У Морды появилась подружка из параллельного класса. Ходили слухи, что ее перевели сюда из какого-то благополучного лицея, где случилась нелицеприятная историйка. Кажется молодой преподаватель литературы покончил с собой, и Яночка, Гошенькина Яночка с густо подведенными глазами, была в этом замешана.
Яна театрально закатывала глаза, зрачки которых как два черных солнца садились за черные земли век, и сокрушенно подвывала:
«Я теперь до конца жизни неблагодарная нимфеточка! Никуда от этого не деться!»
Гошенька не был знаком с этим словом, Яна тоже имела весьма смутное представление о нем (да и какая нимфетка осознает, что она нимфетка?)... Вроде бы, «неблагодарная нимфеточка» было из письма адресованного Яне Погрехайло от Петра Гумбертовича Троеградского. Там много встречалось - литературного и не очень.
«Представляешь, три листа накатал!» - делилась Яночка с Мордой, - «Я так и не осилила это нелегкое письмо».
Вставлять в свою речь картинные фразы она научилась у мамы, так и не нашедшей себя в театре, зато обнаружившейся внезапно рядом с удачливым банкиром. Яне плохо давались тексты, за всю свою жизнь она познакомилась только с «Буратино» (Они читали его с мамой по ролям).
Яна любила рассказывать, а Гришенька не уставал слушать:
«Тогда я не понимала, что натворила, была я совсем маленькой. Случилось то лютой зимой предыдущего класса, уж год с лишком тому назад...»
Когда директор Великохребтовского лицея вошел в туалет для мальчиков на четвертом этаже, на ногах устоять не удалось. Так и обрушился на заплеванный молодыми курильщиками пол с вкраплениями не успевшей просохнуть на половых тряпках мочи. Дело в том, что директором была грузная большегрудая дама с кудряшками лилового цвета и добродушными быстро мокреющими голубыми глазами за толстыми стеклами роговых очков.
Танариса Кукуевна Крейпдельштам на миг потеряла сознание, упала в беспредметное черное, от увиденного. Вся стена, оголившая от древности свою бетонную сущность в оконцах отколупнувшейся краски неопределенного цвета (у лицея вечно не хватало денег на ремонт) пестрила краплачными надписями разного размера:
«ЯНА, яна, Яна...» Всего тринадцать с половиной раз. Последнее кровавое имя оказалось недописанным, врезавшись буквой «я» в давно высохший шмат кала, размазанный кем-то над унитазом.
Да, надписи были сделаны кровью. Владелец сего природного красителя валялся тут же, с запекшимися исполосованными по локоть руками.
Петр не чувствовал себя в праве отказаться от своего жизненного предназначения из-за этой досадной случайности. Он долго сидел в своей маленькой комнатке за рабочим столом, освещая пустой квадрат двора ярким светом лампы, лишившейся абажура. Лампа слепила глаза. Петр, упав лицом на руки, пребывал в глубокой задумчивости.
С ним ведь это и раньше случалось. Нервы, Нервы...
Кто, как, зачем сыграл с ним злую шутку? Филолог, талантливый учитель, знатный историк слова в одночасье превращался в косноязычного юнца; звуки, перемешиваясь во рту, выпрыгивали на поверхность бессмысленным позавчерашним супом-пюре из переваренной капусты.
«Не всегда, лишь в стрессовых ситуациях мы можем ожидать рецедива» - сообщил ему плотный и потный врач-невропатолог, отстукивая карандашом «Конструктор» арию Тореодора.
«Что в голове у этого музыканта – дергуна натянутых струн человеческих? Как он может так рубить с плеча? Что вообще я делаю в его семиметровом мирке, скрывающимся за картонной дверью с часами приема?!»
В голове что-то запульсировало, заставляя Петра в очередной раз погрузиться в детство. Актовый зал, школьники-учителя-родители, цветы, плакаты, пахнущие краской, тихий шепот, пробирающийся по креслам, напомаженная непослушная челка, бабочка, очень красивые и неудобные лаковые туфли «как у взрослых», яркий свет в левый глаз, широкая черная тень рояля на периферии правого...
«Дуля мглою небыль кроет;
Бинтик снежный обретя,
Только зверем-волком воет,
Вдруг захныкавши, дитя!»
Петенька замолчал в недоумении. Какие странные словечки выпрыгивают.
- Открыть стихотворением Пушкина четвертый пионерский фестиваль им. Ленинского венка «Здравствуй, молодой оратор!» - честь и большая ответственность, Петя.
- Я волнуюсь, мамочка...
Мысли бешено завертелись в голове первоклассника - «Я же готовился. Я же читал без запинки. Я же... хороший мальчик. Меня что, теперь в пионеры не примут?!». Гримаска ужаса перекосила его стремительно краснеющее лицо. Из глаз брызнули резкие обильные слезы, а ноги, непроизвольно разъехавшись, обнажили мокрое пятнышко, расползающееся в области паха.
За окном розовело небо, круг света на столе перестал казаться центром вселенной – лампа потеряла свою актуальность. Бессонная ночь оставила в Петре четкую убежденность – да, он пойдет преподавать в Великохребтовский, несмотря ни на что.
«Закрываю глаза, опять закрываю их, чтобы оказаться рядом с тобой, Яна. Моя любовь к тебе смешна и нелепа. Но стоит мне спрятаться от каждодневной суеты, защекочут друг друга верхние-нижние реснички; всплывает твое чудное, тонкое лицо... Твои удивительные египетские глаза, мягкие, струящиеся волосы... О, как пахнут твои волосы! Как пахнет все твое юное, стройное тело! Безошибочно распознаю тебя, запыхавшуюся, в очередной раз опоздавшую на мой урок. Протяжно скрипнув, откроется резная дверь... Я успею прочувствовать тебя всем своим существом до того, как оторву взгляд от классного журнала...И всю неделю, я, осиротевший тобой, вспоминаю тот хрустальный момент встречи»...
«Какая глупость!» - Петр принялся методично, с легкой нервинкой, рвать белые листы на длинные бахромчатые полоски. – «Писать ей письма? Ну уж нет! Только с глазу на глаз! ДА!»
Шел снег. Снежинки, медитативно покачиваясь, холодными крапинками падали на язык из-за дурацкой привычки держать рот полуоткрытым. В детстве, гуляя по зимнему саду, Петр очень любил играть в вампира: если позволить слюне спокойно стекать с уголков рта, в какой-то момент ручейки превратятся в два длиных прозрачных клыка.
«Завтра четверг, восьмой «Ц», Яна... Завтра я скажу ей, что влюблен. Завтра я скажу, что она пришла в мои сны из глубины веков, царица Нефертитти! Завтра!»
Так легко и солнечно стало Петру, что он сам не заметил, как машинально занялся изготовлением правого клыка. Опомнился только подойдя к школе, немедля утерся и тут же врезался в приятное упругое тело своей возлюбленной. Момент глубокого осознания наступил, конечно, не сразу. В те несколько секунд Яна даже успела обдумать, что Гумбертович наверняка настучит директриссе о том, что Я. Погрехайло прогуливает уроки: «Попробуй до них донеси. А у меня может конфликт с физкультурником, ну не могу я носить КЕДЫ!»
- К врачу... правда!... мне надо. Свинка! Или краснуха... кажется... – забормотала Яночка и нервно сглотнула в крепких объятиях учителя литературы.
Петр будто очнулся, весь школьный двор светился всполохами, мириады локальных взрывчиков обрамляли ее зимне-белое, будто напудренное лицо. Руки бессильно хлопнулись по швам, пот облепил тело, зато во рту не осталось ни капли. Петр попытался разлепить губы в улыбку.
Яна смотрела на него испуганно, не понимая.
«Соберись!»
Петр вздрогнул – волна пошла от кончиков пальцев выше, выше... под старой лисьей шапкой зашевелились волосы.
- Яна, хочу давно Вам признаться – у вас ебипетские глаза!
Яночка завертела головой, будто не найдя ответных слов, попыталась найти помощь у окружающих, а может, смахивая быстро набежавшие горячие слезы, и с размаху влепила охальнику пощечину.
- Ты ударила его? – Гошенька весь изогнулся, стараясь остаться незамеченным под лестницей, насладиться мальборой, только что отнятой у Звонокстурева и Янкиным аппетитным, не по годам оформившимся, задком.
- Ага. Плюнула и размазала! Как настоящая женщина! – она встряхнула головой, разбрасывая по плечам огненные всполохи, игриво хлопнула Морду по руке, нахмурилась и выдохнула:
- Я почти полюбила его, а он... оскорбил!
Гошенька ухмыльнулся, сделал участливое лицо и, дружески приобняв Яночку за плечи, попробовал вновь ухватиться за мягкое и выступающее.
Янка увернулась:
- Дай затянуться лучше.