Что-то порвалось в небе и во всю сыпет снег. От души, с размахом. Оправдывается за предыдущее зимнее воздержание. Пунцовым красиво нависло над городом, а вокруг все в белом. Трава, которая неуверенно выглядывала, образуя островки вокруг канализационных ям, надежно укрыта. Теперь зима как зима. Наконец-то долой осенние куртки. А то даже как -то непривычно. На Новый Год подавай море снега, немного мороза, чтоб лицо слегка пощипывало, снеговики, пусть убогие, пусть косоглазые, но так заведено. Все так и будет.
Пустошь снежная. Но, хитрая, с намеком. Возле многоэтажки высокая стена из массивных плит – новый дом рядом строят. Шум механизмов вперемежку с матюками. На стене множество объявлений – сниму квартиру, порчу, просто снимусь. Странным кажется не заклеенное свободное место, в котором, видимо, второпях, расплывчато красной краской написано : - Я тебя люблю! Ниже сердце, сильно смахивающее на безумную черву во сне преферансиста, подсевшего на мизере. В центре сердца - имя Юля. И вот что странно, никто не заклеивает эту надпись. Хотя кусок стены она занимает не очень внушительный, но объявлений на ней можно разместить с избытком. Лепят на старые, срывают, клеят, вновь срывают. Что-то останавливает? И только кто-то приписал ниже синей краской, жирно, чтобы видно : - Я ТОЖЕ. Юли смотрят и улыбаются. Что -то решили? Или так, баловство? Так заклеить тогда. Снять, оно полезнее.
Мы идем по улице. Серые стены домов слились с белым. Распластались расплывчатым среди зимнего неба. И все вокруг тоже. Улица от этого длинной кажется, необычной. А снег под ноги все сыпет. Падает, словно подбрасывает его чья- то рука. Мельтешит перед глазами, кружит. И конца ему нет. Так будет всю зиму. Мне приятно от этого. Почему? Не знаю, возможно, потому что новое вокруг все.
Она говорит мне что-то, я ей. Мне неважно. Я знаю одно -ночью будет хороший секс. Поэтому говорю, плету глупости, она смеется, я довольно улыбаюсь. Разве я не люблю ее? Люблю, конечно. Не так, как в романах, фильмах и прочих памятниках великому чувству. По-своему, какие-то черты, и внутри и снаружи. Что не нравится - пропускаю, что задевает меня - оставляю, пробую, изучаю, чувствую. Размеренно, не спеша. Так же, как пинаю свежий снег, так же, как хожу на работу, как живу.
Мы играем. Идем, смотрим вокруг и вспоминаем. Цветущие вишни, нагловатые толстые голуби с прищуренным глазом, бурю, после которой наш квартал остался без света, ругань соседей, радостные взгляды детей из полумрака квартир с невесть откуда взявшимися свечками. Мы смотрим и вспоминаем. Сейчас все другое, оно не хуже, но сравнивать нам нравится.
Череда домов, бильярдные клубы, секонд- хенд, магазинчики, книги на прокат, обязательно продажа компьютеров, что-то непонятное пивного свойства. Везде есть следы моей памяти. Хорошие и плохие, я стараюсь их не оценивать, но не получается. Вот длинная аллея высоченных дубов. Мы лазали в детстве по ним. Интересно, зачем? Вряд ли я найду ответ. Да и любой ребенок не объяснит в чем тут дело. Интересно – да. Почему? Потому что интересно. Я говорю об этом. Она мне в ответ. Я рассказал, оживил в себе. Замолкаю. Проходим дальше. Она вспоминает тоже. Я молчу. Смотрю на дуб, оставшийся в стороне. Я помню, хорошо помню, но молчу. Зачем ей знать про Серегу. Я забыл фамилию. Просто одноклассник. Во втором классе он умер. Ветка обломилась и он сорвался. Я не видел этого. В памяти остался только гроб, наш класс вокруг, родители. Понимал ли я тогда, что это значит? Вряд ли. Сейчас - да. Но чувства не так реагируют, потому что много лет прошло. Вот и получилось, что я так до конца и не понял, что тогда произошло. Был момент близкий. Когда я сам метров с двух упал, соскользнул. Упал плашмя, грудью приложился хорошо тогда. И та же рука, что бросает сейчас снег, схватила меня тогда за сердце. Сжала его, скрутила. Боль была, но не этого я тогда испугался. Лежал и думал : - Так вот оно как! Пытался схватить ртом воздух и не выходило. А рука сжимала все сильней. Вот, наверное, тогда я был очень близок к тому, чтобы понять, что тогда произошло. Не пустые слова, мысли, навеянные другими. Сам. Иногда я думаю, что кошки умнее нас или намного трусливее.
Мы говорим, говорим. Почему общение так необходимо людям? Боимся остаться с собой? Даже ненадолго? И мы говорим.
Слева песчаный карьер. Сколько себя помню, грузовики постоянно туда ездят. За все года ничего не изменилось. Только церковь неожиданно выросла странной формы, не такая, к каким привыкли. Ни разу не поинтересовался, что за религия там поселилась. У нас. Мальцами мы прыгали в карьере. Забираешься на одну из ступеней, вырубленную в песке экскаватором, а затем решаешься. Высоко и ты летишь, а потом песок принимает тебя, заполняя потертые кеды. Вытряхиваешь его и несешься обратно. Еще разок испытать такое. Мы проходим мимо, говорим о другом. Про пруд, который зимой замерзая, служил катком для всех в округе. Об утках, которые постоянно настороже. О всякой чепухе. Про Женьку я молчу. Тоже мой одноклассник. Спрыгнул с самого высокого уступа. Никто не решался спрыгнуть оттуда. Он попробовал. Это метров на семь выше той ступени, с которой мы сигали вниз. Он не рассчитал и зацепился за наш уступ копчиком и полетел дальше, головой вниз. Куча переломов, но, ничего, сейчас ходит, все нормально. Но тогда я думал у меня голова лопнет от его крика. Я смотрел на него и не понимал, что произошло, насколько это должно быть больно, чтобы так кричать. После были длинные разговоры с родителями. Они считали – там опасно. Я – просто не повезло.
Я так и не понял. Я ломал ногу до этого. Ничего страшного. Странно, скорее. Про копчик я не задумывался. Не думаю и сейчас.
Сворачиваем к метро. Очередь возле сигарет по оптовым ценам. У журнального киоска поменьше. Вечер незаметно наседает, стягивая небо в черный мешок для мусора.
Фонари и вывески приостанавливают его. Дальше универмаг. Я смотрю на засыпанную решетку для чистки обуви. Здоровенная яма, накрытая железной решеткой с шагом примерно в колесо от велосипеда. Когда-то давно я въехал на нее на своем «Орленке». Спицы на переднем колесе приказали долго жить, а сам я сделал сальто необычной формы. Приземлившись, облегченно вздохнул. Оказалось, зря. Новый спортивный костюм ушел вслед за спицами, напевая песню про то, что я скажу родителям. Со мной тогда был Андрей. Одноклассник, с которым мы одно лето провели вместе. Лазали по мусоркам, гоняли на велосипедах и в небольшом парке курили «Ватру», предварительно обмакнув ее в пузырек с ментолом. Сейчас он в тюрьме. Вроде за наркотики. Я вглядываюсь в решетку. Видимо, ищу руку, разбрасывающую не только снег.
Наконец, мы приходим. Двухэтажное здание, обложенное зеленой плиткой странной формы. Углы у нее торчат во все стороны, словно законы геометрии в этом дворе не действуют. Я покупаю в магазине вино, водку, немного пива. Про стол, я думаю, Костик позаботился сам. Мы входим в подъезд и тут та самая рука хватает меня по настоящему, так, как она может. Возле наполовину раскрытых почтовых ящиков стоят двое. Одного я узнаю сразу, второго, чуть позже, когда прохожу мимо. Мои одноклассники. Я не видел их со школы. А теперь вот вдруг сошлись. Вовка. Мы с ним летом купили два блока сигарет без фильтра. Название - что-то про флот. Синие пачки. Мне не важно уже. В уголках памяти остался лишь тайник, где мы хранили их с месяц. Курили, угощали и бегали на речку, на небольшой островок, там никто из знакомых не мог увидеть нас с сигаретой в руке. Не тайком, а по настоящему. Переплывали речку, держа вещи в руке, завернутые в пакеты. Мы чувствовали себя самыми счастливыми тогда. Валялись на траве, наблюдали за солитерами, ели припасенные помидоры с яйцами и подмокшим хлебом. Второго я не помню как зовут. Коротя его фамилия. Он небольшого роста, не больше полутора метров. Поэтому даже клички ему в школе не дали, фамилия говорила сама за себя. Вовка стоял в свитере, куртка была в руках у Короти. Вовка одной рукой заворачивал рукав свитера, во второй он держал шприц. Мы прошли мимо них. Я сказал : - Привет! Они промолчали. Возможно, не слышали. Глаза направлены на бурую жидкость в шприце. Похоже, даже не заметили, что рядом кто-то есть.
Мы поднимаемся на второй этаж. Я звоню несколько раз, прежде чем Костик открывает дверь. Из глубины двухкомнатной квартиры слышна гитара, подвыпившие голоса вторят ей, скорее, пытаясь перекричать, чем спеть. Больше десятка человек бродят, поют, сидят вокруг гитариста с бокалами пива. Что за повод, я не знаю, Костик сказал : -Просто приходи.
А потом мы пьем, знакомимся, слушаем гитару, вновь пьем. Когда хмель развязывает языки, мы говорим. Мы несем чушь про инопланетян и телевизоры на транзисторах. Про что сильнее : оружие у России или США. Про то, что камасутра и дао все равно победит. Про Японию, влияние вулканов и ограниченности территории на развитие роботизации. Кто-то неосторожный пытается завести разговор про Фабрику Звезд. Рот ему тут же затыкается стопкой водки и тарелкой оливье и начинается образовательная проповедь о происхождении мифов и легенд. Мы выходим на балкон, курим и говорим о развитии цирка в Китае и ограниченности программы по акробатике на Олимпийских Играх. Мы говорим всякую чепуху . Закончив на эзотерике, мы понимаем, что все, хватит, мы опустошены. Мы берем санки. Тяжелые, еще старых времен. Алюминиевые, поновей. И самый шик - несколько американских, которые привезла Костику сестра из Штатов. И хотя снег пошел только сегодня, санки волшебным образом материализовались в кладовке у Костика.На всех хватит. Мы смеемся, пьяно переступаем по ступенькам, оказываемся у выхода. Тех двоих уже нет, словно и не было. На часах половина третьего. Мы бежим наперегонки к обрыву, внизу которого расположено футбольное поле.
И мы мчим. Ветер и радостные глаза, вот что я вижу вокруг. И первый снег. И нет в голове у меня больше никаких мыслей про руку, которая его разбросала. Я думаю про сам снег. Я его вижу, чувствую, я ему по-настоящему рад ему.