Маленькая политика
Когда Анатолий Сергеевич Постепенцев нанимался в газету «Свобода и право», был только один инцидент, как-то неприятно задевший беседовавшего с ним главного редактора. Тот приступил уже к изложению политических предпочтений издания, перечислив обязанности и требования к сотрудникам и обозначив систему оплаты, как Постепенцев мягко, но весьма нетерпеливо прервал его на слове «государственнический» (которое, надо сказать, потребовало некоторых артикуляционных усилий от редактора) и, жмурясь в усы, произнес:
—Ах, ну что Вы, батенька, мне это совершенно все равно, у кого на колокольне звенеть. Лишь бы платили.
Подобная неожиданная откровенность в идеологическом вопросе сбила и смешала до того плавно текущую речь главного, и он даже на секунду почувствовал себя в тупике и мимоходом подумал, не поторопился ли с назначением Постепенцева, польстившись на его опыт и связи.
Постепенцев тем временем продолжал улыбаться, без малейшего стеснения развалившись всей своей грузной фигурой в кресле напротив. Редактор Соверский вновь ожил, встрепенулся и, мысленно махнув рукой на случившуюся с его стороны заминку и решив, что, действительно, не все ли равно, каких направлений держаться, а тем более обозревателю по культуре, на должность которого брали Постепенцева, велел Лене готовить кофе и нести документы на подпись.
Неизвестно, каким образом, но фраза о колокольне, так вдруг брошенная Анатолием Сергеевичем, облетела в первый же день весь отдел и сразу определила его положение в коллективе. Кое-кто – таких было меньше всего – со значением усмехался и даже настороженно поглядывал на Постпенцева, большинство смаковало bon mots, как новый штабной анекдот, и лишь двое – молодой корреспондент Айзерман и старший корректор Лупцова Татьяна Матвеевна, проработавшая в «Свободе» с 91-го года – не преминули выразить свое презрение Постепенцеву, всякий раз замолкая в его присутствии.
Анатолий Сергеевич десять лет как приехал из Риги в Москву. Теперь, когда его спрашивали, почему он вдруг уехал (это «вдруг» всегда особенно удивляло), Постепенцев улыбчиво жмурился и отвечал карамельно-сладким голосом:
—Да так… Надоело, - и после спешил ретироваться.
Ретировался он, чтобы не дать себе разволноваться и пуститься в совершенно ненужные (как он со временем понял) объяснения. Раньше, когда он работал еще в издательстве на театре, он никак не мог этого избежать и начинал говорить и рассказывать, сбиваясь и вызывая досаду у спросившего своим волнением. За первым вопросом следовало еще два – «русский ли он» и «не говорит ли с акцентом», - это окончательно возмущало и сердило Постепенцева, так что он даже терял дар речи. Больше всего Анатолия Сергеевича раздражало то, что такие вопросы задавали люди начитанные, интеллигентные и, как казалось, осведомленные в политической обстановке.
Спустя некоторое время жизни в Москве, Постепенцев, если и не перестал сердиться и волноваться, то научился, по крайней мере, это скрывать, и теперь только жмурился и улыбался.
Здесь, в редакции «Свободы и права», тоже, конечно, знали о прибалтийской истории Постепенцева, и потому, когда намечалась творческая командировка в республики, отправляли обычно его. Анатолий Сергеич поначалу отказывался, шутил, цитируя Баратынского («пустой тоски моей не множь, не заводи о прошлом слова»), упирался до последней возможности и, в конце концов, исчерпав аргументы, был принужден ехать.
В этот раз Постпенцев отправлялся с Соверским и Айзерманом на симпозиум Солидарности русских культурных общин в Ригу. Из Москвы, как он знал, посылалась обширная делегация из почти сорока человек знаменитых артистов, политиков и молодежи. Большинство летело на самолете. Анатолий Сергеич же попал с Соверским в СВ и слушал, как тот проговаривает, выглядывая за занавеску:
—Тише едешь – дальше будешь…
Ехал и ними в вагоне еще один человек делегации, который показался Постпенцеву странно знакомым; он мелькнул у окна в коридоре и скрылся в своем купе. Знали только, что ехавший - депутат Государственной Думы и, по всей вероятности, подобно Соверскому, не доверяет «Аэрофлоту».
На вокзале высокопоставленный сосед мелькнул еще раз, прикрываемый зонтом и темными спинами охраны, и Соверский шепнул Постепенцеву, что ехавший – председатель партии Права и патрон их газеты Азинатов Евгений Борисович.
На приеме в посольстве господин председатель выступал наравне с остальными, в общем тоне веселья и праздника, позволяя себе держать в руке бокал с шампанским, и высказывал пожелания об укреплении и процветании русской общины в Латвии, с оттенком горечи отметив «правовые злоупотребления и близорукость местных властей, препятствующие формированию истинного демократизма и решению национальных вопросов». После речи оратор поправил галстук, купленный за тысячу франков в галерее Лафайетт на прошлой неделе, и галантным жестом, под аплодисменты, передал право выступить молодой актрисе «Ленкома». Так, в собраниях, фуршетах, перемежаемых гастрольными спектаклями и концертами по вечерам, пролетела неделя.
В воскресенье Соверский с коллегами снова мягко покачивался в спальном вагоне. Редактор подремывал, закрывшись газетой; Постепенцев заваривал чай, и один Айзерман, полный энергии и восторгов, без умолку трещал:
—Анатолий Сергеич, я Вам завидую Прожить жизнь в такой чистой, красивой стране. Я никогда бы не уезжал. Вас же там все знают. У нас, русских, никогда такого порядка не будет. Ко мне, кстати, подходил Ваш бывший коллега и тоже удивлялся: «Зачем, - говорит, - Анатолий уехал, вполне мог бы устроиться». Нет, мне очень понравилось. если хотите, я вместо Вас всегда теперь буду ездить.
Постепенцев только молча помешивал чай, смотрел, как сползает газета со спящего Соверского и улыбался.
В Москве он сел на электричку и поехал домой в Солнечногорск. По дороге он вспоминал господина патрона. У него была дача в Юрмале, рядом с дачами журналистов, Евгения Борисовича привозили туда на «Волге» из города. И потом (Постепенцев очень отчетливо помнил) на «круглом столе» «Путь к независимости и демократии», лет пятнадцать назад, Азинатов красиво и выразительно выступал.
На станции в Солнечногорске Постпенцев сошел на перрон. Было морозно и тихо; видимо, похолодало за ту неделю, что его не было. Лужи трещали под ногами, в инее стояли деревья, протягивая голые ветки в пустое небо, и над ними носились с хриплыми, предвещающими скорую зиму, криками вороны.
Он шагал по дорожке, вдыхал этот свежий, холодный и плотный воздух, следил, как летают с ветки на ветку, гулко хлопая крыльями, птицы, и уже с нетерпением ждал, что придет в теплый дом, выпьет чаю с малиной и сядет писать, как он делал это в зависимости от дня утром или вечером последние пять лет, мало веря, что когда-нибудь написанное им прочитают, но все же втайне надеясь и радуясь уже тому, что выскажет и сохранит себя и свою волю.
13.10.02.