О музыке
Случилось это в полевом отряде. Начало сезона. Народ ещё весь на базе. Приспел у кого-то день рождения. Приготовили яства, достали пузыри. Расположились тесненько по всей палаточной кухне.
Поздравили именинника, выпили, закусили, погалдели. Дошло время до песен. Гитара уже была на изготовке. Первой её взяла студентка из Москвы. Симпатичная девица красивым голосом исполнила пару песен. Красиво получилось. Эстафету у неё взял наш завзятый бард Володя. Покрутил зачем-то у гитары колки, подёргал струны и исполнил какую-то, сейчас не помню, геологическую песню. Кладёт гитару на край стола. Берёт бутылку, наливает себе водки, жестом предлагает сделать это и остальным.
В этот момент из гитары, из её круглого поющего рта, вылезает мышка. Малюсенькая такая, лемминг, что с носиком хоботком. Наблюдая это явление все замерли с улыбками на лицах. Та немножко покружилась, выложила пару меленьких какашек на блестящую лаком поверхность инструмента, и нырнула опять в глубь его.
Публика буквально раскатилась от стола в стонах и судорогах.
Вот такая вышла оценка мастерства музицирующих.
О стрельбе
Весновка. Строим базу. Снега ещё на сопках много. Вытаяли только долины. Да и то еще по террасам снег повсеместно клочками лежит, парит, истаивает.
Работаем неспешно. Времени у нас впереди много. Люд в большинстве умелый и сноровистый. Не впервой строить палатки, кухню да баню на полевом стане. Когда утром кто-то во сне нежится, никого не поднимают, спокойно дожидаются, попивая чаёк. Так и в то утро было. Сидели мы с другом, обжигались чаем, беседовали ни о чём, да умилялись появляющимся из палаток заспанным физиономиям. Народ, совершив утренние моционы, подтягивался к кухне. Мило нам улыбался ещё не совсем проснувшимися лицами, а за кружкой крепкого чая обретал соответствие сверкающему солнцем утру.
Сидели, вот. Перед взорами нашими была палатка, в которой проживала единственная в отряде семья. Это были молодые геологи муж и жена, которые только осенью как приехали на север с Украины. Сегодня они дольше всех не появлялись. Все их уже только и ждали.
Вдруг, откидывается полог палатки и из неё заспанный, но решительным шагом вышел Василий. В нашу сторону даже не глянув он отправился к расположенной неподалёку куче завезённого вертолётом строительного материала. Среди сваленных досок и брусков он выискал небольшой лист фанеры, закружил, держа его перед собой в руках. Мы очарованные непонятностью и таинственной целеустремлённостью его телодвижений замерли чуть ли с не раззявленными во внимании ртами. Василий тем временем определился с направлением, быстро прошагал к высокому кусту кедрового стланика и прислонил к нему этот самый лист фанеры. Так же быстро он удалился в свою палатку. Мы были в полном недоумении. Минуло минут пять.
Опять резко откидывается полог палатки и из неё выходит всё такой же решительный Василий. Левой рукой он вытаскивает из парусинового дома упирающуюся супругу, Лену. А в правой руке (это надо же!) он держит пистолет. Лена упирается, отказывается идти, а Вася её тащит на середину поляны.
- Он что, на расстрел её ведёт? – ахнул кто-то из наблюдавших.
Но уже Василий выпустил руку супруги и на вскидку два раза выстрелил из орудия в лист фанеры, с которым он недавно маневрировал. Лена присела от шума выстрелов и вслед попыталась улизнуть обратно в палатку. Но была схвачена за локоть Василием. При этом он умудрился ещё раз пальнуть в сторону фанеры.
Тут мы уразумели, что он прямо вот с утра решил обучить свою драгоценную половину стрельбе. То ли приснилось ему что, то ли еще почему, но он проникся благим намерением подготовить любимую к возможной в предстоящих маршрутах встрече с медведями. Переполненный намерением он выражал непоколебимую решимость сделать это вот прямо сейчас. Ещё раз стрельнув всё в ту же сторону, о прицельной стрельбе речь вовсе не шла, он насильно внедрил пистолет в руку Лены.
Слова с расстояния наблюдения мы почти не различали. Но зато, мы наслаждались Васиной мимикой и жестикуляцией, с помощью которых в добавление к словам он убеждал Лену произвести выстрел в лист фанеры, да ещё и попасть в него. Такой спектакль не покажут ни одни театральные подмостки. Пантомима невероятного желания и его эмоционального выражения была великолепна! А если добавить, что это утро и два заспанных актёра…
Чтобы отвязаться от его темпераментных просьб, Лена всё же решила уступить его настойчивости. Вытянула руку с оружием в нужном направлении и выстрелила. От неожиданной для неё отдачи, она чуть не выронила пистолет. Судорожными движениями ей удалось всё же оружие удержать. И почти тут же она рукой, сжимающей пистолет, замахнулась на Васю. Мол, он виноват в том, что пистолет дал отдачу, что он, Василий, выволок её сонную и заставляет совершать неизвестно что. Вася с чувством естественного страха шарахнулся от неё, ведь такое замахивание может случиться и выстрелом. Он что-то такое Лене и выкрикнул. Та бросила в сердцах пистолет на землю и удалилась в палатку. Чуть погодя поплёлся за ней и Вася.
Спектакль с громким шумовым оформлением казалось бы закончился. Мы похахатывая обсуждали минувшее представление. Вдруг через десяток минут видим, как со стороны листа фанеры, служившего недавно якобы мишенью (ни одного выстрела в него не попало) по канавке глубиной по колено (такие старицы в террасе) на четвереньках двигается наш повар. Народец в эту канавку, укрытую со всех сторон кустами, приспособился ходить справлять крупную свою нужду. В это утро стрельба и застала там с нуждой нашего поварешку. Тот на всех четырёх косточках из этой “заминированной” канавки и выползал, ошарашенный свистом пуль над головой. Смотреть на него без слёз смеха было невозможно. Он был готов услышать этот свист в любую следующую секунду, потому и не смел поднять голову. Полз. Ящерица позавидовала бы его артистичности. А можно было бы и фильм снять показательный для спецназа.
В этот момент из палатки вышла Лена и направилась к нам. И даже улыбалась победной улыбкой. Васю, видимо, крепко отругала. Мы, с трудом сдерживая хохот, указали ей на невольного лазутчика, изобразили жестами же историю и условия, которые преодолевает повар. Разглядев, зная всё про канаву и оценив ситуацию, Лена залилась звонким хохотом. Взорвались и мы.
- Вот так и будет со всеми четвероногими, встретившимися на моём пути, - прокричала она.
- Васька, выходи. Урок удался, - всё прощающим голосом обратилась она в сторону своей палатки.
Такое выдалось утро.
О борьбе
В середине этого же сезона почти весь геологический люд собрался на базе. Повод был не хухры-мухры, а круглая дата рождения, и ещё раз не хухры-мухры, а у начальника отряда, всеми любимого и уважаемого. Да и вправду, хороший был мужик. Хотя ни это и ни первые мухры народ не волновали. Главное, повод всем собраться уже после изрядно поднатёрших хребты трудов, полыбиться уже во вновь любимые физиономии, ну и прочая, кому что в общении светло.
Собрались, в день побанились всласть. Затем вытащили булькающие спецприпасы, внедрили их на стол, загромождённый всевозможными яствами. Посиделки организовали прямо под открытым небом возле кухни. Тепло, ветерок тянул, потому комара почти не было. Просторно и приятно. Стол из нескольких сооружений получился большой, но и его до отказа заполнили едой. А лакомств в середине лета было – царская кухня позавидовала бы: блюда из свеженькой оленины и сохатины, ещё недавно водоплавающей дичи, свежий лосось во всех жаряно-вяляно-копчёных видах, икорка красненькая, хлеб свежий из полевой пекарни! Что, уже потекли слюнки? Потому и перечислять дальше не буду. Трудно будет вам.
Сели за стол, с заздравным имениннику тостом выпили, жевать да говорить принялись. Только ещё парочкой тостов отметились, нарисовались гости. К нам пришли два оленевода. Оказалось, что они кочевали с оленями вдоль побережья совсем близёхонько, километрах в пятидесяти. Решили проведать. Нюх их не обманул. Это были два парня ороча лет двадцати пяти. Части из нас они были уже и знакомы. Поэтому без малейшей заминки они оказались за столом и приняли живое участие в нашем важном мероприятии.
Так уж случилось, что один из оленеводов, самый маленький человек собравшейся компании, за столом оказался рядом с самым крупным из геологической братии. За давностью лет сейчас и не вспомнить как, но разговор между ними уткнулся в тему, что ороч, хоть и маленький, но сильный, и большого хохла в борцовском поединке одолеет. Ороч-то весил, может, килограммов пятьдесят, а наш Володя был потяжелее центнера. В юности борец в классической дисциплине, Володя с придурошностью соглашался с аборигеном:
- Конечно, ты меня завалишь, вот только если обхватишь.
Это ещё больше заводило захмелевшего мелкокалиберного. Хотя, я знал, что тот тоже некогда борец вольного стиля и даже мастер спорта. Володя вот этого не знал. В конечном итоге пререканий и ёрниченья оба согласились силами померяться. Застолье их, конечно, всячески к подвигу поощряло. Рядом с кухней на краю террасы была просто идеальная для такого поединка площадка с хорошо утоптанной глинистой поверхностью. На ней и сошлись в неравной схватке два богатыря. Точнее было бы сказать – полтора.
Попервости всё выглядело, как и предсказывал наш хохлятских кровей молодец. Ороч всячески подстраивался к большому своему сопернику, но ни за что ухватить его не мог. Володя же, похахатывая, не спешил ловить своими не хилыми ручонками забияку. Но, в какой-то момент малявка дважды больно ущипнул хохла за складки на животе. Тот, не посчитав полученные ощущения приятными, решил быстренько поединок закончить и попытался схватить обидчика. Подался вперёд и … В глазах большинства, ничего не понявшей публики, в воздухе мелькнуло большое тело Володи и со всего маху спиной рухнуло на площадку. Звон, пыль столбом поднялась. Ощущение было, словно мешком с мукой со всего маху об землю хлопнули. Маленький мастер борьбы, ловко спровоцировав, использовал энергию эмоционального и не осторожного движения геолога и, подсев под него, перебросил через себя, вернее, лихо так перекатил. Зрители были в неописуемом восторге. Ещё больше они получили почти тут же. Ибо через секунду хохол был уже на ногах и ожесточённо пытался поймать противника. Эмоции застилали ему глаза, и его телодвижения больше напоминали игру ладушки-ладушки. Ороч успешно уворачивался, но наш парень был разъярён. Пастуху бы бегством спасаться, а так он попал таки в лапы геолога. Огромные ручищи обхватили его поперёк туловища и с лёгкостью оторвали от земли. Володя, держа беднягу против груди, закружился по площадке, прикидывая, куда бы того швырнуть. Видимо уж от особой обиды, в голову ему пришла мысль, запустить бедолагу в речку. Борьба-то шла на берегу протоки реки Таватум шириной метров пять и глубиной по колено, подходящая по разумению богатыря цель для завершения поединка. Он крутнулся, как метатель молота, и со всей дури швырнул несчастного. Тот, разбросив руки и ноги, как шикарный планер, перелетел протоку и с грохотом приземлился на гальку противоположного берега! Переусердствовал Володя маленько, уж очень, видно, обиделся, что его ущипнули. Ороч цел остался, ну ушибся не слабо, особенно подбородком, как выяснилось утром. Но оба своей схваткой, самой её яростной скоротечностью и великолепным завершением, исполнили блестящий спектакль!
Восторженная геологическая братия присудила им ничью, но потом каждое удачное движения поединка тостом отмечала, награждая его участников и себя следующими за хвалой возлияниями.
Памятный получился вечер.
О плавании
Случилось это на сплаве по реке Наяхан. Это такая шустрая река, что течёт то в каньоне, то среди берегов, густо заросших тополёво-лиственичным лесом и различным кустарником. Сплав на ней сродни спортивному. Это означает, что не отдохнёшь на лодочке, поглядывая по сторонам. Только успевай веслом изо всех силёнок грести, то от скалы отгребаясь, то от склонившихся с берега к воде деревьев, то от топляка, что торчит и пугает, то от валунов. Греби, не зевай.
Плыли мы двумя парами на двух резиновых лодках полу тонн водоизмещения, как корабелы говорят. На одной я со студентом Олежеком, а на другой геолог Костя с сорокалетним рабочим по кличке Картавый. Лодки укутаны с плоского днища и по бокам грубым брезентом, чтобы их не порвать на перекатах и при соприкосновении со многим, что им угрожает. В каждой лодке по два гребца с веслом. Один человек сидит на носу, другой на корме. Гребут на таких лодках и на таких речках на манер каноэ.
Сплавлялись мы себе пол дня чудненько. Это значит по уши в воде, в сапогах вода, в лодках вода, но сами лодки целы, и мы ни на что не налетели и скарб из них не вывернули. К полудню выбрались из каньона. Угроз перевернуться или водрузиться на какой скальный мыс не стало. Правда, появились мелкие перекаты и участки реки, заваленные огромными валунами. Где-то с трудом протискивались, а где-то приходилось лодки по перекатам волоком протаскивать. Но через час вошли в русло, которое было ровней, глубже и с меньшим количеством препятствий. Скорость сплава возросла.
Однако оказалась она высокой только у меня с напарником. Вторая лодка отставала. Стали часто её терять из виду. И приходилось дожидаться, останавливаясь на косах или на пологих бережках. Каждый раз, когда Костя с Картавым нас догоняли, мы наблюдали как они, непрестанно ругаясь друг с другом, с превеликим трудом осуществляли манёвры, необходимые в той или иной ситуации. Сколько не ругались, как не усердствовали, всё равно их лодку то прижимало к берегу, и им приходилось отбиваться от свисающих кустов, то, не взирая на их титанические усилия вёслами, загоняло на топляк. Деревья, перегораживающие русло, их буквально присасывали. И постоянно они не могли попасть в наиболее глубокий жёлоб на перекате и были вынуждены покидать лодку и протаскивать её по камням отмели. Мы же с Олежеком после гребли в каньонах уже чувствовали себя отдохнувшими. Несколько часов на сплаве больших проблем не имели, да ещё и постоянные ожидания товарищей. А те умотались вдрызг, вдрызг же и изругались. Налюбовались мы их манёврами, нахохотались.
В конечном итоге сжалились и на месте очередного ожидания решили организовать костёр. Чайку сварить, перекусить чего, да и просто поваляться, отдохнуть. Погода стояла отличная. Синь в небесах да солнце жаркое, у холодной-то воды его тепло ох как приятно. Скоро уже чай кипел в котелке. Подплывали и горе сплавщики. На всю реку неслись эпитеты, уточняющие характеристики человека разумного и “…куда гребёшь…”, “…да с другой стороны…” и прочие восторги друг другом. Сели на мель возле облюбованной нами для обеда косы, лодку бросили и с премило искажёнными лицами рухнули возле костра. Силы ругаться у них иссякли. Пили с суровым видом чай, ели.
Я к тому времени уже належался, назагорался. Решил их лодку на берег затащить, барахлишко вытряхнуть на просушку, воду слить. Словом, помочь решил, альтруизм проснулся. Подошёл к лодке, потянул. Чувствую, что-то не так. Ведь, недавно свою вытаскивал, а эта заметно тяжелее показалась. Выволок таки, выбросил на гальку вещи и решил на днище лодки взглянуть. Давай её переворачивать… Тут-то всё и открылось. Оказывается шов в брезенте, что проходил поперёк дна лодки, протёрся и раскрылся как рот кашалота, да в открывшуюся пасть ещё и хороший валун с переката ребята черпанули. Вот с такой радостью они и плыли. Жабер-то в брезенте нет. С отвисшей губой, лодка, вопреки усилиям гребущих, вихляла, как могла.
- И за что ты меня последними словами, начальник, ругал? - проговорил Картавый, обращаясь к Косте.
Тот молвил: - Да, это я так, месячные у меня. Месяц как уже из дому. Сам понимаешь, нервы.
Брезент капроновой ниткой зашили, лодку опять укутали теперь швом вдоль её дна. Учёные стали. Собрались, поплыли дальше. Но, уж видимо день представлений тогда выдался.
После чаёвки дела у наших напарников пошли очень резво. Они вырвались вперёд, и теперь, чтобы их видеть, нам не приходилось выворачивать шеи. И проплыли-то всего ничего, новое приключение. Когда наши друзья огибали один из залесённых островов на реке, из зарослей его выскочил огромный лось. Он прямо перед носом сплавщиков пересёк скачками русло и впрыгнул на полутораметровый обрыв берега, к которому течение прижимало лодку и от которого мужики старательно, работая вёслами, отгребали. Лось-то впрыгнул, да вот край террасы под ним стал рушиться. Задние ноги стали с оползнем проваливаться, зверюга сначала оказался в позе, словно встал на дыбы, а потом всей своей почти полутонной массой завалился на спину в реку. И это буквально в считанных метрах перед лодкой. Брызги, маты. Костя, спрыгнув в воду с кормы, лодку резко остановил, Картавый при этом с носа её свалился. Может быть, решил лося спасать. По крайней мере, выглядел его нырок очень похоже. Лось-то почти мгновенно из воды выбрался и вломился с треском в заросли берега. А вот Картавого понесло течением. Он плавать-то почти не умеет, а тут стремительная вода его вдоль обрывистого берега тащит. В одном месте из подмытой террасы толстый корень лиственницы торчал. Ему удалось обеими руками за него ухватиться. И повис он на нём, трепыхаясь, в положении пловца на спине с болтающимися ногами вниз по течению. Корень гибкий, в такт волне раскачивается, а вцепившийся в него Картавый, орёт в небо всякие непристойности. Костя, наблюдая тот заплыв с абсолютно спокойной физиономией, причалил лодку к косе, и только затем пошел к товарищу. Не дойдя до того пару метров, стоя в воде чуть выше колена, баском проронил:
- Ты что полощешься, как панталоны в руках прачки? Вставай, под тобой воды по пупок.
Тот, не разжимая мёртвую хватку рук, продолжал орать. В конце концом, после минутного созерцания (подозреваю, что и любования) напарника в состоянии истерики, Костя, приблизившись, оторвал от корневища Картавого и выволок его со стремнины. Когда пловец оказался на ногах, речи его несколько стали осмысленней. Удалось из них уже разобрать: “… да чтобы я… ещё куда… с этими … геологами поплыл…” и “… за какие грехи я в этой компании…”.
- Да-а , Картавый, если у меня месячные, то у тебя климакс наступил, что такое недовольство демонстрируешь жизнью и человеками, - улыбался Константин.
- Между нами девочками говоря, в нашей жизни одни потрясения, а пожалеть нас некому, - это уже мой Олежек голос подал.
Вот, какое плавание, такой и юмор.
О рыбалке
Этот сезон примечателен тем, что в полевой отряд приехали из Питера два психолога. Работа их была частью программы министерства геологии по изучению проблем полевой работы геологов. В её интересы входили причины травматизма, профессиональных заболеваний, адаптации к климатическим и бытовым условиям, взаимоотношений в небольших коллективах и прочая и прочая. Цель исследований благая – дать рекомендации для …, по … И говорить не хочется. А то кто-то подозревал, что хоть что-нибудь будет сделано.
Но речь не об этом. Приехали к геологам в Магаданскую область два молодых мужика, Паша и Саша. По случаю попали они в наш полевой отряд. Психами их окрестили ещё заочно. Точно психи, что подтверждали их кандидатские степени. Вот только степени на их лицах и не были написаны, всё остальное cоответствовало. Важные во всех манерах, поглядывали на всех сверху, хотя редко кого в росте догоняли. Речь их была почти во всём поучительная. А знание психологии их буквально переполняло и, видимо, плохо влияло на зрение. Они не замечали, как при встрече с ними лица геологов приобретали вид второгодников средних классов школы или, наоборот, прилежных учеников и учениц, готовых впитывать знания с жадностью пылесоса. Каждый изгалялся в общении с ними, как только мог. А те просвещали с энтузиазмом и довольством новоявленных миссионеров. А вечера в столовой превращались в концерты. Напоминали они лекции крупных светил науки перед студентами: вопрос – пространное излияние знаний, восхищение – отеческое наставление и напутствие, сомнение – убеждение и сочувствие. Даже спорщики появлялись, но умело конфузились в дебатах.
Правда, скоро геологи, наизгалявшись, всё о психологии и жизни в высокой науке узнали. И под влиянием, казалось, светлых речей о культурной жизни северной столицы, они стали забывать проявлять вблизи антеллигентов, вдруг с их приездом появившиеся манеры громко сморкаться и пукать, а ещё вкусно чавкать над сохатиным мослом, слизывая жир с локтя. Забывать стали, надоело, наигрались. О, извиняюсь, то был процесс окультуривания. Убедившись, что зрение у приезжих плохое, стали выявлять степень их близорукости.
Зачин выпал на мою долю. В те дни почти весь отряд собрался на базе. Ждали вертолёт, чтобы разбросать группы людей по разным местам. Но на побережье не было погоды, и мы маялись в ожидании. Почти ничего и не делали. К тому времени в реку на нерест горбуша зашла. Мы её тут же стали ловить и лакомиться, изощряясь в приготовлении. Красный лосось и икра на столах не переводилась. Уха, так только из голов, котлеты, так только с молотыми в мелкую крошку косточками, икру, так ели только свежую “пятиминуткой” приготовленную и столовыми ложками, коптили, так отдельно балычок и брюшко… Эк, меня понесло. Не дочитаете, захлебнётесь.
Конечно, в разговоре назывались объемы, кто сколько себе даров природы на зиму заготовит. При упоминании икры, количество литров меньше тридцати не называлось, но это была очень скромная цифра. В каждую свободную минуту, а их было много, народ ходил к реке и рыбу ловил во множестве. Работали, конечно, все на стол. Горбуша для заготовок не ценилась, для них осени ждали с приходом кеты и кижуча. Но деловую хозяйственность при виде учёных демонстрировали старательно. Тех прошиб азарт хапнуть быстро и много. Это дело и не предосудительное, а даже и наоборот на такой-то реке. Только вот зрение и антеллигентность. Им бы сказать, будь они мужики попроще, мол, хотим и вот столько. Тут же вдвое и сделали бы им. Ан нет.
Возвращаюсь, как-то с плёса в полдень. В одной руке в пластиковом мешке почти ведро икры, в другой несколько отборных серебристых горбушин. Встречают на подходе к лагерю меня обои психа и с заговорщицким видом просят меня их научить рыбу ловить, да икру приготовлять. Но первый-то вопрос, как побольше её наловить. Ну, знамо дело, да для таких людей, да все тайны выдам. Тут же и ведаю им, не стесняясь, что они уже меж нас давненько, секреты просто фантастического успеха на рыбалке. А что стесняться-то, вижу же, что зрение у них совсем никудышное и на слух интонации они не различают.
Значит, рассказываю какие спиннинги нужны, какие блёсны, какие насадки. Тут же обещаю это им всё выдать, только вот дойдём до моей палатки. Почему я это всё в палатке оставил, когда рыбачить пошёл? Действительно, почему? Не спросили. Далее уверяю, что самый лучший клёв, это когда солнышко садится и сопок на западе цепляется. Что я сам иду с рыбалки в полдень? Ну, не знал бы что и сказать, если бы спросили. Но не. Такие вопросы в светлых головушках их не возникли. Еще я им о тонкостях проводки блесны поведал, как вываживать. Так, выкладывая сокровенные знания, до палатки своей дошёл, где и выдал всё обещанное.
Они таки дождались, когда солнышко на сопку облокотилось, и почти тайком на речку ушли. До того, ну самого клёвого плёса, что им указал, топать минут десять. Они и дотопали, размотались всеми снастями, проводку начали осуществлять, даже по рыбине поймали. Да вот беда, солнышко за сопку свалилось и стало на плёсе темно. Они ещё по горбылю выловили, и вынуждены были возвращаться. Не с пустыми руками шли, а каждый нёс по паре горбылей. Таким красивым словом называют самцов горбуши. В реке в ходе нереста самец из красивой серебристой рыбы превращается в страшилище. Он становится плоский, у него вырастает горб такой величины, что самец больше напоминает тарелку, голова искривляется, зубы вырастают и выдаются вперёд, чешуя облетает, всё тело покрывается желтоватыми пятнами и уже прямо на живом начинает разлагаться. В руки даже брать неприятно.
Вот таких рыбин они и успели до темноты поймать. А как их не поймать, когда такие тарелки (30 х 50 см) речную яму заполняют. На них все крючки виснут. И, ведь, видели же, что мы ловим так называемыми дергушками – это на конце толстой лески тяжёлый груз или блесна с тройником. Закидываешь рукой такую снасть в яму с косяком рыбы и вдоль дна её с силой выдёргиваешь. Самочки, что ко дну жмутся, на крючок и попадают. На цмык такой способ рыбалки называется. Ни каких хитростей, насадок, проводок и прочая. Но, значит, не видели. Да, ведь, ещё пришли, рассказали, что не очень успешно рыбачили. Тут уже мой сосед по палатке, Витя, сочувствовал им, что бывают такие не клёвные моменты. Редко очень, но бывают. Заверил, что два раза в одну воронку… Ещё он им втирал, как научит их икру готовить. Завтра, вот как только поймают.
Чудаки, так и хочется сказать конченные, следующего вечера дождались и почти бегом со спиннингами на реку подались. То, что солнце за гору закатывается и на реке делается темно, они тоже в предыдущий день не уразумели. Зрение.
С той поры я нашему Вите говорю, что и три раза в одну воронку случается. Ибо и на третий вечер психи намылились на рыбалку. Тут уже я их на выходе из лагеря перехватил и безаппеляционным тоном отправил к завхозу отряда. Когда они к тому явились, хозяин стана по кличке Бугор отвёл их к большой куче стеклянных банок из-под съеденных различных консервов и приказным голосом молвил:
- Вот, господа наука, стекло. Набирайте себе по тридцать литров на индивидуума и тщательнейшим образом мойте. Рекомендую пол литровые и литровые. Чистую посуду, как отмоете, принесёте мне. А перед отъездом получите её с икрой в лучшем, как говорят, виде. По плёсам одни не шарьтесь, не ровён час, на медведя нарвётесь.
Интерес к рыбалке у заезжих сразу пропал. Проявились другие. Но это следующие россказни.
Вообще, тема о зрении очень интересна. У отдельных экземпляров человеков разумных оно встречается очень забавное. Вот эти были так ослеплены собой, что диву даёшься. Когда к концу сезона люд геологический вновь собирался на базе, последовал очередной взрыв дураченья.
Толик у нас такой был. Не высок, невзрачного телосложения, но наделён удивительной физической силой. Лучше борца на руках во всей экспедиции не было. У психов был один из тестов на динамометре, что силу сжатия кистью определял. Толик, соответственно своему виду, у них и выжимал самую малую цифру. А в конце сезона заходит к ним на очередное тестирование и с возбуждённым видом рассказывает, что он хотел идти в отпуск с середины сентября, то есть вот в эти сие дни, а начальник, скотина (и прочие эпитеты), говорит, что придётся доработать до конца сезона. Словом, все планы семейные рухнули и вообще… При этом он берёт в руки этот самый прибор и жмёт его так, что вначале зашкаливает стрелка, а затем на глазах изумлённых психов эта штучка просто разваливается. Так в их опусах появилась запись о том, как в возбуждённом состоянии хилый геолог может проявить чудеса в усилиях.
Как-то у психов с начала сезона в тестах по изображению самым неразвитым оказался геолог Володя, что был регулярным оформителем стенгазет в экспедиции. Они к нему применили методику, развивающую способности рисования. Тот шаг за шагом весь сезон с неохлаждаемым усердием учился изобразительному искусству. И в осень психи гордо рассказывали, как они вывели его на уровень изображения действительности вполне приемлемый для культурного человека. Вот только того, что ручка на двери в тамбур палатки, где проживал наш Володя, с весны ещё была мастерски сделана из корневища ольхи в виде протянутой для рукопожатия кисти, они не видели. Прежде чем войти к нему в жилище, нужно было пожать эту самую ладонь, копию руки самого Володи, и так дверь открывать, подавая её за руку на себя. Ходили в гости частенько, руку пожимали, но зрение…
Я тоже отметился в развивающих методиках. У меня с объёмным пространственным воображением было плохо. Стыдно жить с таким изъяном. Они мне помогали его исправить, ну, хотя бы частично. Получилось. Незадолго до их отъезда я им принёс зарисовку. Якобы во сне приснилась. Восхищённый увиденным, ночью проснулся и в свете свечи зарисовал. Глянешь на этот казус объёмного изображения, мозжечок клинит. К лицу рисунок близко подносить нельзя, почва из-под ног уходит. Такое там понакручено было, и к рисованию пространства не придерёшься. Бывают такие штучки-дрючки. А смысл моего визита с рисунком был - мол, вот до чего развитие довело! Психи
так и отметили в учёных записях очередной свой успех. А то, что скаты моей палатки были изрисованы так, что изображали резервуар, заполненный водой, видели все кроме них. Так то зрение…
То, что начальник отряда у психов по результатам тестов оказался самым открытым в общении, простодушным и искренним человеком, это понятно. Весь отряд единодушно подтвердил этот их вывод восклицанием: - О, да! А то, что рядом с ним по шкале искренности оказался завхоз Бугор, всех просто умилило. Конечно, он им столько откровенно про себя рассказал, что если бы они применили к его россказням калькулятор, то убедились бы, что столько не живут. Зачем психологу калькулятор? Как потом выяснилось, для выводов среди прочих решающим фактором стали откровенные признания обоих о периодичности случающихся у них поносов и запоров. Ну, и ещё чего-то подобного. Признание важнее же зрения.
Ни чего себе, про рыбалку, называется, травлю. При чём здесь зрение?
Про полёт
Это было лето, когда я впервые появился на Северо-Востоке. Студентом был прислан на практику в одну из экспедиций Магаданской области. Для меня всё было ново, захватывающе интересно: природа, работа, люди. Буквально с момента встречи очаровал меня север. И некоторые эпизоды того сезона яркими картинами запечатлелись в памяти и частенько всплывают. Вот один из них.
Во второй половине августа геолога и меня, студента в качестве маршрутного рабочего, вертолёт снимал с выкидушки. Мы две недели работали вдали от базы. Палатка, жестяная печка, два спальника, продукты. Ходили в маршруты. Это и называется выкидушкой. В полдень прилетел МИ-4, опустился прямо возле нас, сидевших на собранном имуществе и, не останавливая двигатель, открыл дверцу. Мы свой скарб в него покидали, сами впрыгнули, полетели. Повёз нас он не на нашу базу, а завернул в соседний отряд.
Через пол часа полёта машина приземлилась недалеко от палаток соседей. Когда двигатель заглох, механик сообщил нам, что здесь бы заберём человека и увезём его в посёлок Эвенск, на основную базу экспедиции. Он в отпуск уходит, а уж потом экипаж доставит нас восвояси. Мне так было хоть куда и когда. А тут передо мной открылось такое зрелище!
Со стороны палаточного лагеря к вертолётной площадке подходили местные обитатели. При достаточном приближении я заметил, что они навеселе. Скоро они уже братались с вертолётчиками, с моим геологом Володей, и меня не обделили вниманием. Вели они себя сумбурно, жизнерадостно и абсолютно раскрепощено. Ну да геологи народ простой, а тут ещё и человека в отпуск провожают.
Вообще, интересный был коллектив. Физиономиями, фигурами и манерами все своеобразны и ярки. Обличие каждого представляло находку для хорошего портретиста. А свои жизненные роли во всём, даже в мелочах, были ими подчеркнуты, и играли они их блестяще. Когда я прислушался к галдежу, то уловил, что все до единого звались по кличкам. В прелести их звучания тоже трудно было отказать: Босс и Шевчик (судя по всему, заместитель первого) – это понятно; Грек (чернявый лицом), Йог (самый высокий и худой), Граф (он же ещё и Графин), Сударь (маленький и злой лицом), Мэн (самый маленький), Зверь (с мягким лицом и самой замечательной улыбкой), Стон, Барабан, Музыкант (видимо целая банда собралась), Прокурор (кстати к предыдущему замечанию), Комбат, Студенты (двое моего статуса, но, судя по их пьяненьким выражениям, значительно сегодня более счастливые).
Провожали все Графа. Это надо было видеть! У всех, кроме Йога, тот беспристрастно взирал на всё со стороны, физиономии выражали глубочайшее расстройство от того, что друг их покидает. Выражалось это и в объятиях, в пожимании руки, похлопывании и, даже, в поцелуях. Мимика и речи были соответствующие тому, когда коллектив покидает всеми любимый товарищ. Пусть и не навсегда, в отпуск всего, но всё равно очень жалко. Минут двадцать продолжались проводы. Наконец экипаж устал лыбиться на это зрелище и, понимая, что его действо само не прекратится, украшая свои речи матами, витиевато и даже где-то изыскано предложил Графу осуществить посадку на воздушный корабль. После этого насильно оторвали его от рук провожающих и бережно загрузили в вертолёт. В машину залез и Шевчик, самый неприметный в спектакле. С самого начала стоял себе возле трапика пьяненьким, рассеяно поглядывал с милой улыбкой, ни с кем ничего… Ну, залез и залез. Надо значит. Винты запустили, погудели, взлетели, утопив геологическую братию в облаке пыли. Полетели.
Прилетели в посёлок. Приземлились на специальной аэродромной площадке. Как только винты остановились, Шевчик с Графом покинули вертолёт и торопливо отправились в посёлок. Бортмеханик проорал им вслед:
- Ждем тридцать минут и не часом больше.
Ни один из них, как говорится, и ухом не повёл. Очевидно, спешили. Ждём. И ждём, решил я для себя, Шефа. Я лёг неподалёку на травке. Солнышко высоко, тепло, геолог с экипажем что-то травят. Хороший выходной получается!
Какое было моё изумление, когда ровно через полтора часа, к вертолёту явился весь в мыле Граф. Он пёр огромный рюкзак. Уже при его виде вертолётчики запустили двигатель. Граф, сгибаясь под тяжестью, рысью преодолел последние два десятка метров и, надсаживаясь, влез в машину. Почти тут же она оторвалась от бетона и устремилась в сторону сопок.
Лицо Графа было залито потом, да и роба вся мокрая, но какое было лицо! Оно сияло! Граф, озаряемый счастливейшей улыбкой, любовно погладил рюкзак. Ба, да тот был полный бутылок. Вот тут я догадался, что в отпуск-то отправился Шевчик, а Графа провожали за пойлом. Сказать за выпивкой, глядя на такое количество спиртного, язык не поворачивался. Рюкзак действительно был огромный, альпинистский ещё про такие говорят. А Граф, как выяснилось, был не малых силёнок. Правда, он имел спортивный интерес, как известно эти самые силёнки увеличивающий. Но всё равно, так и хотелось сказать: - Мужи-ик! И один из лучших представителей сильной половины человечества блаженно отдыхал! Не уверен, что на лицах жителей рая можно увидеть хотя бы приближающееся блаженство. Даже и описывать не берусь и, даже, такие слова, как сияние, свечение очень блеклы для этого. Летим.
Минут через пятнадцать полёта отображение нирваны на лице Графа сменилось интересом к бытию. Он сначала окинул взором салон вертолёта (эт громко как про нутро МИ-4 сказал), потом даже головой повертел, заглядывая во все его уголки. На его оживление отреагировал бортмеханик и кивком головы спросил, мол, чего? Граф жестами, не допускающими ни каких толкований, кроме единого, объяснил, что он ищет из чего бы выпить, то есть посуду. Разведённые врозь руки механика, свидетельствовали, что таковой не имеется. Лицо испрашиваемого поскучнело и с задумчивостью обратилось вверх. Процесс глубокомысления, видимо, результата не принёс, и через несколько минут Граф глазами вновь обшарил нутро вертолёта. Пантомима с механиком повторилась, и мировая скорбь украсила ещё недавно счастливое лицо. Потом стало видно, как где-то в глуби его сущности появилась искорка, которая торжественно разгоралась и, скоро, уже победоносным светом озарила лицо мужика. Он развязал горло рюкзака, с трудом вытянул из него бутылку водки, так они плотно были в него втиснуты. Но, повертёв её в руках, впихнул обратно. Из бокового кармана мешка он извлёк бутылку сухого вина,
“Старый замок” называлось. Когда он указательным пальцем проталкивал пробку внутрь бутылки, мимо него прошёл механик, приподнялся по лесенке и просунул голову в кабину пилотов. Граф в это время, торжественно взглянув на меня, приложился к горлышку и запрокинул голову. В этот момент машина резко провалилась – проливающееся изо рта вино, пузыри из носа и выпученные глаза, в которых отразилось внезапное страдание, сменившееся недоумением. Повращав головой и ничего не поняв в произошедшем, Граф решил ещё попытаться ублажить себя напитком. И всё действие повторилось с абсолютной точностью. Вот только мир вокруг себя он изучал после этого значительно дольше. Третья попытка, осуществлённая им через некоторое время, завершилась для него еще печальней. К перечисленным последствиям первой добавились ещё такие детали, как слёзы, сопли, сдавленный кашель задыхающегося человека, сучение ногами и в завершении очень яркая и образная речь, состоящая исключительно из слов ненормативной лексики. Да ещё и бутылка вылетела из рук. Правда, я её быстренько с полу подхватил и с содержимым, ещё составляющим половину, возле себя на лавку водрузил.
Скоро Граф перестал кашлять и чертыхаться, принял расслабленную позу, прикрыл глаза и закемарил. Из происшедшего я понял, что механик, хитро подглядывая за Графом, руководил действиями пилотов, которые приводили к таким замечательным эффектам. Мелкие перебирания им ногами, которые я из салона только и мог наблюдать, свидетельствовали о чрезвычайном наслаждении от содеянного и процессе передачи его пилотам в устной форме. Полёт продолжался. Машина равномерно вибрировала, под её животом скользили сопки и долины речушек. Граф спал, ноги механика на ступеньках обмякли и застыли в позе вольно. Мои мысли скоро потекли далеко за границы окружающей меня действительности…
Вдруг, Граф, вскочив, молниеносно схватил стоящую на лавке возле меня бутылку с вином и, опрокинув её в раззявленное горло, крупными глотками опорожнил. Затем, переведя дыхание, с улыбкой удовольствия и хитринкой расслабленно откинулся в прежнее положение. Вот это да! Оценил я. Полёт продолжался.
Когда мы приземлились в его лагере, коллеги в полном составе встречали его, как победителя олимпийских игр. И, наверное, такая аналогия, судя по лицам и царящим эмоциям Графа и его встречающих, была близка по уровню ощущений.
Описанный полёт, скоро завершился в нашем геологическом стане. Высадив меня с Володей, вертолёт улетел. А нас не встречали как победителей. Мы же подвигов не свершали.
Вспомнилась мне песня “… и каждый раз на век прощайтесь …”
Про медведя
Ну, какие же у нас у геологов байки могут обойтись хотя бы без одной истории про медведей. Вот, будьте добры послушать.
Как-то в конце лета я с рабочим возвращался пешком с выкидушки на базу. Прошагали мы с Саней по горам по долам тридцать вёрст и с зорёю ввалились в палаточный городок. Нас встретило полное опустение. Сбросив у своих палаток рюкзаки, прошлись вдоль лагеря. Никого. Мы знали, что все группы работали в разных местах и некоторые, как и мы, сегодня должны придти. Значит мы первые. Но и повара, который одновременно являлся и завхозом и по обстоятельству сторожем, нигде не было видно. В столовой всё было холодно, и она на своё предназначение мало чем намекала. Вообще, недавнего присутствия человека в лагере не было видно. А вот медведь о своём расписался. Повсюду встречались его красные и фиолетовые следы, ведающие о его рационе. Закат лета, ягода поспела: жимолость, голубика, шикша да брусника.
Заглянув в палатку повара по кличке Жменя, я там живой души тоже не увидел. Его имя-то было Женя, но, почему-то, он сам предпочитал кличку. Ну, нет и нет. Может, по ягоду подался. Затопили мы в кухне печку, водрузили на неё с водой чайник и кастрюлю. Шаримся по закромам в поисках что приготовить. В разгар наших хлопот явился Жменя. Лицо заспанное до такой степени, что улыбка повисает отдельно.
- Где это ты спал, что мы тебя не нашли?- спросил я.
- В палатке, - ответствовал.
- Я же туда заглядывал.
- А я под нарами.
- Чего так? Уют любишь?
- Я медведя боюсь.
- Тебе же ружьё оставили.
- А я и с ружьём боюсь.
- Когда же ты боишься, коли спишь, как сурок.
- Ночью боюсь, когда они по базе лазят. С ружьём под нарами и лежу. А днём их нет, отсыпаюсь.
- Ну, ты совсем настоящий сторож. Но медведям, смотрю, слава богу, ни ты ни лагерь наш не нужны.
- Да нет, в погреб два дня назад залез, ящик с маслом вытащил. Что сожрал, а что извалял, испортил.
- И что? Заколотил на фиг погреб?
- Не-а. Я хитрее придумал.
И Жменя демонстрирует нам, осенившее его седую голову, величайшее по замыслу сооружение, должное медведя раз и навсегда отвадить за чужим лазить. Погреб ещё по весне был сооружен в шагах тридцати от кухни. В полутора метровой высоты террасе протоки под корневищем спиленного дерева было вырыто углубление. Стенки его обшиты доской, а вход закрыт срубом. Обшивка и сруб изнутри были обиты грубым брезентом, чтобы максимально изолировать помещение от тёплого воздуха снаружи. С этой же целью в срубе был сделан небольшой, чтобы только человек пролез, люк с внутренней войлочной набивкой. Люк снаружи был оборудован массивным засовом, теперь вам понятно почему. Температура воздуха внутри погреба держалась на уровне одного двух градусов, что было вполне пригодно для хранения многих продуктов. Вот, при недавнем наведывании, проявив недюжинную сообразительность, медведь, отодрав засов, люк вытащил. Размеры самого медведя не позволили ему в отверстие протиснуться. Расширить его, хоть и пытался, зверь не смог. Но до ящика с маслом лапой дотянулся. Что он с маслом сделал, вы слышали. Ясно, что совершив разбой, принёсший ему приятные ощущения, он на этом попытки проникнуть в погреб не оставит. Наш гений спилил неподалёку толстенную лиственницу. Вырезал из неё здоровенный, метра в четыре длинной, чурбан. И, после невероятных стараний, водрузил его на пень над погребом. В бревно и в люк погреба он вбил по скобе и соединил их тросиком. Замысел, он рассказывал, был в том, что когда зверюга вырвет на себя в очередной раз люк, он тем самым свалит на себя бревно, которое, вдобавок ко всему, удерживалось на пне специальным, хитроумным приспособлением по принципу чека. Чурбан, огрев при падении всей своей тяжестью, медведя если и не покалечит, то напугает до полного отвращения к воровству. Да! Замысел и сооружение выглядели внушительно. Оценили. Наулыбались, разглядывая.
- Сам-то пробовал? – спрашиваю.
- Чево?
- Открыть, чаво.
- Хотел было, но как подумал, бревно потом вверх карячить…
Вода на печке закипела, и мы приступили к более интересному изобретению – ужину. Пока у повара отваривалось мясо, мы, помогая ему по мелочам, баловались свеженьким чайком. Жменя, не смотря на совиный образ жизни, вчера к возвращению геологов испёк свежий хлеб. Это было вкусно! Швыркали кипяток, балакали. Смеркаться стало. Должны были уже подходить и другие пары.
И вот, слышим, как по протоке, где и расположен погреб, по воде шаги шлёпают. Как раз оттуда должны наши и придти. Мы, намереваясь их встречать, из кухни на улицу подались. И видим такую картину. По протоке чешет медведь. И прямо к погребу. Мы замерли в жажде зрелища. Тот, приблизившись к цели, сел в паре метров. И, подняв голову, разглядывал изменившуюся архитектуру. Весь его вид говорил: - Ни фига себе, нагородили! И так это ярко, без шуток говорю, изображала его морда и медленные движения, что очевидно было, обалдел медведь. Я чуть не писался от нетерпения увидеть продолжение.
И косолапый оправдал мои ожидания. Поднявшись, он взошёл на террасу и элегантным движением лапы бревно с пня вниз столкнул. То рухнула вниз и со звуком “чпок” вырвало люк из сруба. Пожальте, открыто! Медведь просто сиял довольствием. Наверное, он рассуждал, что как здорово для него придумали открывашку. То приходилось курочить засовы, когти рвать, а тут - “чпок”, и милости просим. Изобразив удовлетворение, ворюга спрыгнул с террасы и полез в погреб.
Тут уже мы в три глотки заорали в смысле, что у нас заведено в частном порядке получать продукты под запись и то с разрешения начальства. Не даром же его хозяином зовут, тот, взглянув на нас, издал презрительное фырканье, и подался лапой в отверстие погреба. Пока мой работяга бегал за карабином, медведь, всячески вытягиваясь, шарил лапой в погребе. Наконец, он зацепил, как выяснилось потом, полиэтиленовый пакет с маргарином. На гальке перед срубом он его рвал лапами на куски, а те подбирал пастью. В это время Саня под мстительный шёпот повара “мочи” уже смотрел на грабителя через мушку. Я рукой приподнял ствол карабина.
- С той же стороны наши идут, стрелец безмозглый! Да и пусть жрёт, жалко что ли. Да и заслужил. Да и смотреть одно удовольствие.
- Во-во. Пусть жрёт! А как у меня, что пропадёт, так “следствие ведут знатоки”!
Это уже во весь голос орал Жменя. Никто его никогда не контролировал, это он на почве нервного возбуждения, видимо, из прошлого опыта нёс.
- Хоть в воздух пальни, - это он мне. – Ну, скотина толстожопая, щас получишь … (описание процесса чего получишь), - это, наверное, медведю, у меня-то задница маленькая.
Жменя орал, медведь, ничуть не смущаясь, ел. Подал голос и Саня:
- Мож, всё же пальнуть? И уточнил: - В воздух.
- Ладно.
Саня и пальнул. Но лучше бы он этого не делал. Медведь в это время, пожирая маргарин, оказался спиной к погребу. Когда прогремел выстрел, а карабин громыхнул вдоль залесённой протоки изрядно, медведь действительно испугался. Испугался так, что весь свой страх выстрелил прямо в люк погреба, и с треском унёсся в заросли террасы.
- Скоти-и-и-на-а-а! Нёсся вслед ему дикий вопль ненависти, издаваемый глоткой повара.
Через пяток минут на базу пришли сразу две пары. Мужики с хохотом в вариациях рассказывали, как они интерпретировали, слышанный ими выстрел и следующий за ним истошный вопль. А уж потом повествовали мы.
Вот такая история.