– Скукотища! Шанек, соври чего-нибудь еще! – Попросил один бомж другого, подкладывая под литровую жестянку с водой кусочки гофрокартона один за другим, так, чтобы пламя горело ровно.
По стенкам пережженной банки уже весело гнездились мелкие пузырьки. Они росли, отрывались от своего места, совершали недолгий взлет и обращались в легкий парок. В теплотрассе было привычно уютно. Апрельский день начинался хорошо. Ночью никто не потревожил. Солнце уже отбросило на бетонную стену веселую улыбку под нарисованными угольком безвестным Дали глазами и носом.
– Щас чаек забодяжим, – подал голос третий обитатель убежища, – глотнем и галопом на рынок, жалко ролтончика нет. Я Ксюхе обещал, что пораньше придем. Она перед пасхой на яйцах закалымит, вам и не снилось…
– Во! Вспомнил. Не вру, ей-… – Шанек осекся и поклялся самым дорогим, что у него оставалось. – Клык, в общем, даю!
Клык у него еще был. А большей части передних зубов он лишился, когда однажды подвернулся под горячие кулаки более сильного бомжа на чужой территории. Знакомясь, он называл свое имя: «Санёк». Получалось – «Шанек».
– Не тяни время, засирай, – поторопил шеф-повар аккуратно укладывающий в кипяток трясущимися руками бэушные – навыбирал из чашек в столовой – пакетики чая «Липтон».
Чай «Липтон» везде собирает друзей, на работе, дома и даже в теплотрассе, которая, впрочем, давно стала настоящим домом для троицы.
– Я еще маленьким был, не учился. Тогда сугробы наметало в мой рост. Ну, с метр, а то и больше. Мы из бани пришли. Отец в спальне лежал радио слушал. У нас хороший приемник был, на коротких волнах китайцев чисто ловил. Они про ***вэйбинов рассказывали и про успехи китайской революции. А я в другой комнате баб подслушивал. Делал вид, что солдатиками играю, а сам слушал. Да и подглядывал заодно. Меня к тому времени уже с мужиками в баню отправляли. Но еще не прогоняли, когда примеряли тряпки. Мать им шила… Вот они и болтали про ведьм, чертей, про соседку-колдунью… настоящая, между прочим, была… от сглаза лечила, испуг заговаривала… Да! Про все такое, ну и про бога тоже. Спорят между собой: есть, дескать, все это или нет. В общем, я их слушал-слушал, а потом накинул пальто, вышел на крыльцо, темно уже было. Далеко не пошел, встал на крыльцо, на небо посмотрел, где бог живет. Ни фига не видно. Самому страшно, а все же решился. - Шанек, откашлялся, протянул кружку с оббитой эмалью. - Ага, наливай, там где-то хлеб еще оставался. Решился, значит, и говорю богу: «Слушай, бог, если ты есть, то покажись, я буду в тебя верить, но никому ничего не скажу!» Не отвечает, понимаешь. Я осмелел и задвигаю такую речугу: «Чо, бог, ссышь. Ну, если ты такой всемогущий, так убей меня!» Сказал, а самого трясет…
– И чо?
– Чо?
– Убил?
– Видишь сам, сижу живой и здоровый, чай пью.
– А нам про это зачем рассказываешь? Мы интересное чего-нибудь просили.
– А вот я и рассказываю. Сейчас только дошло. Помнишь, вы позавчера со мной, когда мы шандыка переели, отваживались? Я сколько был в отключке?
– Да я не засекал. Ну, там минут пять…
– Ты чо, пять, да с полчаса, - возразил молчавший до сих пор ухажер Ксюхи. - Я уже думал, он дуба врезал. А Шанёк, не открывая глаз, вдруг заговорил.
– Ну-ну, и что я сказал?
– Ты сказал как этот, как его… как в той песенке Макар: «Кого ты хотел удивить?»
– Вот! – Поднял Шанек вверх грязный указательный палец с траурной каемкой под ногтем. Так же как когда-то делал на лекциях в особенно важный момент препод университета Александр Семенович. – Собеседники послушно подняли головы по направлению и посмотрели на дыру, дверь в дом – чугунный люк они давно снесли в металлоскупку. Голубое небо слепило глаза. – Вот именно! Я его об этом и спросил.
– Кого.
– А догадайтесь с одного раза. Короче, лажа все это про врата, про три дня, про девять и сорок. Он ко мне сразу подошел. Вот как рисуют. Кудри, борода, одежда…
– Здравствуй, сын мой.
– Здорово, коли не шутишь.
– Такими вещами, сын мой, не шутят.
– Какими… и вообще, ты чё заладил «сын мой». Какой, нах, я тебе сын.
– Такой же, как и все, – говорит, и рукой вокруг повел, как сеятель на картине.
– Я оглядываюсь, бляха муха, а вокруг чистота, красота, тепло, светло, как в рекламе про РАО «ЕЭС России». И этот стоит напротив и улыбается.
– Ну и что, – говорю ему, – все это значит?
– Это значит, пришло время показаться тебе. Помнишь, просил?
– Да я тебя ни в жисть ни о чем не просил.
– Просил, ты поройся в своей памяти. Просил, а потом еще надерзил: «Если ты такой всемогущий, так убей меня!» Маленький ты был, несмышленый, я и пожалел сначала. А потом выполнил просьбу!
– Как это?
– Плохо соображаешь, а еще кандидат наук, скажи, у твоего отца кто еще родился?
– Я один в семье рос.
– А у тебя?
– Жена была бесплодной.
– Так ли это, сын мой?
– Ну, это, потом она кого-то усыновила, говорят.
– Не усыновила, а родила. А твой род на тебе прервался, как ты об этом и просил. Зачем мне такие дети! А теперь и сам здесь…
– Я тут и психанул. Кричу: «Сука, так вот кто мне всю жизнь пакостит. Куда ни сунусь – везде вилы. И это из-за детской выходки. Да хрен ты меня на свои понты возьмешь. Не поверю, нах. И вообще, кого ты хотел удивить?»
Глаза открываю. Ваши рожи, родные такие, мне так захорошело сразу, я и забыл про эту лабудень. А тут на небо посмотрел, слышу про яйца базары, про пасху. А ты просишь что-нибудь рассказать. Я и въехал, что позавчера воскрес! И рассказал…