Лицам, не достигшим восемнадцати лет, и людям со слабыми нервами читать не рекомендуется.
1. О святости садистов
Маркиз
- Брэйк, Маркиз!
Я остановил уже занесенную руку.
- Кажется, сердце...
Я развязал ее и уложил поудобнее.
- Сейчас, я мигом, - шепнул я и бросился на кухню за лекарствами.
- Кабош устроит головомойку, если узнает, что лекарства у меня на кухне, а не под рукой.
Вернулся, сунул ей валидол:
- Положи под язык!
И ринулся звонить Кабошу.
Длинные гудки. Вот черт!
Попробовал еще. То же.
Придется вызывать скорую. Так хотелось обойтись без лишних вопросов!
Позвонил. Тоже дозвонился не сразу.
- Сердечный приступ. Да. Гипертоник.
Назвал адрес.
- Маркиз, принеси что-нибудь холодное, я хочу положить на грудь. Там словно извержение.
Я принес пакет со льдом, хотя не знаю, правильно ли сделал.
Она говорила что-то еще, по-моему, ей казалось, что что-то важное, но я был не в состоянии воспринимать.
- Ты молчи лучше, лежи. Сейчас приедет скорая.
Скорая не ехала. Пятнадцать минут, двадцать, полчаса.
Я обрывал Кабошев телефон. Куда запропастилась эта сволочь?
Жюстина лежала, полуприкрыв глаза. Губы посинели и слегка дрожали.
Час... Они что на ишаках ездят?
Дозвонился, наконец, Кабошу.
- Мэтр, Жюстине плохо с сердцем. Уложил. Дал. Да. Жду.
Кабошу ехать минут сорок.
Через полчаса она застонала, вздрогнула и обмякла. Я схватил ее руку. Она не прореагировала, никак. Я не знал, что делать.
Что в этом случае делают? Массаж сердца? Искусственное дыхание?
Минута, три, пять...
Раздался звонок в дверь. Мэтр Кабош ввалился в коридор и скинул пальто.
- Где руки помыть?
- Хрен с ними с руками! Она уже пять минут не дышит.
- Пошли.
Он взглянул на нее, взял запястье, скривился.
- Я попробую, конечно, что-нибудь сделать, но у меня нет оборудования для реанимации. Скорую вызывал?
- Почти два часа назад! Я же сказал!
- Понятно.
Он колдовал над ней еще минут десять. Я толком не понял, что он делал, потому что сидел на стуле, закрыв лицо руками.
- Маркиз, я сожалею.
Он закрыл ей глаза.
И тогда приехала скорая.
Двое врачей в синих куртках с серебряными полосами: мужчина и женщина.
- Опоздали, ребята, - бросил Кабош.
- В Москве пробки.
- В голове у вас пробки! Я десять лет проработал на скорой! Что-то я не помню, чтобы мы к кому-нибудь два часа ехали!
Констатировали смерть. Обещали прислать машину за "телом". И отвалили.
Кабош остался.
- Экшн проводили?
- Да.
- Ну, огребай! Я вас предупреждал.
- Она очень просила.
- Отказать не мог? Есть такое замечательное слово "нет". Говорить разучился?
- Она сказала, что...
- Никого не волнует, что она сказала! И волновать не будет. У тебя абсолютная власть, абсолютное право и ты, и больше никто, за все отвечаешь. Ну, звони ее папочке!
- Никогда не имел склонности к психологическому мазохизму.
- Ничего, тебе полезно!
Я набрал номер.
- Валентина Викторовича попросите, пожалуйста!.. Валентин Викторович? Это Мар... Андрей. Оля умерла. Сердечный приступ...
Минут через пять я положил трубку.
- Ну что? - спросил Кабош.
- Что? Экшн.
Олег Петрович
Звонил Антонов.
- Доброе утро, Олег. Тут дело такое...
Я сердцем почувствовал, что мне хотят всучить очередной висяк.
- В общем, звонил депутат Диатревский. У него дочь умерла. Он считает, что ее убили.
- А заключение, какое?
- Сердечный приступ.
- Ну и что нам тут делать?
- Он влиятельный человек. С нашим начальством в баню ходит. Ты в морг съезди хотя бы. Надо отчитаться. Записывай: "Ольга Диатревская. Тридцать два года. Умерла вчера около одиннадцати вечера. Морг Первой Градской Больницы".
Я кивнул Сашке Черкашину.
- Поедем, проветримся.
- Убийство?
- Да хрень какая-то! Сердечный приступ! Зато папочка депутат.
По Ленинскому мела поземка. Свернули направо, в переулок, что за больницей. Вошли, предъявили корочки.
- Нам нужен патологоанатом, который проводил вскрытие Ольги Диатревской.
- А-а, Швец. Он еще работает.
Доктор Швец был высок и худ и напоминал недокормленного интеллигента, кем очевидно и являлся. Улыбнулся нам как родным.
- Значит, все-таки записали!
- Что записали?
- Как! Я звонил сегодня утром в милицию. Вы разве не по поводу Диатревской?
- По поводу.
Мы с Сашкой переглянулись. Об этом звонке нам ничего не было известно.
- Расскажите нам еще раз, - вывернулся я. - Нам передали, конечно, но всегда лучше услышать из первых рук.
- У девушки следы пыток по всему телу, в том числе свежие. Смерть наступила от сердечного приступа, но он, скорее всего, явился следствием истязаний.
- Вот так! - сказал я.
- Милиционер на телефоне очень не хотел записывать, говорил, что инфарктами вы не занимаетесь.
- Ну-у, записал же.
- Смотреть будете?
- Сейчас, позвоним эксперту.
Черт! Даже Лену не взяли, слишком были уверены, что дело гроша ломаного не стоит.
Дождались Лены, потом вместе спустились к холодильникам.
Швец выкатил труп и расстегнул полиэтиленовый чехол.
- Впечатляет?
Лена начала записывать:
- Тонкие шрамы, вероятно, от ножа: на груди, на животе, на спине, на ягодицах; следы ожогов; на правой ягодице выжжено клеймо с изображением символа, напоминающего свастику или цветок. Три лепестка с точками.
- Держали в заложницах? - предположил я. - Следы побоев?
- Ссадины, синяки, точечные кровоизлияния. И, похоже, ее связывали. Здесь характерный шрамик на запястье. Как от ремня. Или от наручников... Правда, старый. Маленькие коричневые пятнышки по всему телу. Диаметр пятнышка около трех миллиметров. Похоже, на родинки, но идеально круглой формы и совершенно одинакового цвета.
- И что это?
- Не знаю. Изменение пигментации кожи... Надо взять образец тканей.
- Наркотики кололи?
- Никаких следов.
Я вздохнул.
- Пойдем, поговорим с врачами.
- Ее привезли уже мертвой, - сказал Швец. - И прямо сюда. Скорая не успела.
Час спустя мы общались с врачами скорой помощи.
- Она была мертва уже несколько минут, когда мы приехали.
- Кто вам открыл?
- Парень такой темноволосый, симпатичный. Наверное, муж.
- Как он себя вел?
- Был очень расстроен.
- Он был один?
- Нет. Был еще мужчина постарше, знакомый или родственник, сказал, что врач.
- Понятно. Адрес помните?
- Конечно, все записано.
Продиктовали адрес. Мы с Сашкой второй раз за день недоуменно переглянулись: это был адрес ее прописки.
- Е... твою мать! - сказал Сашка уже в машине. - Ее что дома в заложницах держали и там же пытали?
Я пожал плечами:
- Поедем, поговорим с депутатом.
Валентин Диатревский показался мне человеком неприятным. В кабинет пригласил, предложил сесть, но смотрел властно и презрительно. Он пребывал в полной уверенности, что его дочь убил ее парень, точнее муж (нищий провинциал, мразь смазливая, пустое место и т.д.). Поженились они за месяц до ее смерти, прожив вместе около пяти лет. Это уже подозрительно. У Ольги квартира (в центре, в кирпичном доме, с евроремонтом). Теперь он был официальным наследником.
На прощание Валентин Диатревский улыбнулся почти панибратски и пожал нам руки. Но это не улучшило впечатления.
Однако мы узнали кое-что новое. Этот ее парень (Андрей Амелин) был преподавателем историко-архивного института, точнее РГГУ (как он теперь называется). Подрабатывал тренером по восточным единоборствам и охранником.
Возмущение депутата было вполне понятно: не их человек. Куда ему со свиным рылом в мерседесный ряд!
В РГГУ нам порекомендовали аспирантку Марию Подистову, как хорошо его знавшую.
Она глянула на нас через круглые очки. Приподняла брови.
- Уголовный розыск? С чего бы это?
- Нас интересует Андрей Амелин.
Она совершенно не удивилась. Глаза под очками взглянули понимающе: "А-а, тогда все ясно". А губы улыбнулись и уверенно выдали:
- Отличный парень.
- Он способен на убийство?
- Все способны на убийство. На войне мало кто не стреляет.
- Причем тут война?
- А кого он убил?
- Не отвечайте вопросом на вопрос!
- Скажите, кого он убил, и я скажу, способен или нет.
- Свою жену. Ольгу Диатревскую.
- А-а, Жюстину. Однозначно, нет. Это папочка ее сказал?
- Ну-у...
- Ерунда! Не верьте! Маркиз чуть из-за нее в тюрьму не сел.
- Маркиз?
- Ну, Андрей. Привычка. Друзья Маркизом зовут.
- И что за история с тюрьмой?
- А вы не знаете?
- Поднимем дела... Мне интересен ваш взгляд на вещи.
- Вы спрашивали: способен ли он убить? Способен, способен... Они как-то с Жюстиной возвращались после спектакля. В Ленкоме давали "Королевские игры". В метро сразу не пошли - шатались по городу. Маркиз говорил, осень, красиво, вечер теплый. Сунулись уже перед закрытием. Да им недалеко, от Театральной. Остановились там, у глухой стены, где раньше памятник был.
- Зачем?
Марька хмыкнула:
- Лизаться вестимо. И тут подкатили к ним подростки: три экземпляра. Явно обкуренные, а то и хуже. Потребовали денег. Маркиз Жюстину за спину, а им: "Убирайтесь, пока целы". Не вняли. Полезли. А у одного оказался нож. Ну, тут, как Маркиз рассказывал: "планка" у него упала... Но один успел таки пырнуть ножом, и Маркиз отрубился. Когда очнулся: рядом три трупа и пять ментов. Сначала ему шили "убийство, совершенное с особой жестокостью", потому что одного из пацанов он убил вот так, - она расставила указательный и средний пальцы правой руки в форме буквы "V" и расположила ее горизонтально. - Выбил оба глаза.
Но потом ничего, разобрались. Он был безоружен, отпечатков его пальцев на ноже не было - только их. И вообще выяснилось, что человек пишет диссертацию по истории, сочиняет стихи и играет на виолончели. Почему-то виолончель поразила ментов больше всего. В общем, дали ему что-то такое условно: "превышение пределов необходимой обороны".
А милицию знаете, кто вызвал? Она и вызвала, Жюстина. Говорила, что очень испугалась за него. Лучше бы не вызывала. Потом стояла на коленях возле его палаты и все твердила: "Прости! Прости! Прости!" Внутрь ее менты не пустили. Он услышал, сказал ментам: "Вы передайте, что я ее прощаю". Но она все равно осталась. Так и стояла, пока за ней их друг не пришел, и не увел домой.
- Что за друг?
- Не помню, как зовут. Здоровый такой мужик.
- "Планка" значит падает...
- Ничего не значит! А если бы на вас полезли трое наркоманов с ножом, а вы при этом были с женой любимой, у вас бы "планка" не упала?
- Я не умею убивать голыми руками.
- Это не ваше достоинство!
- Пацанов-то не жалко?
- Этих? Шваль! Наркоманы! Жить мешают приличным людям. Чем меньше таких будет - тем чище воздух.
- А почему "Маркиз"?
- А вы его видели?
- Да.
- И спрашиваете?
- Так почему?
- Темные волосы, глубокие карие глаза, правильные черты лица, манеры и сдержанность аристократа, тренированное тело. И не гора мышц только, а голова на плечах. И Рэмбо с Рембо не путает. Я думала, что это вообще только в кино бывает, чтобы человек, обладая всеми перечисленными достоинствами, еще и Рэмбо с Рембо не путал! А вы спрашиваете "почему маркиз"? Потому что маркиз. У нас весь поток по нему переехался. У нас в институте и так мужиков мало, а тут самурай такой. А он выбрал эту мышь серую на десять лет старше него! Чем приворожила? Мы уж подумали, что деньгами. Она баба богатая. Только очень непохоже это на Маркиза. Потом узнали, что он охранником подрабатывает, чтобы только на ее деньги не жить. А через год где-то я их вместе увидела. Как она на него смотрит, и как он на нее смотрит: Ромео и Джульетта. "Не повенчав, с такою речью страстной, вас оставлять одних небезопасно..." Это после года совместной жизни. Значит, чем-то приворожила. Есть мужчины, которые любят, когда их любят. Любить самим для них не так уж важно. А она уж по нему с ума сходила, это точно. Знаете, как называла? "Государь"!
- А как они познакомились?
- По Интернету. На каком-то сайте.
- На каком?
- Чего не знаю, того не знаю.
- Предположить можете?
- У него было много увлечений: Япония, боевые искусства, музыка, поэзия. Потом профессиональная деятельность: история, медиевистика, - она пожала плечами. - Ищите!
"Итак", - подытожил я. - "Андрей Амелин суть ангел с крылышками с тремя трупами на совести, а, может быть, и четырьмя".
Тренировки проходили в подвале сталинского дома неподалеку от метро "Ленинский проспект". Спустились по лестнице, постучали. Открыла невысокая девушка в кимоно.
- Мы из милиции, - предъявил удостоверение.
Она помедлила.
- Что вас интересует?
- Поговорить.
- Ну, пойдемте.
Зал довольно небольшой. Низкий потолок поддерживают квадратные колонны. Вероятно, недавно сделан ремонт. Стены свежевыкрашенны в бежевый цвет. У входа висит японский (или китайский?) свиток с изображением самурая (или божества?) и иероглифической надписью. На дальней стене черным выведен метровый крест, заключенный в круг.
В зале в одной и той же позе застыли несколько молодых людей и две девушки. Левая нога впереди, правая отставлена, полуприсед, у груди двумя руками сжат меч (точнее палка). Парень у противоположной стены выкрикивает что-то по-японски (или хрен его знает!), и поза меняется. Теперь они на шаг вперед, и мечи расположены горизонтально, словно вонзенные в невидимого противника. Все слаженно, четко, красиво, словно танец.
- Ребята, это из милиции, - говорит девушка.
Парень, который командовал парадом, кивает, махает рукою остальным.
- Все пока! Садитесь.
Садятся на скамью у стены.
- Мы вас слушаем, - говорит парень.
- Андрей Амелин здесь?
- Сенсея нет.
- Что вы можете сказать о "сенсее"?
- Отличный парень.
- А что с ним?
- У него жена умерла.
- Вы ее знали?
- Да, она была здесь несколько раз. Тоже пыталась заниматься. Кстати, неплохо получалось.
- Какие у них были отношения?
- Великолепные!
- Он ее не бил?
Парень хмыкнул.
- Вы что смеетесь? Разве что бамбуковым синаем во время поединка.
- Ничего странного за ними не замечали?
- Да нет.
- Говорят, она его "государем" называла.
- "Государем" или "Господином". У них было типа игры. Он ее дайме, а она его хакамото.
- Он ее что?
- Дайме. Князь в средневековой Японии. Хакамото - самурайский ранг.
Я посмотрел на девушку, которая мне открыла.
- А вас как зовут?
- Ирина.
- И не больно бамбуковым синаем получать?
- А что неприятного в боли? - улыбнулась она. - Это очень полезный механизм человеческого организма. Так и надо относиться.
Сашка делился впечатлениями. Они с Игорем опрашивали соседей. Богатый дом. Кирпичная башня у Павелецкой. Консьержки. Цветы на почтовых ящиках. Зеркала в лифтах.
Соседи ничего не видели и не слышали. Да, приятная пара. Его, кажется, Андреем зовут. Тихие, вежливые, приличные. Правда, несколько раз громковато включали музыку. Но здесь стены хорошие, не очень мешали. Молодежь! Ничего странного не замечали? Ничего. Только старушка напротив задумалась и вспомнила, как-то раз видела: он входит, а она перед ним на коленях стоит и вроде в землю кланяется. Не показалось? да не один раз это было. Наблюдательная старушка. Видно, так у глазка и висела.
- Ну что? - спросил я. - Какие идеи?
Сашка пожал плечами.
- Приведем. Допросим как свидетеля. Там посмотрим.
Маркиз
Был день похорон Жюстины. Я заснул только под утро. Все думал о том, как сохранить самообладание в присутствии ее отца и не поникнуть главою под его ненавидящим взглядом.
Меня разбудил звонок в дверь. На часах было без пятнадцати восемь. Звонили настойчиво.
- Кто там?
- Милиция.
- Минуту.
Минута растянулась на пятнадцать. Пошел, умылся, привел себя в порядок. Оделся. (Самурай каждое утро был обязан принять ванну и надеть чистую одежду - и все лишь для того, чтобы достойно встретить смерть.) Подождут! Надеюсь, что дверь ломать не станут.
Не стали.
- Удостоверение покажите! - сказал я.
Они поднесли к глазку какую-то бумажку. Будто я отличу настоящее удостоверение от поддельного!
Впрочем, кроме милиции это могли быть только люди господина Диатревского, что почти то же самое.
- Открывайте! Иначе здесь будет спецназ.
Я представил себе картину, как группа спецназа спускается по стене дома, чтобы через окно штурмовать квартиру с единственным безоружным человеком, и мне стало смешно. Но злить их не стоило.
- Заходите! Чем обязан?
- Вы поедете с нами.
Я кивнул.
- Что я могу взять с собой?
- Ничего, кроме документов. Вечером вернетесь.
Меня посадили в видавшую виду синюю "девятку" без всяких опознавательных знаков, имеющих отношение к милиции.
Ехали по заснеженным улицам Москвы. Мимо тянулась ограда бульвара. Не стоит ли проститься? В "вечером вернетесь" верилось с трудом.
- А что это ваша девушка перед вами на коленях стояла?
Я приподнял брови.
- На коленях?
- Соседи видели.
- Что только не увидят! - я пожал плечами.
Повернули на Петровку. Въехали в ворота.
- Все: домой приехали, - усмехнулся оперативник.
Мы поднялись на четвертый этаж, и меня провели в кабинет вида совково-казенного. Дешевая мебель и большое количество бумаг. Компьютер, правда, тоже был. Прогресс, однако.
Мужик, который сидел за столом, был отдаленно похож на Кабоша. Но моложе и, по-моему, жестче. Холодные серые глаза. Любой нижний словит кайф от одного взгляда.
- Садитесь!
Он протянул мне сигарету.
- Спасибо, не курю.
- И правильно, - сказал он и закурил, выпустив струю дыма мне в лицо.
- Имя! Фамилия!
Я добросовестно ответил.
- Как умерла Ольга Диатревская?
- Ей стало плохо с сердцем. Я вызвал скорую. Но они опоздали. Ехали два часа!
- Кто еще был с вами?
- Мой друг, врач. Он приехал раньше скорой, но позже, чем было надо.
- Имя? Фамилия?
Я назвал.
- У Ольги Диатревской следы насилия по всему телу. Как вы можете это объяснить?
- Какие "следы насилия"?
- Пять лет жили вместе и не знаете какие?
- "Следы насилия"? Не знаю.
- Угу! Ну, например, клеймо на ягодице.
Я нагнулся и завернул брюки. Следак с некоторым удивлением смотрел на меня.
Я повернул к нему ногу.
- Такое?
- Д-да...
- Это Body Art. Сейчас модно. Клеймо вместо татуировки. В салонах делают.
- И в каком салоне вам это сделали?
- Не помню.
- Это не разговор.
- Ну, что поделаешь! Не помню. Ищите!
- Поищем, - задумчиво проговорил следователь. - А следы ожогов и уколов? А шрамы от порезов и проколов кожи тоже в салонах делают?
- Я не буду отвечать на этот вопрос. Это не моя тайна.
- Это детский лепет!
- Почему? Что странного, что я не хочу рассказывать о том, что не хотела бы оглашать Жюст... Ольга.
- Как вы ее назвали?
- Жюстина.
- Почему?
- Это ник. Мы по Интернету познакомились.
- Вы ее пытали?
- Что за ерунду вы говорите?
- На ее теле следы пыток!
- Вы в этом уверены?
Он не ответил. Протянул мне бумагу с напечатанным текстом.
- Подпишите. Вот здесь. С моих слов записано верно и мною прочитано.
Я внимательно прочитал. Ну, в общем, да. Подписал. Следователь кивнул одному из оперативников.
- Ну что? Пишем постановление?
- Какое постановление? - спросил я.
- Вы задержаны по подозрению в убийстве Ольги Диатревской.
Наверное, я открыл рот.
- Убийстве?
- Убийстве. Смерть наступила в результате систематических пыток и издевательств. Признаете себя виновным?
- Вы что смеетесь?
Следак пожал плечами.
- Тогда пишите здесь: "Виновным себя не признаю".
Встал с места, чуть не зевнул, чуть не потянулся.
- Нам все равно, кого сажать.
В помещении похожем на предбанник, с зарешеченным окном и выщербленной совковой плиткой на полу, меня заперли в каменный мешок размером с сортир и узенькой лавочкой, вделанной в дальнюю стену. Зачем-то продержали около получаса.
Выпустили. Посадили на стул возле казенного столика с лампой. Неопрятный старик (почему-то в белом халате) отобрал и описал вещи (в том числе часы и обручальное кольцо). Потом приказал раздеться.
- Наклонитесь! Раздвиньте ягодицы!
Это на предмет, ни спрятал ли я чего в заднем проходе. "Вот и первые уроки рабства", - подумал я.
- Встать! Вперед!
Старческая рука залезла в мои волосы.
- Да нет! - услышал я голос за спиной. - Этот из интеллигентных. В смысле: вшей нет.
Повели в душ. Температура воды градусов шестьдесят. Напор, как из брандспойта для разгона демонстраций. Не струи, а сверла.
Я оглядел общую обстановку: после моей утренней ванны здесь можно было только испачкаться.
Полотенца не дали. Вероятно, имелось в виду, что я высохну сам. Одежду вернули и повели в камеру. Едва приоткрыв ярко-оранжевую дверь с глазком и окошком для подачи еды, втолкнули внутрь.
- Добрый день! - вежливо сказал я.
В небольшой комнате с тремя кроватями и окошком, зарешеченным настолько плотно, что за ним ничего невозможно было рассмотреть, сидели двое.
Один - щуплый невысокий человек лет тридцати. Хитрые глаза и нос с горбинкой. Он мило улыбнулся:
- Добро пожаловать!
Второй был сын востока. Причем, дальнего. То ли китаец, то ли кореец, то ли вьетнамец.
- Да он по-русски ни хрена не понимает! - махнул рукою горбоносый молодой человек. - По-моему, вообще не догоняет, за что его сюда определили.
- А вас за что? Если конечно этот вопрос не слишком нескромен.
- Да нет. Мошенничество в особо крупных размерах. Ярослав, - он протянул мне руку.
- Очень приятно. Андрей. Убийство, совершенное с особой жестокостью.
Его рука напряглась, а улыбка стала несколько вымученной. Он отпустил мою руку нарочито медленно, боясь оскорбить опасного соседа. С той же напряженной улыбкой сел на кровать и отодвинулся куда-то в угол.
- Не беспокойтесь, - сказал я. - Я не виновен.
- Так ведь я тоже невиновен, - обрадовался тот. - Я - брокер. Меня хозяева подставили.
Я посмотрел на него внимательнее. Одет претенциозно, но на особо крупные размеры, пожалуй, не тянет (даже висящий на спинке стула толстый пиджак, бежевый в темную крапинку). Впрочем, почем я знаю, откуда у них начинаются эти самые "особо крупные" размеры? Может, со штуки баксов?
Тюремная еда - это отдельная песня. Хотя песня, уместная, пожалуй, только на похоронах. Я долго искал рыбу в поданной нам через окошко и пахнущей этой самой рыбой неприятного вида тюре. Нашел рыбий скелет. Они, что мясо предварительно счищают? В вареве его тоже не обнаружилось.
- Как рыбная ловля? - поинтересовался Ярослав.
Я поморщился.
- Хуже, чем в Яузе в черте Москвы.
- Да ты возьми там сыр "Эльменталь" в упаковочке. Мне передачу принесли.
- Спасибо.
Кроме "супа" выдали буханку хлеба. Он был отвратительным, но единственным съедобным из тюремного рациона.
- Где они берут такой хлеб? - вздохнул я.
- А-а! - усмехнулся Ярослав. - История следующая. Его из пыли выпекают, которая на хлебозаводах остается. На специальном заводе по специальной технологии.
- Так это же невыгодно!
- Ха! Невыгодно! Его же в советское время построили. А времена те были романтические, озабоченные высокими идеями, а не презренной выгодой.
Я улыбнулся. Мой сосед мне нравился.
Через пару часов меня вывели на "прогулку". Одного. В каменный мешок примерно три на четыре метра. Над стенами, где-то в полуметре, нависала железная крыша, так что была видна только узкая полоска голубого неба, да тек в эту дыру свежий морозный воздух. Там, наверху, на стене, прохаживался охранник.
И тогда я начал читать стихи:
Пять коней подарил мне мой друг Люцифер,
И одно золотое с рубином кольцо,
Чтобы мог я спускаться в глубины пещер,
И увидеть небес молодое лицо...
Что? Зачем? Что я хотел доказать? Им? Себе? Только то, что я человек, а не животное, запертое в клетке, не машина, способная работать при условии удовлетворения ее минимальных потребностей.
Когда я читал Маркиза де Сада, мне, в общем, нравились его подходы. Есть только наслаждение. Стремитесь к нему, достигайте его всеми возможными способами, даже, если они кажутся кому-то грубыми и шокирующими. Изысканность, бывает, выглядит грубой. Наслаждайтесь! И что вам до других? Философия крайнего эгоизма и аморализма. Местами кажется, что у него списал Ницше, местами, что большевики. Человек - машина! И нет ни Бога, ни Черта.
Теперь же мне хотелось кричать, что человек - не машина!
...Блистательна, полувоздушна,
Смычку волшебному послушна,
Толпою нимф окружена, стоит Истомина...
"Пир во время чумы" - вещь куда более тематическая. (Все то, что гибелью грозит, для сердца смертного таит неизъяснимо наслажденье, Быть может, вечности залог...) Но "Евгения Онегина" я знаю дальше.
- А что это он читает? - спросил один охранник другого.
Тот пожал плечами.
Они не узнали! Они не поняли!
Я усмехнулся.
Я не успел дочитать первую главу. Меня повели обратно.
Но я читал стихи и на следующий день, и через день, и позже. Гумилев, Пушкин, Йейтс. Я - не животное в клетке! Я - не машина!
Мне повезло. Меня пока не били. Но зачем пытки? Зачем еще и бить? Здесь все пытка: от раскаленного душа до рыбного скелета на обед, и от прогулки в каменном мешке под крышей до жестких кроватей с матрацем в полсантиметра, словно привезенных сюда специальным рейсом из музея при Петропавловской крепости.
Мы только играем в пытки. Они это всерьез.
Можно было свитчинуть, переквалифицироваться в мазохиста и ловить себе кайф. Я подумывал об этом. Кроме шуток! Такой подход помог бы мне все это вынести. Но он предполагает сознание вины. Мазохистское наслаждение крепко связано с понятием о справедливости наказания. А потому такой подход опасен. Если я внушу себе, что виновен, и поверю в это, они тоже это поймут. Следак не слепой. Даже не глуп, по-моему. Можно попробовать переключаться перед каждым допросом. Почти шизофрения, раздвоенное сознание. Трудно, но возможно.
Олег Петрович
У них было два компьютера: ее ноутбук и его старенький пентиум. Конфисковали оба. Поставили и подключили в моем кабинете. Надо было просмотреть сайты. Мне казалось, что это важно. Познакомились через Интернет...
Ее комп новый, вряд ли там есть тот самый сайт. А вот на его - возможно. Я загрузил "Интернет Эксплорер" и вышел в сеть.
Похоже, Маркиз сидел в Интернете по-черному. Чего здесь только не было! Ну, боевые искусства, понятно, "Путь самурая", тоже понятно, японская культура от классики до мультфильмов; средние века: история, искусство, религия; история Инквизиции, клуб исторического моделирования "Варяг", скандинавская мифология... медицина почему-то... энциклопедия первой помощи. Я почувствовал: тепло. Здесь где-то! Близко!
Сайт "Пытки и казни". Ничего себе! На заставке фотография обнаженной девушки, закованной в цепи. Внутри... гм... историческая информация, но явно перегруженная подробностями.
В списке сайтов осталось всего несколько строк. "www.Caboche.ru". Я открыл. Серый депрессивный фон, слева в углу странный символ, похожий на "инь-янь", но с тремя лепестками и девиз: "Безопасность, добровольность, разумность!" А внизу страницы девиз похлеще: "Боль не может быть неприятной!" Между девизами: красная, истекающая кровью надпись: "Клуб мэтра Кабоша". И цветной рисунок, изображающий палача с плеткой в темном подвале, заполненном орудиями пытки.
Вот оно! Нашел! Начал смотреть: "температурные воздействия", "воздействия электричества", "игры с холодным оружием", "пособие по флагелляции"... Последний термин был мне непонятен. Зашел в "пособие". Оказалось "порка". "Курс молодого топа". Это еще кто? "Отношения Д/с". "БДСМ и закон". Ничего не понимаю! К счастью, на сайте оказался словарь терминов.
БДСМ - Бондаж Дисциплина Садизм Мазохизм. (Бондаж оказался связыванием, а "дисциплина" все той же поркой).
Отношения Д/с - доминирование/подчинение.
Топ (верхний) - садист.
Есть еще нижний (боттом). Мазохист, то есть...
На сайте также имелся форум и клуб знакомств. Туда я заходить не стал. Хотелось вылететь на улицу и срочно глотнуть свежего воздуха. Я подавил это желание, но компьютер вырубил.
Я, кажется, понял, почему "Маркиз".
Позвонил нашему компьютерщику.
- Саш, по сайту можно найти того, кто разместил?
- Без проблем.
- Записывай: www.Caboche.ru. Чтобы у меня на столе лежал его телефон и домашний адрес! И чем быстрее, тем лучше.
Сашка перезвонил минут через десять.
- Олег, а ты до конца-то сайт досмотрел?
- А что?
- А там имя и фамилия автора.
Честно говоря, мне просто не приходило в голову, что они могут там быть.
- И кто это?
- Сергей Лобов.
Это был тот самый врач, которого назвал Амелин.
Господин Кабош (точнее Сергей Лобов) оказался здоровым мужиком лет сорока. Брать его пока не стали, и разговор происходил в его клинике (омоложение, коррекция фигуры, разглаживание морщин). Нам с Сашкой даже подали чаю.
- Вы знакомы с Андреем Амелиным?
- Да.
- Давно?
- Лет шесть-семь.
- По Теме?
- По какой теме?
- Не делайте вид, что не поняли! Пытки, порка и т.д.
- По БДСМ. Интересуетесь? - он хитро взглянул на меня. - У нас много ваших коллег.
- Речь пойдет не о наших коллегах. Не догадываетесь, о чем?
- Понятия не имею.
- Ваш друг признался в убийстве.
- Какой такой друг? Кого?
- Не придуривайтесь, вы же там были. Пока вы свидетель. Пока!
- Я право не знаю, о чем вы. Ольга Диатревская умерла от сердечного приступа. Андрей позвонил мне, когда ей стало плохо. Я приехал, но успел только констатировать смерть.
- Смерть, значит, констатировали, - усмехнулся я. - Вы поедете с нами.
Надо было сразу снять допрос по всей форме, размышлял я дорогой. Теперь, не дай Бог, будет все отрицать.
На Петровке я несколько расширил круг вопросов.
- В каких отношениях состояли Андрей Амелин и Ольга Диатревская?
Кабош тонко улыбнулся.
- Они любили друг друга.
- Так! Чем объясняются следы пыток на теле Ольги Диатревской?
- БДСМ они объясняются. И это не пытки. Вы же ходили на сайты.
- Угу! Любовь жертвы к палачу и палача к жертве! Когда я читал ваш сайт, мне хотелось открыть окно и подышать свежим воздухом.
Кабош улыбнулся.
- А знаете почему?
- Что?
- Почему вам хотелось подышать свежим воздухом. Так я объясню вам как врач. У вас давление поднялось. Потому что вас это волнует.
- Не мелите чепухи!
- Это не чепуха. Что поделаешь! Все люди садомазохисты, только не все об этом знают. Точнее, бояться себе в этом признаться. Но против биохимии и физиологии не попрешь. И лезет из подсознанки на полную катушку и цветет пышным цветом в религии, в литературе, в социальной системе. Кроме тех авторов, которые знали, о чем пишут (Маркиз де Сад, Захер-Мазох, Юкио Мисима, Джон Норман) есть еще множество тех, которые этого не понимают. Из наших доморощенных я навскидку могу назвать человек десять. И не назову только, чтобы людей не подставлять. Из американцев это, прежде всего, Дэн Симменс. Он на этой теме настолько стоит, сидит и лежит, что возможно даже понимает, о чем пишет. Буджолд Лоис Макмастер (все сцены допросов под суперпентоталом). У нее есть и другие намеки на интерес к Теме. Роджер Желязны "Джек из Тени". Вообще для последнего автора Тема не очень характерна, но вдруг ни с того ни с сего он начинает во всех подробностях описывать, как следует вскрывать себе вены. Не читали? Ничего? Ну ладно. Фантастику не все читают. Пройдемся по классике. Цвейг, Тургенев, Дюма. Мэтр Кабош, палач из "Королевы Марго". Да, тот самый, у которого я позаимствовал свое прозвище. Лекарь и палач одновременно. Это сама по себе очень садомазохистская идея. Верхний должен обработать раны нижнего после экшн. Так что любой садист одновременно врач. К тому же там палачу пожимают руку, то есть завязывают с ним дружеские отношения. Более того! В романе есть сцена имитации пытки!
- Ну, вы способны увидеть садомазохизм хоть в телеграфном столбе! И руку палачу пожимают в благодарность за лечение. И имитация, как вы говорите, пытки, в благодарность за рукопожатие. И речь здесь ни о садомазохизме, ни о каком, а о великодушии.
- Ну, наконец-то мы нашли книгу, которую вы читали.
- Не читать же мне вашу дребедень!
- А ведь давно читали, лет в двенадцать, ведь так?
- Да, в детстве.
- И так хорошо помните?
- Много раз перечитывал.
- Всю?
- Ну, меня не очень интересовали интриги и любовные сцены.
- Ага! Значит, сцену пытки и, наверное, финальную сцену казни. Как Каконнас вносит ля Моля на руках на эшафот. И как надо рубить голову с одного удара. Ведь так? Сколько раз перечитывали? Пять? Десять? Двадцать?
Кабош улыбнулся с видом врача, только что поставившего диагноз.
"Ухмыляйся, ухмыляйся!" - подумал я. Недолго осталось. Это литературное отступление - далеко не главное в нашей беседе. Главное, что ты там был. Уже после того, как она умерла, говоришь? Ну, это ты так говоришь!
- Пишите: с моих слов записано верно и мною прочитано.
И он подписал. Я вздохнул с облегчением.
Переглянулся с Сашкой (тот смотрел вопросительно). Я покачал головой. Ладно, пусть пока погуляет, никуда не денется из своей пижонской клиники. Свидетель! Пока.
- Вы можете идти.
Я кивнул Сашке.
- Маркиза сюда!
- Садитесь. Как вам у нас нравится?
- Да, спасибо, очень нравится.
- Никаких претензий?
- Никаких.
Я взял сигарету, закурил, откинулся на спинку стула и внимательно смотрел на него. Держал паузу. Он был спокоен, если не сказать "безмятежен".
- Привет вам от мэтра Кабоша, господин Маркиз.
- А-а, вы уже знаете...
- Да-а, пообщались. Ну, признаваться будем?
Он как-то странно улыбнулся:
- В чем?
- В убийстве.
- Извините, как к вам обращаться?
- Олег Петрович.
- Очень приятно.
- Вы листочек возьмите и пишите чистосердечное признание.
- Я не убивал.
- Вы садист, Маркиз!
- Да, конечно. Я вхожу в Тему. Но кто вам сказал, что я убийца?
- У вашей девушки, у Ольги Диатревской, следы пыток по всему телу. А у вас найден набор ножей. Шрамы ведь от них, не так ли?
- Это что экзотика, набор ножей? Ваша жена, не пользуется, когда обед готовит? - усмехнулся он.
- У нее они на кухне. А у вас - в спальне. Почему?
- Во-первых, вы ничего не понимаете. Во-вторых, врать-то зачем, Олег Петрович? Вы ведь не встречались с Кабошем.
- Почему это?
- Потому что тогда вы бы знали, что я невиновен.
- А господин Лобов сказал, что виновен.
- Не может быть!
Я развел руками.
- Значит может.
- Трудно отвечать, когда вам врут в глаза.
- Не говорите! Трудно! Он все нам рассказал. Если человека запытали до смерти - это что не убийство?
- Да не пытал я ее!
- Да-а? Теперь уже и не пытали. А пять минут назад было сказано "я садист".
Маркиз возвел глаза к небу (точнее к потолку) и тяжко вздохнул.
- Ладно, объясняю популярно. Вам известно, что кроме садистов есть еще и мазохисты?
- Так. Значит запытали бедную девочку, а теперь еще обзываете "мазохисткой"!
- "Бедная девочка" на коленях умоляла меня провести экшн!..
Маркиз запнулся. Похоже, не хотел он этого говорить. Раскрутил я его.
- Что такое экшн?
- То, что вы называете пытками.
- И она умоляла на коленях?
- Да. Нижний не может долго обходиться без экшн. Голод. Вроде синдрома абстиненции.
- Нижний?
- Вы хоть бы терминологию изучили, прежде чем со мною общаться. Нижний - это тот, с кем что-то делают во время экшн.
- Пытают.
- Если вам так угодно. Только пытка, на которую идут по доброй воле - это вообще пытка?
- Это вы говорите, что по доброй воле.
- Ну, у Кабоша спросите.
- Спросим.
Маркиз
Я лежал на своей кровати. Серая подушка без наволочки и такой же матрац (белья так и не дали). Смотрел в стену. Неприятного оттенка зеленая краска, неровная, с бугорками и ямками. На такой не оставить автограф с именем и годом, не оставляют следов ни чернила, ни карандаши. Затем и сделано. Нечего зекам портить стены!
Я лежал, положив под голову куртку, и вспоминал.
Каркассон. Музей Инквизиции. Мы долго бродили между пыточных станков, железных дев и восковых фигур катаров и инквизиторов. Последнее интересовало нас меньше всего. Мы вновь и вновь возвращались к тем орудиям, которые заставляли наши сердца биться чаще, губы трепетать, и сладкой истоме разливаться снизу вверх вдоль позвоночника. Они были откровенно эротичны, эти орудия. Чего стоил только железный инструмент с шипами, использовавшийся для введения во влагалище. Железная Дева тоже недалеко от него ушла. Многочисленные шипы, вонзавшиеся в тело пытаемого со всех сторон.
Садомазохизм изобрел уж точно не маркиз де Сад. Задолго до века Просвещения в средневековой Франции все это уже знали господа доминиканцы. Мы не были одиноки. Не у нас одних горели глаза. Музей был хорошо посещаем, билеты перед входом разлетались на ура. И публика ходила по музею и прятала горящие взгляды. Мы отличались от них только тем, что решились воплотить наши мечты.
Мы вышли на улицу. Я взял ее руку. Она была горячей и чуть-чуть дрожала. Было тяжело дышать. Сердце билось почти у горла. Жарко, градусов сорок.
- Ты хочешь?
- Да.
- У нас ничего нет.
Мы оставили все девайсы в Москве, опасаясь досмотра багажа. Таможенники могут удивиться. Можно было конечно просто трахнуться, но обычный секс казался скучным и пресным по сравнению с экшн. Ваниль она и есть ваниль: ни вкуса настоящего, ни цвета.
- Пойдем!
Мы подошли к небольшому готическому храму и зашли внутрь. Там было гораздо прохладнее, но это почти не помогло. Она подошла к лотку со свечами и купила небольшую, белого цвета, и улыбнулась так, что я подумал, что с такой улыбкой в церковь не пускают.
- Жюстина! Ты гений! Купи еще пяток.
- Я столько выдержу?
- Ну, на будущее.
Дорога от замка была украшена флагами французских городов. Ярко-красный с золотым крестом флаг Тулузы. Остальных не помню. Мы летели в гостиницу, почти не замечая пути.
Уже на подходе я вспомнил еще об одном. Слава Богу, нашлась аптека!
- Заходи! - скомандовал я.
- Да, ладно! Давай побыстрее!
- Безопасность прежде всего. Я за тебя отвечаю. Кто из нас государь, а кто подданный?
К счастью здесь у них всегда все есть, а французский я знаю неплохо.
- Мазь от ожогов и антисептик.
Продавец кивнул.
Я размышлял, не нужно ли чего-то еще. Жарко. Давление может подняться.
- И анаприлин.
- Что?
Вот черт! Названия лекарств не совпадают!
- Что-нибудь для понижения давления.
Аптекарь присоединил к двум коробочкам еще одну. Мы расплатились и вышли.
В номере работал кондиционер. Хорошо работал. Замечательно! Даст Бог, анаприлин не понадобиться. Всегда лучше обойтись без лишних таблеток.
Я поставил на стол тарелку и положил на нее свечи.
- Жюстина, раздевайся и в постельку.
Она с готовностью подчинилась, залезла под одеяло.
- На живот. Руки под подушку.
Я спустил одеяло до ямочки между ягодицами и залюбовался ее обнаженным телом. Следов предыдущего экшн почти не осталось. Еще бы! Неделя прошла. Все зажило. Только шрамик на правой ягодице, но это давно. Мой недосмотр. С нижнего нечего спрашивать, он себя не контролирует. Вся ответственность на верхнем - это мне здорово вбил в голову мэтр Кабош.
Я нежно-нежно провел рукой по ее спине от шеи к копчику и почувствовал, как она затрепетала под моей рукой.
- У нас спички есть? - шепотом спросила она.
- Тьфу, блин! Курить что-ли начать?
- Не надо. Спустись вниз, там наверняка можно купить. Только побыстрее.
- Мигом.
Спичек я не нашел, и, не мелочась, купил зажигалку. Она ждала. Вымыл руки, зажег свечу. Подождал, когда растопится парафин и
скопится маленьким озером возле фитиля. Пододвинул стул к ее кровати.
- Ну, придется немного потерпеть.
Я наклонил над ней свечу, для начала сантиметрах в двадцати над кожей. Воск стек ей на спину. Она вздрогнула и укусила подушку, чтобы не кричать. Да ну! Не больно, я пробовал. Тепленький парафинчик. Не больше шестидесяти градусов. У фитиля немного погорячее.
Я подождал, когда скопится очередное озеро.
- Жюстина, еще чуть-чуть.
Она вздрогнула под очередной каплей.
Еще и еще. Десять сантиметров, пять, два. Вообще-то пережимаем. По технике безопасности высота должна быть не меньше сорока пяти сантиметров. Но так как-то уже неинтересно.
Ну, теперь ждать. Три-пять минут. Чтобы эндорфины начали выделяться в кровь. Потом можно развлекаться на полную катушку. Я посмотрел на часы.
Она задышала ровнее и расслабилась.
- Все, мой государь. Давай! Можно.
- Подожди, подожди! Вот стрелочка еще два раза повернется.
Через две минуты мы начали. Точнее начал я. Дело нижнего расслабиться и получить удовольствие. Вся работа - на верхнем. Недаром, маркиз де Сад, выпоров своих шлюх, потом заставлял их пороть себя. Оно круче, хотя и приходится вначале немного потерпеть. Думаю, процентов восемьдесят кайфа приходится на долю нижнего. Но я пока не собирался менять амплуа. Попривык как-то.
Жюстина стонала и извивалась под каплями жидкого воска. Наверное, соседи за стеной решили, что мы трахаемся. И хорошо. Иначе не поймут.
Пламя свечи иногда касалось ее кожи. Черт! Надо бы связать. Так она тратит энергию на то, чтобы давить рефлексы и не метаться от огня, и не может по-настоящему расслабиться. Хотя свечка - тоже ничего особенного. Совал я в нее пальцы - вполне терпимо. Если недолго.
- Перевернись!
Привязать не к чему. Кровати в "Сетадине" со сплошными деревянными спинками, низкими и неудобными. Да и нечем. Хотя... На белом брючном костюме Жюстины есть шелковый декоративный шарф.
- Подожди немного.
Я выдрал шарф из ее костюма. Вернулся.
Она улыбнулась:
- Только не сожги.
- Не беспокойся.
Я завязал ей глаза.
По капле на соски. Это уж с полуметра, не ниже. Три капельки в ложбинку между грудями. Три капли на живот и возле пупка. Идем дальше. Волосы пробиваются на лобке. Непорядок. Для наших игр нужна гладко выбритая кожа, иначе воск придется отдирать вместе с волосками. Ладно. Не сейчас.
Капелька на клитор.
Ножи тоже остались дома. Прекрасный набор из десяти ножей: от тупых до сравнимых остротой с мечем самурая. Здесь только столовые (в номере есть набор посуды). С завязанными глазами, впрочем, все равно.
- Подожди!
Нет ничего хуже ножа с неизвестной степенью заточки. Я дезинфицировал нож ее духами, попробовал на ребре ладони. Практически тупой. Хлеб резать еще сгодится, но не более того. Как раз то, что надо.
Вернулся к ней. Коснулся ножом внутренней стороны бедер. Она вздрогнула. Поднялся выше. Снял несколько лепешечек застывшего воска. Поиграл с сосками.
Мне нравится игра с холодным оружием. Ей тоже. Но я ее ни разу даже не поцарапал. Не знаю, как среагирую на кровь. Боюсь разбудить в себе чудовище. Хотя, думаю, страх иррациональный. Я же не животное, чтобы пьянеть от вида крови.
Раздвинул ножом половые губы и поиграл с клитором. Она сжалась и завибрировала под моими пальцами.
Мы израсходовали полсвечи, поиграли с ножом и обошлись без банального секса.
Она потянулась, как кошка, и сделала попытку встать. Я удержал ее.
- Куда? А раны обработать?
- Да, какие там раны!
- Ты их сейчас не чувствуешь. Но это не значит, что их нет. Лежи, я сказал.
С антисептиком и противоожоговой мазью я управлялся почти профессионально. Научил мэтр Кабош, спасибо. Ожоги первой степени - небольшое покраснение кожи. Хорошо. Если появляются волдыри - это уже не квалифицированный садизм - это уголовщина.
(Уже через год у меня было другое мнение по этому поводу).
- Государь мой, как же я тебя люблю! - сказала Жюстина. - позволь мне поцеловать тебе руки.
Она всегда целовала мне руки после экшн.
- Я не закончил.
Она терпеливо ждала. Потом взяла мои руки за кончики пальцев, как драгоценность, и стала целовать каждый палец по отдельности, последовательно, трижды, каждую фалангу. Потом прижала мою руку к щеке.
- Как же я тебя люблю!
- Я тоже тебя люблю, Жюстина. Все, лежи!
Я встал и пошел готовить ужин. Сейчас ей лучше отдохнуть. Мы оба в эйфорическом состоянии, но организм лучше не перегружать, особенно ее.
- У нас что сатурналии? - спросила она. - Господа прислуживают своим рабам?
- Государь обязан кормить подданных.
- Не в качестве повара.
- Не спорь. Лучше опиши мне сабспейс. Это приказ.
Мы жили в студии, то есть комнате с кухней в одном бокале. Так что мы могли спокойно трепаться, пока я готовил.
- Похоже на состояние медиума во время сеанса, - сказала она. - Я говорила тебе, что развлекала народ подобным образом?
- Угу, говорила.
- Или на медитацию, при которой надо сосредоточиться в точке. Все вокруг исчезает и погружается в туман, кроме этой точки. Кроме твоего лица.
Она вскочила, накинула халатик, бросилась помогать мне.
- Мне летать хочется, а ты говоришь "лежи!". Катарсис после жертвоприношения, рука милости после пытки, рай после чистилища - вот что такое "сабспейс".
- А в Вене есть музей истории города, - сказала она. - Там я видела меч палача, широкий такой и с закругленным концом, странный. Никогда не спутаешь с боевым. И еще там была книга с рисунками и схемами, толстенная. "Учебник палаческого искусства".
- Ого! - отозвался я. - Полцарства за коня!
- В Интернете, наверное, есть.
- Посмотрим!
- Слушай, я все вспоминаю Железную Деву. Почему мы никогда не использовали иглы?
- Я акупунктуры не знаю. Опасно. И в сосуд можно попасть, или в нерв.
- Спроси у Кабоша.
- Хорошо, спрошу.
Новый Год. Бал. Серое здание советского НИИ наплывает на нас из тьмы. У входа - елка с гирляндой, медленно разгорающейся красным, зеленым, синим. Охрана смотрит на нас изучающе.
- Извращенцев принимаете? - весело спрашивает Жюстина.
- Третий этаж, налево, - привычно кивает охранник.
По всему залу горят свечи. Играет музыка. Честно говоря, довольно попсовая: Витас, Мадонна, Manowar. Но на наш вкус не угодишь, терпим. Буквой "П" стоят столы. Киваем знакомым.
На Жюстине черный кожаный комбинезон со шнуровкой. Красная шнуровка, как разверстые раны, спереди, по рукавам, по бокам. ИМХО, очень красиво. Высокие каблуки Жюстина терпеть не может. Поэтому компромиссный вариант: черные невысокие сапожки.
На мне - латекс. Менее красиво, удобно и практично, зато не так дорого. Серые брюки с черной блестящей вставкой и серая майка. Вид мрачноватый и вполне палаческий.
Дресс-код. Тематическая одежда. Атласные платья с открытыми спинами, высокие каблуки, черные чулки. Кожа, латекс, ПВХ. Мы как-то выпендрились, притащились на вечеринку в кимоно и с мечами - так ванилью оскорбили. Я хмыкнул: "Мы такое делали, что вам и не снилось!" Оскорбитель развел руками: "Я не видел".
Впрочем, здесь тусовка более терпимая. Мэтр Кабош почти либерал. Д/с не любит, рабынь не имеет. Правда, у него сразу четыре боттома. Но это уж, как кому нравится.
Потанцевали, насмотрелись на мужской и женский стриптиз. Того и другого много и иногда со вкусом.
Сели за стол. Жюстина вопросительно посмотрела на меня. В общем-то, могла бы этого и не делать. У нас не Д/с, и она не рабыня, но на людях всячески старается подчеркнуть мою доминантность. Для меня? Вряд ли. Скорее для себя. Пусть, жалко что-ли! Впрочем, вассал обязан испросить у государя позволения сесть. Я небрежно указал на стул рядом с собой.
Вина нескольких стран на выбор. Неплохо. Мы остановились на Провансальском розовом в память о нашем южнофранцузском путешествии.
Удовлетворив первый голод, народ повеселел и начал развлекаться тушением свечек кнутом. Ритмичные, как во время экшн, удары бича. Я не большой мастер этого девайса, но тоже попробовал. Со второго раза. Даже у Жюстины получилось.
В соседней комнате девушку поливали воском. Она была обнажена и привязана ремнями к столу. На лице - кожаная маска, полностью скрывающая черты. Ноги разведены. На животе, вокруг пупка, горят свечи. Маленькие, тонкие, как на торте. Ее верхний по прозванию "Господин Рабов" предлагает такие же свечки всем желающим: можно зажечь от тех, что уже есть, и покапать на "жертву", можно укрепить на ее теле, добавив свою лепту к украшению "тортика". Моя свеча не крепиться ни в какую. Вопросительно смотрю на хозяина девушки (свечи вокруг пупка сидят, как влитые).
- Они на иглах, - тихо говорит он.
У Жюстины загораются глаза.
- Я тоже так хочу. Ты же обещал спросить у Кабоша!
Господин Рабов тонко усмехается. Его усмешка говорит: "Распустил рабыню!"
- У нас не Д/с, - упрямо говорю я.
- А я слышал, что у вас более ЛСный Д/с, чем у Посланников Вечности.
- Вассал и раб - не одно и то же.
Девушка стонет.
Я оборачиваюсь. Жюстина капает на нее воском, улыбаясь, как развратницы Сада. Она прекрасна. Девушка кончает под каплями воска с ее свечи.
- Из тебя неплохой топ, - шепчу я Жюстине. - Свитчуешь?
- С тобой - никогда.
Я задумываюсь. Среди женщин очень много свитчей. Процентов шестьдесят.
Кажется тогда же, или чуть позже, Жюстина заговорила о брэндинге.
- Я хочу всегда чувствовать, что принадлежу тебе.
"Ну и что вы будете делать, когда она протянет вам раскаленное железо для клеймения?" - вспомнил я реплику из какого-то Тематического треда. Нет, удар меня не хватил. Но свыкнуться с этой мыслью удалось не сразу.
- Вассалов не клеймят ни в одной культуре, - заметил я. - Парашютным спортом никогда не увлекалась?
Она улыбнулась:
- Нет. Ничем экстремальным. Разве что экстремальным бизнесом.
И я понял по тону, что последнее гораздо опаснее.
Мои размышления прервал окрик тюремщика.
- На "А" фамилия!
- Амелин, - устало отозвался я.
- С вещами на выход!
Я взял куртку и полбуханки хлеба, выданного мне на обед (здесь это очень ценная вещь), и вышел из камеры.
Олег Петрович
Я почувствовал слежку уже в начале бульвара. Обернулся. Ничего особенного. Старушка ковыляет из магазина, парень выключает сигнализацию на пульте и открывает дверь своей машины, девушка стоит возле рекламного щита и курит, мамаша с коляской на бульваре.
Нервы, что ли?
Прошел еще метров сто. Ощущение взгляда в спину не пропало.
Остановился, делая вид, что изучаю рекламу на кинотеатре "Россия" (то бишь "Пушкинский") и прикидываю, не перейти ли на ту сторону.
Девушка стояла под фонарным столбом и разговаривала по сотовому. Та самая! Так я и поверил, что ты давно тут стоишь! Только что остановилась!
Одета во все черное. Черные сапоги на шпильках. Героическая женщина! Это же еще выстоять надо - на улице каток! Черные обтягивающие брюки, короткая дубленка с пушистым мехом и черные пышные волосы. Головной убор отсутствует.
Ладно. Последний тест.
Медленно пошел дальше, к пересечению с Большой Дмитровкой.
Если бы не плотный поток машин, заглушающий и более громкие звуки, я бы сказал, что слышал, как приближаются шаги у меня за спиной. Не мог я их слышать! Но я их чувствовал.
- Олег Петрович?
Девушка почти бежала ко мне, чудом умудряясь не поскользнуться на обледенелом тротуаре. Я ждал.
- Вы Олег Петрович?
- Именно.
- Пойдемте! Это вас заинтересует.
Властно так сказала, королева хренова! Словно всю жизнь мужиками командует. Повернула на Дмитровку и махнула мне рукой, мол, иди. Даже не обернулась.
- А вы, простите, кто? И что должно меня заинтересовать?
- Кто? Не важно. Заинтересовывать буду не я. Речь пойдет о деле Маркиза.
Мы зашли в дверь под вывеской "Русское бистро". Там сняли верхнюю одежду, и я застеснялся своего дешевого свитера. Наверное, это было заведение средней паршивости, забегаловка с бизнес-ланчами, но для меня и "Макдональдс" дорог.
В зале, за одним из круглых столиков сидел мэтр Кабош.
- Добрый день, Олег Петрович! Присаживайтесь.
Перед мэтром стоял штоф водки и тарелка с неким вторым блюдом.
Я сел.
- Что вы хотели мне сказать?
- Вы что предпочитаете? Осетрину на вертеле? Форель? Или мясное что-нибудь?
- Я сыт.
Хотелось добавить "вами по горло!"
- Не обижайте, Олег Петрович! Я плачу. Водочки?
- Не пью.
- Да я вообще за рулем. Чуть-чуть!
Я осмотрелся. Кабошева подруга села одна за соседний столик и потупила глазки.
- Джин, закажи себе что-нибудь, - снизошел Кабош. - Что хочешь. Только без спиртного.
- Спасибо, мэтр, - девушка счастливо улыбнулась.
Достала пачку сигарет и опасливо взглянула на мэтра.
- Джин, нет.
Она взяла сумку, чтобы положить сигареты.
- Джин, видишь, там мусорное ведро у туалета?
Девушка встала, подошла к туалетной двери, и пачка сигарет упала в мусорное ведро. У меня отпала челюсть. Она повиновалась, словно кукла на веревочках.
Водка приятно согрела горло. Сам не заметил, как отхлебнул.
- Помогаю ближнему бросить курить, - улыбнулся Кабош. - Трудное это дело. Самому тяжко пришлось.
Подошел официант, и передо мной опустилось здоровое блюдо с осетриной на вертеле, жареной картошечкой, свеколкой, помидоркой и прочими украшательствами. Клянусь, я ничего не заказывал!
- Так что вы мне хотели сказать?
Я сложил руки над тарелкой, не притронувшись к еде.
Кабош вздохнул.
- Нам бы не хотелось чрезмерного внимания властей к нашему сообществу. Мы и так, как в осаде. Лесбиянок и тех с работы увольняют, а что уж о нас говорить! Что скажет среднестатистический обыватель, услышав о том, что мы делаем? В лучшем случае "Брр!", а то и "Какой ужас!"
- Я тоже среднестатистический обыватель.
- Вы кажетесь мне умным человеком, а умные люди, как правило, более терпимы к иным, чем они.
"Интересно, сколько он мне предложит?" - подумал я.
- Я надеюсь, что вы хотя бы попытаетесь нас понять, - продолжил Кабош.
- Три дня назад вы утверждали, что все люди - садомазохисты, а теперь упрашиваете понять вас несчастных оригиналов.
- Все люди - садомазохисты в том смысле, что у всех (или почти у всех) есть садомазохистские фантазии. Это не особенность "несчастных оригиналов", а адаптивная программа, выработанная в процессе эволюции. В критической ситуации организм не должен сосредоточиваться на боли. Поэтому боль в этих фантазиях не воспринимается как нечто неприятное, а как раз наоборот. Так всем людям (а не только бегунам и авантюристам) сняться сны о том, как они убегают от преследователей. Это другая адаптивная программа. Но фантазировать и видеть сны и осознать собственные садомазохистские наклонности - далеко не одно и тоже. Мало кто даже догадывается об этом, признаются в этом хотя бы себе - единицы... Олег Петрович, Маркиз, конечно, не убивал Жюстину, но они оба принадлежали к сообществу.
- Это я уже слышал!
Я встал из-за стола.
- Олег Петрович! Жюстина вела дневник! Садитесь! Попробуйте, осетрина весьма неплоха.
Я сел и принялся за угощение. Чего добру пропадать? Про дневник было интересно.
- Он у вас?
- Нет, что вы. Поищите в ее вещах.
- Вы его читали?
- Отрывки. Кое-что она публиковала в Интернете.
- Публиковала?
- А что вас удивляет? Там еще несколько ее рассказов лежит. Реконструкция пыток.
- А что вы можете сказать о ее дневнике?
- Там все есть. История их знакомства. Тематические пристрастия. Описания экшн. Они практиковали в основном термо (игры с воском), плейпирсинг, элементы Д/с, немного флагелляцию.
- Порки?
- Именно, - Кабош улыбнулся. - Это старинная аскетическая практика, применявшаяся в христианских монастырях начиная с первого тысячелетия.
- Хм...
- Таким образом, монахи достигали мистического экстаза. Бичевание или самобичевание. В тринадцатом веке появилась секта флагеллянтов. Толпы кающихся с плетками ходили по городам Европы, бичуя себя и друг друга на папертях церквей и собирая все новых сторонников. Впереди таких процессий шли священники с хоругвями и крестами, и бичевание проходило под пение псалмов. А в Испании к флагеллянтам присоединялись влюбленные и многократно усиливали самоистязания у балконов своих возлюбленных. Наши русские хлысты практиковали бичевание во время радений. "Дисциплину" очень любили и активно практиковали иезуиты. Так что Маркиз де Сад ничего нового не придумал и прославился только благодаря литературному таланту.
Он выложил на стол книгу, обернутую в страницу из глянцевого журнала с рекламой французского коньяка.
- Прочитайте. Возможно, это убедит вас хотя бы в том, что мы, прежде всего, заботимся о безопасности, и нанесение каких-либо серьезных повреждений организму или, тем более, убийства ни в коей мере не входят в наши планы.
Я снял коньячную рекламу. Под ней, на обложке, черным по темно-серому, был изображен мужчина в палаческой одежде и с кнутом и написано: "Садомазохизм: путь плети (пособие по флагелляции)".
Я вернул обложку на место, взял книгу. Последняя страница как-то далековато отстояла от предпоследней. Я положил книгу на стол и приоткрыл последнюю страницу. Ах, вот оно! В книгу был вложен довольно толстый конверт. Интересно, сколько там? Штука точно есть. Возможно, больше.
Соблазнительно, конечно. Основных возражений два: компания против "оборотней в погонах" и депутат Диатревский.
- Депутат Диатревский, конечно, влиятельный человек, - тихо сказал Кабош. - Но ведь скоро выборы. Что-то там дальше будет?.. - он развел руками.
Я улыбнулся.
- Депутат Диатревский лично против вас ничего не имеет.
- Против меня?
- Конечно. Вы у нас проходите как сообщник.
- Сообщник!?
Я любовался произведенным впечатлением.
- Вы же там были...
- Ну и что? Я врач.
- Это точно. Врач от слова "врать".
- Вы что серьезно?
Я выразительно посмотрел на книгу.
- Почитаю, пожалуй... Может быть, вы и правда не при чем. Но по поводу Маркиза ничего обещать не могу.
Я опустил книгу в портфель и встал из-за стола. "Оборотни в погонах" - это те, кому не повезло. Из меня мало интереса делать "оборотня", я человек маленький. И дело негромкое. И интересы господина Диатревского я блюду. Кабоша мне не заказывали.
Я вышел на улицу, закурил. У тротуара были припаркованы многочисленные иномарки. Интересно, какая Кабошева.
Я отошел шагов на двадцать за ближайшую церковку и дождался Кабоша с его подругой. Они сели в темно-серый мерседес.
Кабош
Мерседесу было лет пятнадцать, и куплен он был лет пять назад, но благодаря современному дизайну еще мог произвести впечатление на лоха.
Мучительно хотелось курить. Но не далее, как сегодня утром, я совершил с собственными сигаретами то же садистское действие, которое приказал совершить Джин.
Вот это номер! Хотел откупить Маркиза, а откупил себя! И денежки, которые мы собирали для Андрея ушли налево. Я бы ни хрена не поверил этой ментовской сволочи, если бы у меня на столе не лежала актуальная книга Льва Докторова "Выжить за решеткой" с историей о том, как человек был осужден за изнасилование, проспав всю ночь в соседней комнате. Так что угроза г-на Волгина не была такой уж нереальной.
Если бы только мои были деньги - я бы плюнул. А так нет! Надо искать ходы. Может быть, зря я полез на пролом? Черт! Думать невозможно ни о чем, кроме курева!
- Господин, Маркизу убийство с особой жестокостью предъявляют?
- Да, вроде...
- А за это "вышку" дают?
- У нас за все дают, было бы желание. Запишут, что он ее сначала изнасиловал - и дадут.
- Угу! После пяти лет совместной жизни!
- Ну и что? На Западе это уже не аргумент. Одна надежда на мораторий.
Машина плохо слушается. Скользко! Выпил-то совсем чуть-чуть. Нервы!
Выехали, наконец, за город. Рязанское шоссе. Я свернул на обочину и остановился.
- Так, Джин, сегодня ты вынула пачку сигарет и собиралась курить.
Джин вздохнула.
- Договор был? Ну? Не слышу?
- Был.
- Выходи из машины.
Она подчинилась. Вышла, встала у двери.
Я вылез с другой стороны.
- Вперед. Пять шагов по обочине. На колени в снег. Не подниматься! Пятнадцать минут.
Мимо проезжали машины. Может быть, их водителей и удивлял вид коленопреклоненной девушки на обочине дороги, но никто не остановился.
Я отошел шагов на десять, заметил время. Может все-таки закурить? Она не посмеет поднять глаза и обернуться. Нет! Какой я Господин буду после этого, если сам себе не Господин.
В общем-то, это не есть правильно. Не за сигареты ее наказываю, а за свою неудачу. Зло срываю! Гнать надо из Доминантов. Зря пятнадцать минут назначил - еще простудится. Но сокращать срок наказания - последнее дело!
Наконец, минутная стрелка одолела четверть круга. Я подошел к Джин, помог ей подняться, поцеловал в лоб.
- Прощена. Пойдем.
Усадил в машину. Поехали.
Она кашлянула.
- Приедем - напою молоком с медом, а то мне за тебя "вышку" дадут. Убийство путем доведения до воспаления легких.
Не такое уж абсурдное обвинение, если вспомнить членов секты альбигойцев, которые кончали самоубийством очень похожим образом: ложились на холодный каменный пол и провоцировали у себя пневмонию (правда, ее тогда лечить не умели). Даже особый термин существовал: "endura".
- Я его терпеть не могу, - услышал я голос Джин.
- Что?
- Молоко с медом.
- Тебя не спрашивают. Аллергия есть?
- Нет.
- Значит выпьешь.
Пока Джин сидела, укутанная в плед, под строгим приказом с места не вставать и на улицу не соваться и пила ненавидимый ею напиток, я вышел в сад и все-таки закурил (нашлись таки в доме полпачки). Решение пришло почти сразу. Теперь я знал, что делать.
Маркиз
Камера была почти такой же, но народ отличался разительно. Худые лица с заостренными чертами, жесткие взгляды и руки в наколках. Один пониже и поуже в плечах, но глаза хитрющие и злые. Второй выше, амбал этакий. Вот и вся разница.
Правозащитник Абрамкин в свое время писал, что в советской тюрьме девяносто процентов случайных людей. Эти люди не были случайными.
- Здравствуйте! - вежливо сказал я.
- Здравствуй, здравствуй! - сказал высокий.
Хитрый молча кивнул.
Я направился к свободной кровати.
- Что ж ты тряпочку-то перешагнул? - усмехнулся низкий. - А ноги вытереть?
- Извините, не заметил. На вас смотрел.
- Что интересно?
- Всякий человек интересен.
- Не-ет! Петух не интересен.
- Это я что-ли "петух"? Ну, давай возьми, если я тебе приглянулся!
- Давай, Вась! Ты первый, - он кивнул амбалу.
Сила у Васи была, но практический опыт явно ограничивался уличными драками "стенка на стенку", а школы не было никакой. Его грузное тело мешком брякнулось на пол, и я заломил ему руку.
- Пикнешь - сломаю!
- Не так быстро, парень! - перед моим носом сверкнул нож, и я встретился глазами с хитрыми глазками маленького.
Только бы планка не упала!
Я бросился на пол, уворачиваясь от ножа, изогнулся, прыгнул на ноги, схватил низкого и заломил ему руки. Терпеть боль он не умел. Нож со звоном упал мне под ноги. Я молниеносно наступил на него.
- Ну, что руки ломать или так договоримся?
- Договоримся, - с досадой ответил маленький и сплюнул на пол.
- Тогда вопрос первый: что про меня наплели менты, что вы подрядились меня опустить? Вариант: сколько заплатили? Вариант: что обещали? Ну, давай, по порядку.
- Сказали, что педофил-насильник...
Я рассмеялся.
- Слушай, вор! Ты ведь, вор, да?
Хитрый молчал.
- Не первый ведь раз сидишь, вор? И ментам веришь? Чего обещали-то?
- Не смотреть особенно. В покое оставить. И водку, и курево, и вести с воли.
- Не смотреть, значит? Это хорошо. Это правильно. Значит, не смотрели?
Я покосился на глазок в двери.
В это время здоровый сделал попытку подняться, и я легонько пнул его ногой. Он отключился.
- Так, вор! Слушай внимательно и запоминай мою статью: "убийство, совершенное с особой жестокостью". Ну, повтори!
- Убийство...
- Ну! - я выкрутил ему руку.
- С особой жестокостью, - выдохнул он.
- Хорошо, иди. Сидеть тихо, рук не распускать. Ко мне обращаться "господин".
Хитрый сделал два шага и обернулся.
- Слушай, парень, может, без "господина"?
Я задумался, уж, не перегнул ли я палку.
- Ладно, согласен. Я сегодня добрый.
Я вынул носовой платок и взял им нож. Подошел к унитазу. Впрочем, сооружение это больше напоминало насест в советский общественных туалетах спроектированный для того, чтобы срать, сидя на корточках. Над дыркой располагался кран для умывания.
В эту самую дыру я и отправил нож. Пройдет ли? Легко! Заточка мгновенно сгинула где-то в недрах тюремной канализации.
Амбал медленно приходил в себя.
- Забирай своего друга! - милостиво сказал я хитрому. - Как зовут-то тебя, джентльмен удачи?
- Глеб.
Я протянул ему руку.
- Ну, что мир?
Он без особого удовольствия пожал ее и буркнул "мир".
- Андрей, улыбнулся я. А теперь просвети-ка меня, Глеб, по поводу местных обычаев: обо что вытирать ноги, обо что не вытирать, а то ведь опять впросак попаду. Не дай Бог, кого покалечу!
Мне, наконец, дали белье (серое и влажное). Я умылся над сортиром и вытер лицо носовым платком (заподло вытираться тюремным полотенцем). И даже, если Глеб и загнул, у меня не возникало никакого желания пользоваться этой именуемой полотенцем тряпицей, тем более что в качестве тряпки у двери лежало точно такое же.
Лег в кровать и полузакрыл глаза. Надо быть настороже, неизвестно, насколько Глебов "мир" искренен.
Я размышлял о собственной реакции на попытку сделать из меня пассивного гомосексуалиста. Почему собственно? Я всегда был далек от осуждения гомосексуализма как такового, а "священный отряд" Фив, составленный из любовников и столь благосклонно поминаемый де Садом и Николаем Козловом никогда не вызывал у меня иных чувств, кроме сочувствия, если не восхищения. Как писал Ксенофонт, "нет сильнее фаланги, чем та, которая состоит из любящих друг друга воинов".
Неужели все дело в социальном статусе, в отношении общества, в трактовке? Там это было почетно, здесь - позорно.
И еще в насилии. Маркиз де Сад оправдывал насилие, даже убийство возводил в ранг доблести. "Половой акт грязен - так сделаем его еще грязнее"! Почему же "грязен"? Г-н маркиз, проповедник либэртинажа, впоследствии переименованного в либертарианство, находился в плену сексофобии, характерной для его времени, и откровенно именовал себя развратником. И потому его заносило: "семь бед - один ответ!"
Наивно! Как герой мультфильма, рычащий страшным голосом: "Я великий злодей!" Мало кто из современных БДСМеров назовет собственные развлечения развратом. Мы умнее и свободнее и способны отличить секс от насилия, мы провозгласили принцип добровольности и смогли вписаться в общество, еще не вполне, еще со скрипом, но все же. Увы, типичный зек не умнее типичного обывателя и находится в плену тех же комплексов, что и маркиз де Сад. А я вынужден подчиняться, распространенным здесь стереотипом - иначе смерть.
Как же они извратили высокую любовь воинов!
Мы с Кабошем сидели в пабе "Стивен" и обсуждали вопрос о брэндинге. Прошло почти полгода, с того момента, как Жюстина заговорила о клейме. С тех пор она не раз возвращалась к этому разговору, и постепенно я понял, что тоже этого хочу.
- Бычки о свою руку никогда не тушил? - поинтересовался Кабош. - Попробуй!
- Не курю.
Мэтр достал пачку "Винстон" и зажег сигарету.
- Ты же бросил.
- Иногда балуюсь.
Он сделал затяжку и отдал мне сигарету.
- Давай! Незабываемые впечатления.
Он улыбался почти сладострастно.
Было лето. Я в рубашке с короткими рукавами.
Только не на тыльную сторону ладони, а то народ может удивиться. Лучше на предплечье. В крайнем случае, можно будет надеть рубашку с длинными рукавами, чтобы скрыть ожог.
- Прямо здесь? - спросил у Кабоша.
- А что? Здесь народ поймет.
Возможно. Паб "Стивен" служит местом постоянных встреч тематической тусовки. Но ведь возможны и случайные люди. Что если не смогу сдержать крик? Ладно, музыка громкая, заглушит.
Положил руку на стол и ткнул в нее бычком.
- Мать!
- Вот так-то! - заключил Кабош. - Клеймо в сто раз хуже.
- Я не под эндорфинами.
- Зато под пивом. Одно другого стоит.
Помолчали.
Кабош предложил сигарету.
- Будешь?
- А ладно! Давай!
Я с удовольствием затянулся. Жюстина табак на дух не переносит, а главное терпеть не может курильщиков, говорит: "У них губы холодные!"
- Ну что, передумал? - спросил Кабош.
- Почему же? Ты мне технологию-то объясни.
- Хорошо. Но сначала ты на себе попробуешь.
- Я всегда все на себе пробую. Но в этом случае мне бы хотелось твоего присутствия при эксперименте.
- Ага! Чтобы личный врач на крайний случай! - он усмехнулся. - Разумно. Даже проассистировать могу.
- Буду очень обязан.
- Так. Прежде всего, на месте клеймения не должно быть нервных узлов и крупных сосудов. Куда ставить собираетесь?
- На плечо обычно ставили. Не на лоб же!
- Можно и на плечо, если Жюстина собирается до конца жизни отказаться от пляжей и платьев на бретельках или не боится шокировать общественность.
- Это мы с ней обсудим. А куда еще?
- На попу. Самое безопасное. Далее. Место клеймения надо тщательно очистить от волосков, обработать антисептиком и просушить. Существует две основных технологии нанесения клейма: историческая и БДСМ-ная. Есть еще химический метод (работа с кислотами), но я бы его не советовал. И есть салоны тату. Там тоже брэндингом занимаются. Не хотите обратиться?
- Угу! Обезболка вместо сабспейса, и я за дверью. Ну и какой кайф?
- Это, смотря что вас больше интересует: процесс или результат. Результат там будет заведомо лучше.
- Процесс, процесс!
- Как знаешь! Итак. Технология БДСМ. Берешь стальной лист, отрезаешь кусок, накаливаешь, прикладываешь торцом. Держать не больше секунды. Глубина клеймения не должна превышать полтора миллиметра. Если меньше полмиллиметра - клеймо сойдет. Так что имеет смысл вспомнить детство и на дереве потренироваться. В клейме не должно быть замкнутых линий. В месте ожога образуется коллоидная ткань, через которую не прорастают капилляры. Ткань, окруженная ожоговым рубцом, отмирает. Кроме того. От клейма можно конечно словить кайф немеренный, когда нижний в правильном состоянии, под эндорфинами. Но потом ему предстоит неделя ноющей боли и ношения стерильных повязок (от стафиллококовой
инфекции умереть, как нефиг делать, что частенько и происходило с заклейменными преступниками), а повязки еще надо уметь накладывать. Это у Полин Реаж все легко и просто. Но "История О" - это фантазии очевидной ванили, которая в реале никогда ничего не пробовала. Продолжать?
- Продолжай.
- Историческая технология. У палачей были наборные клейма с металлическими штырями. Клеймо получалось из точек, как татуировка. На первый взгляд историческая технология даже безопаснее (площадь клеймения меньше) и предоставляет более широкие возможности: набирай из точек любой рисунок. Кажется, чего проще: забей гвозди в тонкую деревяшку, чтобы вышли с другой стороны, накали - и вперед. Но тогда гвозди должны быть достаточно тупыми, чтобы не увеличить глубину клеймения и одинаковыми по длине.
- Мне больше нравится историческая технология.
Кабош пожал плечами.
- Ну, на себе попробуешь.
На фоне окружающих трехэтажных особняков дом Кабоша выглядел обителью нищего: первый этаж из белого дешевого кирпича, второй - вообще из бруса. Зато был хорош забор. Совершенно глухой и высотой полных три метра. Говорят, в советское время запрещалось ставить заборы выше, чем два десять. Такие и ставят все бывшие, обратившиеся в нынешних, словно по привычке. Кабош не из них и потому внутренне свободен, что парадоксальным образом проявляется в высоте забора.
Перед домом - модный деревянный настил с пластиковым столиком и такими же креслами. Как в открытом кафе. За этим самым столиком и сидим мы с Кабошем и потягиваем апельсиновый сок. Спиртное Кабош запретил на сегодня волевым решением.
- Джин! Подавай чай! - кричит Кабош.
Каблуки стучат по садовой дорожке и настилу. Я оборачиваюсь.
К столику подходит обнаженная молодая женщина. В руках у нее поднос с чаем, вазочкой с конфетами и двумя плитками шоколада. На шее у нее кожаный ошейник, на ногах - туфли на шпильках.
Девушка, пожалуй, красива, но, на мой взгляд, высоковата, да и грудь могла бы быть не такой тяжелой. Лицо знакомое. Где-то я ее видел.
Она ставит поднос на стол, расставляет чашки и сладости. Потом отступает на шаг и преклоняет колени.
- А кто-то говорил, что рабынь не держит! - усмехаюсь я.
- Ну-у, если женщина просит... Хочешь? Тебе сейчас эндорфины не помешают.
- Спасибо, Кабош. Честно говоря, не знаю, как на это отреагирует Жюстина. Мне бы не хотелось неожиданностей в наших отношениях. Ты бы хоть предупредил, что у тебя рабыня!
В общем-то, вряд ли Жюстину это расстроит. Переспать с рабыней хозяина дома - это просто отдать дань его гостеприимству. Тем более что цель чисто утилитарная - повышение концентрации эндорфинов в крови. К тому же Жюстина может ничего и не узнать. А может и узнать. Неожиданностей действительно не хотелось. Такие вещи надо оговаривать заранее.
- Ну, как хочешь! - усмехнулся Кабош. - Тогда лопай шоколад. Обе плитки.
Я вопросительно посмотрел на мэтра.
- Шоколад тоже вызывает выделение эндорфинов.
Он сделал знак своей рабыне:
- Иди!
- Где-то я ее видел, - задумчиво проговорил я, когда она ушла.
- На БДСМ-встречах ты ее видел. Джиния. Известная в Теме Госпожа. Не помнишь?
- А-а! Помню!
- Устал человек от верхней роли. Свитчинул. Ну что ж? Пусть расслабится в рабстве после тяжкой господской доли. Я подсобить - всегда пожалуйста.
Кабош окинул глазами остатки ужина.
- Доел?
Я кивнул.
- Тогда пошли.
Вечерело. Солнце падало на запад, оставляя над землей яркую золотую полосу, перечеркнутую черными стволами сосен.
Мы спустились в подвал. Сначала прошли по большой комнате с низким потолком, носящей следы незавершенного ремонта. Единственная стена, оклеенная обоями под кирпичную кладку, картон и осколки плитки на земляном полу.
- Отделаю - будет как во всеми нами любимой "Истории О" - полная звукоизоляция. Все стены обошью пробкой. На полную катушку поразвлекаемся. Было бы готово - не понадобилось бы в лес тащиться. А сейчас - сюда!
Мы оказались в комнатушке площадью метров восемь, отделанной плиткой, как ванная или лаборатория. В углу стоял вполне медицинского вида стеклянный шкаф, усиливающий сходство с лабораторией. У стены - кушетка, покрытая клеенкой, как в поликлинике, но куда чище и новее.
У шкафа - Джин. Она одета - белый халат, как у медсестры, волосы убраны под косынку.
- Маркиз, садись. Джин, иглы стерильные тонкие и антисептик.
- Зачем? - глупо спросил я.
Кабош улыбнулся.
- Для обезболки. Надо же тебя подготовить к грядущим подвигам. Займемся плейпирсингом.
Я вспомнил, что Джиния прославилась в тематической тусовке тем, что вышивала крестиком на своих сабах.
Джин и Кабош надели хирургические перчатки и вымыли руки.
- Рубашку снимай! - бросил мне Кабош.
Иглы оказались длинными и тонкими, как от шприцов. Явно не для вышивания.
- Может быть, сам? - спросил Кабош.
- Мне бы хотелось посмотреть на работу мастера. И поучиться. Жюстина интересовалась.
- Я тоже не большой специалист. Джин! Послужи другу господина.
Они обработали мне плечо антисептиком. И Джин ввела под кожу первую иглу. Неглубоко. Сверху вниз. Игла вышла наружу и снова проколола плечо. И так дважды. Кончик иглы оказался на поверхности, и возле него набухла кровавая капля. Ловко и быстро. У меня перехватило дыхание.
- Иглы хороши тем, - прокомментировал Кабош. - Что, нанося минимальное поражение организму, вызывают бурное выделение эндорфинов. На этом основан лечебный эффект иглоукалывания. Джин, этого мало. Давай еще! Нам надо создать хороший обезболивающий эффект, при этом, не вводя его в сабспейс, - он обернулся ко мне. - Иначе ты будешь недееспособен.
Вторая игла вошла вслед за первой. Я чуть не застонал.
- Кстати, обрати внимание, - заметил Кабош. - Концы игл должны оставаться на поверхности. Иначе будет внутренняя гематома, а это не есть хорошо.
- Я видел какую-то передачу об иглоукалывании. Там иглы ставили именно так: перпендикулярно поверхности кожи и конец внутри, - я старался говорить как можно ровнее и спокойнее.
- Не напрягайся, - сказал Кабош. - Расслабься. По иглам есть один специалист. Лет десять жил в Китае, синолог. Небесным Доктором кличут. Хочешь, познакомлю?
- Хочу.
Кабош кивнул.
- Только, если он начнет разводить тебя попробовать "особые методы" - не разводись. С его "небес" не все возвращаются.
- Учту.
- Джин! Давай еще парочку.
Когда она закончила, Кабош наложил мне на плечо стерильную повязку. Иглы остались там, под повязкой.
- Пойдем потихоньку.
Он повел меня на первый этаж, поддерживая под руку на лестнице.
- Мэтр! Да я в порядке.
- Конечно в порядке. Подумаешь четыре иголки под кожей! Даже не под ногтями! Просто не делай резких движений. Это все может испортить. Сабспейс - состояние хрупкое.
Я не чувствовал никакого сабспейса.
- Все еще впереди, - усмехнулся Кабош.
Он усадил меня в мягкое кресло на первом этаже.
- Джин! Еще чайку.
Обернулся ко мне.
- Откинься на спинку, расслабься, полузакрой глаза.
Боль, пожалуй, уменьшилась, хотя больнее всего прокалывать кожу. Когда угла уже там - далеко не так больно.
- Причина выделения эндорфинов - даже не боль, а именно ущерб, нанесенный организму, - сказал Кабош. - Так что оно продолжает работать.
Во время чая боль почти прошла, зато нахлынуло состояние эйфории. Довльно легкое, без потери контроля и тумана перед глазами.
Кабош заметил.
- Что хорошо?
- Хорошо.
- Помнишь переделку "Евгения Онегина" по Теме?
- Васину?
- Васину, Васину! Напомни-ка!
- Только любимые места.
- Давай!
- В учебе милый наш Евгений
Был не тупица и не гений,
А так слегка оригинал
И горько под лозой стенал.
Бранил Мазоха-ретрограда,
Зато читал monsieur де Сада.
И был глубокий эконом,
То есть любил болтать о том,
Как государство всех имеет,
И чем дерет. И почему
Не надо батогов ему,
Когда береза зеленеет.
Отец понять его не мог
И мужиков кнутами сек1.
- Отлично! Язык не заплетается. Значит все путем. В глубоком сабспейсе язык заплетается. Значит, не переборщили. У тебя довольно поверхностное состояние. Пошли!
Мы шли по лесу. Где-то далеко звучали гитары и мелькали между деревьев огни костров. Я вспомнил тот эпизод из булгаковского рассказа "Морфий", где герой колет себе очередную дозу, и неровные звуки шарманки под окном превращаются в ангельский хор. Я был в похожем состоянии. Лес казался необыкновенно прекрасным, и я чувствовал каждую травинку и каждый лист. Наверху, в просветах между ветвей, словно нарисованных тушью, плыли звезды, и воздух пах хвоей и земляникой. Наверное, что-то похожее ощущали буддистские монахи. Сатори. Просветление. Между прочим, частенько наступавшее после удара палкой или многочасового сидения в медитации.
Эндорфины. Внутренние морфины. Опьянение - да! Но без слабости и сонливости. Голова работала четко и ясно, и мне почти не было страшно.
- Если мы слышим звон гитары - значит, они услышат крик, - сказал Кабош. - Слишком близко от Москвы. Эх! Надо было подальше дачу строить. Но ничего, я нашел одно место, равноудаленное от всех соседних населенных пунктов.
Мы вышли к кострищу, обложенному кирпичами. Вокруг него лежало несколько бревен.
- Садись! - сказал Кабош. - Я разведу костер. Не дергайся!
- Ну, показывай свое произведение, - сказал он, когда костер запылал.
Я достал клеймо. Аккуратный Трискель диаметром сантиметров пять, набранный из гвоздей с затупленными концами.
Кабош взял, внимательно рассмотрел, кивнул.
Потом поднял топорик и срубил кору с бревна рядом со мной.
- Здесь попробуешь!
Клеймо положили на кирпичи так, чтобы иглы касались пылающих углей. Я усомнился в нашей технологии: деревянная основа и рукоять могли загореться.
- Куда ставить будешь? Показывай!
- На ногу. Увы, для селфбрэндинга и плечи, и ягодицы крайне неудобны.
Я завернул штанину, открыв икру.
- Вот сюда.
Кабош потрогал кожу.
- Я подготовился, - сказал я. - Волос нет.
Он кивнул. Вынул из сумки пузырек с медицинским спиртом и обработал место будущего клеймения.
- Пусть сохнет. Теперь пробуй на деревяшке.
Я нагнулся, вынул клеймо из костра и приложил к освобожденному от коры участку дерева. Посчитал до двух. На бревне остался черный, составленный из точек Триксель.
- Неплохо, - сказал Кабош.
Я вернул клеймо на угли.
- Теперь еще одно, - продолжил мэтр. - Человеку свойственно рефлекторно отстраняться от поражающего воздействия. Так что твою ногу надо фиксировать. На силе воли здесь не выедешь.
- Ничего подобного. Есть опровергающие исторические примеры. Протопопу Аввакуму некая женщина стала на исповеди описывать свои плотские грехи. И обуяло его желание. "Аз же, треокаянный врач, сам разболелся, внутрь жгом огнем блудным, и
горько мне бысть в тот час..." Тогда достойный святой отец зажег три свечи,
________
1автор стихов фигурирует в рунете под ником "Вася-Совесть".
прилепил к аналою, внес руку в пламя и держал так, пока не угасло желание.
- У свечей пламя холодное по сравнению с каленым железом. И у тебя ситуация сложнее. Ты хотя бы руку с клеймом удержи секунду. Не так уж мало в таких обстоятельствах. Иди-ка сюда. Здесь есть пень замечательный.
Упомянутый пень стоял в полутора метрах от костра, и к нему сходились два из четырех бревен.
- Садись сюда.
Я подчинился, и он притянул мою ногу к пню ремнями. Очень туго. До боли.
- Блин! - сказал я.
Он усмехнулся.
- Ничего. Это не надолго. Поверь мне, так безопаснее. Очень больно?
- Терпимо.
- Я не ради твоего геройства спрашиваю. Вопрос чисто практический. Мне нужно знать, насколько ты под эндорфинами.
- Правда, терпимо.
Он зашел мне за спину и сильно сжал плечо там, где под повязкой в коже сидели иглы.
Я взвыл.
- Ну вот, - сказал мэтр. - Подождем еще минут десять.
Через десять минут боль успокоилась.
Кабош посмотрел мне в глаза.
- Ну что, готов?
Я кивнул.
- Давай.
Он снял клеймо с углей и протянул мне рукоятью.
Я вздохнул поглубже и приложил его к ноге.
Боль затопила сознание. Не было ничего, кроме боли. Наверное, я заорал. Мне было не до того, чтобы считать до двух, отмеряя секунду.
Я почувствовал руку Кабоша на своей руке, державшей клеймо. Он с силой сжал мне предплечье и оторвал клеймо от кожи. Потом отобрал вовсе. Осмотрел то, что получилось.
- Отлично!
Слегка похлопал меня по плечу.
- Расслабься. Все позади.
И тут я уплыл в сабспейс. Настоящий глубокий сабспейс, а не ту легкую эйфорию, что была, когда мы шли по лесу.
Я летел среди звезд, над кронами деревьев. Ничего больше не было, костер превратился в светлое пятно где-то далеко, то ли внизу, то ли на периферии сознания. И еще непостижимым образом я видел улыбку Кабоша и поймал себя на желании пасть перед ним ниц и целовать ему руки, ноги, сапоги.
- Я всегда говорил, что мазохиста можно сделать из любого человека, - сказал обладатель улыбки.
Есть свидетельства, что иногда жертвы инквизиции во время допросов под пыткой вдруг приходили в состояние эйфории и объяснялись в любви к своим палачам. Это ужасало свидетелей и рассматривалось как неопровержимое доказательство связи пытаемых с Дьяволом (Враг рода человеческого помогает переносить мучения). Такие свидетельства редки. Когда тебе рвут клещами половой член или ломают ребра - уже не до сабспейса. Методика не та. Но не всегда палачи начинали с грубого членовредительства. При таком обилии экспериментального материала должны же они были хотя бы по теории вероятности, хоть изредка, вызывать сабспейс.
Кабош снял ремни и наложил повязку, а я все летал среди звезд в своем подпространстве и любил всем сердцем своего палача, забыв даже о том, что сам себе поставил клеймо.
И я понял, что не лишу Жюстину этого удовольствия.
На следующее утро я позвонил Кабошу.
- Ну, жив? - спросил он.
- Как видишь. Жюстина сменила повязку. У нее это неплохо получается.
Жюстина сидела у моих ног, положив голову мне на колени, и я гладил ее по волосам.
- Я сегодня приеду, посмотрю.
- Захвати Небесного Доктора.
- Гм... Если получится.
Небесный Доктор появился у нас только через неделю, когда моя рана практически зажила. Интеллигентнейший человек. Худой, высокий. Вежлив, обходителен, эрудирован. Долго рассказывал нам о японских и китайских методах заварки чая. Впрочем, и родной, черный, потреблял с удовольствием.
Я думал о том, можно ли как-нибудь догадаться по его виду, языку, жестам о его... увлечении. А по мне можно? А по Жюстине? Если только человек не носит Трискель на видном месте, можно?
Маркиз де Сад писал о женщинах, которые стекаются к местам публичных казней. Это наши люди! Сейчас показывают множество боевиков и фильмов ужасов, где кровь течет рекой, но мы с Жюстиной, как ни странно, к ним равнодушны. Нет в них БДСМ-ного аромата. Вот, если ночь перед казнью со священником и обрезанием воротника - это да! Это волнует! А тут пришли, постреляли, всех убили - и все. Скучно!
А, если бы сейчас, в Москве, происходили публичные казни, мы бы туда пошли? Да, положа руку на сердце, мы бы туда пошли. Бегом побежали!
Небесный Доктор допил свой чай и встал из-за стола.
Мы вопросительно посмотрели на него.
- Не сегодня. Сегодня знакомство. В следующую субботу.
Мы с Жюстиной сидели и ждали звонка в дверь. Небесный Доктор обещал прийти к шести, но мы уже час были на взводе, и ничего не могли делать.
Стрелки на часах вытянулись в вертикальную линию, и раздался звонок. Небесный Доктор был феноменально пунктуален.
- Добрый вечер! Готовы!
- Да.
Жюстина помогла ему снять длинное щегольское пальто и приняла черную шляпу. Под верхней одеждой обнаружилась рубашка китайского фасона с закрытым воротом. Черный шелк, как на БДСМ-вечеринке. И черные джинсы.
В руках гость держал черный баул, похожий на медицинский чемоданчик позапрошлого века.
Прошли в спальню. Небесный Доктор водрузил свой чемоданчик на тумбочку рядом с кроватью. Открыл и извлек на свет божий довольно странный набор предметов: кисть для письма, тушечницу, антисептик и набор игл, довольно длинных и тонких.
- Ну что ж, начнем. Маркиз, прикажи своей сабе раздеться.
- Она не совсем саба...
- Извини. Мне показалось, что у вас весьма ДСный ДС. Так я могу обращаться к ней напрямую?
- Конечно.
- Жюстина, раздевайся.
Была весна, и солнце еще не село и освещало комнату кроваво-красным сквозь задернутые багровые шторы. У стены, напротив окна я поставил два подсвечника и зажег свечи.
Жюстина разделась и лежала обнаженная на красных шелковых простынях.
Небесный Доктор ушел мыть руки, вернулся, с улыбкой взглянул на Жюстину, потом задумчиво на меня.
- Маркиз, снял бы ты рубашку.
- Зачем?
- Я не в коей мере не хочу оскорбить твое доминантское достоинство. Ты вообще все можешь сделать сам. Гарантирую, не пожалеешь.
- Особые методы?
- Кабош напугал? Все не так страшно. Это просто путешествие. В Китае и Японии было известно множество способов путешествия душ. Даосы и буддисты соревновались друг с другом в этом искусстве, и оно не считалось чем-то из ряда вон выходящим. Тело монаха лежало в монастыре на севере Японии, а душа была на юге и любовалась зацветающей сакурой или последними хризантемами. Я знаю дверь из этого мира. Да, не все возвратились. Но это означает только одно: они не захотели вернуться.
Я встретил горящий взгляд Жюстины.
- Государь, давай попробуем!
- Я не мистик! - отрезал я.
- Есть и научное объяснение, - продолжил гость. - Эндорфины бывают разные. Есть те, что вызывают галлюцинации и расширение сознания. Я знаю, как извлечь именно их. В отличие от каннабиса и ЛСД это абсолютно безвредно и притом гораздо приятнее.
Я сел на край кровати.
- Делай то, что обещал сделать. Ты вроде учить меня собирался.
Он кивнул. Обработал антисептиком иглу и коснулся им бедра Жюстины, легко провел по коже. Туда, обратно. Словно лозоходец, ищущий воду. Вдруг остановился и вонзил иглу. Жюстина вздрогнула.
- Может быть, связать? - спросил я.
- Не обязательно. Когда тебе уколы делают, тебя связывают?
Небесный Доктор повернул иглу и вогнал ее глубже. Жюстина слегка застонала. Гость сладко улыбнулся, взял кисточку, обмакнул в тушь.
- Ты сразу не запомнишь точки. Поэтому я их помечу.
Он коснулся кисточкой у основания иглы.
- Это не совсем татуировка. Свести легко. Но пока пусть будет. Взял вторую иглу, провел по коже, нашел точку, но прокалывать не
стал. Пометил тушью.
- Возьми! - он дал мне иглу. - Давай сам!
Я вогнал иглу.
- Глубже! - приказал Небесный Доктор.
Жюстина задышала чаще.
- Не напрягаться! Расслабиться! - прикрикнул на нее гость.
Третья игла, четвертая, пятая. Методичная и тонкая работа, методичностью и тонкостью напоминающая японское искусство шибари1.
Жюстина полузакрыла глаза.
Десятая игла. Я уже ощущал ее тело как свое, каждый миллиметр, каждую точку. Одиннадцатую я нашел без помощи Мастера.
Комната погрузилась в красноватый туман, сквозь который призрачно сияли свечи. Все отдалилось, потеряло смысл и значение: существовала только Жюстина, я и Мастер.
На ее губах застыла блаженная улыбка. Я вспомнил известный БДСМный афоризм: "Садисты - святые люди, столько усилий, чтобы посмотреть на чужой кайф".
- Жюстина, ты как? - тихонько позвал я.
Она не ответила.
Я обеспокоенно взглянул на Мастера.
- Что случилось?
- Все прекрасно. Она не здесь. Мы сейчас последуем за ней. Снимай рубашку. Тебе все равно надо знать свои точки. Надо уметь последовать за человеком, если вернуть его иначе не получается.
- Мы не сможем ее вернуть?
- Сейчас сможем. Легко! Но ты должен знать, что делать, если вы зайдете дальше.
Он нарисовал мне три точки на груди.
__________
1японское искусство связывания.
- Давай!
В том состоянии, в котором я находился, вгонять иглы было почти не больно.
- Есть еще одна точка, - тихо сказал он. - Расстегни брюки.
Я уже не мог сопротивляться. Кисточка с тушью коснулась точки у основания полового члена. А потом туда вошла игла. Я поднял глаза на Небесного Доктора и увидел, что он тоже без рубашки и вгоняет себе иглу в точку на груди.
А потом комната исчезла.
Мы стояли на вершине холма среди цветущих вишен. Или не вишен? Белые и розовые лепестки срывал ветер и закручивал маленькими вихрями, осыпая нам волосы и плечи.
Впереди стояла Жюстина, обнаженная и босая, как в комнате минуту назад. Она нисколько не стеснялась своей наготы и смотрела на нас счастливо и задорно. Мы чуть позади, раздетые по пояс. С иглами в четырех точках.
- Точки Пути, - услышал я голос Небесного Доктора.
Обернулся, посмотрел на него. Игл не было. Вместо них сияли вросшие в кожу маленькие рубины, словно капли крови. Иногда солнце попадало на грань, и камни вспыхивали золотым огнем.
Впереди, в зеленой долине белел храм. Я сразу понял, что это храм, хотя он скорее напоминал арену Колизея. Трибуны были заполнены народом.
К храму спускалась мраморная лестница. По обе стороны от лестницы преклонили колени люди в ярких шелковых одеждах: алых, синих, зеленых, фиолетовых, серебряных. Позы благоговения, руки сложены, как во время молитвы, в глазах - восторг. Они повторяли какое-то слово, громко, ритмично, хором. Думаю, имя бога на местном языке.
И я понял, что мы как-то связаны с этим богом, особенно сегодня, и что вскоре произойдет нечто важное для нас и этих людей, и сделает эту связь неразрывной. Мне было легко и радостно. Я знал, что все правильно, все, как и должно быть, и стремился сердцем к тому, что должно было произойти.
Жюстина попробовала ногой мрамор лестницы и улыбнулась.
- Теплый!
Я шагнул за ней и понял, что тоже бос. Теплый мрамор ласкал ступни. Позади послышались гулкие шаги. Я обернулся. На Небесном Докторе были высокие черные ботфорты, украшенные серебряными пряжками, и я понял, что его миссия здесь отличается от нашей, и что она труднее и менее почетна. Я улыбнулся ему сочувственно и ободряюще. Он кивнул. Мы поняли друг друга.
По мере того, как мы спускались к храму, я вспоминал этот мир. Он был мне знаком так, словно я прожил здесь всю жизнь. Как? Почему? Может быть, я видел его во снах?
Вряд ли. Все это было слишком реально. И я понял, что человек одновременно живет в нескольких телах, на разных планетах, в разных концах Вселенной. Единый в десяти, может быть, в ста лицах. И эта истина открывается ему во снах, наркотическом опьянении или мистическом экстазе. Здесь, в этом мире с белой лестницей к белому храму протекала одна из моих жизней, и она приближалась к своему пику.
В центре арены стояло цилиндрическое возвышение, к которому вела еще одна лестница, украшенная золотом, с золотыми надписями на каждой ступени. Я знал, что это названия этапов восхождения к тому богу, имя которого скандировала толпа. По краям лестницы шли золотые желобки и оканчивались в воде бассейна перед нами. Через бассейн был перекинут золотой горбатый мост.
Желобки для стока крови. Когда мы исполним свою миссию, наша кровь стечет в бассейн и осветит его. И те, кто сейчас стоят на коленях вдоль дороги и на трибунах, почтительно ожидая, чинно и медленно спустятся вниз и намочат в священной воде платки из золотого шелка, чтобы повязать на шею или на руку и носить как оберег и в знак своей причастности к богу. А наши мраморные скульптуры поставят в храме в знак вечного благоговения и любви.
Я оглянулся. Вот они! Сотни скульптур! На арене, на трибунах, у основания мраморного цилиндра - мужчины и женщины, ставшие богами.
Мы взошли на мост. Эротическое возбуждение нарастало, сладкая истома текла по позвоночнику, и я почувствовал, как мой член раздвинул специальную прорезь на черном шелке штанов и поднял голову. Не было ни смущения, ни стыда. Так и должно было быть. Это значило, что бог принимает жертву и почтил мое тело своим благословением. Интенсивность молитвы нарастала, и теперь слово "бог" слилось в один сплошной гул. Я обнял Жюстину. Как же я хотел ее!
- Не здесь! - шепнул Небесный Доктор и кивнул на возвышение. - Там! Вы еще не совсем готовы.
Мы перешли мост и стали подниматься по золоченым ступеням. Небесный Доктор неотступно следовал за нами.
Возвышение венчала мраморная полусфера со срезанной вершиной, окруженная желобом для крови. На плоском участке лежали странные золотые корсеты с длинными острыми выступами в районе груди и сетью с иглами для живота и гениталий. Мы преклонили колени и произнесли божественное имя.
Небесный Доктор помог нам одеться. Теперь мы не могли обнять друг друга. Объятия несли смерть. Стоило нам обняться, и мой золотой нож пронзит сердце Жюстины, а ее игла - мое сердце. Я знал, что так и будет, когда придет экстаз.
Сбруя держалась крепко, снять невозможно. Но есть много других поз, не требующих объятий. Мы начали с киногамии.
Мои иглы вонзились в ее ягодицы, и первые капли крови упали на мраморный помост. Она дернулась, застонала, но не отстранилась. Ее боль была сладкой, как последний миг перед оргазмом. А я почувствовал связь с тем богом, жертвами которому нам суждено было стать, и понял, что теперь способен лишь исполнять его волю.
Напряжение нарастало, но не разрешалось биением плоти, словно до бесконечности натягивали струну.
Любимая поза римлян сменилась позой Андромахи1, и я испытал холод игл Жюстины и их сладкую боль, но оргазм не наступал, только напряжение росло, словно поднимаясь по витой лестнице к вершине башни, подобно музыке Баха, с круга на круг. Я знал, что мы достигнем пика только в той позе, что принесет нам смерть.
Сладостная истома стала нестерпимой, и я притянул Жюстину к себе, принимая ее нож в свое сердце. Все затопила боль, и сквозь боль я услышал ее крик и почувствовал частые ритмичные объятия той орхидеи, в которую я врос, зная о неизбежной смерти.
Мы летели в хрустальный шатер над жертвенным камнем, сияющий, как первозданный свет. А внизу, на белом мраморе истекали кровью наши тела, и толпа верующих благоговейно ждала момента, когда служитель храма позволит им омочить в ней платки.
Я очнулся на кровати рядом с Жюстиной. Небесный Доктор, улыбаясь, посмотрел на нас. Потом снял иглы. Жюстина села, поджав под себя ноги, и придвинулась к нему. Поцеловала ему одну руку, потом другую. Сползла на пол, встала на колени и коснулась губами сапог.
Небесный Доктор вопросительно посмотрел на меня. Позволю ли я своей сабе так вести себя с чужим Доминантом. Позволю! Еще как позволю! Я прекрасно понимал ее чувства.
- Спасибо! - сказал я. - Так хорошо никогда не было.
Небесный Доктор кивнул и благосклонно улыбнулся.
- Плохому не научу.
Внимательно посмотрел на меня, потом на Жюстину.
- Взгляните! - он указал глазами на ее бедра (там появилось несколько маленьких коричневых кружочков, диаметром в несколько миллиметров, и не там, где были иглы). - Это точки, которые будут проявляться после каждого путешествия. Каждый раз новые. Проколите их в следующий раз, не пожалеете. А я вам больше не нужен, моя миссия выполнена. Теперь будете путешествовать вдвоем.
- Док! - после такого обращение на "вы" казалось абсурдным, а длинный ник гостя очень хотелось редуцировать. - Это ты был распорядителем жертвоприношения в храме?
- Конечно. Так что, может быть, еще встретимся в иных мирах. Думаю, это не
последний ваш храм.
_______
1она же поза наездницы ("Ежедневно садилась жена на могучее Гектора тело". Марциал).
- Особенно не увлекайтесь, - предостерег он, надевая шляпу. - Каждое такое путешествие - сильный стресс. Так что больше раза в неделю развлекаться не советую. Лучше бы вообще раз в месяц.
Кабош
Илья Полевич был старым знакомцем и регулярно пользовался услугами клиники. Телевизионщик. Хотя я бы предпочел газетчика. Зато неравнодушен к выборам.
Я нанес ему на лицо метки. Именно здесь, в этих точках следует сделать инъекции
Ботокса1, чтобы морщины максимально разгладились.
- Полгода продержится? - спросил Илья.
- Полгода и продержится. Больше тридцатника никто не даст.
- Лады.
- Слушай, ты знаешь такого депутата Диатревского?
- Сволочь-то эту? Знаю.
- И как?
- Да никак. Постоянный представитель партии власти. Каждый раз разной, но всегда власти. Много их таких! Пока на плаву. Серега, а тебе-то зачем? С каких это пор ты политикой заинтересовался?
- Случайно. У меня интересный материал есть про этого Диатревского.
Полевич напрягся, как собака, почуявшая зайца.
- Какого рода материал?
- Дневник его дочери.
- Педофилия?
- Увы! Не так круто... Она была из нашей тусовки.
Илья был в курсе моих нетрадиционных сексуальный предпочтений, но как человек творческий и умный относился к ним с завидным спокойствием (у всех свои тараканы!) и даже причастным интересом (хоть бы раз на вечеринку позвал!).
- Ага! Для обывателя сойдет. Подать надо правильным образом. Почему "была"?
- Умерла от инфаркта. И господин Диатревский обвиняет ее мужа в убийстве.
- Еще интереснее. Успешно обвиняет?
- Человек в тюрьме.
- Друг твой?
- Да.
- Знаешь... Мы ведь его партию поддерживаем...
- А из газетчиков кто-нибудь? Неужели не клюнут?
- Должны. Есть у меня на примете... Материал, как я понимаю, бесплатный?
- Благотворительность!
Он рассмеялся.
- Нет, я интересуюсь, оплатит ли кто-нибудь публикацию.
- Разве во время предвыборной кампании это не поднимет тиражи?
- Может быть. Ладно, посодействую. Но ничего не обещаю.
- Сколько это может стоить?
- Не бери в голову! Здесь и спонсора найти не проблема!
"Идиот!" - сказал я себе, когда он ушел. Ну, зачем раньше времени помянул Маркиза и дал понять, что заинтересован в публикации? Надо было сыграть продавца, а не покупателя.
Вздохнул. Выглянул в окно. Там уже ждало черное "Ауди" Джин.
Спустился вниз. Джин вышла из машины и открыла дверь.
- Садитесь, Господин.
Я кивнул.
Вообще-то я люблю водить машину, но последние несколько дней дергаюсь и нервничаю. Пару раз чуть не влетел в аварию. А тут Джин, наконец, получила из ремонта свою любимую тачку и вызвалась поработать моим личным шофером. Честно говоря, я был рад. Вести машину - тоже работа, когда голова забита ментами и адвокатами, лучше спокойно откинуться на сиденье и позволить себя вести. Я согласился. Джин была просто счастлива (ну теперь не разобьется "драгоценный Господин").
Джин вопросительно посмотрела на меня.
- На дачу. Готова?
- Да, Господин.
________
1Ботокс - ботулинический токсин. Инъекции Ботокса применяются для разглаживания морщин.
Джин была хозяйкой мелкой риэлтерской фирмы. Дела шли не ахти как, но на хлеб с маслом и икоркой хватало. А где-то у истоков ее трудовой биографии лежало мертвым грузом незаконченное медицинское образование. Впрочем, не совсем мертвым. А иголки?
Руководящие должности далеко не так характерны для мазохистов, как это принято думать. Типичный стереотип: приходит с работы большой начальник (начальница), становиться на колени перед каким-нибудь мелким клерком и делает земной поклон, вытянув вперед руки: "Здравствуйте, Господин!"
Реально роль в жизни и в Теме не так уж сильно различаются. Тот, кто руководит на работе, и в Теме в большинстве случаев Топ. Мазохисты более склонны к интеллектуальной деятельности, или принятию ответственных решений, при этом оставаясь на вторых ролях. Например, работать аналитиком в банке, как Жюстина. Самая мазохистская должность.
Впрочем, Джин - свитч. Приятно иметь рабыней бывшую госпожу. Тешит самолюбие.
Мы подъехали к дому. Я вышел из машины, Джин поставила ее в гараж. Было холодно. Снег лежал на верхушках сосен.
Я поднялся по лестнице, Джин за мной, на шаг сзади.
Плюхнулся в кресло перед камином. Джин разожгла огонь и помогла мне снять сапоги.
Преклонила колени и подала мне ошейник. Я защелкнул его у нее на шее. Я позволяю Джин снимать ошейник, когда она считает нужным, и ключ всегда у нее. По заморским представлениям, прописанным на многочисленных сайтах, это не совсем правильно, но я не собираюсь портить своей сабе бизнес. Это украшение смотрится слишком странно на шее главы фирмы. Вряд ли кто-нибудь из клиентов подумает о БДСМ, все-таки это движение малоизвестно, зато легко могут заподозрить в любви к "хэви металл" или гонке на мотоциклах. А оно надо? По мнению большинства обывателей сие достойно только тинэйджеров и доверия к фирме не прибавляет.
- Ужинать будем? - поинтересовался я.
- Да, Господин.
Джин ушла готовить.
Я бы с удовольствием закурил, но на этот раз сдержался.
Она появилась с подносом в руках в маленьком черном платье, столь любимом француженками, с блестящим ошейником на шее. С темными вьющимися волосами, разбросанными по плечам и алыми губами, как у племенной рабыни из Ара в романе Джона Нормана. Подала тушеное мясо, пахнущее имбирем и гвоздикой.
- Господин будет чай или глинтвейн?
- Чай. И ты тоже.
Она напряглась, потом улыбнулась. Она знала, что означает "чай".
Она принесла себе порцию. Вопросительно посмотрела на меня.
- Садись за стол, - великодушно сказал я.
Место раба у ног господина, но в случае ужина это неудобно.
После чая она села у моих ног.
Стемнело. В камине догорал огонь.
- Джин, надо собрать передачу для Маркиза. Теперь можно.
При трехдневном задержании передачи не положены, но Андрею продлили срок до десяти дней.
Мы пошли на кухню. Уложили в ящик сыр, колбасу, мясные и рыбные консервы, баночку красной икры, соль, сахар, конфеты и варенье. Я подозревал, что часть продуктов завернут по неведомым нам причинам, но все равно не знал, что можно, а что нельзя.
- Ну все, - сказал я. - Теперь иди в душ.
Пока она мылась, я спустился в подвал, проверил девайсы, выложил лекарства на видное место.
Она уже ждала меня у камина с мокрыми волосами, платье было на ней. Я усомнился в необходимости последней детали. Да ладно! Зато его можно красиво снять.
- Пойдем, Джин! - властно сказал я.
Мы спустились в подвал. Уже полностью отделанный и стилизованный под подвал средневекового замка.
- Зажги свечи!
Она зажгла свечи в высоких подсвечниках вдоль стен под романской аркой. И они осветили плети, кнуты и наручники, висящие на стене и цепи с кольцами, вделанными в стену.
- Кольца, серьги снять! - я указал на столик рядом с лекарствами.
- Раздевайся!
Она развязала лямки черного платья, и оно упало к ее ногам. Нижнего белья под ним не было.
ОК. В общем-то, нагота не является необходимой. Есть любители средневековых рубищ или костюмов кошек, но, по-моему, нижнему одежда ни к чему.
- Сюда! Встать! Руки над головой! Вытяни!
Я привязал ее к столбу, продев веревку в кольца кожаных наручей. Залюбовался. Поставил песочные часы на 10 минут и взял со стены флогер.
К пси-садизму я равнодушен: если нижнему нравится, чтобы его всячески унижали словесно - пожалуйста, к вашим услугам, словарный запас большой, хоть нормативный, хоть матерный - как пожелаете. А если нет - и мне по хрен. Джин брани не любила, но от приказного тона тащилась.
Я начал бить часто и не сильно, для разогрева. Мягеньким флогером. Джин ойкала, но непроизвольно подавалась всем телом навстречу удару. Чуть-чуть, едва заметно. Зато красноречиво. Значит еще, значит прибавить. А это так, для антуража. Нижний и не должен лежать как бревно или трагически висеть на цепях и молчать, как партизан. Мне нужна его реакция. Мне нужны ее стоны, хотя я прекрасно знаю, что то, что я сейчас делаю, не превышает нагрузки русской бани.
Я взглянул на часы: песок уже просыпался. Когда? Отвязал Джин и дал ей отдохнуть. Это не все. Это только начало. Разогрев.
Второй подход - 20 минут. Песочные часы необходимы. Во время экшн восприятие времени меняется: счастливые часов не наблюдают!
Я взял плеть и начал работать с двух рук: плетью и флогером.
Темп нарастал. Как пульс, как стук сердца: два удара в секунду. И перебивка ритма: по одному сильному удару в полминуты. Чаще нельзя. Надо, чтобы удар разошелся по телу.
Я взял кнут.
Если что-то не так - стоп-слово есть. У нас это мое имя. Если я услышу "Сергей" - тут же остановлю руку, и кнут последует за рывком руки и изменит направление, хлестнув по полу.
Любой историк в ужас бы пришел от количества ударов, которое получает мазохист во время экшн. Сколько? Сколько? Тысяча?! Помилуйте! Десять ударов кнутом - это смертельно! А сто шпицрутенов заменяли смертную казнь! Угу! Можно и одним ударом убить, если очень хочется. Это, смотря как бить. И смотря чем. Кнут кнуту рознь. У БДСМ-ного кнута конец мягкий, кожаный, а у исторического туда вделывали кусочек свинца. К тому же кнут длиной более двух метров уже очень опасен и не только из-за силы удара, но и из-за снижения точности. Если такое кто и использует, то только самые заядлые экстремалы. Я не увлекаюсь. Мне моя саба дорога. У нее шкурка нежная, не попортить бы.
Разница между экшн и казнью примерно как между сексом и изнасилованием. От последнего тоже умирают. От первого - только в "Луке Мудищиве". Но там скорее фистинг.
Джин замолчала и обвисла на цепях. Я посмотрел на ее лицо. Все в слезах, но в глазах выражение блаженства.
- Класс! Давай еще! - язык слегка заплетается. Сабспейс.
Я помедлил. Стоит ли еще? Под воздействием эндорфинов нижний не чувствует своего болевого порога. Был случай, когда человеку во время экшн сломали руку, и он не заметил. Здесь решать верхнему, он контролирует себя в гораздо большей степени.
- Еще! - повторила Джин.
Мазохист тоже все выдает под пытками, из благодарности.
- Ладно. Еще полчасика.
Через полчаса я отвязал Джин и отнес ее в соседнюю комнату. Аккуратно положил на кровать. Ей нравилась эта смена ролей, когда господин несет на руках свою рабыню. Я сбегал на кухню и принес ей чашку горячего шоколада. Она пила маленькими глотками благодарно и преданно глядя на меня. Потом поставила чашку на столик у кровати, благоговейно взяла мои руки в свои и коснулась их губами. Так целуют руки королей и святых.
Маркиз
Меня разбудил окрик тюремщика.
- Встать! На выход!
Он стоял надо мной. Молодой еще парень с белесыми ресницами. По призыву что ли? Сюда отправляют призывников?
- Встать! - гаркнул он.
Я медленно поднялся. В руке он держал резиновую дубинку.
- Шевелись, сволочь!
Меня вытолкнули в коридор. Там стояли человек десять ментов и двое моих товарищей по камере. Последние - лицом к стене. Меня поставили рядом с ними.
Первый удар пришелся по спине. Я взвыл от боли и попытался увернуться от второго. И получил удар в плечо. Подумал, цела ли ключица, и упал на пол. Краем глаза заметил, что моим товарищам не легче. Пожалуй, тяжелее. Я более резистентен к боли, потому что умею иначе к ней относиться. Я где-то читал, что японских ниндзя учили выносить пытки, для этого нужно научиться ждать боли и готовить себя к ней, как к наслаждению. Но это не так-то просто. Хуже всего злость. Чем больше злости, тем больнее. Надо принять боль.
Я сжал зубы, я свернул свой мозг, как деревенский силач сворачивает кочергу, я почти победил, почти настроился, почти перестал чувствовать. И тогда они прекратили.
Нас мешками втащили в камеру и бросили на кровати.
Мы только играем в пытки. Они это серьезно. Серьезнее некуда!
Я с трудом приподнялся на локте, достал носовой платок и стер кровь с губ.
- Я требую врача и адвоката! - крикнул я в пространство и закашлялся. На платке прибавилось крови.
- Зря ты так, - с трудом выговорил Глеб. - Все равно ничего не добьешься.
- Я добьюсь! И вам советую. Врач должен освидетельствовать побои. Если мы докажем применение пыток, все наши показания можно будет выбросить в мусорное ведро. Наплели уже про себя лишнего?
Он махнул рукой.
- Раньше сядешь - раньше выйдешь!
Я вздохнул.
Принесли завтрак, точнее кипяток и хлеб.
- Амелин!
Я с трудом слез с кровати и подошел к окошку. Каждое движение причиняло боль.
- Я объявляю сухую голодовку до того момента, когда встречусь с врачом и адвокатом.
Парень в окошке еще постоял с минуту, а потом удалился.
- Зря ты так, - повторил Глеб, а Вася закивал из солидарности. - От них откупиться можно. А то могут и каждую ночь бить.
- Это не инициатива тюремщиков.
- Бьют-то они. У тебя куртка кожаная хорошая... Я ничего такого, но ведь из-за тебя же били. Ты, может, железный, а нас пожалей.
- Обойдутся! - сказал я и отвернулся к стене.
- Слышь, ты пришил-то кого?
- Что?
- Ну, убил кого?
- Никого.
- Как? А убийство с особой жестокостью?
- Так я же не говорил, что убил. Я говорил, что у меня такая статья. Но убить могу (это, если вы о куртке).
От обеда я отказался без всякого сожаления. Даже с голодухи не хотелось есть такую бурду. Потом отказался от передачи. Уже совершенно с другим чувством. Я думал и Кабоше и Джин. От них, конечно, от кого же еще. Я представил себе Джин, укладывающую сахар и банки с вареньем. Было как-то нечестно отвергать их заботу.
Потребовал бумагу и ручку. Дали карандаш и тонкий желтый листок. Написал заявление о голодовке. Ни врачом, ни адвокатом даже не пахло.
На следующий день я еще ходил на прогулку. На третий - у меня подкосились ноги, и я сел в прогулочной камере, прислонившись спиной к стене. Никто не обратил внимания. Так и сидел до конца. Пока вошедший тюремщик не поставил меня рывком на ноги.
Меня довели до камеры и втолкнули внутрь. Я смог не упасть и тяжело опустился на кровать.
- Зря ты так, - сказал Вася. - Поешь! А то совсем доходяга стал, молодой парень!
- Нет.
- Они подождут, пока у тебя синяки пройдут, потом пустят врача, - поддержал Глеб. - Их врача, между прочим. Он и заметит что - все равно не запишет. Только доживешь ли?
- Я крепкий.
Вася покачал головой.
- Слышь? - снова окликнул он. - Ты прости нас, мы куртку твою отдали. Очень уж она начальнику смены приглянулась.
Я приподнялся на локте и взглянул на него. И в моем взгляде, верно, еще осталось много стали - так что он опустил глаза. Хрен с тобой, исполнитель! Я перевел взгляд на Глеба. Он тоже не выдержал, отвернулся.
- Думаете, теперь не убью, слаб стал? - я поднялся с кровати и шагнул к нему. Сам удивился, что не шатаюсь. Эх! Не ко времени эта свара.
Глеб не пошевелился, так и сидел, опустив голову.
- Прости, нас. Не говори, что крысы. Иначе от нас бы не отстали - забили до смерти. Прости, Господин.
Я усмехнулся.
- Я не могу быть вашим Господином.
- Почему?
- Потому что я не могу вас защитить. Только что от себя... Ладно, хрен с ней, с курткой.
Я повернулся к нему спиной, инстинктивно ожидая удара. Но удара не последовало.
- Спасибо, - тихо сказал он.
Была весна все того же прошлого года. Жюстина стояла у открытого окна, любуясь красноватыми облаками кустов возле нашего дома. Дул свежий апрельский ветер, пахнущий оттаявшей землей. Был вечер. Закатное солнце вливалось в комнату, падая куда-то за Москву-реку.
После визита Небесного Доктора прошла неделя.
Я отошел вглубь комнаты, сел на кровать.
- Жюстина, ты готова?
- Да. Я не буду закрывать.
Она задернула шторы поверх открытого окна, и они встрепенулись и заиграли под весенним ветром, окрашивая багровым оранжевый закатный свет.
Жюстина сбросила красный шелковый халатик с китайской вышивкой и опустилась передо мной на колени.
(Я решил слегка изменить сценарий, не представляя, к чему это может привести).
- Руки!
Она с поклоном протянула их перед собой. И я защелкнул наручники на запястьях. Преданно и покорно посмотрела на меня. Большие серые глаза. В лучах заката русые волосы отливают медью.
В фильме "Титаник" есть сцена, когда герой просит героиню закрыть глаза, перелезть через ограждение палубы и встать на мысу корабля, раскинув руки. Он держит ее за талию, и она словно летит над морем, что лежит где-то далеко внизу. Очень раскрученная сцена, на всех рекламных кадрах и плакатах, центральный эпизод, гвоздь программы и хит сезона.
В этой сцене мне чудится нечто тематическое. Да, конечно, можно увидеть Тему и в чем угодно, все зависит от восприятия. Но это абсолютное доверие! Нижний также вверяет свою жизнь партнеру во время экшн.
Я не стал приказывать. Я поднял ее с колен и положил на кровать. Завел руки за голову и приковал к спинке второй парой наручников.
- Жди!
Вышел и закрыл дверь.
Жюстина терпеть не может, когда я оставляю ее одну связанной. Если уйти из дома на пару часов - это действительно опасно. Мало ли что! Потоп, пожар, короткое замыкание! Но я только на кухню продезинфицировать иглы. Десять минут. Правда, Жюстина об этом не знает.
Погрузил в кастрюлю подарок Небесного Дока, и поставил на огонь. Все-таки кипятить надежнее, чем поливать спиртом. Думаю, не все БДСМщики такие аккуратисты, но меня Кабош основательно напугал всякими стафиллококами. Впрочем, есть в Теме отдельные последователи рыцаря Леопольда фон Захер-Мазоха, имеющие индивидуальные плетки, чтобы не дай Бог СПИДом не заразиться, если у Топа несколько боттомов и на всех один девайс. Микротрещины, знаете ли, на коже образуются, а оно через кровь передается. На кнут презерватив не наденешь.
Звон наручников в соседней комнате.
- Государь?
Да сейчас приду. Так и подмывает пойти к входной двери и сделать вид, что ухожу: открыть и захлопнуть. Но нет. Так можно весь кайф сломать. Я предпочитаю заранее договариваться о значимых деталях экшн, хотя в случае Д/с это не является обязательным. Но у нас вариант смягченный, или, возможно, просто романтизированный.
Возвращаюсь с готовыми иглами. Она улыбается, вздыхает с облегчением. Нахожу темное пятнышко на бедре, появившееся в прошлый раз и вгоняю первую иглу...
Я обнаружил себя на проселочной дороге, среди поля то ли пшеницы, то ли чего-то в этом духе. Впереди возвышаются горы. Зеленые, поросшие лесом. У обочины синие и желтые цветы.
На мне кожаный колет с металлическими пластинами и серебряным поясом. Черные кожаные штаны, высокие сапоги, короткий алый плащ через одно плечо и меч за спиною.
Я иду пешком, и не потому, что беден. Этот путь я должен проделать пешком, в напоминание о том, что и у меня есть Господин, тот, который на небесах, и тот, который на земле, в напоминание о том, что я не всевластен. Таков обычай.
Я иду в город, чтобы купить себе йалайти. Наконец-то я накопил на это денег. Мне двадцать лет, и я уже четыре года женат. Значит, есть та, что ждет меня дома, но до сих пор нет того, кто последует за мною на войну.
У подножия гор - деревня. Несколько деревянных домиков в зарослях садов. Было бы здорово найти йалайти в какой-нибудь из деревень. Здесь народ проще и беднее, чем в городе. Они будут рады продать йалайти небогатому рыцарю. Горожане, боюсь, фыркнут. Им бы кого побогаче да повлиятельнее, чтобы не только деньги выручить, но и связями обзавестись.
Но дело не только в деньгах. Здесь народ чище. Может быть я и наивен, но до сих пор верю в честность поселян.
Увы, это не первая деревня. Мне уже предлагали йалайти в деревнях. Но ни один мне не понравился: этот груб, этот нерасторопен, этот просто не умен или не красив. Я усмехнулся про себя: с таким скромным капиталом не следует быть столь разборчивым.
Ищу ворота со знаком. Солнечные блики играют на траве, у обочины пасется мелкая деревенская живность: птицы, похожие на наших кур и гусей. Я знаю, что здесь они называются по-другому да и выглядят иначе, но отодвигаю эту память куда-то на задворки сознания. Мне это неважно да и не интересно.
Вот! Предпоследний дом. Я уж было потерял надежду.
Пучок стеблей тростника на воротах - символ покорности. Йалайти должен быть покорен Господину, как тростник покорен ветру. Здесь есть йалайти, и его хотят продать.
Стучу.
Ждать приходиться недолго. К воротам идет статный мужчина в желтых одеждах и таком же покрывале на голове. Священник! Я вздохнул. Правильные черты лица, русая борода, серые глубокие глаза. Наверное, у него красивый лайти. Жаль! Я вряд ли смогу купить йалайти у священника.
Он с улыбкой кланяется.
- Радуйтесь, Господин!
Я отвечаю на поклон.
- Радуйтесь! Я рыцарь Айдзен Господина Тода.
- Я Рихей, раб Небесного Господина. Добро пожаловать! Заходите! Идем мимо ветвей деревьев, гнущихся к земле под тяжестью яблок,
которые не совсем яблоки. И я замечаю, что ряса у хозяина старая и застиранная, даже зашитая в паре мест чьими-то заботливыми руками. Может быть и ничего. Видно, деревня бедная и священник небогат. А яблок здесь и так у всех полно. Не голодают, конечно. Но вряд ли часто видят серебро.
Над деревьями - шпиль, не золотой, как положено, облезший. Не заботятся о храме селяне. Мои предположения оправдываются.
На пороге нас встречает хозяйка, немолодая, но еще вполне привлекательная женщина.
- Радуйтесь, Господин!
Из-за ее плеча выглядывают задорные мордашки двух мальчишек лет двенадцати. А рядом и чуть позади стоит девочка годом постарше и с любопытством смотрит на меня.
Йалайти нет. И не должно быть. Он где-нибудь в дальней комнате: ждет, когда позовут прислуживать. Судьба йалайти только на первый взгляд печальна. Его продадут, и он станет рабом, да и дома его с малолетства готовят к рабскому званию. Но его купит рыцарь или торговец, и он станет членом семьи рыцаря или торговца и перейдет в другое сословие, а сыновья хозяина так и останутся крестьянами (в лучшем случае кто-то из них унаследует должность отца). Йалайти не называют сыном, отец говорит о нем "лайти", перевести это адекватно нельзя, потому что у землян только два пола, а не три.
- Пожалуйте к столу, Господин!
- Спасибо, хозяйка.
Стол грубый, срубленный из толстых досок. Но дерево отливает золотом и создает ощущение тепла и уюта. Возле стола низкие лавки, даже не стулья.
Я с поклоном сажусь. И вся семья рассаживается следом, священник с женой напротив меня.
- Я увидел на воротах тростник, - сказал я. - И решил просить о гостеприимстве. С вами ли еще ваш лайти, отец Рихей?
Да, теперь прилично об этом спросить. Хотя хозяин наверняка с первой минуты понял, зачем я постучался в его ворота.
Он улыбнулся и хлопнул в ладоши.
- Юсто!
Он появился в дверях прямо напротив меня (не зря меня посадили на это место). Невысок, но строен. Волосы пшеничного цвета острижены длиннее, чем у мальчика, но короче, чем у девочки. Он поднял глаза и посмотрел на меня.
Где-то на границе сознания всплыло лицо из другой жизни, ставшей здесь полузабытым сном, - лицо Жюстины. Те же черты, только чуть резче и моложе. Йалайти уже лет пятнадцать, поздновато продавать. Сумеет ли
еще научиться воинскому ремеслу? Он улыбнулся мне. Черты лица нельзя
назвать красивыми, но притягательными - да! И какая грация движений!
Научится он искусству меча - еще как научится!
Я не выдержал и улыбнулся ему в ответ. Хозяин довольно фыркнул. Юсто с той же полуулыбкой подошел ко мне и снял с подноса тарелку
с нехитрой деревенской похлебкой. Я, не отрываясь, смотрел на него.
Нет, все! Хватит! Если я буду так есть его глазами, хозяин набьет такую цену, что я до смерти не расплачусь.
- У вас красивый лайти, - с деланным равнодушием сказал я. - Сколько ему? Пятнадцать?
- Почти. Я понимаю ваши опасения, Господин. Думаете, почему до сих пор не продан. Все просто. Мы не богаты, и ехать в город, на рынок в Дом Собраний, чтобы подыскать ему хорошего Господина, для нас непозволительная роскошь. Остается надеется на удачу здесь.
- А что через деревню никто не проезжает?
- Проезжают. Но ни рыцарю, если он груб и жесток, ни торговцу, если он слишком жаден, я отдавать его не хочу, сколько бы они не заплатили.
- Неужели все таковы?
- Увы! Правда, однажды сделка чуть не состоялась. Мне рыцарь понравился. Богат, воспитан. И не так молод, как вы (уж извините, спокойнее как-то отдать свое дитя Господину постарше). Но в последний момент Юсто испугался и умолял его не продавать. Честно говоря, я счел это блажью, но настаивать не стал. Я бы хотел, чтобы моему лайти нравился его будущий Господин. И хорошо, что не продал. Потом до нас дошел слух, что один из йалайти этого рыцаря обратился к Владыке Тода с просьбой передать его другому Господину.
Я покачал головой. Обращаться с такой просьбой большой риск для йалайти (он заработает себе репутацию дурного раба и может вообще остаться без хозяина). А для Господина это позор. В таком случае лучше добром отпустить, если уж отношения совсем не клеятся.
- Так что были до смерти рады, что не нарвались, - заключил священник.
Я кивнул.
К похлебке Юсто подал теплого белого хлеба, а потом яблочного вина. Я слегка захмелел, и глазел на него уже не скрываясь.
Йалайти несколько слабее мужчины, но быстрее и выносливее. Говорят, что хороший йалайти силен почти, как мужчина, хитер, почти, как женщина, а ловкостью превосходит обоих. Я подозревал, что мне повезло.
Трапеза была окончена. Я поблагодарил хозяев.
- Не останется ли Господин у нас дня на три? - спросил священник.
- Мы освободим вам комнату, и лайти будет вам прислуживать.
Это было предложение получше присмотреться к товару, если я заинтересован. Я был заинтересован.
- Спасибо. Я принимаю ваше предложение.
Это значило, что три дня меня будут бесплатно кормить, холить и лелеять, как на хорошем постоялом дворе. Если сделка состоится - хозяева в накладе не останутся. Йалайти во много раз дороже трехдневного постоя. Говорят, что рождение в семье лайти - благословение Небесного Господина. Для бедняков это один из немногих способов поправить дела, для богатых и знатных - завести связи в еще более высоких кругах. По закону, йалайти теряет свою семью, когда обретает Господина. Но редкий Господин запретит своему рабу переписку с родственниками. Вообще-то имеет право, но кому это нужно. И тот всегда может шепнуть Хозяину, что у папы с мамой проблемы, и хозяин выручит.
Юсто постелил мне в горнице, маленькой, но светлой, и встал на колени у входа.
- Иди сюда! - приказал я.
Я лежал, развалившись на подушках. Он подошел и опустился на колени.
- Писать умеешь?
Он кивнул.
- Принеси бумагу и тушь!
Ну конечно. Как лайти священника может не уметь писать!
Он явился минут через пять.
- Пиши!
- Что? - наконец-то я услышал его голос. Очень приятный голос, надо сказать.
- Что хочешь.
Он обмакнул кисть в тушь. Знаки получались красивыми и ровными, честно говоря, куда красивее, чем у меня.
- Служение - его жизнь, боль - его радость, покорность - его путь, - прочитал я. - Книга "Рин". Глава "О йалайти".
Он довольно улыбнулся. Ха! Кто кого экзаменует?
- Что еще ты умеешь?
- Петь, играть на цитре, слагать стихи...
Уф! Я даже не стал проверять. Сколько же за него сдерут? Может, сразу съехать?
А с другой стороны, на кой мне это надо? Я же не придворный поэт, чтобы покупать такого йалайти!
- Господин, чем я вас огорчил? Я еще умею варить обед и готовить яблочное вино. Чем вы расстроены?
- Тем, что ты дорого мне обойдешься.
Он опустил голову.
- Ты хочешь, чтобы я тебя купил?
- Да.
- Тогда бери!
Я достал из-за изголовья меч и протянул ему. Он взял неумело, но твердо. Я показал ему пару стоек. Неплохо двигается! Научить можно.
Достал длинный кинжал.
- Отбивай!
В два счета пробил его неуклюжую оборону с кинжалом против меча. Клинок коснулся его рубахи, грубой, из небеленого полотна. Он встал, опустив руки.
- Ничего научишься, - бросил я.
Не занять ли денег у жены? Она как раз в прошлом году сдала экзамен на младшую женскую ученую степень и получила неплохую должность при дворе Госпожи Тода. Этот йалайти и ей понравится. Как пить дать! Пусть и ее развлекает. Вылизывает ей там, где так любят вылизывание женщины, и где мужику лизать не к лицу, по крайней мере, если у него есть йалайти.
Через два дня я разговаривал со священником.
- Сколько вы хотите за Юсто?
Он улыбнулся.
- Десять монет.
Да, он стоит десяти монет. Он и больше стоит. Но у меня только восемь.
Я вывалил их кучкой на стол.
- Это все, что у меня есть. На остальные могу написать расписку. Оплачу через полгода.
Старик задумался. Потом хлопнул в ладоши.
- Юсто!
Он вошел.
- Ты хочешь, чтобы этот рыцарь стал твоим Господином?
- Да.
- А в последний момент не испугаешься? - усмехнулся я. - Больно же.
- Нет.
Я посмотрел ему в глаза. Да, он хотел этой боли. Бывают, конечно, ошибки природы, например, женщины, любящие войну. И они целыми днями носятся на лошадях и упражняются с мечами, вместо того, чтобы сидеть над рукописями, исцелять и плести интриги. Наверное, бывают и йалайти, не любящие подчиняться. Но я таких не встречал. Как правило, души их жаждут покорности, а тела боли.
- Хорошо, - сказал священник.
Он разделил мою кучку на две неравные части: три и пять монет. Пять взял себе, а три подвинул ко мне обратно.
- Это вам. Я не хочу, чтобы мой лайти умер с голоду по дороге в город. А на пять пишите расписку.
- Тогда через год.
- Ладно.
Я написал.
Юсто побледнел.
- Сейчас?
Мы со священником переглянулись. За окном сгущались сумерки. Время подходящее.
- Где у вас молельная комната?
- Пойдемте!
Я решительно зашагал за хозяином и услышал за спиной неуверенные шаги Юсто. Страшно? Ничего! Я помедлил, подождал, когда он приблизится. Похлопал по плечу.
- Пошли! Пошли! Я ласково.
Я хотел, чтобы сделка состоялась, во что б это ни стало, и у меня все было с собой.
Молельная комната была погружена в глубокие сумерки, но еще можно было оценить ее размеры: шага три в длину и четыре в ширину.
- Зажги свечи! - приказал я Юсто.
На двух высоких подсвечниках - две свечи. Они осветили узор на стене, символизирующий Небесного Господина. Мелкие желтые, красные и голубые знаки, составляющие единую абстрактную картину. Если смотреть на нее более минуты, впадешь в транс. Рисунок превратится в туннель, который затянет тебя в Небесный Чертог к Престолу Бога. И тогда уж он решит, вернуть ли тебя обратно. Перед Знаком Небесного Господина лучше не поднимать глаз.
Мы все трое опустились на колени перед Знаком и потупили глаза. Юсто между нами, я по левую руку от него - священник по правую. Мы с хозяином шептали молитву, Юсто молчал. Йалайти не имеет права непосредственно обращаться к Богу. Небесный Господин все равно его не услышит, а нужно что-то - проси земного. Зато может смотреть на узор, Всевышний не заберет его, а то, что должно произойти, пройдет спокойно. Я посмотрел украдкой, не поднял ли он глаз. Юсто смотрел на Небесный Знак. Конечно интересно. Он здесь в первый и последний раз и в первый и последний раз видит Священный Узор. Добро! Пусть смотрит.
Я резко встал и повернулся так, чтобы Знак оказался у меня по правую руку. Указал Юсто на место напротив.
- Сюда! На колени!
Напротив Знака остался стоять его отец. То, что должно было между нами произойти, нуждалось в двух свидетелях: земном и небесном.
- Расстегни пояс!
Он подчинился. Положил пояс на пол. Он ему больше не понадобится. Так и останется лежать здесь, когда мы уйдем.
- Подними рубаху. Выше!
Маленькие груди. Только чуть больше, чем у мужчины. Розовые соски, еще не закрытые.
- Прими знаки моей власти.
Два колпачка серого металла. Под ними зажимы для сосков (пока зажимы). По металлу выгравировано: "Йалайти рыцаря Айдзена". На них - кольца соединенные цепочкой. Он во все глаза смотрит на эти первые знаки власти, ему страшно, но он не отстраняется.
Ставлю первый зажим. Он тихо скулит. Ерунда! Я поставил минимальное давление. Потом подкручу, конечно.
Ставлю второй. Он набирает побольше воздуха и старается не стонать. Но скулит все равно.
- Все. Можно опустить, - говорю я.
Рубаха падает до пола.
Он умоляюще смотрит на меня.
Ха! Никогда! Сегодня ты становишься рабом, Юсто, привыкай к боли, дарованной тебе Господином. Учись принимать ее как благословение. Боль
- твое наслаждение. Сам же написал.
- Первый знак власти останется на тебе минимум три дня, пока мы не войдем в Дом Собраний, где я сменю этот знак на тот, что ты будешь носить всю жизнь.
- Принимаешь ли ты знак власти Господина? - спрашивает священник.
- Да, - с трудом говорит Юсто.
Он часто дышит, на глазах выступают слезы.
- У тебя больше нет семьи, - говорит Рихей. - Твоя семья - Господин.
Поворачивается и выходит из комнаты. Мы остаемся вдвоем.
Я даю ему свечу. Прямо в руки, без бумаги и подсвечника. Свеча из красного воска. Пятна от него никогда не смоются, так и останутся на руках на всю жизнь.
Зажигаю.
- Свеча должна догореть в твоих руках. А пока слушай меня. Когда огонь дойдет до твоих ладоней, боль станет наслаждением. Но ты сам должен этого захотеть, а потому молись, повторяй за мной. Господин, я принимаю твою власть как дар.
- Господин, я принимаю твою власть как дар.
- Господин, я принимаю боль как дар.
- Господин, я принимаю боль как дар.
- Твоя власть - моя свобода.
- Твоя власть - моя свобода.
- Боль от твоих рук цветет во мне благодатью.
- Боль от твоих рук цветет во мне благодатью.
Его голос становится все ровнее. Огонек свечи все ближе подбирается к его ладоням. Наконец погружается в наплывы воска и гаснет.
Он поднимает голову и улыбается мне. Улыбка расслабленная и блаженная.
- Благодарю тебя, Господин.
Я киваю.
Только теперь он замечает в моих руках грубую белую веревку и металлический стержень в полтора пальца длиной. Стержень составлен из нескольких пластин, которые, поворачиваясь и раскрываясь способны увеличить его толщину более чем в три раза. На одном конце стержня специальный крепеж для соединения с веревкой, другой конец тупой и гладкий.
В его глазах почти нет страха, только желание.
- Прими второй знак моей власти!
- Да, Господин.
- Спусти штаны. Руки на пол. Голову на руки. Ноги раздвинь.
Я вводил стержень в анус медленно и аккуратно. Здесь боли быть не должно, по крайней мере, пока. Потом, когда знак власти будет раскрываться. Но и это не сейчас, а постепенно, чтобы не было разрывов. У нас еще, по крайней мере, три дня.
Стержень вошел полностью, из ануса торчал только крепеж для веревки. Я пропустил веревку у него между ног и защелкнул крепление. Нащупал рукой маленький пенис без яичек (йалайти бесплодны, но нуждаются в сексе не меньше двух остальных полов). Провел веревку рядом, чтобы не повредить. Туго обвязал вокруг талии. Пропустил еще раз по другую сторону пениса, натянул посильнее, положил плотно рядом с первым витком, еще раз вокруг талии и еще раз между ног. Завязал тугим узлом на боку.
- Помни: даже пытаться развязать этот узел для тебя преступление так же, как снять цепь первого знака власти. За это раб должен быть казнен.
Я усмехнулся про себя. Казнен! Но с одной оговоркой, если хозяин передаст его властям для казни. А хозяин может и простить. Но о последнем при йалайти не упоминали.
Опытные рабы вообще обычно сами снимали веревку и знак для того, чтобы справить нужду. Не беспокоить же каждый раз Господина! И после ловко и быстро возвращали все на место и завязывали запретный узел. Но на это должно быть получено разрешение хозяина. Но его никогда не давали тем, кто провел в рабстве меньше месяца, а то и полугода.
- Можно надеть штаны. Так! Поднимайся. Осторожно. Не больно?
- Немного. Терпимо.
- Немного - это нормально.
Если что-то будет не так - на веревке появится кровь. Увижу. Это случается с половиной йалайти, но, если немного - тоже ничего.
- Потуши свечи.
Я заметил, как изменилась его походка. Пока выглядит несколько неуклюже, но вскоре его движения приобретут плавность и завершенность, которая так украшает йалайти.
- Не напрягайся. Двигайся свободно, но не резко. Иди сюда.
Мы вышли из молельной комнаты. Я задернул занавес на дверях.
- Захочешь в туалет - просись, - сказал я.
Рано ему еще возиться с веревкой. Да и не умеет. Жаль, что у меня нет старшего раба. Придется самому всему его учить.
- Пошли!
Мы поднялись в мою горницу. Я лег на подушки, он опустился на колени у входа. Так и стоял. Его учили, конечно, правилам поведения для раба. Побаивается?
- Сядь на пятки! - приказал я.
Он положил одну ногу на другую и подчинился. Ойкнул.
- Что очень больно?
- Нет, не очень.
Я пожал плечами.
- Зажги свечу. Потом сходи за своей постелью и постели здесь.
Он принес циновку и стеганое одеяло. Постелил. И осторожно сел на пятки у входа.
- Задуй свечу и ложись. Доброй ночи.
- Доброй ночи, Господин.
Утро выдалось солнечным. Когда я проснулся, Юсто еще дрых на своей циновке, слегка постанывая. Может, ногами растолкать? А ладно! Первый день и притом тяжелый. Мы сегодня уходим в город.
Встал, открыл окно. Юсто заворочался, поднял голову.
- Простите, Господин!
Забывшись, сел на циновке и застонал от боли.
- Не резко, - назидательно сказал я. - Иди сюда. На колени. Руки вперед, голову на руки, штаны спустить. Первая поза покорности.
Оттянул веревку, на которой был закреплен стержень. Крови не было.
- Симулируешь, - бросил я и начал развязывать узел.
Снял веревку, отсоединил крепеж, медленно вынул стержень. Сложил все на его постель.
- Иди на двор.
Когда он вернулся, я приказал ему взять стержень.
- Йалайти должен каждое утро тщательно промывать знак власти своего Господина и смазывать его маслом, - назидательно проговорил я. - Пойдем мыться.
Хорошо, что моются здесь в саду, на открытом месте. Пусть привыкает. Раб не должен стесняться ухаживать за знаком власти. Это так же глупо, как стесняться своей наготы. Говорят, есть такое извращение у некоторых народов. Странные они! Одежда нужна, чтобы греть и защищать от грязи и насекомых. Разве Небесный Господин сотворил их в одежде?
Но часто молодые рабы старались мыть стержень так, чтоб никто не видел, словно стеснялись своего нового статуса. Ерунда! Иметь Господина для йалайти так же естественно, как заниматься любовью, есть или справлять нужду.
Я скинул одежду на лавку и нырнул под струи воды, льющиеся из деревянной бочки, поднятой на двух опорах на высоту в полтора человеческих роста. И указал Юсто место под соседней бочкой.
Он послушался и начал мыться, но то и дело смотрел на дверь дома: не появится ли кто-нибудь из родственников.
Я рассмеялся:
- Юсто, а когда ты обедаешь, ты не прячешься случайно в дальнюю комнату?
В дверях появилась дочка хозяина.
- Доброе утро!
Я повернулся к ней и вежливо кивнул. Она уставилась на мой пенис. Я усмехнулся. Братьев что ли не видела? Впрочем, они еще маленькие.
Юсто стоял спиной к ней и старательно прятал стержень и цепь. Я заглянул к нему в руки. Знак власти был вполне себе вымыт.
- Хорошо, - тихо сказал я. - Вылезай!
И сам вышел из-под бочки и стал вытираться полотенцем. Юсто положил стержень на специальную чистую салфетку и последовал моему примеру.
Он успел надеть рубашку, когда рядом с сестрой в дверях возник один из сыновей Рихея. Уставился на стержень и шагнул к нам.
- Слушай, Юсто! А цепочка тоже есть?
Я отвесил ему пощечину. Не сдерживаясь, изо всей силы.
- Как ты смеешь обращаться к рабу, когда рядом стоит его Господин?!
Он отступил на шаг.
- Простите!
Повернулся и побежал к дому.
Мы поднялись к себе. Юсто опустился на колени и с поклоном протянул мне знак власти.
- Первая поза покорности! - бросил я.
Он спустил штаны, наклонился и положил голову на руки. Я ввел стержень. В этот момент в дверь постучали. Юсто сделал попытку подняться, но я удержал его рукой.
- Да, заходите!
На пороге появился священник. Мельком взглянул на своего лайти, потом на меня.
- Я пришел просить прощения за своего сына. Он оскорбил вас.
Я кивнул. Взял веревку и начал ее накладывать. Юсто расслабился и стоял спокойно.
- Какую бы вы хотели компенсацию, Господин?
Да, это очень разумно. Лучше уладить дело миром, чем судиться друг с другом. Оскорбление было нешуточным. Когда один рыцарь обратился к йалайти Господина Тода в его присутствии, он был вынужден сам стать йалайти. Никакой другой компенсацией Владыка города не удовлетворился. Но тот рыцарь был молод и красив, а на кой мне старый священник? Да и власть у меня не та, если уж честно. Велик был соблазн потребовать пять монет, то бишь расписку. Но слишком уж несправедливо. Оскорбление конечно серьезное, но оскорбитель уж слишком юн. Не со зла, по глупости.
- Две монеты, - сказал я.
Священник улыбнулся и кивнул.
- Благодарю великодушного Господина, - он поклонился. - Господин хочет деньги или переписать расписку?
- Переписать расписку, - сказал я, заканчивая накладывать веревку.
- Пойдемте!
- Хорошо... Можно встать, - сказал я своему йалайти. - Приготовь мне завтрак и собери вещи. После завтрака мы уходим.
Когда я вернулся, завтрак уже ждал меня, а мой нехитрый скарб аккуратно сложен в дорожную сумку. Юсто стоял на коленях возле низкого столика, готовясь мне прислуживать. Это красиво и поучительно для йалайти, но время дороже. В доме, где куплен раб, воспитанный человек не должен задерживаться долго.
- Юсто, иди, собери то, что возьмешь в дорогу.
А налить себе яблочного вина и плеснуть туда воды я и сам в состоянии.
Когда он вернулся, я доедал последний кусочек мяса с последним золотистым шариком из мелких склеенных зерен. Готовил Юсто хорошо. Я взглянул на его сумку. Небольшая. Он взял немного вещей. Хорошо.
- Подойди!
Я протянул руку.
- Дай мне!
Он опустился на колени и протянул мне сумку.
- Простите, Господин.
Конечно, должен был сделать это сам.
- Ничего страшного.
Все йалайти в первые несколько дней плоховато соображают. Они слишком сосредоточены на себе, на своих чувствах, то на сладости, то на боли. Не стоит быть с ним слишком строгим. Это не от непокорства.
Я пересмотрел вещи в его сумке. Ничего лишнего. Необходимая одежда, несколько лепешек в отдельном пакете, одеяло, деревянная миска, ложка и нож. Поднял глаза. Он раскраснелся, к губам прилила кровь и окрасила их алым. До чего хорош! Я все больше убеждался, что приобрел сокровище.
- Возьми еще крупу и вяленое мясо. И иди, поешь.
Многие кормят йалайти объедками со своего стола. Но, по-моему, Юсто этого не заслуживал. К тому же у меня есть мерзкая привычка съедать все содержимое своей тарелки, сколько бы там ни было. Я подумал, не балую ли я своего раба? Нет, пожалуй. Да и не стоит пережимать в первые дни, когда его боль и его сладость должны переплавиться в настоящую страсть и великую преданность.
Я даже заподозрил, нет ли у Юсто какого-нибудь тайного изъяна. Когда все идет слишком хорошо, всегда боишься подвоха.
Он вернулся, и мы взяли вещи и спустились на первый этаж. Я постучал в комнату хозяина. Через минуту священник открыл дверь.
Я поклонился. Юсто встал на колени и склонил голову, потому что когда Господин кланяется, раб опускается на колени.
- Благодарю за гостеприимство и прекрасного раба, - сказал я.
- Благодарение Небесному Господину за счастье узнать столь достойного рыцаря и оказать ему эту скромную услугу.
- Вот мой адрес, - я протянул ему свернутую в свиток бумагу. - Пишите мне, если будет возможность передать письмо, и заходите, если будете в Тода.
Конечно, он будет писать Юсто. Что-нибудь вроде: "Не соблаговолит ли милостивый Господин написать о том, здоров ли его раб Юсто и как он поживает? Молю о прощении за столь нескромное любопытство". Тогда я передам письмо Юсто, пусть сам отвечает. А в конце его письма напишу: "По моему приказу мой йалайти изложил ответы на ваши вопросы, мне же это нисколько не обременительно. Да пребудет на вас благословение Небесного Господина".
Хозяин проводил нас до ворот.
- Счастливо вам, Господин!
Пожелание относилось только ко мне. К Юсто нельзя обращаться. Но на самом деле удачи пожелали и ему, потому что, какое же счастье для Господина, если с его рабом что-нибудь случится?
И мы зашагали по дороге к городу Тода.
Солнце клонилось к закату. Мы свернули с дороги в лес. Здесь неподалеку должно быть место для привала. Вот оно! Кострище и навес. Я сел на поваленный ствол возле костра.
- Набери хвороста и разведи костер!
Не такое уж простое поручение для начинающего раба. Со стержнем больно наклоняться. Ничего, зато полезно. За день он несколько раз выходил из того блаженно-отрешенного состояния, в которое погружаются йалайти после наложения знаков власти. И тогда умоляюще смотрел на меня. "Нет!" - всякий раз отвечал я. - "Знаки власти есть знаки власти, и для того, чтобы их снять, нужны серьезные основания. У тебя их нет".
Сейчас очередная порция боли вызовет новое расслабление, чего мне собственно и нужно.
Мы поужинали, и я снова разрешил ему есть из своей миски. Потом послал мыть посуду, наслаждаясь густым и темно-красным травяным отваром, с пеной и шипением, заваренным головешкой из костра.
Он вернулся, убрал посуду, я размеренно допил чай.
- Сюда! На колени!.. Юсто, расскажи мне обо всем, что ты сегодня чувствовал, что хотел, чего не желал или боялся. Помни, что Господин
никогда не накажет тебя за искренность. Это нужно, чтобы помочь тебе
достичь совершенства. Так будет каждый вечер.
"Тот, кто не имеет йалайти, не войдет в Чертоги Небесного Господина. Тот, кто не заботится о душе йалайти, будет изгнан оттуда". Так сказано в великой книге "Рин". А значит ежедневная исповедь нужна не только ему, но и мне. Как знак нашей духовной связи. Как свидетельство того, что он передал мне права не только на свое тело, но и на душу. И эта последняя такая же моя собственность, и только я могу принести ее к престолу Небесного Господина.
Юсто молчал. Не стоит на него злиться. Первая исповедь трудна.
- Давай сначала. Что ты чувствовал, когда я наложил первый знак власти?
Я пока не имею права спрашивать о том, что было до того, как он стал моим рабом. Все еще впереди. После того, как мы войдем с ним в Зал Собраний, и его занесут в реестр рабов и случиться то, что должно случится, если наши отношения благословит Небесный Господин, он сам расскажет мне обо всем, и будет рассказывать не один вечер, каждый раз умоляя выслушать, чтобы я обрел истинную власть над его душой.
Юсто облизал губы.
- Сначала была боль, - начал Юсто. - Но она прошла. Стало просто тепло и очень приятно. Сладко. И я захотел второго знака. Его было
совсем не больно вводить. И веревку я принял с радостью. Я знал, что я
теперь ваш. Боль вернулась, когда я начал прислуживать вам: наклоняться и вставать на колени. Боль у второго Знака.
- Боль резкая?
- Нет. Скорее ноющая.
Я кивнул.
- Это надо терпеть.
- Я ни о чем не могу думать, когда на мне Знаки Власти, кроме моей любви к вам и своей боли. Когда я растворяюсь в сладости, я мечтаю о том, дне, когда войду в Зал Собраний и стану вашим рабом перед городом и его Господином. Я мечтаю о вашем ошейнике, о его прикосновении, как самой прекрасной ласке. Но сладость уходит и возвращается боль. И тогда я хочу молить вас снять Знаки. Тогда я понимаю тех йалайти, что сами срывали Знаки и шли на казнь. Простите, Господин!
Я кивнул.
- О желании можно рассказать, исправить же сделанное не всегда возможно. Знаешь, как казнят рабов?
- Да.
- Я расскажу тебе подробно. Тебя приведут в Зал Собраний, свяжут руки над головой и подвесят к кольцу, что на стержне спустят с потолка (оно будет в Зале Собраний и в тот день, когда мы туда войдем, увидишь). Ноги разведут в стороны и прикуют к кольцам на полу. Потом два палача протянут веревку у тебя между ног, не такую, что на тебе, гораздо грубее. И протащат из всей силы. Она распорет кожу и разрежет тебя до кости. Юсто, это очень больно.
Он с ужасом посмотрел на меня.
- Но и это не все. Потом палач возьмет Знак Власти Небесного Господина. Знаешь, что это такое? Похоже, на второй Знак, который в тебе, только раскрывается не на два пальца, а на локоть, разрывая все внутренности. Палач введет тебе его и раскроет, и тогда ты умрешь, крича и истекая кровью. Не стоит, а?
- Простите, Господин! - прошептал Юсто.
Да Конечно прощу! Я усмехнулся про себя. Вины-то никакой нет. Я красочно описал ему возможную казнь, но умолчал об одном. Таких казней в истории было что-то штуки три, не больше. Чтобы Господин отдал палачу, йалайти должен достать его до последней степени. Неуважением, крайним непослушанием, агрессивностью. Что практически невозможно, не бывает таких йалайти. Они люди мирные и предпочитают решать свои проблемы миром. Если уж Господин совсем не нравится (что тоже маловероятно, Знаки делают свое дело), можно попросить его снять ошейник или обратиться к властям и попросить передать другому Господину. Бывают, конечно, случаи, когда по недосмотру Всевышнего в тело йалайти вселяется дух мужчины или женщины и не может вынести рабского положения. Но очень редко бывают, и даже тогда можно найти пути мирного решения. В конце концов, и Господину на кой раб, который его на дух не переносит. Насколько я помню, все казненные рабы кроме всего прочего совершили убийство в доме Господина, хотя по закону для казни это необходимым не является. Важна только воля Господина.
А если раб сорвал Знаки - так, скорее всего, Господин его легонько выпорет по первому разу, а не палачу отдаст. А второго раза, скорее всего, и не будет.
- Первая поза покорности! - бросил я.
Юсто вздрогнул, но подчинился.
Я развязал веревку и осторожно вынул стержень.
- Возьми! Пойди, вымой и помойся.
Он сделал движение, чтобы подняться. Я положил руку ему на плече и остановил его.
- Подними рубаху.
Я снял зажимы с сосков и намотал цепь на руку.
- Это останется у меня. Иди!
Он вздохнул с облегчением и благодарно посмотрел на меня.
- Спасибо, Господин.
До реки было недалеко, но лес уже погрузился в сумерки. Места здесь не очень дикие, но всякое бывает. К тому же река... Беспокойно что-то.
Я взял меч и отправился за ним, шагах в пятнадцати от него. Очень тихо, чтобы он не заметил. Я хотел избавить его на часок не только от Знаков власти, но и от своего общества. Пусть расслабится. Но ответственности за его жизнь это у меня не отнимало. Власть Господина не зависит от наличия или отсутствия Знаков, она всегда.
Показалась светлая полоса реки. Я устроился немного выше него по течению. В конце концов, мне тоже надо помыться.
- Шшш... Шшш, - тихо, тихо.
Никто бы не заметил этого звука, кроме тренированного воина и охотника. Откуда-то из глубин памяти всплыло название: "тайхо". Или кавакаму - речной волк. Большинство зверей не нападают на людей - тайхо нападает. На середине реки над водой показалась огромная, похожая на змеиную, голова.
- Шшш...
Юсто ничего не замечал. Спокойно умывался. Я подобрал меч и тихо-тихо заскользил к нему - ветка не хрустнула. Речной волк плыл к берегу. Тоже бесшумно. Как поплавок. Красные глаза парили в локте над водою.
Сейчас будет бросок.
Но я прыгнул раньше и оттолкнул Юсто. Зверь забился на моем мече, извиваясь огромным толстым телом. Из пасти вырвались капли ядовитой слюны и прожгли на мне одежду. Я повернул меч и всадил его по самую рукоять. Но он был жив. Он лежал на земле и тянул меня в воду. Я зарычал, пытаясь удержаться. Меч вынимать нельзя. Я не успею нанести второго удара, речной волк бросится на меня. Раненые тайхо не уходят, они мстят.
И мой тайхо яростно тянул меня к реке и, кажется, побеждал, я едва держался.
- Господин!
В руке Юсто держал длинный кинжал, который я давал ему вместо меча, когда проверял его способности к воинскому искусству.
- Держите!
Я поймал кинжал и вонзил его в шею зверя, на внутренней стороне, там, где кожа понежнее. Голова зверя упала на камни, он еще раз вздрогнул и застыл. Я перевел дыхание.
- Спасибо, Юсто. Ты не ранен?
- Пара ожогов от слюны этой твари, - он смотрел на меня и счастливо улыбался.
- Промой водой.
- Господин, вы спасли мне жизнь.
- Это мой долг. Когда научишься искусству воина - станет и твоим долгом.
- Я ваш раб по духу и желанию и умру вместе с вами.
Я улыбнулся.
- Спасибо. Приятно это слышать от йалайти на второй день его рабства, да еще когда он без знаков бегает. Чертовски приятно!
Он хотел сказать что-то еще, но я прервал его.
- Давай сдерем шкуру.
Красивейшую шкуру! Черную, с серебряным узором. И здоровая! Можно сшить щегольские штаны и отличную куртку. А остальное продам. Как раз монеты три выручу, а может быть и четыре. И полностью расплачусь за Юсто.
Шкура сушилась, а мы с Юсто пили чай. Он сидел у моих ног, подложив под попу свернутое одеяло.
- Господин, у меня к вам просьба.
- Я слушаю.
Он поднял голову и посмотрел мне в глаза.
- Поставьте мне Знаки.
- Это потому что я спас тебе жизнь? Из благодарности?
Он покачал головой.
- Нет. Просто я этого очень хочу. Мое тело этого хочет.
- И больше не снимать?
Он опустил глаза.
- Снимать. Мне нравится это желание. Я хочу хотеть.
- Ну, хорошо, - я положил руку ему на плече. - На колени!
Я слегка усилил нажим в первом знаке и на полпальца развел пластины второго. Пора, через два дня будем в городе.
День выдался яркий и солнечный. По мере приближения к городу дорога оживала: появились фургоны торговцев и бродячих комедиантов и рыцари со своими йалайти. С одним из рыцарей мы познакомились. Его звали Ситар, и с ним было двое рабов. Один постарше, лет под тридцать, другой моложе, около двадцати, но оба конечно давно в рабстве и гораздо опытнее моего Юсто.
- Господин, не могли бы вы спросить у господина Ситара, давно ли он владеет этими йалайти и как их зовут? - попросил Юсто.
Я усмехнулся. Юсто поступал совершенно правильно и в высшей степени благовоспитанно, как раб он не имел права обращаться ни к чужому господину, ни к его рабам. Но работать весь день толмачом между двумя йалайти, которые и так прекрасно друг друга понимают! Юсто просто интересно с ними потрепаться. Да и полезно. Они многому могут его научить.
- Ситар, как вы относитесь к тому, чтобы разрешить нашим йалайти общаться друг с другом? - спросил я.
Он внимательно посмотрел на Юсто.
- Еще не были в Зале Собраний?
Я кивнул. Догадаться было нетрудно. На Юсто короткая рубаха без пояса, но нет ошейника.
- Хорошо, пусть учится, - разрешил Ситар.
Юсто благодарно улыбнулся.
Рабов Ситара звали Шено (старшего) и Вальто (младшего). До меня доносились обрывки разговора. Обрывки, только потому, что я не особенно вслушивался. Йалайти шли в трех шагах позади нас с Ситаром и старательно говорили так, чтобы при желании господа могли их услышать, но и не так громко, чтобы мы не могли отвлечься, если их разговор нам неинтересен.
- Не забывай, что кроме Господина, у тебя есть Госпожа, - поучал Шено. - Конечно, Господин для тебя важнее, он тобой владеет и распоряжается. Но не будешь радовать Госпожу - внесешь раздор в семью. Не дай тебе Бог жить в семье, где нет мира.
- И для Господина у тебя задница, а для Госпожи - язык, - усмехнулся Вальто. - Возьми неглубокий узкий стакан, капни на дно меда и попытайся дотянуться языком. Не пробовал?
- Нет.
- Это хорошая тренировка...
- Вы заклеймены? - спросил Юсто.
- Конечно, уже давно.
- Это очень больно?
- Если любишь Господина, по-другому к этому относишься, - сказал Шено. - Больно. Но очень приятно. Как-то по другому приятно. Вальто тоже очень боялся, а потом все благодарил меня за то, что я его на это сподвиг. Раб без клейма - не в полном смысле раб, его продать можно. Клеймо нужно обязательно.
- Меня нельзя продать. Я раб по духу и желанию.
- До Дома Собраний? - Шено был удивлен.
- Да. Он спас мне жизнь.
- А-а. Тогда понятно.
- А вы давно в рабстве?
- Пятнадцать лет, - ответил Шено.
- А я восемь, - сказал Вальто.
- Наверное, и не помните Дома Собраний?
- Конечно, помним. Это же главное событие в жизни. Но это таинство, Юсто, не спрашивай.
Я улыбнулся. Молодцы. Юсто пока не должен об этом знать. Пусть ждет занесения в реестр и надевания ошейника. Об остальном я скажу ему только в ночь перед этим. Может быть, скажу.
Лес сменили поля. Наступили сумерки. Торговцы поставили повозки в круг и приготовились переночевать. Мы тоже решили пока не двигаться дальше, тем более что нам великодушно предложили место в круге.
Комедианты начали представление, и мы присоединились к толпе зрителей. Пьеса была о преданности йалайти Даро своему господину,
классический сюжет. Между господином Даро и господином соседнего города была война. Тогда Даро один проник в лагерь врага и выкрал его жезл власти. Противник был столь восхищен его преданностью, что тут же признал свое поражение и подчинился господину Даро. Сюжет осложнялся тем, что господин не хотел отпускать любимого йалайти на столь рискованное дело. И тогда Даро исполнил танец преданности, что пляшут на раскаленных углях.
Был как раз кульминационный момент представления. Двое актеров-йалайти, изображавших младших рабов господина Даро рассыпали в центре круга, образованного зрителями, угли для танца. Раскаленные, без обмана. Кое-где они переливались алым.
Йалайти, игравший Даро, скинул рубаху и сапоги, прыгнул на угли и начал прыгать и кружится. Звякала и подпрыгивала цепь на сосках. Йалайти был юн (как и положено по сюжету) и хорош лицом, как большинство актеров. Танцевал он здорово. Такая четкость и законченность движений, как у комедиантов, встречается разве что у хорошо обученных воинов.
Я подумал, чей он раб. Очевидно, кого-нибудь из актеров, а может быть, и главы труппы. Неплохое положение. Актеры - каста уважаемая, ведь они радуют людей и служат Небесному Господину своим искусством, которое есть форма молитвы. Даже к бродячим актерам относятся с почтением, а уж артист городского театра равен рыцарю и священнику.
Танец все продолжался в нарастающем темпе, йалайти вошел в экстаз и кружился на углях, раскинув руки. На лице застыла блаженная улыбка. Кажется, стало теплее.
Тут Вальто, йалайти Ситара, тоже скинул сапоги, прыгнул в круг и присоединился к танцу. Шено покраснел, тряхнул головой и последовал примеру младшего раба. Поддавшись настроению экстаза, в следующую минуту к танцу присоединились еще несколько йалайти разных хозяев.
Юсто тоже шагнул вперед, но я положил руку ему на плече.
- Нет. Ты не умеешь. Обожжешь ноги, а нам еще день идти. Я что ж тебя на руках понесу?
Актеру, исполняющему танец преданности, очень важно зажечь публику и выманить в круг йалайти. Тогда хозяева, перед которыми их рабы плясали на углях, просто обязаны раскошелится. Но обычно обид не бывает. Танец преданности раба в высшей степени приятен для Господина.
Внезапно музыка стихла, и актер-йалайти пал ниц перед актером, исполнявшим роль его Господина. Другие йалайти последовали его примеру, и каждый из них распростерся перед своим хозяином. И тогда младшие рабы стали обходить публику с чашами для денег. На дне глиняных посудин зазвенели монеты.
Я опустил туда медную мелочь, а Ситар со вздохом положил серебряную монету. Рабы завершили круг и только тогда йалайти начали подниматься.
- Чего ты хочешь? - спрашивал хозяин.
- Только одного: быть вечным вашим рабом.
Одинаковые обрядовые ответы. Но это ничего не значит. Господин запомнит этот танец и постарается исполнить просьбу своего йалайти, когда у того появятся основания для действительно серьезной просьбы.
Наконец, дошла очередь и до актеров.
- Чего ты хочешь? - спросил актер, исполняющий роль Господина.
- Пробраться в лагерь вашего врага и выкрасть жезл его власти.
- Это безрассудно!
- Вы не можете отказать мне, Господин. Это просьба после танца преданности.
Господин поднялся на ноги, повернулся и зашагал прочь, а йалайти Даро так и остался коленопреклоненным.
Весь второй акт Господин Ситар стоял, обнимая двух своих йалайти. Они так и не надели сапог, пока не кончился спектакль, стоя босыми на мелких острых камушках, покрывавших место привала. Я позавидовал этому единению и даже на миг пожалел о том, что запретил Юсто присоединиться к танцу. Честно говоря, я не имел права этого запрещать. Танец преданности йалайти исполняет по своему желанию и когда хочет. Просто, Юсто этого не знал. Но, подумав, я решил, что поступил разумно. При первом танце преданности раны на ногах неизбежны, даже, если из-за экстаза, йалайти их не замечает. А обожженные ноги были бы нам очень некстати. Не стоит бежать впереди лошади. У нас впереди еще много таких моментов, полных преданности и любви.
Пьеса подходила к концу. Бывший враг стоял на коленях перед Господином Даро и приносил присягу, вложив руки в ладони нового господина, а Даро смотрел на это, высовываясь из-за плеча своего хозяина.
- Какой награды ты хочешь за свою службу? - спросил Господин у Даро после присяги.
- Теперь только одного, Господин, быть вечным вашим рабом, - ответил Даро, опустился на колени и склонил голову.
Мы шли со спектакля просветленные и очищенные, словно побывали в храме и вознесли молитву Небесному Господину. Не даром уважают актеров!
Мы с Ситаром устроили отдельный костер несколько на отшибе, возле палаток комедиантов (оказалось, что мы оба не любим чрезмерной суеты и толчеи). В дне пути от города опасного зверя днем с огнем не сыщешь, разве что белка прибежит - так что никакой опасности.
Ситар приказал Шено принять первую позу покорности, снял веревку и медленно вынул Знак своей Власти. Юсто смотрел во все глаза, он никогда не видел этого со стороны. А уж в Знак он просто впился глазами. Грушевидный, округлый и гораздо толще, чем у него. Ему явно хотелось рассмотреть его поближе.
Ситар осмотрел Знак: нет ли крови? После танца преданности такое случается частенько. Удовлетворенно кивнул. И отдал Знак Шено.
- Ситар, - сказал я. - Можно моему йалайти поближе взглянуть на Знак твоего?
- Да, конечно. Шено, покажи Знак Юсто.
Мой йалайти с любопытством рассмотрел Знак.
- У меня такой же будет?
- Конечно. После Дома Собраний.
Он перевел взгляд на Шено.
- Это очень больно?
- Вначале немного больно, потом - совсем нет.
- Шено, подожди, сейчас пойдем к реке. Вальто, первая поза покорности, - сказал Ситар.
Я обернулся к Юсто. По второму разу смотреть не обязательно.
- Первая поза покорности, - сказал я.
На этот раз он воспринял все гораздо спокойнее. Хорошо, что свидетелей не очень много, но хорошо и то, что они есть. Господин, ведущий своего юного йалайти в город, чтобы войти с ним в Дом Собраний, часто специально просит своих спутников побыть свидетелями при снятии и наложении Знаков, чтобы йалайти привыкал к тому, что он раб не только перед Небесным Господином, но и перед людьми.
Цепь с сосков я не снял. Когда мы были одни - еще ладно, но сейчас это было бы неприлично. Но Юсто и не просил об этом. Он не хотел выглядеть явно слабее и изнеженнее других рабов.
На реке было полно народу. Ситар со своими рабами выкроили себе местечко, а нам пришлось идти выше по реке. Но ничего. Тайхо здесь точно нет, в таком людном месте.
Юсто разделся и залез в воду. Поморщился. Холодно. А от цепи особенно. Я подошел к нему.
- Снять?
Он улыбнулся.
- Нет, не надо.
Мы вернулись позже Ситара, и он уже овладевал Шено, стоя на коленях возле костра. Рядом, тоже на коленях, и почтительно опустив голову, стоял Вальто. Ситар увидел меня, кивнул и покрепче прижал к себе ягодицы йалайти.
Я сел на бревно возле костра и стал ждать, когда он закончит. Юсто во все глаза смотрел на происходящее. Шено протяжно застонал, Ситар перевел дыхание и вынул пенис с тонкой роговой иглой на конце. На игле висела капелька крови. Ситар подождал, когда игла уползет под кожу, встал и застегнул штаны.
- Айдзен, в знак нашей дружбы, отведай моего раба.
Честно говоря, я ждал этого предложения. Не сделать его при подобных обстоятельствах было бы со стороны Ситара верхом невоспитанности.
Я поклонился.
- Благодарю, Ситар, с удовольствием. Но пусть он немного отдохнет, а я пока поставлю Знак моему Юсто.
Йалайти мне хотелось очень, но сразу после удовлетворения своего Господина Шено не сможет доставить мне того же наслаждения.
Стержень вошел в Юсто очень легко, и я понял, что он возбужден и порадовался. Развел пластины еще на полпальца. Легко!
- Не больно?
- Немного.
- Хорошо.
Даже прекрасно! Завтра он будет готов.
Я наложил веревку и позволил ему встать. А потом позвал Шено. Я имел на это право, потому что хозяин сам предложил его мне.
- Первая поза покорности!
Я ввел пенис и начал движение. Последний раз я занимался любовью с йалайти месяца три назад, когда был в гостях у своего непосредственного господина, и он как радушный хозяин предложил мне своего раба. Конечно, у меня есть жена. Но женщина не может дать того, что может дать йалайти. Лоно йалайти уже и более плотно охватывает пенис, активизируя совсем другие механизмы, чем при совокуплении с женщиной. Но и йалайти не может дать того, что может дать женщина. Только женщина заставляет извергать и принимает в себя сперму. Но только йалайти заставляет выпустить и принимает в себя иглу.
Я почувствовал, что игла вышла на свободу и пронзила его тело. Он застонал. А по игле устремилась жидкость, вырабатываемая иной железой, чем сперма. Без этого "сока наслаждения" не могут существовать йалайти, да и мужику надо время от времени от нее освобождаться.
Я чуть не зарычал на пике наслаждения и почувствовал ритмичные сокращения его лона и своего пениса.
- Спасибо, Ситар, - сказал я, поднимаясь на ноги.
- Всегда рад доставить удовольствие другу, - с поклоном сказал тот.
Мы вошли в город вечером следующего дня. Честно говоря, у меня был соблазн сначала заказать одежду из кожи тайхо: штаны и куртку для себя и браслеты для Юсто. Но ждать еще неделю! Можно обходиться без йалайти, когда его все равно нет, но терпеть, когда вожделенный раб под боком - это свыше моих сил. Тем более, что меня разбередил Шено.
Можно конечно, взять Юсто до Дома Собраний, но мне бы хотелось, чтобы этот день действительно стал главным в его жизни. Если он примет иглу Господина раньше, значение этого дня все же несколько уменьшится.
И я решил идти в Дом Собраний утром, как это и положено по традиции.
Мы остановились в маленькой гостинице в двух кварталах от Дома Собраний.
Хозяин окинул взглядом Юстову рубаху без пояса и шею без ошейника и сразу все понял.
- В Дом Собраний?
Я кивнул.
- Скоро?
- Завтра.
Он был явно разочарован.
- Но потом мне надо задержаться здесь еще на неделю, - сказал я.
- Дела!
- Вот это правильно! - обрадовался хозяин. - Немилосердно тащить раба в дорогу сразу после Дома Собраний.
Юсто обеспокоенно посмотрел на меня: "Почему немилосердно?"
Я улыбнулся и обнял его за плечи.
- Завтра все узнаешь.
У хозяина гостиницы было целых три йалайти, которых он накупил явно не для наслаждения плоти, а по чисто практическим соображениям - много в гостинице работы. Нам предоставили небольшую комнату на втором этаже, и все трое рабов нам прислуживали. Юсто с удивлением наблюдал за тем, как ему стелют циновку и одеяло у моих ног. Почему не он прислуживает, а ему?
- Сегодня такой день, Юсто, - сказал я и улыбнулся. - Точнее завтра такой день.
После обычных процедур снятия Знаков и мытья, я приказал ему не одеваться и преклонить колени возле своей циновки.
- На пятки не садись, - сказал я. - Запомни. Это вторая поза покорности.
Все-таки красив, стройный, ладный. И маленький недоразвитый пенис. Вот он ему совсем не нужен. Всего лишь атавизм. Как у насекомых, рабочие пчелы - недоразвитые самки или самцы. У людей йалайти рождаются гораздо реже, и у них есть свой тип сексуальности, но эта штучка на него совершенно не влияет и давно несет лишь символическую функцию.
Я взял красную ленту, пропитанную специальным клейким составом, и стал обматывать ее вокруг его пениса.
- Зачем это? - спросил Юсто.
- Еще один Знак моей власти, - спокойно сказал я. - Не больно?
- Немного щиплет.
- Скоро пройдет.
Его пенис превратился в красный толстый кокон с отверстием на конце. Верхний не клейкий слой отливал атласом.
Я поставил ему Знаки, раздвинув второй на максимальную ширину.
- Все. Теперь одевайся и ложись спать.
Спал он плохо, все время вертелся и постанывал. Да, признаться, и я волновался накануне следующего дня.
Только проснувшись, взмолился.
- Господин, ради Бога, снимите новый Знак, очень больно!
- Только в Доме Собраний, - жестко ответил я.
Он поскулил еще, но, казалось, смирился. Безропотно оделся в новую белую рубаху и штаны. У меня с собой был для него еще один комплект одежды - черный, тот, что носят занесенные в реестр рабы, тот, что он наденет после Дома Собраний.
Я взял сумку со всем необходимым, и мы вышли из гостиницы.
Возле закрытых дверей Дома Собраний, на мраморной лестнице уже ждали двое: раб без ошейника в такой же белой рубахе, как у Юсто, и его Господин.
Я вежливо поклонился, но познакомиться мы не успели: тяжелые двери медленно открылись, и священник в желтых одеждах слегка поклонился и жестом руки пригласил их внутрь.
- Придется подождать, - сказал я Юсто.
- Долго?
- Полчаса-час.
Он вздохнул.
Через сорок минут мы услышали скрип открываемых дверей и обернулись. На пороге стояли Господин и его раб (уже в ошейнике), а на шаг позади застыл священник, раскинув над ними руки в прощальном благословении.
Я заставил Юсто преклонить колени.
Они сделали шаг вперед, и их осветило рассветное солнце. Одежда раба была в крови: пятна крови возле сосков, и на штанах, между ног. Юсто смотрел на это во все глаза, он побледнел. А на губах вышедшего раба застыла блаженная полуулыбка, составлявшая с кровавой рубахой страшный контраст. Юсто впился глазами в эту улыбку и побледнел еще больше.
Господин и инициированный раб спустились по лестнице, а священник махнул нам рукой:
- Заходите!
Юсто, не поднимаясь с колен, обнял мои ноги и взмолился:
- Господин! Не надо! Давайте туда не пойдем!
Я усмехнулся.
- Встать! - так жестко я еще с ним не говорил.
Он зарылся лицом в мои колени, его плечи затряслись.
- Встать! - гаркнул я.
К нам подошел священник, наклонился и положил руку ему на плече.
- Могу я к нему обратиться? Как его зовут?
- Да. Юсто.
- Ты любишь своего Господина, Юсто?
- Да, - тихо сказал он.
- Тогда ты должен это сделать. Инициация болезненна, но необходима.
Юсто, всхлипывая, поднялся на ноги.
- Ты сейчас можешь уйти, - продолжил священник. - Но тогда ты опозоришь и себя и своего Господина. Никто больше не возьмет тебя. Ты станешь изгоем, нищим, просящим подаяния. Твое тело иссохнет и состарится без власти Господина, а ум помутиться. Ты этого хочешь?
Юсто замотал головой.
- Тогда вытри сопли, наберись мужества и иди.
Я обнял его за плечи, и мы пошли по длинному коридору между рядов тонких янтарных колонн. Коридор оканчивался залом под высоким куполом, в окнах которого сиял рассвет. Зал был пуст. Только в его центре находился круглый провал, окруженный балюстрадой. Туда, вниз, уходила широкая лестница.
В сопровождении священника мы начали спускаться.
Стало совсем темно. Свет давали только укрепленные по стенам факелы.
Мы оказались у массивных деревянных дверей, и священник распахнул их перед нами.
Этот зал был меньше верхнего. По стенам поднимались амфитеатром мраморные кресла в семь рядов. Все места были заняты священниками, входящими в совет. Свет факелов играл на желтых одеяниях, делая их подобными пламени. Перевернутый конус огня, и на дне - небольшой мраморный круг.
Над кругом нависает перевернутый шатер из белого камня, увенчанный хрустальной иглой, на ее конце - кольцо светлого металла, то самое, о котором я рассказывал Юсто. К нему привязывают рабов во время казни веревкой.
Навстречу игле поднимается мраморный цилиндр с плоской вершиной. Словно древесный пень. Он покрыт белой салфеткой. Я подхожу и выкладываю на него свои Знаки власти, постоянные, те, что поставлю Юсто сейчас: и для сосков, и для ануса.
По другую сторону цилиндра в круге находится нечто, напоминающее кресло, низкое, высеченное непосредственно в камне, с гладкой покатой спинкой. Рядом с креслом, на такой же салфетке, лежит инструмент, напоминающий клещи, но с тонко заточенными краями. Он сделан из того же блестящего металла, что и кольцо.
- На колени! - говорю я Юсто.
Он подчиняется, и священники начинают петь. Протяжная и красивая песня о преданности земному Господину, которая есть отражение преданности Господину Небесному. О том, что йалайти должен отдать земному Господину свою кровь, в знак того, что и жизнь его и душа принадлежат Господину. Так и его Господин отдаст в свое время жизнь Господину Небесному.
Песня действует на Юсто, он немного расслабляется.
К нам подходит глава священников в расшитой алым золотой мантии и благословляет щипцы и Знаки Власти. Потом ставит на салфетку баночку с мазью, останавливающей кровь. Подходит к Юсто, наклоняется, шепчет ему на ухо какие-то успокаивающие слова. Юсто кивает.
Священник возвращается на свое место прямо напротив нас.
Все, можно начинать.
Я обхожу Юсто.
- Подними рубаху! - я говорю тихо, так что за пением священников меня слышит только он.
Снимаю цепь с сосков и бросаю к подножию мраморного цилиндра. Она останется здесь в знак того, что Юсто стал моим инициированным рабом, и его положение освящено и законно.
Возвращаюсь.
- Первая поза покорности!
Вынимаю стержень, отметив как четко связано со страхом эротическое возбуждение йалайти. Бросаю стержень к первому Знаку.
Медленно ввожу член. Песня священников становится все быстрее и громче. Все нормально. Напряжение нарастает. В должный момент игла вонзается в него. Он стонет.
Песня срывается на крик.
- Во славу Небесного Господина!
Также аккуратно вынимаю пенис и ввожу новый грушевидный Знак Власти, тот, что он будет теперь носить. На конце его небольшой рычажок. Я нажимаю на него, и из стержня выходят четыре толстых иглы и вонзаются в плоть у выхода ануса. Теперь стержень надежно закреплен и веревка не нужна. Теперь мало кто пользуется для инициированных рабов старомодной веревкой. Священники снабдят меня антисептической мазью, и воспаления не будет.
Юсто стонет от боли. Из ануса сочится кровь.
- Выпрямись и надень штаны, - тихо говорю я.
На белой ткани проступают пятна крови. Ничего. Впечатляюще, но совершенно не опасно.
Беру новую цепь для сосков.
- Подними рубаху.
Иглы пронзают соски. Юсто стонет.
- Опускай!
Пятна крови в районе сосков.
- Вставай! Иди сюда!
Я помогаю ему подняться. Мы переходим в другую часть круга.
- Спусти штаны и на кресло.
Я помогаю ему сесть.
- Разведи ноги.
Красный замотанный пенис слегка приподнят, словно ждет.
Я беру клещи и накладываю их у основания пениса. Резко сжимаю.
Юсто кричит, но крик теряется за громогласным:
- Слава Небесному Господину!
Я приподнимаю его штаны и прикладываю к ране, потом останавливаю кровь.
- Встань!
Он слегка пошатывается, у него явно кружится голова. Я помогаю ему встать, подвожу к трону главы священников.
- На колени!
Помогаю ему преклонить колени.
- Это мой раб освященный и законный!
- Пусть будет в ошейнике!
И я защелкиваю ошейник у него на шее.
Звонил телефон. Долго, занудно, не переставая.
Я открыл глаза. Сквозь красные шторы бил яркий дневной свет. Странно, неужели за время нашего "путешествия" даже не успело сесть солнце.
Жюстина лежала рядом, казалось, в той же позе, что перед "путешествием". Из кожи торчали иглы.
Я посмотрел на себя. Иглы тоже были на месте, но я их совершенно не ощущал.
Аккуратно снял одну за другой. Вот теперь поморщился. Снимать было больно.
Только тогда снизошел до телефона.
- Да?
- Ольгу Диатревскую! Что у вас случилось?
- Ни... - я хотел сказать "ничего", но мой взгляд упал на дату и время на телефонном табло. Понедельник. Три часа дня. Мы "пролетали" почти сутки. - Оля сейчас не может подойти, что ей передать?
- Это из банка. Она заболела?
- Да. Очень извиняется за то, что не смогла предупредить. Завтра выйдет обязательно.
- Ну, слава Богу! А то мы уж не знали, что и думать! Три часа звоним!
- У нас был выключен телефон. Я выключил. Знаете, когда человеку плохо - звонки очень мешают.
- Да-да, конечно. Попросите ее перезвонить, когда ей станет лучше.
- Непременно.
Я положил трубку и занялся иглами Жюстины. Она застонала. Отлично! Значит жива.
Я снимал иглы, а в голове билась только одна всепоглощающая мысль: "Больше никогда!" А если бы не сутки, если бы неделю? Я вспомнил пресловутую крысу, нажимающую на кнопку, связанную с электродом, вживленным в центр наслаждения, и умирающую от голода за несколько часов. Почему тот мир вообще отпустил нас?
Честно говоря, там было классно, и не только из-за улетного СМ-эротизма. В том мире наша девиантная сексуальность была общественноодобряемой нормой.
Я подумал о связи эротики, мистицизма и крови. Неужели у меня фетиш на кровь? Не замечал за собой раньше. В общем-то, ничего страшного в этом нет. Для того чтобы полюбоваться видом крови вовсе не обязательно наносить партнерше какие-либо серьезные повреждения. Все просто: тело покрывают специальным составом - и море крови обеспечено, а через полчаса ни царапины.
С сакрализацией сложнее. Я усмехнулся. Вероятно, это какой-то архетип. Откуда это связь между религией, сексом и кровью так распространенная во всех культурах. Может быть, древние люди поклонялись какому-нибудь животному, которое разрывало их на части во время охоты? Или просто это женская менструальная кровь? Второе объяснение, наверное, больше бы понравилось господину Оккаму, но казалось уж слишком тривиальным и прозаичным.
Обрезание, жертвоприношение, скопчество. Последнее особенно показательно. Удаление яичек - малая печать, удаление еще и пениса - большая. "Христос воскресе!" - орут собравшиеся сектанты, чтобы заглушить чудовищную боль от оскопления.
Радение секты. Девушка, лет пятнадцати-шестнадцати в чане с теплой водой держит в руках икону Святого Духа. К ней подходят старухи и делают глубокий надрез на груди, потом отрезают сосок и мгновенно останавливают кровь. Девушку сажают на возвышение, и начинается пляска, переходящая в безумие. Вдруг все смолкает, гаснут свечи, и каждый совокупляется с тем, кто оказался рядом. Ребенок, рожденный после такого радения, считается сыном Бога.
По поводу "свального греха" может быть и поклеп. Это достаточно типичный наезд на мистические секты. Но то, что сектанты испытывали от кровавых сцен эротическое возбуждение и принимали его за благодать божью, есть факт очевидный и непреложный.
По сравнению с богослужением скопцов наши развлечения в мире Нихен (название неожиданно и четко всплыло в моей памяти) просто детские игрушки.
Я снял последнюю иглу. Жюстина зашевелилась и открыла глаза. Улыбнулась мне.
- Маркиз! Как классно! Мы еще попадем в Нихен?
Я замер. В прошлый раз, когда я рассказывал ей о своих впечатлениях о "полете", а она кивала и поддакивала, я решил, что она мне подыгрывает. Глюки не могут совпадать настолько. Но теперь...
- Мне жутко понравилось быть твоим йалайти, Маркиз. Почему мы так мало используем элементы Д/с?
Я не считал, что мало.
Она опустилась передо мной на колени, обняла мои ноги и зарылась лицом в колени, потом подняла глаза.
- Я хочу принадлежать тебе также полно, как йалайти Юсто. Телом и душой. Если бы здесь был Дом Собраний, я бы вошла туда с тобой еще раз. Знаешь, мне всегда хотелось быть твоим мальчиком, твоим пажом, чтобы всегда быть с тобою, а не сидеть дома и ждать. Там, в мире Нихен, я отдала тебе свою мужскую сущность, я пожертвовала ею. Наверное, потому, что с тобою хочу быть только женщиной, но столь же неразлучной с тобою, как йалайти со своим Господином.
Я слушал и думал о том, что мы едва вернулись из этого "путешествия", что прошли почти сутки и что она прогуляла работу, но не мог ей об этом сказать. Это было бы как крик торговца во время молитвы.
- Маркиз, давай я буду тебе исповедоваться каждый вечер, как йалайти Юсто.
- Хорошо. А теперь встань.
Она поднялась.
- Жюстина, сегодня понедельник. Ты прогуляла работу.
- Ну и хрен с ней! - рассмеялась она. - Не-а, не уволят. Они шагу без меня не ступят - все посыплется.
- Они уже звонили. Перезвони!
- Ну, если ты приказываешь...
Мы пили кофе с бутербродами, несмотря на четыре часа дня. Жюстина прислуживала мне за завтраком и выглядела совершенно счастливой, и я понял, что это не последнее наше "путешествие".
Только после меня она стала есть сама. Я любовался, как она пьет кофе маленькими глотками и изящно откусывает кусочки ветчины.
- Господин... слушай, а как ты относишься к анальному сексу?
Я задумался. Честно говоря, эта сфера всегда казалась мне зоной рискованного земледелия. К тому же мне не нравилась мысль о том, что известная часть моего тела будет испачкана в человеческих испражнениях, даже, если это фекалии любимой женщины. Все эти БДСМ-ные штучки красиво именуемые "золотым дождем" или "шоколадными конфетами" никогда меня не прикалывали. Впрочем, презервативы существуют.
- Ну-у, можно попробовать... А как ты относишься к играм с кровью?
- Ну-у, можно. Только осторожно.
- Ну, так! Безопасность прежде всего.
В субботу мы с Жюстиной доехали до секс-шопа, что вблизи станции Фили. В тематическом отделе полюбовались плетками всех форм и размеров по цене в среднем тысяча рэ за девайс. Жюстина с несколько причастным интересом скользнула взглядом по одной семихвостке с ручкой в виде фаллоса, обтянутого красной кожей, но ничего не сказала. Оно может и эротично, но, на мой взгляд, чересчур.
А вот витринка с клипсами для сосков приковала ее намертво.
- Маркиз, смотри, с цепочкой, совсем как там.
Клипсы для сосков на цепочке стоили тысяча сто. Я украдкой вздохнул. Уж знаю, что в такие места меньше, чем с сотней баксов лучше не ходить. Но чего не сделаешь для любимой женщины! Любовь - трижды вор, она крадет у нас разум, время и содержимое кошелька.
Купили.
Игрушки для любителей анального секса находились в ванильном отделе вместе с многочисленными фаллоимитаторами, фаллопротезами и вагинальными шариками.
Самым впечатляющим здесь был резиновый фаллос длиной сантиметров тридцать и десяти сантиметров толщиной. Лука Мудищев бы умер от зависти.
- Это что для любителей фистинга? - поинтересовалась Жюстина.
Я пожал плечами.
- У Мудищева семивершковый был, и то плохо кончилось. Не соблюдают они БРД, как я посмотрю, не соблюдают.
- Декоративный, наверное, - догадалась Жюстина. - На сервант класть.
На нижней полке лежал еще один странный объект. Толщина его была вполне физиологической, зато имелось два конца, вместо одного.
- Это что для лесбиянок?
- Гм... Я думаю, что это символ, вроде двуглавого орла...
Плаги стояли в соседнем шкафчике и напоминали разноцветные детские игрушки. По сравнению с остальным цены на них просто радовали, но все равно для адекватности затратам на производство хотелось разделить их по крайней мере на десять.
Купили. Все-таки из соображений безопасности для начала хотелось засунуть в анус что-нибудь потоньше члена.
Дома Жюстина расставила перед собой этот арсенал анальных пробок разного цвета, формы и размера и с интересом изучала оный.
- Между прочим, в средневековых исповедальниках анальный секс упомянут в качестве одного из грехов, - заметил я.
Меня всегда поражала способность Жюстины совмещать несовместимое. Она считала себя верующей, хотя в церкви появлялась максимум раз в два года, а за молитвой я ее не видел никогда (разве что в мире Нихен). Зато любила читать средневековых мистиков типа Терезы Авильской или Фомы Кемпийского.
Несовместимое... Я вспомнил скопцов.
- Списки грехов - это просто смешно! Я верю по Коэльо.
- Ему тоже БДСМ не нравится.
- Потому что, сделав один шаг и совместив веру в Бога с сексуальной свободой, он побоялся сделать второй. Секс - это молитва. Ванильный секс - пение а капелла. Мы всего лишь использует инструменты, - она взглянула на набор плагов и пропела:
- "Хвалите Его в кимвалах доброгласных!
Хвалите Его в кимвалах восклицанья!"
- А кимвалы - это медные тарелки, - весело уточнила она.
- А боль?
- А боль - это цветомузыка. Лазерное шоу. Ну, кто угоднее Богу? Тот, кто поет ему занудные псалмы без музыкального сопровождения или тот, кто создает и ритм, и музыку, и цвет?
Я усмехнулся.
Мы пошли в спальню. Она разделась и легла на живот. Я погладил ее по попе и осторожно ввел один из плагов.
- Не больно?
- Нисколько.
Она перевернулась.
- Обними меня.
Я не раздеваясь, лег рядом. Провел рукой по киске, нашел клитор. Там было влажно. Сразу! Неужели теперь не нужно долго и занудно ждать, когда она, наконец, раскочегарится и кончит первой? К отсутствию оргазма Жюстина относилась крайне отрицательно. "Я конечно маза, но не настолько же!" "А, по статистике, большинство женщин испытывают оргазм далеко не во всех актах", - оправдывался я. "Вот! А еще говорят, что мы дивианты! Оказывается, большинство женщин гораздо большие мазохистки, чем я! Смотри: найду себе другого господина!"
- Ну, давай!
Я расстегнул штаны и вошел внутрь. Все произошло почти сразу. Какие там одиннадцать минут! Меньше. И не надо терпеть и сдерживаться.
- Ну, как? - спросил я.
- Вполне, только быстро. Надо что-нибудь придумать, чтобы не так быстро...
Я сидел в суси-баре "Суши весла" и ждал Небесного Доктора. Он слегка опаздывал, что было для него, в общем-то, нехарактерно.
Бар был для меня дорог, и я печально думал о том, что не наемся символическим японским обедом из трех рисовых шариков, который только и смог заказать по своему кошельку. Впрочем, не жрать же я сюда пришел!
Док явился на десять минут позже условленного, одетый в дорогой костюм без всяких восточных заморочек, и сел за мой столик.
- Извини, пробки.
Я кивнул.
- Какие проблемы?
- Мы пролетали на твоих иголках почти сутки.
- Бывает.
Он усмехнулся, и я впервые подумал о том, кто он такой на самом деле. Почему-то для меня вдруг стало очевидно, что этот вопрос имеет смысл, что это "на самом деле" существует и существенно отличается от видимой реальности.
- Ну и как с этим бороться?
- Не летать вдвоем или иметь того, кто страхует.
Я подумал, что дергать каждый раз Кабоша не удастся да и обременять его не хочется.
- И летать лучше всего в субботу, чтобы иметь фору во времени, - продолжил Док. - Больше полутора суток не пролетаете.
- Почему?
- Так все устроено. Вы сливаетесь со своими воплощениями в других мирах только в самые критические для них моменты. Если вы там, значит, вашим героям недолго осталось. Как только вы там умрете - вы очнетесь здесь. Кстати, вот универсальный метод возвращения: просто надо умереть.
- В последний раз мы не умирали.
- Значит, был какой-то обряд. Причем, достаточно сильный. И связанный с инициацией или игрой в смерть. Было?
Я кивнул.
Док ловко орудовал палочками (я так и не научился, несмотря на всю любовь к японской культуре). Он прикончил свои суси и улыбнулся.
- Ну, я все сказал. Удачи вам и приятных "полетов".
Встал из-за стола.
- Извини, у меня через полчаса еще одна встреча, - добавил он.
Я вышел на улицу вместе с ним. Небесный Доктор ездил всего лишь на фольксвагене, но зато на двери машины красовался китайский пейзаж из серии горы и потоки и иероглифическая надпись.
Я подождал, когда он уедет, и пошел к метро.
Не "летали" мы недели две. С одной стороны стремно, а с другой мы с Жюстиной были полностью поглощены подготовкой к клеймению.
Хотелось успеть, по крайней мере, за неделю до Вальпургиевой ночи, когда должен был состояться тематический "Бал весеннего полнолуния", на который Жюстина собиралась пойти.
Весна выдалась холодная, и в субботу температура была около нуля, и шел крупный снег, покрывая первую траву и набухшие почки деревьев.
Мы ехали на дачу к Кабошу. Машина у Жюстины была. Опель. Но водить ее она ленилась - ловила такси. Так что во всех случаях, когда я не мог поработать для нее шофером - опель гнил на стоянке возле дома.
Жюстина ушла на заднее сиденье, и я видел в зеркале ее бледное лицо и влажные глаза - жертва, приготовленная на заклание.
- Мы еще можем вернуться, - сказал я.
- Нет.
Кабош встретил нас у ворот. Кивнул.
- Все готово.
Мы сели у жарко натопленного камина. Джин принесла чашку глинтвейна. Запахло корицей.
Я взглянул на Кабоша с некоторым удивлением.
- Жюстине можно. Не водка. Тебе нет.
Я усмехнулся.
- А мне не позволил прошлым летом.
- Ты должен был полностью контролировать ситуацию. И сейчас тоже.
Спустились в подвал. Я поддерживал Жюстину под руку.
- Как ты?
- Отлично. Ты же знаешь: я адреналиновая наркоманка.
Она раскраснелась, на губах - улыбка, та самая, с которой не пускают в церковь. А может быть, пускают на арену к диким зверям? Улыбка греха или улыбка святости?
- И почему ты не водишь машину?
- Потому что навернусь.
- Ты и так навернешься, - сказал Кабош. - Может, передумаешь?
- Да ты как в монастыре, право! Трижды отречься!
- Во всяком обряде есть свой резон. Так не передумала?
- Нет.
Я подал ей руку у последней ступеньки. Ладонь была холодной и влажной.
Здесь у последней ступеньки была невидимая черта, за которой наши роли менялись: в средневековом подвале, увешанном орудиями казни, стояла жертва и ее палач. Я посмотрел на нее этим новым взглядом, соответствующим новой роли, и она опустила глаза.
Я сорвал с нее платье и срезал лифчик и трусики острым ножом. Кабош помогал мне. Два палача: мастер и ассистент. На этот раз я был мастером.
У стены стоял андреевский крест. Не совсем исторический. Обшитый кожей и мягкий (для удобства нижнего). Жюстине надели кожаные наручи и поножи и положили ее на крест. Слегка (не до боли) вытянули руки и ноги и фиксировали к кольцам. Кабош разжег огонь в печке, чтобы нагреть клеймо, а я взял иглы.
Я вводил их в те же точки, что и в прошлый раз. Жюстина хотела в Нихен.
Проэпилировали волосы на попе. Обработали место клеймения антисептиком.
- Жюстина! - позвал я.
Она не ответила, но дышала спокойно и ровно.
Я кивнул.
- Нормально. Давай.
Кабош подал раскаленное клеймо. И я приложил его к коже Жюстины. Она закричала. Я старался не слышать и считал про себя как можно спокойнее: "Раз. Два". Резко оторвал клеймо. Рука дрожала.
Мэтр изучил ожог.
- Ничего. Не передержал. Надо наложить повязку.
Но я почти не слышал. Меня неудержимо тянуло туда, в Нихен. Я точно знал, что Жюстина именно там. Я задыхался. Еще немного и мою душу выдерет из тела, словно раскаленными щипцами, и здесь останется лежать одна пустая оболочка, а я упаду туда, как змея, сбросившая кожу.
Я нащупал иглы. Не помню, как содрал рубашку и ввинтил их себе в точки на груди. Не помню, как расстегнул штаны и вонзил еще одну. Помню ужас в глазах Кабоша. Я опустился на колени, привалился к стене и потерял сознание.
Точнее я его обрел. Мы с Юсто стояли в Зале Дома Собраний. Я прямо, с дымящемся клеймом в руке, и Юсто - на коленях передо мною. Свежее клеймо чернело на его ягодице и сочилось кровью. Он плакал. Его плечи тряслись. Подошел один из священников и наложил повязку.
- Встань! - приказал я.
Он с трудом поднялся. Я обнял его, прижал к себе. Он всхлипнул на моей груди.
- Теперь ты воистину мой раб Юсто. Радуйся!
Я вернулся в замок моего господина Дзитана Тода. Не прошло и двух дней после клеймения Юсто, как господин вызвал меня к себе. Беседа началась вполне любезно. Сели за маленький столик с зерновыми шариками, сладким мясом и яблочным вином. Обсудили последние политические новости: волю престарелого императора и только что назначенного приемника. Я терялся в догадках, зачем он меня пригласил. Мы никогда не были особенно близки.
Поев, расположились на подушках возле фонтана в маленьком бассейне с камнями и плакучей травой. Дзитан предложил мне выбрать себе йалайти. Десять рабов преклонили перед нами колени. Мне понравился юный и темноволосый.
- Ясо! - кивнул Дзитан.
- Первая поза покорности, Ясо! - сказал я.
Я вынул Знак Власти Дзитаро, позолоченный, с гербом дома Тода. Такой же, как и у Юсто, на распорках. Я опустился на колени за ним и ввел пенис. Ясо был искусен и покорен, он всячески помогал мне и старался доставить максимальное наслаждение. Я зарычал, и йалайти застонал, принимая иглу.
Я подождал, пока успокоится биение крови в члене, перевел дух, встал и с поклоном поблагодарил господина Дзитаро.
Он улыбался.
- Садись. Тебе понравился мой раб?
- Да.
- Хочешь, я тебе его подарю?
- Вы слишком добры ко мне. Чем я заслужил такую милость?
- Айдзен, почему ты не привел Юсто?
- Он еще не оправился после клеймения. Даже повязку еще не сняли. Пусть отдохнет.
- Ты слишком мягок с ним. Боль полезна для йалайти. Тем более от клейма. Пусть чувствует, что он твой. Приведи его сегодня же!
- Я боюсь, как бы рана не воспалилась.
- Ничего. В крайнем случае, у меня отличный врач.
- Да, Господин.
Я клял себя за то, что слишком расхваливал своего йалайти. Но делать было нечего. После заката мы с Юсто предстали перед господином Дзитаном. Точнее я предстал, а Юсто преклонил колени.
- Это мой йалайти Юсто, господин Дзитан. Два дня назад он заклеймен. Хотите?
- Хочу.
Дзитан Тода поднялся с подушек, подошел к Юсто и положил руку ему на плече. Йалайти испуганно взглянул на меня. Я его еще никому не предлагал.
Я кивнул.
- Доставь удовольствие господину Дзитану.
И опустился на подушки.
- Первая поза покорности! - бросил Дзитан.
Он положил руку на повязку на клейме и сильно сжал. Юсто застонал. Господин Дзитан сжал еще. На повязке выступила кровь.
Я подумал, что мне не хватает твердости. Дзитан куда более опытный господин, чем я, а йалайти признает господином того, от кого получает боль. Я старался не причинять Юсто лишней боли. И теперь боялся его потерять.
Вообще-то Дзитан не должен был дарить чужому рабу иную боль, помимо иглы, без моего позволения. Но, с другой стороны, он мой господин. Я все равно должен был ему позволить.
Господин блаженно улыбнулся, Юсто принял иглу и застонал.
- У тебя хороший раб, Айдзен, - сказал Дзитан вставая. - Спасибо. Знак моей Власти лежал рядом на специальной салфетке, и господин
Тода не спешил возвращать его. А Юсто ждал, не меняя позы.
- Оденься! - сказал Дзитан.
Юсто послушался и по обычаю припал к ногам Дзитана, благодаря его.
- Встань! Сядь у моих ног.
Йалайти вопросительно посмотрел на меня. Я кивнул.
Юсто послушался Дзитана.
- Айдзен, - сказал господин Тода. - Подари мне этого раба. Взамен получишь Ясо. Он еще не заклеймен, будет твоим по огню и железу.
Сердце у меня упало. Этого-то я и боялся!
- Благодарю, господин. Но я не могу подарить Юсто. Он мой раб по духу и желанию.
- Тогда есть два выхода: либо Юсто просит тебя отпустить его и называет меня господином либо вы оба становитесь моими йалайти.
Дзитан усмехался.
- Ты мне действительно нравишься, - добавил он. - Я был бы рад видеть тебя среди своих рабов.
- Благодарю за честь, господин, - сказал я. - Но я женат. Я не могу оставить семью.
- Жена твоя на тебя жаловалась, Айдзен. Ты ею пренебрегаешь ради Юсто. Она просит развода.
Этого удара в спину я не ожидал. Да, я всего однажды взял Юсто к нам в постель. Он старательно лизал ей клитор и запускал язык в самое устье того цветка, что пока что был только моей собственностью. Она закрывала глаза и стонала, а я смотрел на них и не понимал, его я к ней ревную или ее к нему. Какая глупость! Мы же одна семья. Он подготовил ее наилучшим образом, так что мне и трудиться почти не пришлось. Мой пенис сменил его язык, и мы тотчас взлетели на пик наслаждения. Она осталась очень довольна. Но я больше не брал его к нам. Мне надо было с этим свыкнуться. Я понимал, что поступаю недостаточно добродетельно, но поделать с собой ничего не мог.
Я поднял глаза и встретил взгляд Дзитана, властный и жесткий. Если этот человек меня захотел - он не отступится. Найдет предлог, чтобы сделать из меня йалайти и против моей воли. Я вспомнил рыцаря, который случайно обратился к его рабу и сегодня преданно стоял на коленях среди его йалайти. И я понял, что малая часть меня этого хочет. Говорят, что в каждом мужчине, и в каждой женщине живет частица йалайти, поэтому презрение к йалайти - большой грех.
Если я соглашусь - будет операция смены сущности - колдовство врачей, чтобы не толстеть и глупеть после обряда в Доме Собраний. А потом у меня никогда не будет сыновей. Я мечтал, чтобы у меня были сыновья.
- Судьба йалайти не для меня, - сказал я. - Я воин, и могу предложить вам только любовь воина. А жену возьму другую, если эта меня оставляет.
Дзитан тонко улыбнулся.
- Если бы мне была нужна только любовь воина, я бы давно сделал тебя своим возлюбленным. Господину не отказывают. Ты уже сказал свое "да", когда приносил присягу. Но мне нужна верность йалайти.
- Это не для меня.
- Ничего не поделаешь. Тогда Юсто.
Йалайти умоляюще посмотрел на него.
- Я не могу просить господина отпустить меня. Он спас мне жизнь, и я его раб по духу и желанию. Это было бы бесчестно. Господин Дзитан, пожалейте нас!
Конечно. Он уже понял. Был еще один выход.
- Айдзен, прогони своего раба!
- Нет. Это бесчестно прогонять раба, который объявил себя рабом по духу и желанию.
- Айдзен, ты сказал мне "нет"!
Вот оно! Он нашел предлог даже раньше, чем я ожидал. Я ослушался своего господина.
- Ты понял? Ты совершил преступление, а значит перед тобой выбор: судьба йалайти или смерть.
- Смерть, - сказал я.
- Глупо! Жизнь йалайти прекрасна и полна наслаждения, и не менее достойна, чем любая другая.
- Возможно. Но я не хочу, чтобы выбирали за меня.
- Нет! - прошептал Юсто. - Лучше я попрошусь к Дзитану.
- Поздно! - усмехнулся господин Тода. - Вы лишили себя этого выбора.
Лукавишь! Этого выбора у нас никогда не было.
Я встал.
- Что я должен делать, господин Тода?
Дзитан хлопнул в ладоши. Появился Ясо и преклонил колени.
- Проводи господина Айдзена в комнату ожидания.
Комната ожидания была погружена в сумерки. Только у священного узора горели две свечи, освещая тонкие ветви, которыми расписаны стены. Ветви без листьев и цветов по палевому фону: желтоватый, бежевый,сильно размытый голубой. Одна из стен открывалась в сад, перегородки раздвинуты. Там идет дождь, барабаня по листьям.
Я сел на кровать у стены. Неплохая кровать с шелковым покрывалом и подушками с тем же узором, что и на стенах. Скорее ложе жертвы приготовленной для богов, чем преступника перед казнью.
Сколько я здесь проведу? На то воля господина. Может быть, час. Может быть, годы.
Священный Узор притягивал и манил. Вот еще один выход! Я могу уйти к Небесному Господину. Если он меня примет. Только недостойно идти к Небесному Господину, не исполнив долга перед земным. Не столь позорно, как бежать, но все же бесчестно.
Я опустился на колени перед Узором и помолился, склонив голову.
Послышался шорох отодвигаемых перегородок. Я обернулся. У входа на коленях стоял йалайти. Я не видел его лица, поскольку коридор был куда более освещен, чем комната ожидания, и свет бил ему в спину.
- Господин Дзитан велел принести вам ужин, - сказал он и кивнул в сторону подноса, стоявшего на полу рядом с ним. - Я могу войти?
Я кивнул.
Он вошел и поставил поднос на мою кровать, а сам опустился рядом на колени.
- Меня зовут Каморо, господин Айдзен, - сказал он. - Господин Дзитан позволил нам разговаривать.
Хорошо. Даже, если это ложь, хуже уже не будет.
- Каморо... Что-то знакомое...
Он улыбнулся.
- Был такой рыцарь Камор.
Ну да! Конечно! Теперь я узнал его. Выше других йалайти и черты лица резче и грубее. Тот самый рыцарь!
- Да, я узнал тебя. И как живется в йалайти?
- Очень хорошо. Я никогда не был так счастлив, так беззаботен, так свободен! Вы не можете понять, господин, какое это счастье - отречься от своей воли. Господин Дзитан готов оказать вам благодеяние. Просто вы пока не состоянии понять, что это действительно благодеяние. Тогда, перед Домом Собраний, я тоже приходил в отчаяние, я теперь мне это смешно. Поверьте, неразумно от этого отказываться.
- Возможно. Но я не люблю, когда решают за меня.
- Искупительная жертва потребует от вас гораздо больше самоотречения и покорности.
- Значит, и чести больше.
- Стать йалайти проще. И именно этого хочет ваш господин. Он не желает вам смерти. Разве не обязаны вы исполнять желания господина?
- Господин предоставил мне выбор, и я им пользуюсь.
- Вы сделали не лучший выбор.
- Это мое дело. Где сейчас Юсто?
- В комнате ожидания для йалайти.
- Почему? Он еще не стал рабом Дзитана?
- Я не знаю.
Я доел ужин, поставил на поднос чашу с остатками вина.
- Вы можете мною воспользоваться, - сказал Каморо. - Господин передал меня вам до часа искупления.
- Значит, ты обязан мне подчиняться?
- Да, пока это не противоречит воле господина Дзитана или его безопасности.
- Тогда отнеси поднос, а палочки для еды вымой и принеси мне. И еще принеси пару плодов пато.
- Палочки к пато? - удивился Каморо.
- Твое дело подчиняться!
Он вернулся с палочками и двумя золотистыми продолговатыми пато на подносе. Преклонил колени.
- Первая поза покорности! - скомандовал я.
У него не было Знака Власти.
- Господин снял его, когда объявил о передаче, - сказал он. Гладкая кожа раба, тщательно очищенная от волос. Мне его совсем
не хотелось. Я был сыт.
Клеймо с именем господина. Довольно старое, по крайней мере, несколько лет. Я пропустил руку ему между ног и нащупал шрамы там, где был пенис и яички. Потом взял плод пато. Довольно толстый плод вошел очень легко, из чего я заключил, что Дзитан тоже любил подобные развлечения. На втором он слегка застонал, но не отстранился. Наоборот, едва заметно подавался навстречу, помогая. Потом настала очередь палочки. Я направил ее острым концом. С трудом ввел между двух пато. Надавил большим пальцем. Каморо застонал. Взял вторую палочку. У нас они недлинные, можно до конца. Он стонал и чуть не плакал. Анус начал сокращаться, словно втягивая в себя все, что я туда ввел.
Я сел на кровать.
- Можешь одеваться.
Он послушался и припал к моим ногам, и понял, что это совершенно искренне.
- Я могу лечь у ваших ног, господин Айдзен? - спросил он.
- Нет. Возвращайся к Дзитану.
Мне хотелось побыть одному.
Он поцеловал мне руку и направился к выходу.
- Постой! Когда господин Тода пришлет за мной?
- На то воля господина.
Было утро. Свет бил сквозь полупрозрачные перегородки. Возле моей кровати стоял на коленях Ясо и ждал, когда я проснусь.
- Господин Айдзен, вы должны следовать за мной.
- Иди к господину Тода и попроси у него полчаса отсрочки, чтобы я мог вымыться, чтобы достойно встретить смерть. Если он согласиться - пусть принесут бочку с водой для мытья и придет Каморо помочь мне.
Ясо склонился до земли, встал и побежал исполнять приказание. Отсрочку я получил. Вода в бочке пахла цветочными лепестками и
была ужасающе горячей. Я не стал ждать и залез в воду. Каморо старательно тер меня мочалкой и поливал из ковша. Потом подал полотенце и натер кожу ароматным маслом. Волосы я собрал в пучок на голове и закрепил лучшей заколкой из белого дерева.
Каморо подал одежду, положенную для тех, кто должен выплатить господину долг смерти: белую длинную рубаху.
Мы шли по коридору к выходу из замка. Я знал путь. Ясо и Каморо сопровождали меня. Перешли через улицу по закрытому горбатому мосту и оказались на стене замка. Теперь к воротам. У ворот лестница. Внизу тяжелые двери, открывающиеся на небольшую полукруглую арену, покрытую белым ковром. На арене справа от меня - столб с кольцом, слева - сиденье, в центре которого торчит металлический кол. Пока тонкий и выступающий из кресла не более чем на палец. Это место для меня.
Арена открывается на дорогу. Пока она пустынна: еще слишком рано. Там, у края помоста стоит Дзитан в алых одеждах под черный кожаный пояс.
Я почтительно кланяюсь.
- Не передумал?
- Нет.
- В любой момент ты можешь сказать, что согласен стать йалайти - тогда казнь будет немедленно прекращена.
- Именно так я стал йалайти, - прошептал Каморо у моего плеча. Думаю, что я побледнел. Дзитан - опытный господин, он сумеет
построить пытку так, что я сам буду умолять его принять меня в качестве йалайти.
- Вижу, ты понял, - сказал он. - И?
- Не стоит ли начать?
Он усмехнулся.
- Что ж, начнем. Снимите с него одежду!
Ясо и Каморо помогли мне раздеться и подвели к сиденью. Я с тоской взглянул на дорогу. Охраны не было, но я знал, что это лишь иллюзия. Это место простреливается из арбалетов со стен и с башен ворот. Расстояние маленькое - так что мудрено промахнуться. Да, смерть от арбалетной стрелы много легче того, что мне уготовано. Но это собачья смерть.
Мне помогли сесть так, чтобы кол вошел точно в анус. Боли не было. Пока. Потом стул начнет медленно опускаться, а кол раскрываться во мне, как Знак Власти йалайти, только гораздо шире. Мои бедра закрепили широкими ремнями и такой же ремень надели на пояс и жестко привязали к спинке кресла.
Потом подошел господин Дзитан. Мой член и яички он поместил в черный кожаный мешочек с затягивающимся горлом. Веревку завязал простым узлом и отвел концы в стороны, привязав к двум скрещенным копьям по правую и левую сторону от сиденья. По мере опускания стула узел будет затягиваться.
- Теперь возьми.
Он дал мне в руку небольшой свинцовый шар. К шару была привязана веревка.
- Оглянись! Если ты выпустишь шар, веревка натянется, тогда поднимется вон тот молоток и ударит в медный диск. Звук получится таким громким, что заглушит шум дороги даже в полдень. Этот звон будет означать, что ты согласен, и казнь должна быть остановлена, - он усмехнулся. - Так что держи крепче.
Он подошел к колесу, похожему на штурвал, что стояло у подножия моего орудия пытки, и перевел его на одно деление. Стул подо мной плавно опустился, и я почувствовал, как входит в меня и расширяется кол. Но боли еще не было - только страх и эротическое возбуждение.
- На сколько рассчитана казнь? - спросил я.
- Потихонечку, потихонечку. До завтра доживешь. А теперь смотри. Двери, через которые я прошел полчаса назад, снова открылись, и
на арену вышел Юсто в сопровождении одного из йалайти. Он взглянул на меня, побледнел и опустился на колени.
- Йалайти Юсто отказывается принимать мои Знаки Власти, пока его нынешний господин жив. Поэтому до твоей смерти, Айдзен, он объявляется открытым. Разденьте его!
Юсто раздели, подвели к столбу и закрепили цепь на его ошейнике. Открытый раб! А это значит, что любой, кто пройдет мимо по дороге, имеет право взять его.
Первым желающим оказался толстый торговец не первой молодости. Юсто метнулся от него, цепь натянулась.
- Нет!
- Неужели! - усмехнулся Каморо и кивнул Ясо.
У самой дороги на помосте стояло возвышение, вроде горки высокой частью к дороге. Каморо с Ясо подняли сопротивляющегося Юсто, положили на горку головой вниз и закрепили руки и пояс кожаными ремнями. Потом развели ноги и притянули колени к железным кольцам в полу.
- Пожалуйте, господин! - кивнул Ясо торговцу.
Юсто стонал и плакал, а торговец пыхтел позади него. Когда он закончил и отошел удовлетворенный, я почувствовал, что подо мной вновь опускается стул. Теперь боль была, но очень слабая и слишком смешанная с наслаждением.
Дзитан подошел ко мне, коснулся плеча, провел рукой, едва касаясь кожи, поцеловал.
- Ну, ты же хочешь, я вижу. Что за глупое сопротивление собственным желаниям?
Напряжение достигло своего пика, и я почувствовал биение крови в члене и влагу, заливающую черный мешочек у меня между ног. И я ненавидел себя за это.
Мне стоило большого труда удержать шар, я сделал почти невозможное. Зачем? Так хотелось сдаться! Но где-то на периферии сознания кто-то упорно твердил: "Ты должен умереть! Должен! Иначе мы не сможем вернуться!"
Дзитан пожал плечами и покинул арену.
Он возвращался еще несколько раз: ласкал, уговаривал, доводил до исступления. И я уже не понимал: ненавижу я его или люблю.
И менялись насильники моего Юсто. Впрочем, они бы оскорбились, услышав о себе "насильник". Поиметь открытого раба - долг каждого подданного, оказавшегося поблизости от места казни.
Я запомнил крестьянина с пропитой физиономией и грязными руками, упорно мявшего свежее клеймо Юсто.
Сиденье продолжало медленно опускаться, и наслаждение постепенно вытесняла боль. Точнее само наслаждение менялось, смешиваясь с болью. Эротическое напряжение первых часов сменило расслабление транса.
К вечеру Юсто отвязали и дали отдохнуть. Он отполз к столбу, и сквозь туманную дымку перед глазами я увидел, что он оставляет за собой кровавый след.
Я еле удерживал шар. Рука дрожала. "Я должен умереть! Мы должны умереть, чтобы вернуться!" Куда? Я не понимал, что это значит, но все же из последних сил не давал шару упасть. Я почти терял сознание, но чувствовал, что он предательски ускользает из моей руки - и приходил в себя.
На закате боль вернулась вновь и заполнила собою все. Я решил, что острие дошло до внутренних органов, а значит осталось недолго. Шар лежал на моей ладони, а кто-то внизу жалобно просил пить.
- Юсто? - одними губами прошептал я.
- Уже скоро, господин. Держитесь! Мы должны умереть.
Ночь прошла где-то на границе между забытьем и болью. Подул утренний ветер, и я увидел свою кровь, стекающую по желобу с помоста, черную в утренних сумерках.
В просвете арены стоял Дзитан, и ветер развевал края его одежды. Он повернулся ко мне.
- Твой раб умер, - сказал он. - Жаль. Вы оба могли бы жить. Но теперь и для тебя уже поздно, даже, если ты выронишь шар. Теперь твоя очередь.
Моя рука дрогнула, и шар скатился вниз. Раздался громовой удар молотка по меди. Дзитан расхохотался.
- Поздно, Айдзен! Но поблажку ты заслужил.
Он взял меч. Широкий и тупоконечный, меч правосудия и долга.
Я не почувствовал удара. Только рассветное небо провалилось куда-то вниз, и его сменила кирпичная кладка потолка, а потом исчезла и она.
Я открыл глаза. Стены, обитые вагонкой, отсветы пламени камина. Рядом приходила в себя Жюстина, а у огня сидел Кабош, чем-то похожий на Дзитана, и озабоченно смотрел на нас.
Вскочил с кресла, бросился ко мне.
- Слава Богу!
Что могло произойти, чтобы Кабош помянул Бога, в которого никогда не верил?
- Слава Богу! - повторил он.
Я сел на кровати.
- Ты что уверовал?
- Идиот! Я трое суток не могу вас откачать!
- Трое суток! Снял бы иглы.
- А ты посмотри на себя.
Игл не было.
Жюстина тоже села на кровати и уткнулась носом в мое плече. Игл не было и на ней.
- Я уже в больницу собирался вас вести! - сказал Кабош. - Как себя чувствуете?
- Я - ничего. Только слабость, голова кружится.
- С голодухи, - объяснил Кабош. - Жюстина?
- Голова кружится и очень болит. И подташнивает. Кабош, дай попить чего-нибудь.
Он налил ей стакан сока.
Я взял ее руку. Горячая. Даже слишком.
- Маркиз, Кабош, помогите мне встать. Где здесь туалет?
Ее рвало слизью и только что выпитым соком.
Довели до кровати на втором этаже, уложили. Подальше от камина, чтобы не было даже намека на дым. Кабош отрыл настежь окна. Из сада плыл аромат зацветающих яблонь и первых весенних листьев. Был вечер. Сумерки.
Кабош сходил за тонометром.
Кивнул мне.
- Иди на кухню, поешь. А то тебя тоже придется откачивать.
На кухне я сожрал два яблока из корзинки на холодильнике. И выставил на плиту сковородку с котлетами, но ждать их не стал - вернулся к Жюстине.
Кабош кормил ее какими-то таблетками.
- Что с ней?
- Гипертонический криз. Давно давление повышенное?
Жюстина посмотрела на него со всем удивлением, на которое только была способна в таком состоянии.
- Не знаю.
- Ну, вообще-то на после экшн на всякий случай анаприлин держим. Но пока обходились, - заметил я.
- Угу! Закон половинок. Из гипертоников только половина знают о своей болезни, а из этой половины - только половина ее лечат, и из них - только половина эффективно. Лежи! Боль успокоится - зови нас. Поможем спуститься. Тебе тоже надо поесть.
Я сел в кресло перед кабошевым камином и занялся котлетами, изрядно подгоревшими, пока мы говорили с Жюстиной, но мне было по фигу.
- Больше никаких иголок, - сказал Кабош. - Загубишь бабу!
Я думал о наслаждении и смерти. Откуда эта связь? Казалось бы, смерть - боль. И больше никаких ассоциаций. Почему где-то глубоко в человеческом подсознании живет надежда словить кайф с этого процесса. И в последний миг воскликнуть "Блаженство!", как царствующий жрец Нормана в объятиях убивающего его золотого жука. И вот уже индус почитает за счастье умереть от руки любимого бога (например, броситься в Ганг), святой Иоанн Креста просит на смертном одре почитать ему "Песнь песней", а мусульманские шахиды соревнуются друг с другом в том, кто раньше предстанет перед Всевышним. Да, в большинстве религий блаженство отодвинуто за эту грань: после смерти, а не в момент смерти. А радость последней - в ожидании встречи с возлюбленным божеством. Но не так все просто. Может быть, это только самообман: блаженство после смерти, а не сама смерть, как блаженство. Психологическая защита, страх непонимания непосвященных... Смерть - боль. Боль - эндорфины. Они родимые! Максимальное количество эндорфинов - вот цель и смысл человеческого существования. Не ожидает ли нас в момент смерти эндорфиновый всплеск?
В средние века и немного позже, пока сие действо не было повсеместно отменено, публичные казни собирали толпы народа, и далеко не всегда людей сгоняли туда палками. Зачем же они шли туда? Сопереживание, эмпатия, сочувствование. И скорее жертве, чем палачу. Возможность умереть виртуально, умереть, не умирая. Воля к смерти и понимание смерти, как величайшего и последнего наслаждения.
_____
- Вставай! Вставай!
Кто-то тряс меня за плечо.
- Отойдите от него! Лицом к стене! Встать!
Я с трудом открыл глаза. Надо мною стояли три мента с дубинками.
Медленно сел на кровати, покачнувшись, спустил ноги.
- На выход!
Меня вели куда-то вверх по лестнице. Я с трудом переставлял ноги и держался за стену (слава Богу, хоть наручников не надели!) Ступени то и дело начинали плыть перед глазами.
В кабинете за столом сидел незнакомый мне человек в дорогом костюме, отглаженный, аккуратный и чисто выбритый.
- Присаживайтесь, Андрей Максимович. Я ваш адвокат.
Я тяжело опустился на стул.
- Государственный?
- Нет. Меня нанял ваш друг Сергей Лобов.
- Докажите!
Самое страшное в тюрьме - это полная информационная изоляция. И окружающая тотальная ложь. Не знаешь, кому можно доверять и можно ли вообще доверять кому-нибудь. Чувствуешь себя беспомощным, слабым и загнанным в угол. И каждый шаг, как у канатоходца.
Адвокат положил руку на стол и раскрыл ладонь. Там лежал Трискель.
- Вы знаете, что это?
- Да.
- Дайте мне пить.
Он протянул мне бутылку с минералкой. Я выдул сразу весь литр и без церемоний вытер рот ладонью.
- Спасибо. И поесть что-нибудь.
Он открыл пластиковую коробку с бутербродами. Я где-то читал, что из голодовки следует выходить постепенно, на салатиках.
- Фрукты, овощи есть?
- Вот, это от Сергея.
Я уничтожил яблоко и два огурца. Потом не удержался и стащил пару кусочков колбасы с бутерброда.
- Все. Остальное уберите.
Он кивнул.
- Что с вами?
- Плохо выгляжу?
- Честно говоря, краше в гроб кладут.
- Избиение дубинками плюс сухая голодовка, чтобы встретиться с вами.
- Больше так не делайте. Здесь связями и посулами можно добиться гораздо большего, чем подобным героизмом.
- Но добился же!
- Они не имели права не допустить адвоката.
- Все равно не хочется лебезить перед этой сволочью!
- Постарайтесь быть поспокойнее, эмоции вам только навредят.
- Постараюсь. Что вы знаете о моем деле?
Он знал почти все. Кабош хорошо его проконсультировал.
- А как сами к этому относитесь?
- К чему именно?
- К Теме.
Он улыбнулся.
- С пониманием, но без сочувствия.
- Хитро! Ладно, сойдет. Врач будет?
- Постараюсь организовать. Было бы неплохо доказать применение пыток. Вы наговорили лишнего.
- Что, например? Я же, как под присягой: правду и только правду.
- Здесь важна не правда, а то, как ее будут трактовать.
- Вам тоже все равно, кого защищать, как им все равно, кого сажать?
- Не совсем. Работа есть работа, но не всякая работа в удовольствие. Вы мне симпатичны.
- Вы хоть верите в мою невиновность?
- Это не вопрос веры...
- Ну, не как адвокат, как человек?
- Да. Думаю, да.
- Спасибо.