Мы тогда жили в общаге, в одной комнате – я, Оля и Яло. Яло назвали так, чтоб не путать Оль. Бесшабашная житуха, об учебе вспоминали редко, была одна забота – где б достать поесть. Прибавка в весе нам ну никак не грозила – и мы оставались очень довольны своими стройными телами. Порой даже плакали от голода, но в глубине души знали – он нам на пользу. Всем хотелось быть роковыми женщинами – и мы красили губы ярко-красным, надевали платья с открытой спиной, вышивали на каблуках. В обшарпанных стенах общаги это выглядело нелепо. Иногда какой-нибудь москвич вдруг начинал ухаживать за кем-нибудь из нашей троицы, и тогда избранная ждала того заветного часа, когда ее пригласят в Макдональдс – этот центр Вселенной. Конечно, и товаркам, в это время к романтике не привлеченным, кое-что перепадало. «Ох, мне все это не съесть, давай сложим в пакетик!» Несмотря на частую грызню, мы не забывали друг дружку подкармливать.
Любви было вдоволь. Эмоции хлестали по общажным тусклым коридорам, как теплое течение Гольфстрим. Для телесных забав мы предпочитали наших мальчиков – провинциалов, москвичи шли в основном на кормежку. Это была пора смелых эротических экспериментов, горячей любви ко всему роду мужскому…
Оля и Яло заподозрили у себя беременность на удивление одновременно. У одной задержка, вторая просто вдруг испугалась собственной неосторожности. Обе смотрели на меня растерянно, и я повела их в метро – там была таинственная дверца кабинета УЗИ. Обе оказались пусты, для смеха проверилась и я.
Внутри меня кое-что обнаружили. Наверное, правильнее было бы сказать кое-кого, но легче было смириться с кое-чем. Дали направление, сказали адрес – все сделают в день обращения, недорого. Мой ошарашенный любовник – недоучка без вопросов дал денег, обещал забрать из клиники. На следующий день, прям с утра, я отправилась на казнь.
В палате нас было человек двадцать. Несколько взрослых, уверенных женщин, без паники в глазах: они уже проходили это, им уже нечего терять. Остальные – те самые, «роковые», хотевшие быть вампами в духе времени, бледные, испуганные, как овцы перед забоем…
Я всегда умела собраться в нужный момент, я внутренне сжала зубы, приготовилась терпеть. Нам выдали казенные рубахи с неотстиранными пятнами чужой крови, распределили по кроватям, стали вызывать в примыкающий кабинет по одной. Вот уже первую под ручки ведут из камеры пыток, по внутренней стороне ее ноги стекает кровь, она почти без сознания, плачет и смеется. «Наркоз отходит, это ничего» – пояснила медсестра. Черт, мы же были все время вместе – Оля, Яло… Он. А здесь я совсем одна, и одна должна это вынести. Держаться, держаться, вопреки шальной мысли встать и убежать куда глаза глядят. Интересно, будут меня ловить или махнут рукой? Деньги-то уж уплачены. Ничего, через это всем приходится пройти. Я буду стойкой. Стойкой? Подставкой под телевизор, что ли? Нервно хихикая, я повернула голову вправо – девушку, лежавшую там, как раз вызывали на процедуру. Медсестра произнесла ее имя: Изольда. Очень красиво. И сама она была похожа на лань. С ланью красавиц сравнивают в восточных сказках, и она была точно, из каких-то нездешних сфер. Вьющиеся каштановые волосы обвивали хрупкую шею, спадали с плеч, лицо светилось чистотой, зеленые глаза казались еще огромнее через линзы слез. Запястья у Изольды были такие тонкие… Мне захотелось заграбастать ее в охапку и утащить отсюда, спасти от пытки, помочь выносить ребеночка и стать ему тетушкой. Или пусть мы будем лесбийской парой с ребенком – такие ведь бывают, ничего, что я не могу с женщинами, я переборю свою натуру… А она была уже в кабинете, сначала еще были слышны ее всхлипы, потом – только звяканье металла, а через пять минут на соседней кушетке уже лежал ее опустевший кокон, ее красивый трупик, который, впрочем, вскоре ожил, стал мочить слезами подушку, подобно остальным…
Аборт мой оказался неудачным, через неделю меня на скорой отвезли в больницу, снова была наркозная смерть, снова хозяйничал металл в моем лоне, снова мерз живот от грелки со льдом… И сейчас, спустя десять лет, я снова сижу в очереди к гинекологу со справкой о сроке в пять недель. Но все это ничего. Плохо, что осквернили Изольду, что ее совершенная телесная живопись не спасла ее, красота ведь спасет мир, почему бы миру было не спасти красоту? Авансом? Она была чудо, а стала – как все мы: просто выскобленное тело…