В крови и отчаянии вишу на кресте, терзаемая птицами собственных страхов. Жертва печальная, сердце свое кладу в рот идолу языческому. Пьяная и бесстыдная -- жена дионисова -- хохочу и бессвязно пытаюсь выразить чувство забытое. Под паранджой я прячу тело свое, искусанное белыми кошками -- друзьями ложными во сне приходящими.
Я музой бледною, уставшею сажусь на плечи гениям -- вожу их руки по холстам, листам, тетрадям нотным. В колокола церковные влетаю духом светлым, и звонят они, оповещая мир о Том, кто любит всех и знает. Я взглядом теплым и уютным дарю прохожему надежду, что где-то кто-то и его окутает таким же взглядом, и, даст Бог, полюбит. Я ветром свежим касаюсь томных рук деревьев, чтоб и они почувствовали вкус свободы сладкой.
Девочкой маленькой бегу, разбивая коленки в кровь, счастливая от того, что солнце опять согревает теплом своим кожу остывшую. Котенком, прозревшим едва, свернувшись в клубочек, лежу у огня, и мурлычу от счастья. Невестой прекрасной стою и смотрю на город свой хмурый, но добрый. Бабочкой летней сажусь на руки родителей, поющих с гитарой свои столь знакомые песни
Я прялкою старой плету настроения и, в них одеваясь, слагаюсь в осколки цветные. Верчусь и кручусь в тонкой трубке, сбираясь в картинки и витражи соборов готических, мною любимых и заколдованных. В калейдоскоп я складываю все костюмы, маски, образы, метаморфозы жизни моей изменчивой, но честной и сладостной. В него я смотрю и улыбка, сказочной птицей, тронув глаза мои, парит в высоту, след оставляя невидимый…