Не ожидал Петр Антонович, что зима эта будет для него такой тяжелой и безрадостной. Время все дальше уносило те дни, которые сделали надлом в его душе, но раны не заживали. Время не лечило: слишком тяжелыми были удары судьбы, хотя Петр Антонович не имел привычки на нее жаловаться и принимал все, считая, что там, сверху - виднее, какую участь предпослать бедному человеку. Но никогда он не думал, что переживет своего старшего, любимого им сына. Горько плакал тогда Петр Антонович и все спрашивал Бога: «Почему он, а не я?». Жена Петра Антоновича и вовсе не смогла пережить горя и вскоре остался он жить один в ставшей вдруг совсем пустой и холодной избе. Правда, был еще один сын, были и внуки, но все они были далеко и, хотя и привносили еще какой-то смысл в жизнь Петра Антоновича и, не смотря на свою занятость, старались навещать его, но, все же, мало влияли на чувство одиночества и оставленности, поселившееся в душе старика.
Не гладко жил Петр Антонович со своею женой, часто ворчала, упрекала она его; так ведь и было за что. Но прожили-то не пять и не десять лет вместе – родная душа. Стерпел бы ее теперь любую, лишь бы с ним была, рядом. Да еще, как назло, вспоминалось только хорошее из совместной жизни, самое теплое, хотя, впрочем, осадок от всей прожитой жизни был тяжелым. Без малого восемь десятков лет теперь казались Петру Антоновичу не таким уж и большим сроком, а ведь когда-то он и не надеялся дожить до таких лет. Были моменты, когда и вовсе жизнь висела на волоске – такие страхи пришлось пережить, - и тогда ему казалось, что все на этой земле против человека, что никогда не будет ему покоя. Самое страшное – война, голод, - разве под силу пережить это человеку? Хорошо было все то, что связано с молодостью, здоровьем; тогда все было проще и жизнь шла легко и понятно. А в остальном – тяжкий труд, заботы, безпросветность. Работа, от которой не было отдыха. Иногда Петр Антонович винил тяжелое время, в которое ему довелось жить, иногда – власть, которая всегда почему-то была против людей, как будто все эти люди – враги, мешающие этой самой власти жить, а не такие же, свои, живущие в одной стране, на одной земле. Часто Петр Антонович винил и себя. Доставалось от жены за то, что к рюмке иногда прикладывался, так ведь все от той же проклятой безпросветности. Думы о прожитом тяжелой волной накатывались на Петра Антоновича в долгие зимние вечера, строчки в газете плыли, а перед глазами возникали разные картины и видения и бередили душу. А ночь была впереди и пережить ее было еще труднее, чем вечер. Тоскливо одному в доме, когда наступает ночь. Великим счастьем представлялся короткий сон, только он приносил временное избавление от горестных дум. Не приведи Господь проснуться посреди ночи – тогда совсем нет спасения. Особенно тяжело было смириться Петру Антоновичу - человеку, который раньше никого не боялся, всегда был сильным и способным любого заставить считаться со своим мнением – с беспомощностью и с какой-то непонятно откуда появившейся боязливостью; это было для него невыносимым унижением.
Все чаще жаловался Петр Антонович на свое житье соседям, среди которых были такие же одинокие, как и он, старые люди и общение с которыми было то единственное, что еще могло скрашивать их невеселую жизнь. Некоторые помогали Петру Антоновичу, поддерживали его и он со слезами, появлявшимися в эти минуты в его стариковских глазах, благодарил их за участие.
Как-то хлопоча по хозяйству, заглянул Петр Антонович в гараж – младший сын иногда оставлял у него на зиму машину, - и среди прочего хлама, хранившегося здесь на полках, он обратил внимание на темную бутылку, стоявшую чуть поотдаль от других и на которой ему в глаза бросилась короткая надпись на бумажной наклейке: «Яд!». Что там было еще написано, он не разобрал, да и не пытался, одно только это слово будто молнией сверкнуло в мозгу старика и мороз прошел по коже от внезапного озарения. Он стоял, как завороженный и не мог отойти от полки, где стояла злополучная бутылка. Затем он, как бы опомнившись, не отдавая себе отчета, взял бутылку, вытер ее тряпкой от пыли и бережно засунув к себе в карман, пошел в дом. Там Петр Антонович достал бутылку и, еще раз посмотрев на обворожительную надпись, поставил ее в дальний угол шкафа. Потом он сел на стул, вытащил сигарету и долго обдумывал с разных сторон ту вдруг появившуюся страшную мысль и ему показалось странным, что он ощутил какое-то облегчение и поражался легкости того решения, которое пришло ему в голову.
Раз, заглянув к живущей по-соседству Галине - пожилой и тоже одинокой женщине, и в очередной раз расчувствовавшись после разговора о житье-бытье и после рюмки водки, за которую он был особенно благодарен заботливой соседке, Петр Антонович вдруг заговорил о том, что хорошо было бы умереть.
- Вот оттает земля, - говорил он, - можно и умирать, а то ведь тяжело копать-то мерзлую землю. Выпить бы чего-нибуть, - добавил он, помолчав, - да и уснуть навеки.
- Так ведь грех об этом и думать, Антонович, - всплеснула руками Галина. – Каждому свой срок отведен.
- Кому же мы нужны, Галечка? Зачем мучение-то? – говорил Петр Антонович с блестящими на глазах слезами. – Нету у меня больше сил. А Бог простит...
С этими словами он ушел.
Петр Антонович жил ожиданием, он торопил весну, но зима все не хотела уступать, подсыпая и подсыпая снегу, да и морозы стояли чуть ли не до середины марта. Наконец солнце стало пригревать все сильнее, снег сошел, проснулась земля. Односельчане начали суетиться, готовиться к трудам, которым не будет конца до самой поздней осени. Мало-помалу природа оживала и все живое радовалось этому пробуждению. Лишь Петра Антоновича не коснулось это общее ощущение обновления. Одиночество все больше давило его, чувство заброшенности и ненужности все усиливалось и не отпускала та жутковатая идея, возникшая у Петра Антоновича зимой и крепко засевшая у него в голове. Он, никогда особенно не думавший о Боге, стал иногда останавливаться у маленькой иконки, всегда висевшей в углу комнаты и всматриваться в потускневший от времени святой лик. Непонятные мысли посещали его в эти минуты; вопросы, на которые никто не мог дать ответа, один за другим проносились в его мозгу и тогда Петр Антонович, чтобы разогнать это наваждение, отходил и занимал себя чем-то другим.
В один из весенних дней Петр Антонович проснулся особенно рано с ощущением неясной тревоги. Ему снился какой-то странный сон, но он никак не мог его припомнить, оставалось только одно общее гнетущее впечатление. Это впечатление не проходило и с наступлением дня, и тогда стариком овладело нехорошее предчувствие. В мрачном настроении выкурив сигарету, он отправился к соседке. Он пожаловался на плохое самочувствие и попросил, чтобы Галина налила ему немного водки. Наотрез отказавшись от предложенной еды, Петр Антонович спросил, нельзя ли ему взять водки с собой, пообещав, что дома поест и будет весь день лежать и ему обязательно станет лучше. Взяв «лекарство», Петр Антонович поблагодарил Галину и на выраженное той безпокойство, уверил, что с ним все хорошо, просто слегка подводит здоровье. Уходя он попрсил пару конвертов, чем вызвал еще большие подозрения соседки.
Придя домой, Петр Антонович первым делом открыл шкаф и убедился, что заветная бутылка на месте. Затем он сел за стол, достал бумагу и принялся писать письма. Мысли были ясными, а действия его были почти автоматическими; вид его был - вид человека, принявшего очень важное решение, решение, которое сняло с плеч груз каких-то старых и тяжелых проблем.
Уже под вечер Петр Антонович вышел во двор, обошел свое хозяйство, присел на крыльце и закурил. Руки его дрожали и из глаз капали, неподчиняющиеся еще живущей в этом человеке воле, слезы. Затем он вошел в дом и зачем-то запер за собой дверь. Не раздеваясь, он открыл шкаф, чтобы достать оттуда бутылку с лаконичной надписью на этикетке.
Управившись по дому, Галина вышла на улицу, чтобы поболтать с собиравшимися в это вечернее время соседками. Она обратила внимание, что в доме напротив, где жил старик, окна были темными и не было слышно никакого движения во дворе. Ничего особенного в этом не было, но все же какая-то сила повела ее к мрачному дому. Она попыталась открыть дверь, но она была заперта, тогда она постучала в окно и снова никто не ответил; внутри было темно и по-прежнему тихо. Она вышла и спросила у собравшихся соседей, не видел ли кто старика. Его никто выходящим из дому не видел и Галина, которую не покидали еще с утра появившиеся предчувствия, настояла, чтобы еще раз осмотреть дом вместе. Постучали еще, но никакого движения в доме не было и, тогда, убедившись, что дверь заперта изнутри, муж одной из женщин, открыл дверь, поддев ее с помощью топора. Молча вошли внутрь; щелкнул выключатель и свет, ударив по глазам, открыл вошедшим печальную картину: на полу навзничь лежал Петр Антонович, как-то неестественно выгнувшись, в воздухе стоял незнакомый острый запах, а на столе стояла открытая бутылка с предостерегающей надписью на этикетке. На другом конце стола лежали два подписанных конверта и лист бумаги с несколькими неровными строчками. Эти строчки, написанные покойным, адресовались соседям. Старик благодарил всех, кто помогал ему и просил не держать на него обиду; никого и ничего не винить в его смерти. Заканчивалась записка словами: «Сегодня я умираю, в 9 часов вечера».