Наконец-то я расплатился с консьержем, и, получив от него совершенно невнятные советы, двинулся на автобусную станцию. Поселок Лахлоуа, который мне был нужен, располагался в пяти часах езды на север, уже довольно далеко в Гималаях. Трудно сказать, что больше сыграло на руку моей судьбе: то ли неуемный мой авантюризм, то ли любовь к буддийскому искусству, но так или иначе, я шел на автостанцию, с тем, чтобы, достигнув поселка, набить свои рюкзаки многочисленными сувенирами и практически по нулевой цене. Протянув кассиру деньги, я, ломая язык, выговорил название поселка. Тот кивнул и протянул билет. С огромным трудом удалось понять, что автобус, вопреки заверениям консьержа, отходит вот-вот, если конечно уже не отошел. Бежать нужно было метров двести, на крайнюю платформу, откуда, как я заметил, автобус уже тронулся. Мне удалось запрыгнуть на нижнюю ступеньку, и тогда дверь со скрипом захлопнулась за спиной. Я зашел в салон, заполненный едва наполовину и сел на свободное место посредине у мутноватого окна. Автобус долго петлял по грязным узким, заполненным выхлопным смрадом улицам Катманду, резко тормозя перед снующими прохожими, отчего все пассажиры внутри чуть не вылетали в проход между сидениями. Вскоре, город закончился. Мы мчались по дороге, которая была не то хорошей грунтовой, не то плохой асфальтовой. Водитель делал время от времени остановки, высаживал пассажиров, брал новых и затем как бы с новой силой гнал свою машину, поднимая облака желтой пыли. Через два часа, начались горы. Дорога стала петлять, автобус надсадно рычал: двигатель был явно уже изношенный и потому, видимо, перегревался. Временами внутри него что-то скрежетало, визжало, и когда это происходило на краю какой-нибудь пропасти, становилось немного не по себе. Впрочем, я себя всякий раз успокаивал тем, что водитель здесь ездит, наверняка не впервые, и что ему можно доверять. Прошло еще, наверное, часа два. Вдруг автобус резко выдохнул, зашипели двери и водитель, глядя на меня, закричал: «Лахлоуа!!!» и замахал в сторону двери, приглашая выходить. Я удивился. Выходить было явно рано, да и некуда – кругом были лишь голые скалы. Но, я решил, что, наверное, это опять консьерж что-то напутал.
Ни по-английски, ни по-китайски водитель не говорил, и я, повернувшись к пассажирам, спросил, на всякий случай по-китайски – вдруг кто-нибудь понимает-, как пройти к поселку. Они не понимали, но один, видимо, поняв, что я спрашиваю о поселке с известным ему названием, заулыбался и стал показывать на тропу, убегающую куда-то в горы. Я поклонился и вышел. Автобус взревел и вскоре исчез за поворотом. Наступила мертвая тишина, которую лишь отчасти помешивал горьковатый ветер.
Я надел рюкзак и тронулся в путь. Дорога была нелегкой. Тропа то забирала резко вверх, то стремительно слетала вниз, не делая при этом путь сколько-нибудь легче. Прошло уже более часа, но поселок все не появлялся. Я стал волноваться. До захода солнца оставалось совсем немного, а перспектива ночевать в горах мне совершенно не улыбалась. Вдруг, повернув за очередную гору, я увидел строение, которое, скорее всего, было монастырем. Это, собственно, было несколько строений, окруженных глухой высокой стеной, сложенной из огромных серых камней.
Я подошел к воротам и постучал. Дверь открыл пожилой человек и молча вперил свой взгляд на меня. Я спросил его по-китайски, где поселок – китайцев в Катманду мне встречалось немало, и потому я тешил себя надеждой, что кто-нибудь из обитателей этот язык, наверняка понимает. Однако, старик молчал. Я спросил еще раз по-английски, что было уже полной бессмыслицей. Он закрыл ворота и, судя по звуку шагов, стал удаляться. Ничего не оставалось, как тарабанить снова. На сей раз, ворота не открывались долго. Я уже отчаялся. Я слышал про такие штуки в гималайских монастырях, и уже – было решил, что пока еще светло, нужно натаскать хвороста, чтобы ночью не замерзнуть на смерть. Вдруг дверь отворилась. Передо мной, похоже, стоял не то кхмер, не то вьетнамец. Я спросил по-китайски. Он почему-то кивнул и сделал жест, предлагающий войти. Я поблагодарил. Внутри было довольно много людей, одетых в оранжевые и красные свободные хитоны. Монахи молча ходили во внутреннем дворе, будто бы погруженные в глубокие раздумья, и не обращая внимания ни на меня, ни на моего спутника. Провожатый привел меня в комнатку, сделал жест рукой, видимо означавший «прошу войти», и после как я зашел, он тоже ступил вовнутрь комнатки, и, прикрыв дверь, тотчас сел прямо на деревянный пол. Он посмотрел на меня снизу вверх и затем шепотом сообщил, что его зовут Ву. «Все-таки вьетнамец», - подумал я.
- Почему ты говоришь шепотом?
- Здесь вообще нельзя говорить, - тихо ответил Ву.
- Почему? – я тоже перешел на шепот.
- Таков закон монастыря. Здесь живут те, кто уже обо всем рассказал этому миру, и теперь готов слушать. – Он шептал, едва шевеля губами, и при этом внимательно меня, разглядывая, через щелки глаз.
- Могу я здесь переночевать?
Он кивнул.
- А где поселок?
- Здесь нет поселка. Это монастырь Лахлууа...
Теперь я все понял. Мое проклятое произношение сбило с толку кассира и водителя, и вот теперь, волею судьбы я оказался здесь.
- Когда отходит первый автобус в Катманду?
- Через неделю.
- ???
- Автобусы по этой дороге проходят очень редко, в лучшем случае - раз в неделю.
- А что же мне делать?
- Поживешь здесь. Снаружи тебе не выжить. Но ты должен соблюдать законы монастыря. Ничего не поделаешь...
- Хорошо... Я согласен. – Меня охватил ужас. Это было что-то иррациональное, необъяснимое. Мне вдруг почудилось, что я не выберусь отсюда никогда, что это какая-то нелепая ловушка, дорога лишь с одним направлением...
Мы встали. Ву положил мне руку на плечо и стал говорить.
- Первое и главное – ты не должен разговаривать. Что бы ни произошло. Даже, если случится пожар, ты должен его тушить сам.
Далее. Первая молитва в 3 часа ночи. Ты должен быть вместе со всеми. Ты можешь не молиться, но ты не должен в это время спать. Затем молитвы в 5 и 9 часов. Затем работа до 2. Да, забыл, - он улыбнулся, - первая трапеза в 8, а вторая в 12.
- А третья? – спросил я.
Ву засмеялся, и затем ответил, - в 8 утра, только следующего дня, - затем снова засмеялся.
Мы вышли во внутренний двор.
Я не знал что делать. Поэтому я встал в сторонке и стал наблюдать. Монахи медленно ходили вдоль стен, сохраняя полное молчание. При этом некоторые странно вытягивали вперед или в сторону руки, некоторые как-то неестественно поднимали ноги, вытягивая лодыжку. Все это казалось настолько странным, неестественным и непонятным, что меня тотчас стала заполнять какая-то угрюмая необъяснимая тревога...
Прошел, наверное, час. Уже совсем стемнело, и я совершенно потерял ощущение времени. Я просто сидел, а то, что происходило вокруг, было как будто в другом мире. Затем пришло что-то похожее на сон, но я совсем не спал. Я видел, что творится вокруг, но при этом все происходящее виделось как во сне. Предметы несколько изменили очертания, потерялось ощущение расстояния. Я встал на ноги, и тотчас все прошло. Монахи по-прежнему ходили вдоль стен, вытягивая руки или ступни...
Так прошло несколько дней. Молчать поначалу было не трудно, но спустя некоторое время стало появляться какое-то неприятное давящее чувство, будто способность говорить уже больше не вернется никогда. Когда это чувство становилось невыносимым, я пытался откашливаться, негромко рычал, и тогда странная фобия на короткое время отступала, но не надолго, а после наваливалась с еще большей силой. Говорить же я, понятно, не мог, поскольку и днем и ночью рядом со мною кто-то находился. Оказаться же за пределами монастыря, нарушив обет, было бы смерти подобно, поскольку по ночам температура уже падала иногда чуть не до нуля, да и стаи голодных волков и шакалов постоянно шныряли по горным тропам.
Еще через два дня молчание перестало меня тяготить, и появилась какая-то странная пустота внутри. В голове было ясно и пусто, появилось удивительное ощущение легкости, когда кажется, что достаточно оттолкнуться ногой и ничто тебе не помешает улететь куда-то далеко-далеко.
Наступил пятый или шестой вечер. Я вышел во внутренний дворик, где монахи, как и прежде, ходили вдоль стен. Мне стало интересно, и я попробовал идти рядом с одним из них, вытянув руки в стороны, в точности как он. Монах обернулся и с каменным выражением на лице, опустил мои руки. Затем он показал, что руки надо прижать крепко к бокам, а ладони оттопырить перпендикулярно телу. Идти следовало очень медленно. Примерно один шаг за 20-30 секунд. Это оказалось совсем непросто. Приходилось удерживать внимание и на ладонях и на медленном шаге, что совершенно не получалось. Либо шаг поучался слишком быстрым, либо ладони смотрели куда-то не туда. Часа через два странное упражнение стало получаться лучше, и тогда я обратил внимание, что снова пришло то странное чувство, когда видишь все как будто бы во сне. Однако, теперь оно немного отличалось. Оно не было пугающим и не казалось странным. Появилась какая-то уверенность в себе, или же нечто вроде радости, светлой и необъяснимой.
Настало утро седьмого дня, и Ву, взяв мои вещи, подвел меня к воротам. Я обнял его, поблагодарил и ушел. Автобуса не было до самого вечера, и я понял, что уже, видимо и не будет. Мне не оставалось ничего другого, как снова, скрепя сердце, вернуться обратно. И тогда меня вновь охватило странное, уже знакомое ощущение, что мышеловка захлопнулась, и можно, конечно, кричать и метаться, но это – глупейшее из всего, что можно выбрать. Я взял себя в руки, и двинулся по тропинке в сторону монастыря. Надо сказать, что все это время, когда я шел к автобусу, когда сидел и ждал, я не проронил ни звука. Сама мысль сказать слово мне казалась нелепой и даже неприятной. И вот теперь, когда я шел по тропинке, я вдруг заметил, что мир полон чего-то такого, о чем раньше я и понятия не имел. Мир урчал, шептал, вздыхал, ворчал... И голосами его были ветер, мухи, растения, растущие прямо на камне, птицы, полет которых я просто слышал, даже когда они парили очень высоко... Я вдруг почувствовал множество запахов. Раньше только полынь, расталкивая все вокруг, забиралась в ноздри. Теперь же я бы мог отличить по запаху даже камни...
В монастырь на этот раз меня впустили без особых церемоний. Я вновь влился в ту жизнь, растворившись в бесконечном молчании. В этот вечер ко мне вновь подошел тот же монах, что научил меня сколько–то дней назад держать правильно руки. На сей раз, он велел поднять правую руку параллельно земле, а предплечье направить вверх. Левое же предплечье следовало расслабленно опустить вниз, словно бы подвесить. Так я ходил около получаса, пока руки не затекли. Встряхнув их, и вытянув вдоль тела, я стал ходить как прежде. Монах одобрительно кивнул. Так шли дни, я получал от моего наставника все новые и новые задания, пока вдруг не произошел странный случай. Я шел вдоль стены с вытянутыми руками, как вдруг мир померк, глаза застелила пелена, а затем появилось ощущение полета. Мне казалось, что я взлетаю словно ракета, и даже будто бы почувствовал, как ветер треплет волосы, но нет, внешне ничего не изменилось: я стоял на земле. Затем стало словно бы светло, но это тоже было больше похоже на сон. А потом я вдруг почувствовал, что знаю ВСЕ!!! Я попытался вспомнить нерешенную задачу, над которой бился уже больше года, и увидел, что она не имеет решения! Я мог увидеть все, что хотел, я понимал все, мне нужно было только немного переместить фокус своего внимания. Я вспомнил, куда девалась книга, которая пропала много лет назад, и о которой я сожалел по сей день. Потом я увидел каких-то людей, которых я, впрочем, тотчас узнал. А потом все пропало. «Сон» вновь стал серым. Прошло еще пару дней, и «белые сны» стали появляться чаще, а один раз я даже увидел нечто похожее днем. Собственно, я увидел своих друзей, которые говорят по телефону. Я понял, что они, наверное, волнуются, пытаются, что-то узнать обо мне. Но что я мог поделать? Все происходящее было настолько странно, и выхода не было...
Однако, время шло. И вот настал день, когда Ву снова проводил меня до ворот, а затем я добрался по уже знакомой тропе до места, где останавливался автобус. На это раз он приехал вовремя. Я вошел, заплатил водителю и сел на заднее сидение. Я не хотел, чтобы меня рассматривали. Автобус трясся по пыльной дороге, а я сидел сзади и пытался как-то собрать воедино все увиденное. Я решил попробовать войти в «серый сон», но у меня ничего не получалось. Все закончилось так, как будто бы вообще ничего не происходило. Видимо, слово, сказанное водителю, разрушило нежный, словно кружево замок молчания, выстроенный с таким трудом за две недели... Через какое-то время на меня вновь навалился Катманду со своей гарью, шумом и разноцветьем, а еще через день я уже летел в Мюнхен. Более мне не удавалось войти ни в «серый», ни, тем более в «белый» сон. Быть может просто потому, что у меня больше не было ни малейшего шанса помолчать хотя бы пару дней... И с тех пор «серый сон» так остался просто сном, воспоминанием, тающим, словно дым...
Катманду ноябрь, 2001