Как только городок освободили от немецко-фашистских захватчиков, Дубровичи вернулись из эвакуации. Феня соскучилась по своим, а Шифра наслышалась от соседей по бараку, что надо торопиться, пока их квартиру не захватили другие. Но они опоздали.В их квартире уже успели поселитья незнакомые люди, которые разговаривать с ними об освобождении квартиры или хотя бы о временном уплотнении не пожелали. У новых жильцов на всё был один ответ:
- Мы здесь живем по ордеру исполкома.
В исполкоме сказали:
- Мы вас вызывали? Покажите вызов!
Да и чего было с этими Дубровичами цяцькаться? Из взрослых только немощная старуха и девица лет восемнадцати, да и та на поверку оказалась никакая не Дубрович.
Девица пыталась напирать на то, что у троих детей отец на фронте, мать умерла от тифа, а бабка больна. Так кого этим сейчас удивишь? У всех кто-то на фронте, у многих умершие матери, пускай не от тифа, так от голода или холода, здоровых бабок днём с огнём не сыщишь. А детей вообще положено сдать в детский дом, а не норовить за их счет получить жильё. Если сама не уберется подобру-поздорову, то придётся забрать у нее детей с помощью милиции. Девка-то язык и прикусила...
- Что будем делать, мамо? - спросила Феня у Шифры.
- Уж не знаю, что и посоветовать. Давай пока поселимся во флигеле, а там Мотя вернётся с войны, и мы в своё жильё переберёмся.
Конечно, эту развалюху во дворе только с большой натяжкой можно было назвать флигелем. Правильнее было бы сказать - общественный туалет... По всему видать, что ее как туалет многие и использовали...
Когда-то, еще до войны, когда семье стало тесно, Мотя пристроил к сараю три стены, покрыл их крышей, соорудил печку, сделал двери и два маленьких окошка и стал называть флигелем. Поля обмазала стены глиной и побелила. Если Мотя приходил с работы поздно, то, чтобы не будить домашних, ночевал там. Да и гости из деревни всегда могли остановиться во флигеле на ночь- другую.
С другой стороны, будь флигель в лучшем состоянии, вряд ли бы он сейчас пустовал...
Феня принялась чистить, мыть и скоблить пол и стены. От старой и больной Шифры при уборке пользы мало. Не давала детям под ногами вертеться - и то хорошо.
... Рано утром, через день после того, как они поселились во флигеле, Феня позвала старшего из ребят, семилетнего озорника Зямку и ласково обратилась к нему:
- Зямочка, мне нужно сходить в деревню...
- Возьми меня с собой! – немедленно перебил ее Зямка.
- Ой, Зямочка, ты же знаешь, как мне хочется пойти вместе с тобой! С тобой мне и сам черт не страшен. Но не могу себе этого позволить. Ведь только тебе я могу доверить присматривать за бабушкой, за Люсенькой и за маленьким Эликом.
Феня хорошо знала, что хулиганистому Зямке нельзя приказывать, только лаской, только подчеркивая его высокую сознательность и незаменимость, можно уговорить его делать то, что требовалось. Только после этого разговора Феня обратилась к пятилетней Люсеньке и трехлетнему Элику:
- Я ухожу на два дня в деревню. Со двора не выходить. Во всем слушайтесь бабушку и старшего брата. Еда сварена на два дня - сегодня скушаете только половину. Понятно? Очень хорошо.
... Выйдя из города, Феня сняла туфли и пошла по дороге босая - впереди был путь в восемнадцать километров, и туфли надо было беречь.
Пока Феня топает из города в родную деревню, самый раз рассказать, как она очутилась у Дубровичей и по сути дела стала главой этой семьи. Разумеется, на время отсутствия дяди Моти, отца троих ребятишек. Конечно, если дядя Мотя вернётся с войны живым. Похоронке ни Шифра, ни она не хотели верить. Вон сколько раз бывало, что принесут на человека похоронку, а потом окажется, что его совсем не убило, а только ранило. Или еще лучше - не ранило, а просто перепутали его с другим, например, с однофамильцем или еще с кем... На войне ведь всякое бывает.
Вот и отец Фени тоже на войне и даже в одном с дядей Мотей взводе.
Собственно, именно потому, что Фенин отец служит в одном с дядей Мотей взводе, она и оказалась у Дубровичей. Повестки из военкомата пришли и ее отцу, и дяде Моте уже на следующий день после начала войны.
Матвей Дубрович постарался впихнуть свою семью в поезд, уходящий на восток. И мать, и жену с грудным Эликом на руках, и двух старших ребят - Люсеньку и Зямочку. А когда он подал Поле в вагон последнего ребёнка, его взял за плечо Петро Бондаренко, Фенин отец, и сказал:
- Матвей, пусть и моя дочка едет с твоей семьей. Не хочу, чтобы она оставалась там, где будет проходить война. Девочке всего-то пятнадцать лет, а тут будут охочие до женского тела жеребцы... Что немецкие, что наши - без разницы... Как бы не спортили мне девку... Да и твоим от нее будет допомога, она у меня никакой работы не чурается...
Они вдвоем запихнули Феню в вагон, потом Горпина, жена Петра, подала большой деревянный чемодан самодельной работы, и Петро уже на ходу поезда забросил чемодан с Фениными вещами в вагон.
...Вот уже час идет Феня по тропинке, протоптанной рядом с наезженной колесами дорогой, а рассстояние до родного села почти не меняется. Рвется сердце поскорее увидеть мать, братиков, узнать, что слышно про отца, хочет оно выскочить из грудной клетки и лететь перед Феней, но девушка сдерживает шаг, ибо понимает, что силы надо беречь, путь предстоит неблизкий ...
... Второй час идет Феня, третий...
Солнце припекает, пот струйками стекает по лбу, плечам, спине, ноют усталые ноженьки...
... После полудня дорога привела девушку к родному селу. Феня спустилась к реке, умыла лицо, руки, ноги, надела туфли, приосанилась и направилась к своей хате. Странно, но Сирко не выбежал ей навстречу. Мать с братьями возились за хатой в огороде.
- Скажите, люди добрые, где здесь Бондаренки живут? - еще по дороге Феня решила разыграть мать и меньших братьев.
Горпина разогнула спину, посмотрела на девушку, сказала два слова:
- Феня, возвратилась, - и села на землю.
Феня подбежала к матери, быстро села напротив, обняла ее, и обе заплакали.
Грицько и Михайлик подошли поближе и стали рядом, не зная, что делать.
Наконец Грицько догадался принести ведро с водою и кружку:
- Мамо, попейте водички, вам и полегчает, - сказал он.
- Ох ты, какой заботливый вырос, - Феня поднялась и стала обнимать братьев.
- Пошли в хату, - сказала Горпина, тяжело подымаясь с земли. - Там и намилуемся, и поговорим, и наплачемся.
- А Сирка немцы пристрелили, - сказал Михайлик, когда они проходили мимо пустой конуры.
- А девчат, подружек твоих, всех в Германию на работу угнали, - добавила мать.
Зашли в хату.
В передней комнате на стене висел портрет отца, сильно увеличенный с маленькой фотокарточки.
- Правда, похож? Михайлик нарисовал, - с гордостью пояснила мать. - Ему бы на художника треба учиться.
- Да, похож на отца. И Михайлику, и Грицьку треба учиться, - согласилась Феня.
- Ой, чего же я стою? - заволновалась Горпина. - Соловья баснями не кормят. Ты ж наверное с дороги проголодалась?
- Проголодалась, - согласилась гостья. - А что слышно про батька?
Грицько молча полез в шкафчик и достал оттуда похоронку на отца.
Горпина и Феня снова заплакали, Но не так, как в первый раз, а так, что пацанам стало страшно, и они оба зашмыгали носами...
... Похоронку на Петра Бондаренко, так же, как и на Матвея Дубровича заполнял их земляк полковой писарь Степан Коломиец. Вместе с похоронкой Бондаренки получили и письмо от Степана, который приводил рассказы нескольких однополчан, собственными глазами видевших, как немецкий снаряд прямым попаданием накрыл окоп, в котором находился Петро. Но ни Степан Коломиец, ни они не знали всех подробностей того артиллерийского обстрела. Бойцы получили команду окопаться вдоль линии фронта. Когда немцы начали методичный обстрел из пушек наших окопов, Петро крикнул Матвею:
- Мотя! Ты курить хочешь?
- Хочу! - ответил Матвей. - А ты?
- И я... А тютюн у тебя есть?
- Нет. А у тебя?
- А у меня есть...
- Ну тогда я ползу к тебе.
- Не треба. Я сам к тебе поползу...
Как только Петро перебрался в окоп к Матвею, немецкий снаряд разорвался на том месте, где пару минут тому назад находился окоп Петра Бондаренко.
Петро протянул Матвею кисет и сказал:
- Развяжи, Мотя, сам, бо в мене руки дрожат. Ты не поверишь, но я потому к тебе перебрался, что внезапно почувствовал, что немец сейчас попадёт в мой окоп...
- Ну почему не поверю? Поверю...
Матвей сделал Петру и себе самокрутки, они выкурили их, и вдруг Матвей сказал:
- Давай, Петро, перебираться в другое место, потому что чует моё сердце, что немец сейчас разнесёт и мой окоп к чертям собачьим...
Петро и Матвей быстро выкатились из окопа и перебежали в воронку от снаряда перед окопом Матвея Дубровича. Не успели они нырнуть в нее, как и в его окоп, тот самый окоп, где они только что находились, попал немецкий снаряд.
- Давай, друже, ползти отсюда, пока нас не поубивало, - сказал Петро.
И они поползли вперед. Что ждет их впереди - немецкий плен, партизанский отряд, койка в лазарете, штрафбат, смерть или жизнь - автор не может знать. Ибо война еще не окончилась...
... До самого утра проговорили и проплакали мать и дочь. И Горпина, которая три года ждала возвращения Фени, поняла, что та не может вернуться в отчий дом. Ибо не сможет она оставить одних старую Шифру, плаксу Люсеньку, тихенького ангелочка Элика, даже озорника и задиру Зямку.
... На второй день поздно вечером Феня возращалась в город. В руках она тащила тяжелую самодельную кошёлку, в которую Горпина положила гостинцы: яблоки, молодую картошку и понемногу разных овощей. Мать обещала и дальше помогать дочке, чем сможет со своего огорода. Вот только, как Фене запастись на зиму дровами, они обе не знали. Горпина сказала, что в пяти километрах от ихнего села есть лесоучасток сахарного завода. Завод разрушен, а большая часть бревен, как лежала, так и лежит на этом участке в штабелях. Чтобы вывезти бревна оттуда, нужны лошадь и телега. Только, где их, лошадь и телегу, раздобудешь?
Чем ближе к дому она приближалась, тем больше ей лезли в голову тревожные мысли. То она представила себе, что Элик вышел один на улицу и на него напал соседский гусак. То - что Люсенька упала и разбила себе до крови коленку. А то вообще страшное - Зямка где-то нашел гранату, притащил домой и выдернул чеку. Феня видит в подробностях, как этот негодник бегает по двору, не зная, куда можно забросить гранату, потом швыряет её в выгребную яму возле приютившегося на краю двора сортира.
Раздаётся взрыв...
Из сортира, пробив головой крышу, вылетает вверх ногами соседка, захватившая квартиру Дубровичей. Она делает сальто над туалетом и повисает на дереве вниз головой, зацепившись юбками за ветку. Соседка машет руками, крутит голой нижней частью тела и визжит, как недорезанная свинья, но никто не торопится ей на помощь.
Но это еще не всё. После взрыва размер веснушек на восторженно-изумленном Зямкином лице начинает увеличиваться до невозможности, пока они не превращаются в сплошное бурое пятно... Зямка бежит к бочке с водой, в которую соседка собирает дождевую воду и - на глазах возмущенной соседки - ныряет в бочку, чтобы смыть с себя бурую вонючую гадость. От этой дерзости соседка принимается визжать еще громче, еще больше махать руками и сильнее крутить голой нижней частью туловища. В результате ветка, на которой она висит, не выдерживает, ломается, и соседка шлепается на землю...
Чтобы избавиться от тревожных мыслей, девушка принялась мечтать. Вот встретится ей сейчас добрый волшебник и скажет:
- Загадай три желания, и я их все выполню.
- Первое желание: сделай так, - ответит она, - чтобы дети мои были здоровы и веселы.
- Будет сделано, - ответит волшебник.
- Второе желание: сделай так, - ответит она, - чтобы у нас были на зиму дрова.
- Будет сделано, - ответит волшебник. - Теперь третье желание. Только хорошенько подумай, так как это уже последнее желание.
Феня наберет полные лёгкие воздуха и скажет:
- Сделай так, чтобы батько и дядя Мотя вернулись с войны живыми и невредимыми!
Волшебник улыбнётся ей и скажет:
- Не всё могут даже волшебники. Но для тебя, девочка, раз ты не за себя, а за других просишь, я постараюсь сделать всё, что в моих силах...
Еще с улицы Феня услышала, как Шифра кого-то отчитывает:
- Ах ты, негодный пропойца! Чтоб тебя приподняло да шлёпнуло! И когда ты только за ум возьмёшься?
Ясное дело, Зямка опять набедокурил. Вот только странно было слышать слова "негодный пропойца" по отношению к семилетнему ребёнку. Неужели этот сорванец уже и пить начал?
Только непонятно, почему в ответ на такие серьёзные обвинения и угрозы, раздался веселый и дружный смех всех детей, включая самого негодяя Зямку.
Во дворе Феня чуть не налетела на чью-то телегу и лошадь, стоящую рядом с телегой.
Девушка тихонько подошла к окошечку и заглянула в комнату. На столе горела керосиновая лампа. Вся семья сидела на скамейке по одну сторону стола и завороженно смотрела на стенку с противоположной стороны стола. А возле той стены стоял незнакомый пожилой мужчина и с помощью пальцев рук демонстрировал на стене театр теней.
Феня не стала заходить в помещение, чтобы не мешать спектаклю, и стала следить за развитием сюжета через окно.
Вскоре она уже понимала не только то, что видела, но и то, что пропустила. Сюжет был на редкость простой, и если бы Феня, вместо того, чтобы заботиться о семье Дубробичей, имела время читать книги, то она бы возможно знала, что это была инсценировка рассказа Шолом Алейхема "Заколдованый портной".
Еврей-портной, семья которого нуждалась в молоке, отправился на базар, чтобы купить козу. Но вместо козы он привел домой козла. Жена отправила его обратно, чтобы он обменял козла на козу.
Однако на базаре ничего менять не пришлось, ибо продавцы доказали ему, что у него не козел, а коза. Вернулся он домой, и опять привел домой козла. Каждый раз по дороге домой и по дороге на базар, портной останавливался в корчме, чтобы пропустить стаканчик вина, а хитрый корчмарь каждый раз производил замену.
Незнакомец не только создавал тени портного, его жены, корчмаря, козы, козла и прочих персонажей, но и прекрасно озвучивал текст. За исключением голосов жены портного и козы, за которых, к немалому удивлению Фени, говорила и пела как будто помолодевшая Шифра.
Походы портного из дома на базар и обратно повторялись многократно, все с новыми и новыми смешными подробностями, но дети с интересом смотрели за всеми повторами и встречали дружным смехом все перепитии сюжета и немудрённые шутки портного, его сварливой жены, козы и козла. Да, да, я не оговился, и коза, и козёл тоже подавали весёлые и злободневные реплики. Именно шутки, частушки и танцы животных вызывали у детей наибольший восторг... Обычно коза и козёл пели свои песни и частушки, пока портной выпивал в корчме свой неизменный стаканчик.
Коза, например, пела на мотив известной песни "И кто его знает":
По Берлину ходит Гитлер
Возле штаба своего.
Поморгает битым глазом
И не скажет ничего.
И кто его знает,
Зачем он моргает,
Зачем он моргает,
Зачем он моргает...
Гебельс спросит: "Что не весел?
Что не хвалишься войной?"
"Потерял я, - отвечает,-
Все надежды под Москвой".
И кто его знает,
Зачем он теряет,
Зачем он теряет,
Зачем он теряет...
А вчера пришел по почте
Запечатаный пакет.
Приглашают черти в гости
Прокатиться на тот свет.
И кто его знает,
Зачем приглашают,
Зачем приглашают,
Зачем приглашают...
Потому злодей рыдает
Возле дома своего.
Не моргает битым глазом
И не брешет ничего.
И кто его знает,
Чего он рыдает,
Чего он рыдает,
Чего он рыдает...
В ответ козел, приплясывая, пел свои победные частушки:
Злобный враг войну затеял,
Мы его не пощадим,
И на море, и на суше
Разобьём и разгромим...
Боевое наше знамя
Пронесём со славою.
И победе быть за нами -
Наше дело правое!
Крепче дождик начал капать,
Забурлилася вода...
Нынче немец начал драпать,
Как не драпал никогда...
Тут случилось непредвиденное: непоседа Зямка, очевидно устав послушно сидеть на одном месте, нырнул под стол, вынырнул с его другой стороны, встал на фоне освещенной стены и завопил:
Сидит Гитлер на горшке,
Ищет вшей в своей башке.
Почему фашист не весел?
Скоро мы его повесим!*
Но наверное даже после этого не вся энергия, запасенная им за время смирного сидения, вышла из него, ибо он подпрыгнул, затем дважды повернулся вокруг своей оси и выкатился из помещения. Тут Зямка увидел прильнувшую к окну Феню. Феня приставила указательный палец к губам, что означало "Молчи!"
Зямка подмигнул Фене и влетел обратно в комнатку.
А там, между прочим, события приняли непредусмотренный сценарием пьесы поворот. Как только Зямка выскочил во двор, на импровизированныю сцену вылезли Люсенька и Элик и, взявшись за руки, запели дуэтом:
Сидит Гитлер на горшке,
Ищет вшей в своей башке.
Почему фашист не весел?
Скоро мы его повесим!*
Непонятно было: то ли они с одного разу запомнили Зямкину частушку, то ли старший брат еще раньше успел обучить их не совсем приличным строчкам. Видя, что его место на сцене занято, Зямка не стал сокрушаться, а присоединился к сестренке и братику, взяв Элика за вторую ручёнку, и запел вместе с ними в третий раз:
Сидит Гитлер на горшке...
Дети были здоровы и веселы -первое Фенино желание сбылось.
... Гость отправился во двор спать в телеге, а Шифра и Феня принялись укладывать спать ребятишек. Люсенька и Элик послушно сходили на горшочек и легли спать, а Зямка заявил, что тоже желает спать в телеге. Пришлось пообещать, что завтра Шифра договорится об этом с их гостем.
- Кто это такой? - шепотом спросила Феня у Шифры, когда дети заснули.
- Гершеле Острополер, - тоже шепотом ответила Шифра. - Это герой еврейского фольклора. Балагур, весельчак, острослов и остроумец.
- Как же так может быть - фольклорный герой? Он ведь жив!
- Все может быть, доченька. И жив, и одновременно сказочный герой!
- А как он к нам попал?
- Постучал и попросил воды попить. А потом дал детям по большой сочной груше и спросил, хотят ли они увидеть настоящий театр. Я думаю, что он пришел к нам потому, что он волшебник...
- Волшебник - это здорово! - прошептала Феня, засыпая.
... Теперь самый раз выяснить, почему Феня называет матерью не только свою родную мать Горпину, но и чужую ей женщину Шифру.
Пока беженцы ехали вглубь страны, когда в пассажирских вагонах, а когда и в товарняках, с многочисленными пересадками, ночевками в залах ожидания, когда на скамейках, а когда и на полу – Поля заразилась сыпным тифом. Ее сняли с поезда и поместили в инфекционное отделение железнодорожной больницы на небольшой станции в Западной Сибири.
Шифра и Феня с тремя ребятишками на руках сами сошли с поезда вслед за Полиными носилками. Их поместили в рабочем бараке.
Из больницы Поля уже не вышла...
Однажды ночью Феня услышала, как старенькая Шифра плачет и зовет:
- Доченька! Доченька!
Девочка подошла и спросила:
- Что вам надо?
И услышала:
- Я только хотела попросить тебя, чтобы ты нас не бросила, доченька...
- Не волнуйтесь, мамо, не брошу! - девочка обняла пожилую женщину и прижала к себе.
... На следующее после театрального представления утро Гершеле объявил, что вскоре ему надо будет ехать дальше, и попросил Шифру и Феню хорошо подумать, чем он может быть им полезен.
- И думать не надо, - тут же откликнулась Феня. - Впереди зима. Помогите нам привезти дров из лесу.
- А ты знаешь, где есть дрова? - спросил Гершеле.
- Знаю. В пяти километрах от моего родного села есть лесоучасток сахарного завода. Завод разрушен, а бревна, как лежали, так и лежат в штабелях. Нужны лошадь и телега, чтобы их вывезти.
Гершеле и Феня тут же отправились в лес, захватив с собой, - к его великой радости, - непоседу Зямку.
Феня постаралась загрузить телегу бревнами с большим запасом. Гершеле Острополер не только помог привезти бревна из леса, но и перепилить их, а потом наколоть дрова и даже, по просьбе Шифры, сложить в виде вязаночек во флигеле. А напоследок он починил крышу, вычистил сажу из печки и утеплил оконца.
Перед отъездом Гершеле дал еще один концерт для Шифры, Фени и ребят. Он принес во флигель свою скрипку и целый вечер играл еврейские, русские, украинские мелодии и пел старые народные песни и песни, написанные за время войны. Дубровичи и Феня с удовольствием подпевали ему.
На прощание Гершеле взял Фенины ладони в свои руки, наклонился и поцеловал ей каждую руку. Так в первый раз в Фениной жизни мужчина поцеловал ей руку. Как бы хотелось надеяться, что этот случай не будет единственным в ее жизни.
Только после этого Гершеле поехал дальше...
Теперь у Дубровичей были дрова на зиму – выходит, что и второе Фенино желание тоже осуществилось. Сбудется ли третье ее желание? Автор очень хотел бы, чтобы и это желание тоже сбылось...
- Фенечка, золотцо мое, - спросила Шифра. - У нас теперь на зиму дров хватит?
- Та хватит, мамо, не хвылюйтесь.
- И будет тепло?
- Тепло, тепло, не хвылюйтесь.
- А если меньше на одно полено положить в печку, то будет тепло?
- Думаю, что будет тепло. Не надо, мамо, хвылюватысь.
- Вот что я думаю, донечка моя, может ты отнесешь пару вязаночек старой Хаве Супоницкой, а?
- Та ладно, мама, отнесу, - улыбнулась Феня.
- Вот и умница.
На следующий день Феня отнесла две вязанки дров старой Хаве Супоницкой. А когда вернулась, Шифра опять принялась за свое.
- Фенечка, донечка моя! Как по-твоему: у нас дров на зиму хватит?
- Та хватит, мамо, не хвылюйтесь.
- Не замерзнем?
- Не замерзнем, мамо, не хвылюйтесь.
- А если меньше на одно полено положить в грубку, то тепло будет?
- Будет тепло, мамо, не хвылюйтесь.
- Вот что я думаю, солнышко мое, может ты отнесешь пару вязаночек старикам Поволоцким, а?
- Вот что, мамо, досыть! Не может у меня голова за весь белый свет болеть. У меня самой на руках трое малых детей. Вот за своих детей та за вас я и буду отвечать!
За три года жизни в эвакуации Феня прекрасно освоила русский язык, но что интересно: как только она начинает разговаривать со своей второй матерью Шифрой, так сразу же автоматически переходит на родной язык - украинский.
... Прошло еще несколько дней, и Шифра попросила Феню пересчитать вязанки с дровами.
- Та чего их считать, воны ж у хати лежать! - возразила Феня.
- А ты все-таки посчитай.
- Нияк не зрозумию. Уси вязанки на мисти. Немов и не видносыла ничого до Хавы Супоницкой. Чудеса, та й годи!
- Это потому, дочка, что эти дрова наколол Гершеле Острополер!
- Ну и что, что Острополер?
- А то, что, если их наколол Гершеле Острополер и если их отдавать на доброе дело, то они не будут убывать! Ведь он волшебник...
- Ладно, мамо, - засмеялась Феня, - отнесу я завтра пару вязаночек старикам Поволоцким... Но больше никому. Они мне нужны будут для обмена. Вон дитям до зымы на ноги щось справыты треба, а де я визьму для цього гроши?
Рыжий озорник Зямка прекрасно видел, как накануне бабушка незаметно перераспределила дрова так, чтобы из восемнадцати вязанок получилось двадцать, но прикусил язык и ничего не сказал Фене. Может быть, он тогда впервые догадался, как рождаются настоящие чудеса, и даже подумал о том, не стать ли ему тоже добрым волшебноком... Когда вырастёт...
... Пройдет четыре года, и в одном из лагерей ГУЛАГ'а Гершеле Острополер встретится с Матвеем Дубровичем и Петром Бондаренко. Но это уже другая история.
-----
* Примечания.
1. В настоящее время автор знает, что фашисты были в Италии, а в Германии были нацисты. Но тогда ни он, ни Зямка этого не знали: и взрослые, и дети называли врагов фашистами.
2. В действительности хулиганистый Зямка пел:
Сидит Гитлер на горшке,
Делает какашки.
И кричит на весь Берлин:
"Гебельс, дай бумажки!"
Однако, чтобы не смущать нежных дам и строгих редакторов, автор позволил себе привести здесь другую частушку из той же серии "Сидит Гитлер на горшке".
***
Рассказ опубликован в журнале "Кольцо А" № 70, 2014 г.