Печенье.
Началось все с того, что я не убрала печенье на место. Точнее сказать, началось все, конечно, гораздо раньше. Просто этот случай очень удобен для того, чтобы начать рассказ обо всем остальном. Когда мы привязываемся к кому-то, то прощаем ему все подряд, хотя, может быть, и не стоит этого делать. Но на поверку оказывается, что нам ничего не стоит заниматься тотальным прощением. Вот и теперь, казалось бы, такая не заслуживающего внимания мелочь. Я положила печенье не на верхнюю, а на нижнюю полку, и кто бы мог подумать, что это будет приравнено к попытке разрушить Вселенную.
- Я привык класть печенье на верхнюю полку, если оно лежит на нижней полке, то я о нем забываю. Оно портится , и его приходится выбрасывать.
Я ответила:
- Хорошо. Я не буду больше так делать, - или что-то в этом роде, и забыла даже думать об этом маленьком неудовольствии, не предполагая, какие глобальные, основательные пласты мироздания потревожила я этим неосмотрительным поступком.
Так, наверно, невинный китаец, вбивающий сваю для сушки белья у себя во дворе, не подозревает, что его действие становится причиной огромного землетрясения где-нибудь в Калифорнии. В этом смысле, неведением и катастрофичностью своего мелкого промаха, мы с китайцем мало чем различались.
Вечером печенье все еще продолжало лежать там, где я его положила – на нижней полке. Простое овсяное печенье, возможно, слишком сладкое, если не сказать приторное до невозможности, чтобы им можно было насладиться в полной мере и получить от него истинное удовольствие гурмана. Тем не менее судьба этого сомнительного по своим привлекательным свойствам продукта, оставленная мной без внимания, была тем важнее, чем меньше я о ней думала, и, вероятно, моя забывчивость и безразличие к ней только больше способствовали тому, что неумолимый рок готовился занести над моей безмятежной легкомысленной головой свой карающий меч.
Ровно в 22.00 мы сели ужинать. На столе дымился желтый картофель, чуть присыпанный мелкотравчатым свежим укропом, отливая подтаявшим маслом в мягком свете кухонного бра; золоченой грудинкой мерцало филе молодого цыпленка, и причудливой траекторией подводного плаванья фланировали гибкие листья зеленого чая внутри крепких полупрозрачных чашек. Он открыл дверцу шкафа, увидел коробку с печеньем, недовольно поморщился и произнес со значением, легкомысленно мной не замеченным (Как это было опрометчиво, и как хитро судьба расставляет смертоносные сети для невинных, не отягощенных горьким вкусом познания, душ). Итак, он произнес, и поистине это были слова самого проведения, долетающие с небес:
- Убирай печенье на место. Мне не нравится, что оно здесь лежит.
И опять я с наивным весельем ответила:
-Хорошо.
Печенье тем временем продолжало свой измученный век внизу шкафчика, зловеще отдавая слабым запахом кардамона с ванилью. Этим навязчивым ароматом оно мстило за свое бессловесное, никчемное существование на чужбине – вдали от родной верхней полки.
Поздно вечером мы лежали в кровати. Я уже приготовилась погасить настольную лампу и нежно поцеловать своего возлюбленного, как вдруг он произнес:
- А ты все-таки оставила лежать печенье там же, внизу.
Целовать его было бессмысленно: какой же обвиняемый лезет с поцелуями к прокурору? Эта фраза застала меня врасплох - я не предполагала, что судьба печенья, отвратительного приторного печенья, достойна такой долгой памяти. Да что там застала врасплох! Эта фраза меня просто ошарашила, и в какой-то момент я испугалась, не помешался ли мой любимый незаметно для меня. Это объяснение казалось наиболее правдоподобным для того, чтобы оправдать его настойчивое внимание к такой мелочи.
- Ну так что же, дорогая, почему ты не убрала его, как я просил?
После этого вопроса у меня почти не оставалось сомнений в том, что я стала свидетелем начала маниакального синдрома, и отныне дни мои потекут медленной скорбной чередой. Я представила, как он все сильнее будет погружаться в свои кошмары, донимать меня ими: поначалу на словах, беспрерывно изводя меня дотошной скрупулезностью и привередливостью, и в конце концов мое юное трепетное тело, хотя нет! какая тут юность! - оно уже успеет порядком состариться в застенках невыносимой семейной жизни и будет представлять собой жалкое зрелище! – мое тело найдут в разорванной одежде, с ссадинами, кровоподтеками, перерезанной глоткой или проломленным черепом на пороге нашей квартиры, а мой бедный друг будет рыдать над ним сумасшедшими шизофреническими слезами, тихо скуля, словно бешеная собака. Мне стало жалко себя. Для этого ли я родилась на этот свет? Что ждало мою молодость, красоту, мой ум, наконец, мое неотразимое очарование и многочисленные таланты? Нет, им не суждено быть преданными ради счастья материнства и любви – положенные на алтарь страсти, они сгинут никем не замеченные, никому не нужные в серых буднях, отданные во имя какой-то неопределенной надежды. Все это так ясно предстало предо мной, что слезы навернулись на мои глаза, и, если бы не темнота, что за жалкое зрелище открылось бы моему любовнику!
- Ну что же, - прерывая череду моих пророческих видений собственного нелицеприятного будущего, продолжал он. – Я не думаю, что мы сможем жить вместе. Я уже сейчас постоянно вынужден делать совсем не то, что мне хочется. Я теряю собственную сущность. Что это, зачем? Ты кладешь вещи не туда, где я привык их находить, заставляешь меня делать сотню вещей, без которых я прекрасно справлялся все эти годы, и я делаю все это исключительно, чтобы сделать тебе приятное, но до чего же мне это тяжело дается, чего мне это стоит! Знаешь, я уже и не вспомню, когда это, с тех пор, как мы вместе, я был бы по-настоящему спокоен. Меня постоянно терзает какое-то внутреннее напряжение, я все время чувствую себя виноватым и обязанным. Это невозможно! Я чувствую себя таким уставшим! У меня только одно желание – остаться одному, в полном покое, – наконец заключил он.
Эта тирада, признаться, была для меня неожиданным откровением. И, подумать только, всему виной пачка никчемного, дрянного, гадкого печенья из ближайшего супермаркета. Нет, какой, однако, поворот! Мы не сможем жить вместе! И это всеобъемлющее резюме - плод мелкого недовольства по поводу моей нечаянной, непреднамеренной, совершенно невинной оплошности! Что же тогда говорить мне! Что приходиться терпеть мне – он, похоже, никогда не давал себе труда над этим задуматься. Между тем, я безропотно, практически безропотно, смиряюсь с многочисленными фактами, активно разрушающими целостность моей уже состоявшейся личности! Чего стоят разбросанные носки, скомканная одежда посредине комнаты, немытая посуда, привычка ходить по ковру в ботинках, ночные бдения в Интернете, все не вынесенные им когда-либо ведра, не помытые руки, все его опоздания на назначенные со мной встречи и, в конце концов, обычай вести совершенно не организованный образ жизни, отсутствие какого-то ни было адаптированного к социальным нормам режима! Я уже умолчу о таких мелочах, как непрестанное стремление обсуждать со мной свой сексуальный опыт и осведомлять меня о своих впечатлениях относительно каждой смазливой мордашки! И что же - я снисходительно улыбаюсь на все эти ребяческие милые особенности его характера. Как еще мне к ним относиться? Не принимать же все это всерьез, иначе - только одно из перечисленного вполне сойдет за достаточную причину для окончательного, бесповоротно разрыва. Вот это различие в наших суждениях, на мой взгляд, является веским доказательством того, что мир жив исключительно благодаря женской мудрости. Не будь ее мы бы все, точнее, все наши предки давно почили бы в бозе, не успев достроить ни одну из египетских пирамид. Вот и на этот раз. Его заявление. Отнесись я к нему серьезно, мне надо было бы сделать следующее: разрыдаться, вскочить с постели и приняться нервными движениями выкидывать свои вещи из шкафа на середину комнаты. Делать все это следует молча, со стиснутыми зубами и выражением непреклонности на суровом лице. А потом, все также молча, нужно собрать чемодан, позвонить и вызвать такси, ждать его в углу комнаты в кресле, сложив руки, не говоря ни слова, открыть дверь на звонок и, надрываясь от тяжести собственной материальной ноши и боли в сердце, скрыться в темноте парадного, не оборачиваясь на призывы вернуться, все забыть и простить – скрыться навсегда, унося с собой разочарование. Но, конечно, ничего этого я и не подумала делать. Это глупо. Хотя в том, чтобы выслушивать этот необдуманный бред, удовольствия мало. Но разве можно подчинять свою жизнь спонтанным мальчишеским причудам? Это только слова и ничего больше. Вот та единственная позиция, которую стоит занимать в вечной битве полов, если хочешь быть победителем. Итак, на его обвинительный вопрос я ответила полным молчанием. Ну, пожалуй, только раз легонько вздохнула, чтобы он , не дай бог, не заподозрил меня в совершенном безразличии к его мнению. То есть я вздохнула таким образом, чтобы ясно дать понять: ответить и возразить мне нечего, потому что я кругом виновата и свою вину осознаю целиком и полностью. Однако все мои старания должны образом принять его обвинения в свой адрес не увенчались успехом.
- Да, я понял, - скорбно заключил он. – Мы уже ни о чем не можем говорить откровенно. Все это ты считаешь какими-то детскими бреднями.
- Ну что ты!..
- Нет, именно так, Но, поверь, для меня это не пустые слова и не мелочи. Это все очень серьезно.
Да уж! Ну что тут скажешь! До чего мы любим зацикливаться на собственной серьезности.
- Сегодня это печенье, завтра ты попросишь меня устроиться в офис менеджером, а послезавтра мы уже будем смотреть по вечерам дурацкие ток-шоу, пить пиво и заедать его чипсами. То есть жить, как все нормальные люди. Так вот, заруби себе это на своем маленьком хорошеньком носике: мне - это - не - нужно. Я не хочу жить, как все нормальные люди.
-Но это вовсе не нормальные люди, и какое отношение имеет пиво по вечерам к здоровому режиму и высокооплачиваемой работе, и тем более, какое отношение имеет печенье ко всем этим бедам?
Все мои несчастья от нетерпения. А ведь я всегда так хорошо начинаю. Вот и сейчас. Что мне стоило сохранять глупенькое покорное молчание хотя бы еще полчаса? Признаться, стоило мне это многого. Я органически не переношу не здравые суждения, вымученные какой-нибудь умозрительной маргинальной философией, оторванной от практики жизни. Желание пресечь дурную бесконечность пустых разглагольствовваний нарастает во мне прямо пропорционально ее логическому развитию. В самом деле, если бы я дослушала риторические вопросы моего философа молча, они бы за неимением оппозиции, то есть естественной почвы для своего развития, рано или поздно иссякли. Скорее всего, это было бы рано, а не поздно. Но я сама решила свою судьбу. То есть испортила себе вечер и на неопределенный срок отодвинула свой сон. Только я ответила, как он ухватился за мою фразу, как японский самурай за свой меч.
-Да, дорогая, - вздохнул он горестно, - ты не слышишь меня. Для тебя не важны мои истинные переживания.
(Боже мой, что за бред, - подумала я, но стоически промолчала). Ты упорно, - продолжал он, - игнорируешь мои взгляды на жизнь. Не думай, что когда-нибудь ты сможешь меня переделать. Люди не меняются.
Он был прав. Я знала эту трудную истину с малолетства. Но почему-то именно сейчас пребывала в уверенности(скорее всего, она была утопической), что нет такого героя, который не сложит шпаги к ногам горячо любимой им дамы. Почему-то мне казалось, что я именно та дама – обожаемая, вдохновляющая героя на великий подвиг самосовершенствования. Повторяю, возможно, мои воззрения не имели никакой реальной основы для существования, но они были до того привлекательны, что отказываться от них я не собиралась. Кто знает, может быть, реальность способна измениться одним только нашим усилием воли. Я лелеяла план полного преобразования моего строптивого, увязнувшего в доморощенных идеологических заблуждениях юноши в трезвомыслящего мужчину.
- По-моему, наилучшим вариантом для тебя был бы подкаблучник, покорно выполняющий все твои требования. Вот тогда ты была бы довольна.
Ну скажите на милость, разве это не слова, достойные любого подростка, взбунтовавшегося просто потому, что ему суждено это делать какое-то время, пока он не повзрослеет? Сходство очевидно. Почему-то мужчины любую здравую мысль, если только она исходит от женщины, склонны объявлять несуразицей и капризом. Чем трезво мыслящий человек похож на подкаблучника? Довольно неожиданная аналогия.
- Да-да, если бы я смирялся с любым твоим капризом. Ты была бы спокойна. Ничего у нас не получится.
Что-то нужно было срочно предпринять. Но что? Возражать что-либо на эти слова – было занятием совершенно бесполезным, скорее даже вредным. Молчать - было довольно затруднительно. У меня был только один выход . Я приподнялась на локте, наклонилась над его лицом и, пока он продолжал свои причитания, закрыла его рот страстным длительным поцелуем. Какие-то несколько секунд он еще пытался развивать начатую мысль, но вскоре, подобно подстреленному оленю, перестал трепыхаться и полностью пал жертвой моего наступления. Еще через несколько мгновений он сам стискивал меня в объятьях и, опрокинув на спину, нетерпеливо освобождал себе путь к наслаждению, стаскивая с меня пеньюар.Как сказал бы великий мудрец: вот он момент истины. Что бы ни говорил мужчина, как бы он не боролся за свою суверенность, ему нечем ответить на беспроигрышное оружие женщин – силу обольщения скорым неземным блаженством. Ни один из них не способен противостоять этой власти. Но самое забавное не это. Получая удовольствие, мужчина совершенно уверен, что он обладает женщиной, подчиняет ее себе. Бог ему в помощь. Не будем разуверять его в этом скромном заблуждении, если так ему легче жить, ведь и без того в нашем несовершенном мире слишком много напастей, способных причинить непоправимый вред хрупкому мужскому организму. И, признаться, нам женщинам, разве не приятно хотя бы на короткое время утонуть в иллюзорном убеждении, будто есть кто-то сильнее, мудрее нас, кто может защитить нас от сложностей бытия; забыть на миг, что, кроме нас самих, нам не на кого рассчитывать в этом страшном лабиринте невзгод и страстей, который называется реальностью?.. В этом сладком обмане, под именем секс, чаянье и мужчин и женщин причудливым образом совпадают. Произнося слово «секс», я говорю не только об альковных забавах, но обо всех многочисленных взглядах, улыбках, разговорах, обедах, завтраках, ужинах, прогулках, выходах в свет, даже ссорах и шоппинге – обо всем, что способно соединить мужчину и женщину. Нам всем так нужна эта вкусная ложь, что мы соглашаемся юридически закрепить нашу связь с соучастником любовно-сексуальной аферы. И в конце концов, оба будут довольны. Через год я буду все так же класть печенье не на верхнюю, а на нижнюю полку, и он так же будет замечать это, но уже с каким-то умилением - я уверена. Ведь то, что я забываю о его указаниях, может значить только одно – я беспомощная, глупая девочка, за которой нужен уход, и он будет снисходительно-нежно гладить меня по голове и целовать мой непутевый затылок, а я буду чувствовать себя принцессой, окруженной теплотой и заботой всего королевства. Что еще нужно женщине?
Страсть.
Захожу в салон сотовой связи на Васильевском. Я ищу телефон - прочный недорогой, без изысков. Забегаю по дороге, где придется, во все магазины с единственным нетерпеливым желанием: поскорее найти то, что нужно, расплатиться и уйти с аппаратом. Но - вот неудача! - паче чаяния везде слишком взвинчены цены, так, что трата превышает возможности, и я , поначалу долго переминаясь у какой-нибудь витрины, прикидывая и так и сяк, размышляя, окликиваю продавца, скучающего за стойкой, прошу показать мне модели, терпеливо выслушиваю объяснения, киваю с понимающим видом, верчу в руках экземпляр для демонстрации, наконец вздыхаю, говорю, что мне нужно подумать, продавец сочувственно улыбается, ретируется на свое привычное место - я же, напоследок тоскливо окинув взглядом весь зал, выхожу, как вошла -без телефона..
Сердясь уже на свою нерешительность, бреду дальше, с каким-то ноющим чувством надежды обрести злополучную недоступную связь в новом офисе. Но и в следующей по счету конторе гений неопределенности настигает меня.
Вчера еще я была в полной уверенности, что куплю Nokia , но под утро с работы мой приятель прислал e-mail , что такой телефон нельзя покупать. Он назвал две причины: во-первых, для молоденькой девушки он "квадратный", то есть неженственный, во-вторых, дороговат для тех свойств, которыми его скупо начинили финляндцы. В результате прочтения этого лаконичного и лапидарного одновременно послания вся решимость, что далась мне с таким трудом раньше, была основательно поколеблена.
В письме мой приятель советовал обратить внимание на две модели : Sony Ericsson или Siemens. Таким образом, он сделал худшее из того, что только мог сделать: он поставил меня перед дилеммой.
Что-то выбрать для меня тем труднее, чем ограниченнее предложение, и цифра "два" здесь поистине роковое число. Оно повергает меня в панический ужас оттого, что , призрак невозвратимой потери начинает душить меня своей неизбежностью. Оставь я одно, отбросив второе, как, я уверена, оставленное без внимания тут же обнаружит некие великолепные свойства в сто раз лучшие, чем качества выбранного предмета, но коварно скрывающиеся от меня до самого момента решения, и, когда истина открывается, я как будто слышу едкий смех бога, потешающегося моей близорукости.
Короче, совет друга уподобился каре за разборчивость, и теперь, входя в магазин, я сжимала дверную ручку с выражением хмурой тоски и дурные предчувствия наполняли меня в преддверии маленького пластиково-стеклянного ада, где соблазнами и обманом загорались в свете галогеновых ламп серебристые кнопки и немые дисплеи многочисленных коммуникаторов. И невинней других, и насмешливей ожидали меня Сименс с Эрикссоном, когда я шла к стеллажам, еще смутно надеясь, что какой-то только один из них обнаружится на подставке и по сходной цене, так что участь моя разрешиться сама собой, обстоятельствами, за которые я ни в малейшей степени не буду нести ответственности.
Но нет же! Рядом, один за другим бликовали панели под двумя наименованиями, и опять тянула под ложечкой ненавистная неразрешимость конфликта.
Может быть, думала я , я подвластна чужой фразе и мнению? Что мне стоило отказаться от списка, доставленного с утренней почтой? Однако странно, теперь выгода от покупки аппарата из перечисленных моим другом мне казалась неопровержимой: их достоинства, обозначенные в письме. не могли быть подвергнуты никакому сомнению.. Все мои размышления, при которых я отмечала недостатки и преимущества остального ассортимента, возвращали меня к одному - справедливости утренних рекомендаций.
Погруженная в эту двойственную проблему. Double Troublе, как было написано на плакате висевшем в изголовье моей кровати. я стояла напротив метро и взирала на знакомую вывеску, оливье из имен: Мегафон, Теле2, МТС, БиЛайн, Dixis.
Буквы исполняли нервический танец, образуя фигуры и фразы, чей смысл можно было понять как "Оставь надежду всяк сюда входящий". Тем не менее, надежда обретения посредника в деле сообщения с миром заставила шагнуть мою ногу в направлении, противоположном тому, куда я намеревалась идти, пересечь летнюю баррикаду уличного кафе и пробраться к ступенькам конторы, обещавшей абсолютную связь и гарантию полной сатисфакции клиента.
Надавив заученным жестом на тугую белую ручку, я толкнула прозрачную дверь, преисполнившись мрачной праведной злостью, но она не подалась, эта дверь, а как будто застопорилась, не желая пускать меня внутрь. С возмущением я толкнула сильнее и в конце концов изо всех сил тряхнула ее от себя на себя - дверь бесшумно, смеясь моей несообразительности отворилась в обратную сторону. Я вошла в полутемный салон.
Распахнувшаяся обратным порядком дверь, видимо, была только первым предупреждением - вслед за этим я чуть не упала, споткнувшись о совсем неприметные сверху ступеньки. Оглянувшись, не видел ли кто меня в той нелепой позе, что позволила мне устоять на ногах, и тихонько облегчив душу всенародно признанной фразой, я спустилась к витринам.
По привычке и какому-то предубеждению в том, что прежде, чем сделать покупку, нужно тщательно осмотреть все имеющиеся экземпляры в каждом из магазинов, я уставилась на изученные мной досконально Сименс и Эрикссон, пока вдруг за спиной моей не раздалось: "Не желаете что-нибудь посмотреть?"
Голос этот часто звучит, словно трубный глас некоего ангела, призывающего опорожнить ваш кошелек, и имеет так же часто эффект, совершенно обратный рассчитанному: робкое отступление перепуганной паствы божества Потребления. Он всегда как-то врасплох застает держателя средств и порой заставляет поскорей пресекать свое любопытство от того, что оказанное внимание чересчур превышает намерения покупателя.
Мой испуг, однако, скоро прошел, и я с радостью приняла новоявленного консультанта, дабы он продлил срок моих размышлений и каким-нибудь образом повлиял на мой выбор.
Вероятно, не так много клиентов захаживало в магазин, потерявшийся посреди других вывесок и крылечек, может быть, конечно, и летнее время отпусков тому было виной, только мой опекун принялся с удвоенным тщанием выполнять свой представительский долг.
Выполняя мою тихую просьбу, он красивым движением отмыкнул стекло стеллажа стальным маленьким ключиком. Стекло плавно скользнуло в сторону, обнажая ряд аппаратов,и они, не защищенные больше ничем, ярко вспыхивали какой-то деталью или всей яркой поверхностью. Потом мой Вергилий ловко помещал кисть в жесткой белой манжете у того из них, который я просила мне показать, аккуратно снимал телефон с постамента, проносил над искрящимся рядом, бережно клал на высокую серебристую стойку и тогда только позволял осмотреть экземпляр, подержать его, нажать клавиши, поднести к уху...
Я брала аппарат, предварительно взвешивала его не ладони, разглядывала, просила отложить в сторону, снова шла к витрине. Мой спутник не отходил от меня.
Драматично зияло путое пространство от изъятого телефона. Молодой человек вынимал следующий.
Снова мы возвращались к стойке, он раскладывал экземпляр, объяснял, в чем отличия его от предыдущего, и так мягко и плавно-убаюкивающе лилась его речь, оплетая меня, успокаивая точностью формулировок... Не хотелось прерывать ее, торопиться с уходом. Так я слушала, повисая в бесконечной красоте технологий, пока вдруг не подняла наконец глаза на лицо своего визави. Он был чертовски привлекателен.
В следующую минуту мы уже смеялись общим смехом какой-то мимоходом брошенной шутке, и глаза его при этом чудесно сверкали.
Вероятно, он был их тех, кто обычно нравится женщинам в силу особого обаяния черт. Обаяние это, как я думаю, создается двумя вещами: пропорциональной гармоничностью и тонами. Кожа у него, например, была не темная и не светлая, а с ровным оливковым отсветом; волосы, ресницы и брови также среднего оттенка - темно-русые. От этой ровности, нейтральности масти, ярче выделялись глаза, вспыхивая как вода в ручье жарким солнечным днем - то зеленым, то черным, то серым, то коричневым, то голубым – всем, что они отражали в тот миг, и еще, конечно же, губы, чья линия, форма, по признанию рейтинга Elle, так важна. так определяюща для того, чтобы нравиться женщинам. Они, губы, должны быть не тонкими и не толстыми, как написано в комментариях, а совершенно такими, как должны быть - идеальными. Вот такие идеальные губы были у моего продавца.
Кроме этого, он был высок, атлетического телосложения, которое предчувствовалось мною под его служебной крахмальной рубашкой, и особенно, особенно замечательным был его голос - бархатисто-обворожительный голос архангела Гавриила, с горьким привкусом черного кофе, настоящий мужской голос...
И еще его пальцы, что так ловко и нежно управлялись со всеми этими чудодейственными владельцами человеческих судеб, этими распорядителями наших дней и минут, пребываний в пространстве.
- Словом, я должна немного подумать, - улыбнулась я в ответ на его предложение что-нибудь приобрести. - Сложно сразу определиться.
- О, конечно, я вас понимаю, - он кивнул. - Подумайте, но я должен сказать, это очень неплохой вариант - долговременный и удобный. Вы получите удовольствие.
Он снова взял в ладонь Nokia 1100.
- Да спасибо и до свидания, - улыбаясь, я покинула салон магазина, пролетев те четыре ступеньки, что казались несчастливыми в первый раз.
"Как странно, -думала я , - переходя улицу и потом открывая дверь следующего магазина,- было столько опасений из-за моей интернет-переписки".
Я вспомнила с каким страхом мой приятель узнавал, что сегодня я встречаюсь с очередным каким-то там собеседником, и о том, как невинны и интеллектуально скучны были все эти встречи. Эти первые встречи после долгой многонедельной захватывающей переписки навсегда обрывали возможность хоть каких-нибудь дальнейших свиданий.
А теперь...теперь мне хотелось вернуться. Да что там вернуться! Мне хотелось подниматься с ним по какой-нибудь лестнице в каком-то подъезде, поворачивать дверной ключ и потом - стоять в полутемной прихожей друг против друга и смотреть как блестят воды темных ручьев в этих чудных глазах. Я увидела в воображении трепетание его загорелых ключиц, отсвет косточек наверху его бедер, очень гладких и светлых, как сахар. Теперь все остальное не имело значения.
Почему я должна не принять этот редкостный дар? Эти чувства, что так скупо отпускает нам жизнь, совершенные в своей полноте. Абсолютная чистая страсть, как огонь из подземных горнил, вдруг взвивающийся на поверхность. Только миг - он исчезнет и когда возвратится вновь все озарить феерическим блеском?
Я подумала, как я молода, что мне двадцать пять лет, и мысль о том, сколько еще мужчин завладеет моим существом и оставит след в нем, как пламя выжигает неровный узор на древесной основе, посетила впервые меня с такой очевидной насущностью.
"Завтра я вернусь в тот салон и спрошу.. Совершенно не важно о чем, и так ясно, что случится".
Я вновь видела его тело в полумраке зашторенной комнаты и улыбалась: "Совершенная неизбежность и никто никогда не узнает, и зачем кому-то об этом знать? Моя жизнь, только моя".
" Тем не менее (это было следующей моей мыслью), когда он ( мой друг) говорит с какой-нибудь женщиной или, что еще хуже, переписывается с ней в интернете, как же это бесит меня. Я готова найти всех этих девиц и поименно развесить на дереве. И ведь я обо всем знаю, даже если он мне ничего не говорит. Если он ничего не говорит, значит, ему есть о чем умалчивать, вот в чем дело".
"Но . -подумала я вслед за этим,- какое это, то что мне выпало сегодня, имеет отношение к нам? Маленький эпизод, пролетевшая бабочка, о которой только мне будет известно, о которой я буду иногда вспоминать как о сне, мне когда-то приснившемся.
Но если узнает? Это совершенно невозможно. Тем не менее, я бы знала, если бы он стал спать с другой женщиной. Мне все сразу станет известно, и в какой ужасной роли я буду, если это случится, а я все же не догадаюсь..."
"Вероятно, - подумала я в следующую секунду, - завтра мне покажется таким глупым это взбалмошное пристрастие и, приди я завтра в этот салон, мой герой будет вовсе не так уж хорош и скорей всего неприятен. – Да, конечно, именно так. И к тому же, ах да, что я читала вчера, в Cosmopoliten, кажется, что-то о времени страсти... "Последи за своим циклом" или "Управляй своими гормонами". что-то вроде того, как зависимы наши желания от течения внутренней жизни . Да, сейчас как раз две недели , самое время. Как чудесно все объясняется . Дело вовсе не в велении рока, а в естественном биологическом казусе, и прекрасно - я здесь ни при чем."
Удовлетворившись таким исчерпывающим объяснением внезапно сбивших меня с толку желаний , я подумала, что было бы неплохо, прийти завтра в тот же салон, убедиться в своей правоте. И пока я так размышляла, меж сплетающихся рационалий то и дело мелькало загорелое прекрасное тело.
В этом долгом походе через девственный лес своих чувств я сама не заметила, как стальной эскалатор вынес меня из глубин на поверхность, на шумящий праздничный Невский.
Воздух улицы резко ударил в лицо. На другой стороне, прямо напротив, совсем маленький магазинчик - по продаже сотовых телефонов.
Захожу, подзываю работника. Худой мальчик лет восемнадцати, с ярко выраженным косоглазием, несется ко мне со всех ног, будто только меня здесь и ждал.
- Покажите мне эту модель.
Он вытаскивает черную Nokia 1100. Улыбается и, заикаясь, объясняет мне. что преимущество этой модели - большая надежность.
- У нас скидки, - добавляет он, нервным движением поправляя очки у ушей.
Да, действительно, дешевле на целую тысячу. Черт возьми, целая тысяча, тот прохвост на Васильевском, наверно, подумал, что я круглая дура.
- Я возьму его.
Осчастливленный мальчик одним росчерком делает выписку в кассу. Я оплачиваю и теперь, освобожденная, окрыленная, выхожу из стеклянных дверей. Набираю номер.
-Ну что выбрала и , конечно, не то, что советовал я?
- От тебя трудно что-то скрывать.
- И не надо.
Я могу только саркастически улыбнуться.
- Я люблю тебя, моя крошка.
Я поднимаю глаза: "Жизнь прекрасна с Nokia 1100". Плакат на стене. Жизнь прекрасна, и я повторяю:
- Я люблю тебя, дорогой.