почти то же самое. Трудности и разболтанность суставов и всей нервной системы, напоминание о неотвратимости бытия и железистый привкус в их железных, как и у людей – они слышали, что люди часто ставили себе железные зубы, - рты.
Эта, начинающаяся с самого утра, унаследованная от людей, повторяемость, почти заученность ритуальных процедур распития, повлекла троих роботов в новый день.
***
Только на работе, ближе к обеденному перерыву робот Сеня очнулся от ритуального поведения. Что ж он увидел вокруг? Ничего невероятного. Его изрядно покачивало даже когда он плотно брался за кнопки и рукоятки токарного станка. Резцы его стального друга бодро и споро вгрызались в металл. Стружка, витиеватая как речь поэта в предвкушении сексуальных утех, курчавилась, свежая. И тут же, сверкнув в подслеповатых бликах вспомогательного светильника, синела прямо на глазах, стесняясь своего изящества и красоты.
Сеня залюбовался на стружку, как сделал бы на его месте каждый. Он окунулся в безличную, обобщенную эмпатию к коллективному бессознательному. И это позволило ему хотя на секунду очнуться от тяжкого наследования человеческой ритуальности и на мгновение ока ощутить себя частью всеобщего, свободного, равного братства труда. Грудь его встрепенулась, организм передернулся в неге расслабленной судороги, и как молоко в рот козленка, в мысли его влилась желанная фраза:
- Еще один день прожит не зря.
* Некоторые отношения *
Несмотря на много однообразного, много похожего, были в их среде и различия. Странно ли, что касались они больше не внешнего, а внутреннего, или закономерно это, но оказалось, что так.
Робот Сеня чаще всего общение свое и какие-никакие материальные блага предоставлял то Коле, то Ване поочередно. Он старася не выделять кого-то из них, не делать в их альянсе никакого диссонанса и различий. Сене становилось неловко, если он и пообщается с Колей больше и предложит ему же конфетку, принятый стакашик заесть. Тогда у робота Сени наступал легкий кризис эмоций, который только тем и сглаживался, что надо было найти сырок плавленный в следующий раз именно для Вани, да побольше его болтовни послушать. И болтовня-то была у обоих, Вани и Коли, похожа, а все равно, пока не выслушает Сеня робота Ваню как следует – явно больше, чем Колю, все у Сени из рук валится. А как Ваню выслушает, так все у Сени вставало, фигурально, разумеется, выражаясь, на свои места, и друзья расходились по своим делам в сбалансированном расположении духа.
Ваня же и Коля вели себя часто немного иначе. Говорили друг с другом больше, чем с роботом Сеней и чистые пластиковые стаканчики предлагали друг другу куда охотнее. Обижался ли на то Сеня? Может, и обижался, только не особенно. Какие особенные обиды в своей-то среде?
***
И вот однажды утром, еще перед тем, как они выпили, робот Сеня поглядел на роботов Ваню и Колю, да и понял причину такого неадекватного поведения коллег по двору. Понял, что робот Коля любит робота Ваню, а тот отвечает Коле взаимностью. По крайней мере, так бы об этом сказали люди.
* Монумент *
Когда робот Сеня следовал на работу, он неизменно проходил мимо единственного в их квартале настоящего монумента. Хотя для этого приходилось делать изрядный крюк.
Возможно, именно этим настоящий монумент отличается от искусственных, воздвигнутых бизнесом и администрациями – к нему не зарастет народная тропа. Кстати, именно это было написано на лозунге, красующемся на въезде в квартал, где обитали роботы Сеня, Ваня и Коля. Буквы, когда-то символизировавшие под этим лозунгом имя автора, отвалились еще на заводе при изготовлении лозунга, так что слова эти следовало считать народными. Сеня всегда был согласен с такой точкой зрения – что не имеет авторства, то пришло из глубины веков и верно гораздо более, чем если бы то же самое выдумал конкретный носитель подступов к истине.
Применительно к безымянным мудрым высказываниям Сене всегда представлялось, что они принадлежат сплоченному коллективу философов или разведчиков. Так ему было приятно думать.
Монумент посвящался мифическим первопроходцам. Может быть, именно потому и не зарастала к нему тропа. Миф, думал каждый раз Сеня, пробираясь к монументу сквозь заросли лопуха, оказывается «живее всех живых». Эта фраза красовалась на выезде из их квартала, и с ней Сеня был согласен еще сильнее, особенно в трогательной близости от монумента.
Трогательной близость стали называть недавно. Это слово прислонил к слову «близость» робот Коля, вообще отличавшийся небанальным строением своей памяти. В памяти робота Коли имелись какие-то странные дефекты и улучшения – последствия экологического случая на заводе. Трогательной близостью называли не всякую, а только такую, когда близкое можно было потрогать. Именно трогательная близость ценилась в кругу роботов Сени, Вани и Коли. Такие дела.
Сеня вытоптал последние лопухи на своем пути. Они были не меньше его ростом, но не могли за себя постоять. Совсем как он сам в детстве, и потому Сеня легко справился с целым отрядом этих величественных глупых растений. Он всегда поступал так. И не потому, что не любил лопухи. Он считал, что так увековечивает монумент мифическим первооткрывателям.
Сеня взглянул на монумент. Тот, к сожалению, ветшал последнее время. Мало того, что приходили в негодность, засыпались грязью и грязе-пылью материалы и предметы, из которых он был построен, так под ним еще образовался какой-то провал. Целый кусок асфальта под монументом последнее время как-то все более проваливался. И поправить было уже ничего нельзя. Монумент теперь считался общеквартальным достоянием и потому был под охраной от вмешательства любого отдельного робота. На него приходилось только смотреть, добившись с ним трогательной близости.
И потому Сеня особенно пристально теперь глядел на монумент. Сверху он казался не слишком значительным – несколько пластиковых стаканчиков, некоторые из которых были чуть помяты, камушки и зеленого стекла бутылка 0,8. Но в монументе была сила мифов – робот знал это, знал точно, раз монумент принят в путеводитель по кварталу.
***
Единственный Настоящий Монумент, как он уже год фигурировал во вновь изданном путеводителе по кварталу, когда-то построили неизвестные роботы Сеня, Ваня и Коля.
Сеня с Колей и Ваней действительно сделали этот монумент. Это произошло, когда они были еще новы и чрезвычайно вертлявы и живы во всех суставах и поступках. Кто-то из них сходил в библиотеку и начитался там о первопроходцах. Первопроходцами-роботами были пылесосы. Эти ассенизационные метафорические аппараты были одними из первых, наряду с военными, которые потребовали энергетической самодеятельности и индивидуальной ориентированности на местности. Получив все это, пылесосы честно принялись за дело. Стали набивать утробу тем, чем полагалось: мусором, пылью и грязью, собирая ее на любой местности.
Потом роботы Сеня, Коля и Ваня узнали, что у людей первопроходцы были почти такими же. Они валили огромные деревья, оставляя за собой чистые, довольно ровные просеки, в которые за ними устремлялись другие.
Так юношеский романтизм трех неизвестных роботов подарил кварталу единственное настоящее достояние и память о первопроходцах.
* Утренняя петля времени *
Как-то раз Сеня пробудился после вчерашнего в удивительно прозрачном настроении. Виною ли тому были упавшие за ночь вместе с карнизом шторы, очистившие вид за окно, или Петина давишняя лихость, с какой он добавил денег до более дорогой, ранее неизведанной троими друзьями выпивки, Сеня решить не мог. И хотя во рту и в суставах у него было так же противно, как и после обычного бухла, что-то сыграло в голове и груди робота «Подъем». Сеня встал, оказавшись своей верхней частью в сизом солнечном луче, несущем свои фотоны сквозь пролом оставленного шторами окна, и привычно потянулся навстречу свободе, свету и довольно значительному пространству небольшой своей комнаты. Радости это как всегда не доставило.
- Что ж, - буднично взволновался Сеня, - значит, жизнь опять течет не так, а я опять ничего не делаю для исправления создавшегося положения. Видно, день снова проигран. «Выкинут псу под хвост» по меткому, как считалось, выражению людей. Снова и снова не изведать мне широких жизненных горизонтов и вариантов.
Сеня взял из шкафа зубную щетку и в ванной и туалетной комнатах последовательно стал совершать утренние действия. Неожиданно для него это заняло меньше времени, чем обычно.
- Не может быть! – подумал Сеня. Но сверка внутренних часов с сигналами гимна и времени, передававшимися по радио, не дала ему ничего.
- Время – такая интересная и неверная в прямом обращении с ней штука! – понял Сеня и с ним случился экзистенциальный кризис.
Большое волнение часто вызывает в людях что-то неожиданное. Например, бессонницу, голод или родственные чувства. Вот и с роботом случилось нечто подобное. Он вдруг решил, что время подмигнуло ему, что структурою некой своей петли подало ему знак. Конечно, этот знак мог означать только одно:
- Милый Сеня, ты давно мучаешься своей неизменностью. Это лишает тебя многих радостей в жизни. Все твои отношения с друзьями и знакомыми от этого закостенели и стали почти пресными. Фигурально говоря, все дорожки исхожены, трава измята. Но, дорогой Сеня, все в твоих руках. Ты просто привык не видеть этого.
- Встань же, Сенианил, этим утром обновленным и начни иную жизнь.
Вот как хорошо Сеня вдруг законтачил со временем. И он решил: будь, что будет – так и сделаю. Надену новый пиджак, пусть он и старый – для меня он будет новый. По-новому буду глядеть на все, что увижу, пусть это будут исключительно привычные вещи и явления. По другому стану реагировать своей чувственной сферой.
И тут же все у Сени стало получаться. Мелочи быта сами собой отошли на второй план. В груди образовалось игривое ощущение полета. Глаза Сени активнейшим образом впитывали вид нового мира. Уши всасывали его звуки. Тактильные ощущения приносили в ум Сени мировую гладкость и шершавость.
Уже на лестнице, когда Сеня спускался вниз, обнаружилась вокруг какая-то бравурная, хотя и примитивная, мелодия. Сеня уловил в ее ритме что-то от старой людской песенки «Ксюша-ксюша-ксюша, юбочка из плюша…». Он прислушался внимательнее и осознал, что напевает сам.
- Вот это да! Вот это сюрприз. Время плохого в руки не сунет! – окончательно уверился в удаче Сеня и вышел на улицу.
На любимой тремя товарищами скамейке перед домом сидели двое: Коля и Ваня. Хотя было еще так рано. Они уже смотрели на Сеню, когда он выходил, будто ждали, как это обычно было меж них заведено. На утлом столике между Ваней и Колей стояла привычная бутылка и пара пластиковых стаканчиков. Румяный, несмотря на утро, Ваня быстро вынул из кармана третий стакашик и призывно помахал им Сене – присоединяйся, мол.
Солнце как бы несколько померкло в глазах Сени. Ноги сами повели его на привычное место рядом с Колей.
- С днем рождения тебя, опять забыл!? – нетерпеливой скороговоркой встретили Сеню товарищи и вставили ему в пальцы пластиковый стакан с двойной штрафной дозой напитка.
- Поздравляем! – даже это, неожиданное для Сени в исполнении Коли и Вани слово уже не могло вернуть ощущение странного утреннего единения со временем.
* Плечо товарища *
Однажды Сеня заболел. Все проклятые суставы, все они. Когда-то он читал, что во время людских конфликтов противоборствующие стороны использовали в частности такие методы борьбы, как диверсантов и лазутчиков. Те должны были не только вести информационную войну, выведывая о противнике все, что можно и передавая так называемым «своим», но часто и уничтожать или выводить из строя личный состав и технику врага. Почему-то Сене особенно запомнилось, что для этих целей в моторы машин и в их точные шарнирные сочленения диверсанты сыпали песок или алмазную крошку. Вот и сам Сеня очень плохо спал всю ночь – во многие его суставы будто песка насыпали.
Утром Сеня встал ни свет ни заря и долго-долго старался привести себя в порядок. Ему удалось это только частично. Календарь показывал субботу – выходной день.
- Почему так, - спросил себя Сеня, - Как какой-то личный неприятный форсмажор, так в выходной день?
Некоторая статистика таких случаев была. Ответа на данный вопрос не было.
Сеня вспомнил, что сегодня они с друзьями договорились пойти в парк культуры на выставку людского творчества. Откуда в них только взялся интерес к таким вещам? Встреча была назначена у Гастронома. Именно оттуда после некоторого непринужденного товарищеского общения планировалось идти в парк.
Судя по крайнему неудобству, поселившемуся в нем, Сене пора было стартовать задолго до назначенного часа. Так он и сделал. На место встречи Сеня прибыл раньше других. Причиной было то, что в движении он стал чувствовать себя несколько лучше.
Вторым прибыл Коля, который обычно появлялся везде первым. Товарищи поприветствовали друг друга, и Коля, умело проинтервьюировав простодушного Сеню, быстро выяснил причину срыва своего первенства. Признав ее уважительной, он осмотрел Сеню со всех сторон и предложил ему подвигаться.
- М-да! – Такой в результате был вынесен вердикт. Но Сеня оценивал свое состояние еще более нелицеприятно.
Тут к друзьям подошел румяный Ваня и Коля и Сеня улыбнулись ему. Колина улыбка была принята как обычно, а улыбка Сени вызвала нарекания.
- Что с тобой, товарищ мой Сеня? – С невеселым интересом обратился к нему Ваня.
- Да он, похоже, каменеет, – без спросу, но в жилу встрял в разговор Коля, - Помнишь, Ваня, ту непонятную людскую сказку о каменном госте? Теперь я, кажется, понимаю, что имел в виду древний автор.
- Да брось ты, Коля, он еще отойдет! – преувеличенно бодро сказал Ваня и стал ощупывать Сеню в суставах рук и плечевого пояса.
- Ну-ка двинь плечами! – скомандовал он Сене. Тот повиновался, и движение получилось сносным.
- А теперь покрути корпусом. – Сеня опять повиновался. Только на этот раз его недуг резко оборвал начавшееся было вращение, и Сеня встал чрезвычайно прямо, как солдат на плацу. Кулаки его сжались, щеки подергивались.
Ваня посмотрел на Колю. Коля поглядел на Ваню. Тогда Ваня, чтобы прекратить неприятную паузу в общении сказал:
- Ну что ты, Сеня, прямо как робот! – И дружески хлопнул его по каменному плечу.
* Страшно, аж жуть *
… страшно, аж жуть!
(В.Высоцкий – человеческий автор)
***
Роботы традиционно живут с природой как-то недружно, не то, что растения или животные. Они будто отъединены от нее какой-то невидимою бесстрашной стеной. И их коллективное бессознательное иногда восстает против такого разделения вселенной района на то и это. Тогда лучшие представители роботов собираются на совет и постановляют провести по весне какой-нибудь хороший митинг. Пустырь у них для этого всегда наготове, и как только решение принято, начинает работать неизменная организованность роботов.
***
Распорядитель с необмеристым животиком шнырял меж собранными на митинг, и снаряжал их на различную, единой цели подчиненную деятельность. Тому роботу выдаст лопату, тому – ручку от транспаранта с куском шкурки и тремя шурупчиками, тому – мастерок, хотя раствора привезти уже не успевали.
Дошла очередь получить общественно-полезное нагружение и роботам Сене, Коле и Ване. Им были выданы клещи, молотки, гвозди и средних размеров грузовик свежепиленых досок.
- На вас, друзья мои верные… - при этих словах распорядителя трое роботов непонимающе переглянулись, - на вас, с особенным чувством…, - тут троица переглянулась еще более непонимающе, - уповаю, и возлагаю основную свою надежду! – в конце этой, вычурной даже для митинга, фразы распорядитель своим телом втиснулся между друзьями.
- А также всемерно доверяю в деле ее удовлетворения. – распорядитель взял ораторскую паузу, и румяный Ваня успел пояснить Коле и Сене: - Это он про надежду.
- Парни вы бравые, значит, покамест не сглазили подруги вас кудрявые… – Тут уж по законам жанра хохотнули все четверо, хотя и с разными минами на лицах, - … помост-трибуну соорудить смогите. Да чтобы с поручнями и широкой, вольной, выводящей на помост лестницей было сие сооружение в лучшем виде! – распорядитель опять взялся было обозначить собою восклицательный важный знак, но Сеня, Ваня и даже степенный Коля уже направились к грузовику с гвоздями.
Сеня стал тянуть с грузовика доски. Ваня стал доверчиво пробовать гвозди на зуб, руководствуясь подсознательным желанием ко всему относиться с максимальной надежностью. Коля же сразу встал ко всему готовый, уцепив молотки в обе руки. Работа началась без всякой раскачки.
Через некоторое время машина была разгружена и доски сложены примерно в тех местах и положениях, в которых надлежало им оказаться в готовой конструкции по невесть откуда взявшемуся чертежу. Ваня стал лихо ставить запасенные во рту гвозди на шершавую, пахучую поверхность доски и так же лихо отпрыгивать.
- Бумк! Бумк-бум-бум-кккк! – Это Коля исполинским зайцем-барабанщиком лупил по гвоздям и доскам обоими молотками. И не попадал Коля чаще всего по поставленным Ваней гвоздям. Ваня успевал очень ловко отпрыгнуть, едва поставит гвоздик на острие, и тот, долю секунды постояв, покачавшись под задорным ветерком, падал еще до того, как Колин молоток бумкнет его по шляпке.
Сеня глядел-глядел на это, а как только отдохнул от разгрузки, стал поддерживать поставленные Ваней гвозди. Коля, понятно, ведь сноровки в таком деле у него еще явно было недостаточно, не всегда бил по шляпке гвоздя точно. Довольно часто один или другой молоток делал от шляпки гвоздя крупную, откровенную искру и тут же в глазах Сени темнело от резкого и динамичного, накатистого такого ощущения в пальцах.
И каждый раз после этого следующий гвоздь Сене было придерживать неловко. А вид падающего с неба на гвоздь молотка вызывал в Сене какое-то томление, схожее с замиранием духа в момент страгивания с места скоростного лифта. На скоростных лифтах Сеня ни разу не ездил, но если бы ездил, обязательно соединил бы оба эти ощущения в одно.
- Странно мне! – успевал подумать в этот момент Сеня. И вдруг его осенило:
- Должно быть оттого странно, что непонятно, неизвестно!
И действительно, далеко не каждый раз друзья совокупным тройственным усилием мысли могли предсказать траекторию движения молотка и гвоздя. Ведь железяк с ручками было два, и ими управлял еще далеко непрофессионал в этой области Коля, а гвоздь тоже совершал в пальцах Сени явственные колебательные перемещения шляпки. Потому в протяжении всего построения террасы-помоста Сеня вновь и вновь испытывал ощущения неизвестности.
Когда же энергия Коли, казалось, вот-вот должна была иссякнуть, и друзья уж не чаяли увидеть дело свое сегодня завершенным, доски и гвозди разом иссякли. В этот момент наступившего затишья, казалось все собравшиеся разом подняли головы свои от работ своих. Перед взором толпы собранных к митингу явилось желанное тело готовой трибуны. Помост ее был слитен и упруг, перила опористы и упрямы, а широкая лестница, действительно, ширилась от травки пустыря, где было назначено собрание, к ровно пригнанным доскам настила.
Шелест невольного одобрения прошелся по раскиданным над инструментом массам граждан роботов. И тут же подскочил к троим друзьям давишний распоряжачий. Подмигнул солнышку – знай, мол, наших, и, пожав все три молотка в колиных руках, заговорщицки поманил троих друзей к себе ближе, хотя те и так стояли привычно рядом.
- Коварные болезни, - начал он прикрыв глаза для пущей выразительности, - вырывают иногда из наших рядов самых ценных товарищей. Но им на смену, вижу, уже приходят новые, – рука его извлекла из нагрудного кармана небольшую яркую приветственную текстовку, - вот это должен был прочесть один серьезно заболевший товарищ. Но вы, как передовики строительства помоста, заслужили! – тут он опять лихо изобразил собой восклицательный знак, утяжеленный с одной стороны животом, и, не теряя драгоценной ошеломительности момента, быстро-быстро спросил троих друзей, протягивая Коле бумагу:
- Кто?
Коля, отбросив солидность, скорее семафора указал на Ваню. Но и у Вани реакция была – любой позавидует. И вот уже Сене весьма надо на кого-то указать, да только не на кого. Ведь два его товарища уже сделали свой выбор, а распоряжачий еще не был так близок к троим друзьям, чтобы ему можно было доверить столь ответственное поручение. Так и вышло, что выступать с приветствием надобно будет Сене.
- Вот! – Назидательно сказал распоряжун, и скоренько изорвал заветную Сенину бумаженцию на глазах трех изумленных товарищей. Поглядел на них строго и ясно и четко посоветовал Сене:
- Скажи, брат… от себя, от сердца и народного духа. Мир, труд, май и все такое. Да ты же знаешь, - и заглянул Сене прямо в глаза, - Только не забудь рассказать про общественную пользу района и мое большое участие.
Коля и Ваня внимательно смотрели на осененного доверием общественности Сеню, а распорядитель тотчас пропал, будто его и не было никогда. И в этот момент почему-то между грудью и животом Сени заработало неизвестное ему устройство, которое многие из нас знают как скоростной лифт.
***
И только тогда, в момент восхода на свежеструганый эшафот неизвестности обязательного митинга, Сеня понял, что боится. И боится именно этой самой неизвестности в мероприятии митинга. Или же наоборот, настоящая, живая, вызванивающая в нем тысячами колоколов неизвестность, она и есть корень и само тело страха.
***
С тех пор роботы, знакомые с Сеней, точно знали, что и они могут почти ежедневно присовокупляться к огромным природным источникам жизненной силы неопределенного знания и избегания разных примитивных опасностей. Ведь Сеня поведал им имя одного из самых загадочных таких источников, имя страха.
* Несвободный вид изнутри*
Робот Сеня загремел в больницу. Его организм, как это, и случается чаще всего, понес физический урон равно из-за обстоятельств жизни и по собственной глупости.
Сеня принимал процедуры и вливания физрастворов с каким-то отстраненным заторможенным вниманием. Если им занималась медсестра или доктор, то обязательно какая-то несущественная деталь происходящего привлекала его внимание. Его тампонировали, а он с удивлением и пристрастием пытался определить цвет глаз строгой дохтурши, работающей с ним. Его подшивали, а он наблюдал за стайкой студентов, присутствующих в перевязочной, выглядывал их глаза над марлевыми повязками. И ему было смешно сквозь слезы и мурашковый дискомфорт, ведь организм Сени весьма откликался на то, что с ним делали. Но тем острее отмечал смешливый Сеня, что девичьи глаза не выдерживали его взгляда, парни же, напротив, еще упорнее смотрели на него при этом.
Палата, в которой улегся Сеня, была со старорежимным сводчатым потоком, невероятно солидного бункерного типа. Рождение ей дали неспешные мастеровые руки задолго до всех последних революций и даже их матери. Какие-то выемки у потолка и в одной стене позволяли предполагать об исходном назначении этого помещения что угодно.
Береза расчерчивала стволом и ветвями три квадратика оконного стекла. Три другие были закрашены белой краской и бестолково напоминали о зиме снаружи здания, хотя береза своей наготой делала это лучше.
Сеня глядел-глядел на березу и понял, что это тополь или осина – так спокойно сер был ее ствол на фоне блеклого неба.
Сенины разговоры с соседом по палате были примитивны и глубоки. Собеседники не старались держаться какого-либо стиля. Переходили с одного предмета на другой крайне легко, потом в речи пробивался анекдотец, так или иначе касающийся их теперешнего состояния, а далее снова они возвращались к тому, с чего начали.
Фоном этой Сениной лежачей эпопеи была такая мысль, идея что ли, что Сеня принимает больницу такой как она есть, ничто в нем не противится таинственному и неожиданному процессу лечения. Хотя до того попадал Сеня в больницу лишь навестить кого-то, раз или два.
Сеня, конечно, был оглушен тем, что привело его в больницу. Еще бы – просто так в нее не попадают. Но при этом он отказывался находиться целиком в себе, хотя именно так он привык вести себя там, вне этих спокойных толстых стен - в повседневной жизни. Это был какой-то перерыв в течении существования и неприятные ощущения от необходимых процедур и неудобства от поломок его организма не вызывали в нем почему-то досады и обиды.
Даже колкая на слово медсестра, помощница широколицего умиротворяющего лечащего врача, не вызывала в нем желания спорить с ней. Наоборот, он даже пару раз пытался получше разглядеть ее фигуру, хотя на втором, лечащем этаже, был целый цветник молодых, очень привлекательных дохтурш.
Сеня теперь много думал о медперсонале, о медсестре Наталье Ивановне, прослужившей с системе уже 27 лет. Даже комплекс уколов АС-ПСС она иначе как КПСС не называла. И в минуту душевного вздрагивания, когда иголка входила в его ткани, Сеня хотел сказать каждому из работников больницы: какой прекрасный у вас коллектив.
Думал ли Сеня об имплантантах? Конечно, думал. Какой же робот не думает об имплантантах, улучшенном зрении и высокоскоростной памяти безграничных объемов? Но также Сене было очевидно, что имплантанты предполагают блочно-модульную конструкцию организма, а, следовательно, разные неэстетичные фланцы, винтики и разъемы в местах стыков. Таким образом, Сеня каждый раз оказывался сторонником неимплантированной починки изначально доверенного ему организма. И благодарность к врачам и медсестрам поселялась в нем все глубже и глубже.
* Привыкая к ошейнику *
Всякий длинномерный предмет – о двух торцах.
(из инструкции по технике жизни деревянных прототипов)
Как-то раз необычная производственная необходимость позвала Сеню на второй этаж административного здания его предприятия. Робот нехотя дал остановку ритмично зудящему станку и отправился по спущенной сверху указке.
Оказалось, что он по разнарядке и как честный середняк труда попал в какой-то особенный список. Какой именно, Сеня так и не понял, хотя ему дали прочесть инструкцию на пяти листах, потом указания по технике безопасности и, в довершение бумажной волокиты, заставили расписаться в четырех местах. Сеня помял в руках пыльный берет, где требовалось поставил свою закорючку, и хотел уже идти к стосковавшемуся без работника станку. Но юркая учетчица властным жестом тормознула его. Что такое? Сеня огляделся и увидел на столе небольшую, красочно оформленную картонную коробку.
- Неужто, подарок за непорочную службу? – восхитился Сенианил. Но оказалось другое – по принадлежности к списку ему был положен мобильный телефон.
Сеня слышал, что эти маленькие изящные устройства доставляют роботам много неудобств. Про себя он давно окрестил эти самостоятельные трубки ошейниками, ведь они нужны лишь для того, чтобы держать тебя на коротком поводке разговорной досягаемости. И вот уже он сам уцеплен, пойман, заарканен, и в распаяных чувствах спускается с картонкой под мышкой по металлической лестнице в шумящее нутро родного цеха.
Засунув легкий цветной кирпичик новой жизни подальше в металлическую открытую тумбочку, в которой располагались метизы, инструменты и приспособления, Сеня постарался не думать о случившемся, хотя бы на время забыть о неприятном факте.
Он, как мог, сосредоточился, и ему почти удалось вернуться в прежнее, безошейниковое, счастливое ощущение себя. Едва ли не как раньше робот сумел залюбоваться вертлявой, густо синеющей на отходе от суппорта, стружкой. Грохот работы, казалось, полностью принял его обратно в свою серую вату. Но тут злополучная коробочка позвонила.
Сеня вздрогнул, и чуть было не запорол ответственную деталь. Несмотря на то, что он никогда еще не пользовался подобным аппаратом, робот точно понял, что трындит именно его поводок. Всем нутром понял. Стараясь не ругаться, он торопливо вскрыл цветастую картонку, некрасиво заминая ее хрупкие лепестки-застежки и оставляя там и сям черные масляные отпечатки пальцев. Но он не успел. Едва лишь стильная серо-синяя пискля оказалась в сениной ладони, зуммер прекратил камаринскую.
Сеня сначала тоже хладострастно замер, но почти сразу очухался, освобожденно выругался и обреченно махнул рукой. А когда он поглядел на ядовито лимонный экран, то прочел там:
- Вас приветствует предприятие-изготовитель, - Далее длинно и неразборчиво следовало название фирмы.
- Должно быть, очень известная, - Задумчиво проворчал Сеня, и с ним никто не стал спорить. Сеня посидел еще немного перед своим маленьким инструментальным стеллажом, нянча на руках раскрытую коробку, мобильник и ворох каких-то сопроводительных бумаг. Потом он сказал всему этому «Тьфу», и кое-как засунул ворох фирменного новья подальше в тумбочку на старые поломанные резцы, а сам вернулся к труду.
Дома Сеня положил мобилу на видное и максимально доступное из любой точки жилища место – на столешницу серванта. И теперь что бы он ни делал, желтый экранчик подмигивал ему.
Робот наскоро перекусил и принялся изучать инструкцию по эксплуатации, надеясь из многочисленных сухих строк выжать совет, как ему примириться с новым стилем своего существования. Прочитав умную книжицу от корки до корки, Сеня спохватился и поставил телефончик на подзарядку. Тотчас экран зажегся поярче, циклопик оголодал и теперь глаз его играл азартом поглощения пищи.
Ночью Сеня спал плохо. Ему мешал дополнительный отсвет, мерно проистекавший из одноглазого сожителя куда-то в потолок и немое присутствие кого-то рядом.
Утром Сеня снова подзарядил аппарат, поскольку глаз его, на вид начал, вроде бы, меркнуть. Поэтому на утренний моцион с друзьями, Колей и Ваней, Сеня опоздал. Опоздал он и на работу, что бывало с ним крайне редко и вызвало в востроглазой учетчице скорее удивление, чем укоризну. Мобильник, между тем, удобно возлежал в нагрудном сенином кармане и все время был готов позвонить.
Работа перестала спориться у Сени, поскольку дух его сказался больным и вяло метался в границах существа. Было совершенно ясно, отчего так получалось, но никакого избавления от несчастья Сеня не видел. Телефон держал его привязанным к себе на некоей незримой упругой нити внимания. И сделать с этим было ничего нельзя.
***
В субботу не выспавшийся и небритый Сеня все же пришел к Гастроному. Коля и Ваня находились там в компании незнакомого третьего робота. Друзья поглядели на Сенианила настороженно. Целую неделю они не встречались в прежнем масштабе. Сам Сеня не появлялся в издавна условленных местах в издревле установленное время, а дозвониться ему коля и Ваня не могли.
- Здравствуй, Семен, - суховато приветствовали четвертого Ваня и Коля.
- Третьим будешь? – Это Коля сказал после некоторой паузы.
- Почему ты не отвечал на звонки? – реакция Вани была как всегда более непосредственной.
Семен замялся что-то и не знал, как объясниться. Только все поглядывал с тоской на нового третьего робота.
Сверху палило солнце. Рядом стоял немолчный Гастроном. Наконец, Коля отследил взгляды Сени на нового компанейца и, как бы в оправдание, буднично и смачно выругался.
- Бдзинь-бдзинь! – пластиковая склянка пробила на сениной груди одиннадцать, и он смело ринулся на приступ распахнувшейся двустворчатой двери.
***
- Наконец-то, Сеня! – Ваня и Коля со вниманием приняли из помятых, но довольных добычей сениных рук две зеленого стекла бутылки с поучительным содержанием. Коля тут же взвесил их в руках и оказалось, что Сеня сегодня сплоховал. Одна из емкостей была 0,7, а не 0,8, как требовалось. Но Колино неодобрительное кряканье как козье молоко в песок ушло в Ванину смущенную улыбку. Колю поджал губы и его тут же передернуло – так он избавлялся от некорректных по отношению к коллективу чувств. И глаза товарищей неторопливо просветлели, будто кто им туда односвечовые лампочки вставил. Роботы как по команде развернулись и потопали на природу, в парк, что сопровождал Гастроном в протяжении всей его жизни. А от увязавшегося, было, за ними четвертого третьего даже не отмахивались – он отстал сам.
***
В парке было хорошо, почти как в лесу. Недаром район гордился Гастрономом с прилегающей к нему территорией. И роботам, прибывшим на излюбленное место отдыха становилось все лучше с каждым колиным разливом. А птичьи трели служили прекрасным оформлением действиям коллектива друзей.
Сеня сразу признался в своей беде. Мобильник был снят с его шеи и теперь, поблескивая серебристым корпусом и стеклышком экранчика, лежал на пеньке между возвышающимися с трех сторон роботами. Рядом были открытые бутылки портвейна и стакашики.
Вдруг Ваня, как знаток и любитель природы района вспомнил:
- А ведь в этом парке никогда не звучали птичьи трели! – и поднял глаза на Сеню. Коля тоже насторожился и рука его, взявшаяся было за бутылку, дрогнула.
- Да это я устроил, - смущенно признался Сеня.
- Машинка-то с полифонией оказалась, вот я и настроил ее звучание на шум плэнэра и запустил таймер. Хотел вам, товарищи мои, приятное сделать.
После таких слов друзья совсем по старому заулыбались друг другу, заговорили все разом, и опрокинули очередную порцию пития в самый тот момент, когда в птичьем хоре взял слово соловей.
Ностальгически ясное основной нотой свободной жизни настроение охватило трех товарищей и не отпускало даже тогда, когда они неторопливо покидали парк. А он самым естественным образом провожал их птичьим полифоническим пением.
* Наука и жизнь *
Робот Слава был теоретиком. Поэтому ему полагалось как облупленных знать роботов Сеню, Ваню и Колю. И в его теориях и статистике так оно и было.
На практике же робот Слава никогда не мог предсказать поведения Сени, Вани или Коли. То есть он, конечно, мог предсказать их поступки, когда они не отличались от обыденного распорядка их встреч, времяпрепровождения и ассортимента выпитого. Но любой форсмажор, как это назвали бы люди, не вписывался в славины теории, хотя реальной теорией Слава занимался уже много-много лет.
Слава не смог предсказать ни одной болезни роботов, ни одного излома во взаимоотношениях внутри их товарищества, повышения или понижения по службе, если только не инициировал их сам Слава.
Слава был настоящим, что называлось у людей, «от природы» теоретиком. Потому себе он честно признавался, что терпит в теоретизации своих подопечных фитяску за фитяской. Так Коля однажды назвал человеческое слово «фиаско», видимо проникшись неприязнью к его иностранному звучанию. И Слава постепенно принял. Всосал. Как говорил Ваня, этот жаргонизм – фитяска. Запомнить оказалось просто – фитяска была одним из спиртных человеческих напитков. Да и слово красивое.
Так что по начальству, по службе и в районный научный публичный печатный орган шли от Славы вполне обширные и умные научные статьи и отчеты. При этом внутри робота теоретика были сплошные теоретические сумерки. Ведь теория, лишь констатирующая факты и ничего не предсказывающая – только лажа.
Последние годы, особенно весной Слава чувствовал себя в полном тупике. Впору было биться головой о стену. Кстати, голова у славы была прочная. Он и сам был более, чем средних размеров, но голова, так сказать, превышала. Большая у славы была голова, поистине математическая. Недаром он в школьное время выигрывал все цифровые олимпиады.
Славина контора находилась на пути следования Сени, Коли и Вани в Гастроном. Поэтому Слава частенько наблюдал своих любимцев в окно. Да, люди бы сказали. Что слава любил подопечных роботов, равно, как и свою работу. Славе даже сны снились о цифрах статистики, графиках и сидящих на них роботах Сене, Ване и Коле.
Кризис в работе над теорией робо-жизни создал в славе такой экзистенциальный Содом и Гоморру, что он начал искать спасение в голой, почти схоластической, теории. А вот сегодняшней ночью Славе приснились два принципа робосущности. Первый гласил: нет двух одинаковых роботов. Второй гласил: Несмотря на первый принцип, все роботы кажутся стремящимися к одинаковости. Слава проснулся в эйфории. Ему очень нравились эти схоластические истины. Хотя он и не совсем понимал их. Славе было так приятно чувствовать себя теоретическим теоретиком, что он даже забыл свою весеннюю хандру, и с дополнительным, против обычного, удовольствием наблюдал компанию подопечных у себя под окном.
Удивительно и непредсказуемо Славиной теорией было то, что на этот раз три робота расположились со своими пластиковыми стакашиками прямо под окном Славы. На этот раз у Сени, коли и Вани была бутылка Столичной.
- Празднуют что-то черти, – Понял Слава, - А ты тут сиди и их теоретизируй! – Он помялся у окна, походил из угла в угол и ему до боли в суставах захотелось вступить с компанией Сени, Вани и Коли в живой, непосредственный контакт. - Люди назвали бы это подружиться, - подумал Слава. Он еще раз поглядел в окно, и смачно плюнул на условности, существующие в научном мире.
Слава залез в сейф, взял там старинный граненый стакан, початую бутылку коньяку, оставшуюся от презентации последней научной статьи, с силой выдохнул и пошел к подопечным, желая совершить удачное реальное знакомство. Уж очень хотелось ему поделиться с компанией роботов из народа своей совершенно новой теоретической разработкой.
- Поймут, ли? – Думал Слава, спускаясь по лестнице, - Я и проектора с собой не взял – кроме как словесно не смогу продемонстрировать.
Но случилось чудо, так об этом сказали бы люди. Через двадцать минут после начала Славиных сомнений они оказались вдребезги разбиты. Роботы Сеня, Коля и Ваня все прекрасно поняли. Они стояли и улыбались роботу Славе, просто влившемуся в их компанию. И он в ответ улыбался им, хотя ему было трудно – его уже начинало штормить, ведь, кроме пары «потомочных» Славе сначала пришлось выпить вступительную, штрафную и за статью. Но все равно, Слава был счастлив – его поняли! Это было очевидно по добрым глазам сени, Коли и Вани и недвусмысленным подтверждениям уважения, которые Слава услышал в ответ на свой запрос.
Так роботы Сеня, Коля и Ваня, позиционированные теорией в самой гуще коллектива района, сразу прекрасно разобрались в этой самой теории.
5.4 … 4.5