овечке
Жили-были овечка и барашек. Жили-не тужили, каждый в своем загоне: для себя, для карьеры и – иногда – для удовольствия. Собственного, конечно, а не чужого или даже близкого. Овечка была работящей, целеустремленной, отзывчивой, когда действительно требовалась ее помощь, и строгой, если за мольбой о помощи скрывался корыстный интерес. Одним словом, она воплощала в себе идеальный вариант овечки, овечку в ее абсолюте. Она любила свободу, но в меру, свободу в демократическом, а не анархическом смысле, то есть делала не все, что хотела, а не делала того, чего не хотела. Нормальный принципиальный вариант образа жизни. Жизни, какой она должна быть. Барашек, напротив, являл из себя по сути дела раздолбая, работающего по нужде, устремленного, но к неизвестной ему цели, строгого по натуре, особенно к страждущим помощи, и безгранично отзывчивым к тем, кто имел за душой тайный замысел, особенно если этот тайный замысел совпадал с его внешней потребностью и необходимостью. Он горячо любил свободу, но свободу полную и поглощающую всех и вся на своем пути. Вот такие они были разные – овечка и барашек.
Однако кто сказал, что этим (иногда обманчиво) белым и пушистым одомашненным существам не свойственно изменяться под влиянием отары и – ýже – друг друга? Вот жили они себе так, каждый в своем уютном загоне, пока вдруг случайно не встретились. А где могут встретиться современный барашек и современная овечка, чьи пастбища разделены тысячей километров? Только за границей, естественно, потерянные и ностальгирующие по такой родной сочной и зеленой травке, натуральному корму и близким по духу овцам и баранам. Заграница – как раз то самое место для любителей экстремальных развлечений, где нужно отчаянно бороться за лакомый кусочек еще не вытоптанного луга, причем не только с прожорливыми хозяевами, но и со своими сородичами, а – самое трудное – с самим собой. И, устав от постоянной борьбы за существование, соотечественники ищут и находят интересного собеседника, друга, любовь.
Мюнхен. Он хотел казаться серьезным и взрослым и, недовольный тем, что какая-то овца снова мешает ему работать, многозначительно проворчал на автоответчик: «Мы с Вами вместе будем сотрудничать, овечка! Мне хотелось бы обговорить, какие обязанности Вы возьмете на себя, а какие функции будут у меня», после чего, довольный собой, повесил трубку. Она напряглась не на шутку, но, когда увидела его наяву, расслабилась и решила, что справится с ним одной левой. Кроме того, в отличие от него, она совсем не ревновала к работе: еще один помощник оказался очень кстати. Театр, кино, кафе... и вопрос на рождественном базаре за глинтвейном, поставивший в тупик. «А ты чего ожидаешь?» - «Я хочу сигарету». - «Пошли». И через некоторое время, после проигранного пари: «А если я тебя сейчас поцелую?» - «Посмотрим...»
Берлин встретил моросящим дождем и пронзительным ветром. Она работала, что выводило его из себя: работа означала никакой личной жизни. Он постигал все умом, но не сердцем. Сам-то он отпахал уже несколько недель в ночную смену и приехал отдыхать. Она тоже страдала в подушку, но не хотела слишком быстрого развития событий, потому что шустрость ни к чему хорошему не приводит. Они урывками сталкивались и снова расходились: огромный город с телебашни, фильм в кинотеатре для двоих, ресторан на восточной окраине... Он обижался и нарочно спал послеобеденным сном. Она звонила на отключенный мобильник. Потом оба жалели, хотя жалеть было не о чем. «Ты будешь писать?» - «Буду». И она поднималась наверх в свою комнату, которую снимала у странной старушки, искала ключом замочную скважину, а потом долго не могла открыть дверь и корила себя за то, что не пошла вместе с ним. Он возвращался на Zoologischer Garten, с легкостью переходил Checkpoint Charlie и по улице 17 июня шел к Бранденбургским воротам, а потом, в который уже раз, по Unter den Linden и думал, какой это все-таки загадочный и сумасшедший город.
После месячного перерыва в Мюнхене наступило похолодание. «Ты уверен?» - «Я уверен. Не говори глупостей... Так-то лучше». - «Что... лучше?» - «Так лучше». Он носил ей белые тюльпаны. Она гладила его шелковистые волосы. А потом они поссорились. Перед его отъездом. Она сидела в электричке и разрывалась между. И не понимала, почему он не понимает. И, кроме того, она ведь предлагала альтернативу, а он сам настоял на сохранении status quo. Он играючи пересек весь город насквозь, матерясь и задавая себе один и тот же дурацкий вопрос, на который не находил ответа: «Ты уверен?» Ответ расплылся в сонной дремоте: «Посмотрим...»
Смотрели у себя дома, в родных загонах, когда настал черед поменяться ролями. Она слала из поезда СМС: «Ужас». Он смотрел с моста на широкую и короткую реку и потирал от мазохистского удовольствия руки, не торорясь писать в свою очередь. Она нервничала и поминутно доставала телефон, успокоившись, только когда он издал обнадеживающий звук полученного сообщения. «Ты приедешь?» - «Приеду, если деньги переведут». - «А если без «если»?» Подсознательно он только этого и ждал и помчался покупать билет. Дорога заняла полтора дня. Он безумно соскучился по ней как раз за эти полтора дня. Она безумно соскучилась по нему. И на безумно соскучившихся овечку и барашка, наконец, опустилась гармония. Они сорвали с себя все маски и стали естественно белыми и пушистыми. Однако даже в такую безоблачную стихию вторгалось смутное прошлое и неясное будущее. «Сейчас все хорошо. А потом?» - «Не знаю. Надо жить сегодняшним днем. А сейчас хорошо».
В Вене проявилось неясное будущее. Они оба считали дни до встречи, а, когда увиделись, не понимали, что происходит. И она, и он чувствовали перемены, но не могли их себе объяснить. Поэтому все оставалось как есть. Под давлением привычки. Она познакомила его со своим приятелем, которому давно хотела его представить, а он беспочвенно приревновал ее, сам осознавая необоснованность своих претензий. Он не давал ей вмешиваться ни во что, связанное с ним. Ее единственным желанием было только помочь, но она отвечала тем же, когда он вмешивался в сферу ее интересов. Они накапливали злобу друг на друга внутри и выплескивали ее в обидных шутках, намеках и поступках. Во время прогулки в дворцовом парке, вдали от шумного центра, им стало вдруг легко и хорошо, но только на мгновение. «Значит, ты меня тоже не любищь?» - «Нет». – «Я тебя люблю!» Они прощались тяжело, почти наверняка зная, что прощаются навсегда. Она лежала на животе, положив голову на сложенные вместе ладони. Он сидел по-турецки на кровати и раскачивался. Оба скрывали свое смущение и боль. Он пытался ее поцеловать. Она иногда сдавалась. «Ты приедешь?» - «Да... Пока да». И он не был уверен в ответе. И она не была уверена, что приедет к нему.
(Впрочем, какая же это сказка? Сказка созидает, а не разрушает. Кому интересно слушать о разрушениях? Достаточно прозы в жизни...)
Он не приехал в очередной город. И они жили долго и счастливо – овечка и барашек, каждый, как и прежде, в своем загоне. Жили-поживали да добра наживали: для себя, для карьеры и – иногда – для удовольствия. Однажды она спросила его: «А ты напишешь про нас?» И почему-то он знал, что напишет. Когда все будет кончено.
Мюнхен, 12 декабря 2004