Нервно звонит телефон. Еще темно, но утренние трамваи уже начали отстукивать свои заунывные ритмы. Убийственная рань.
-- Алло.
-- Здравствуйте. Извините за столь ранний звонок. Вы не ответите мне на один вопрос?
-- Постараюсь.
-- Что такое жизнь?
-- Жизнь – это смерть.
-- Занятно. А что же, в таком случае, смерть?
-- Догадайтесь.
-- Логично.
От проезжающего трамвая нервно задребезжали оконные стекла.
-- Позвольте и вам задать вопрос.
-- Позволяю.
-- Вы – сон?
-- Боюсь, что нет. Я – жестокая реальность. Доброго вам дня и до свидания.
-- До свидания.
Я засыпаю.
Нервно, и как-то по-весеннему страстно, закричал будильник. Я открыла глаза, и тут же на меня обрушились мысли о загадочном телефонном звонке. Во сне или наяву? Конечно же, во сне -- по близости с моими окнами отродясь не было трамвайных путей.
Я вспоминаю, что было вчера. Туго. Много сигарет, много плохого коньяка и мучительного, суицидального самобичевания. Все нервно о чем-то спорили, пафосно декламировали «оригинальные» мысли о наболевшем, ели, пили, дергались, в общем, – вечеринка удалась. А я сидела в углу и думала о войне. С собой. Помню, что ненавидела себя за саму себя и выпивала со всеми за компанию рюмки коньяка. Перед глазами вдруг всплыл унитаз, которому я тоже изливала жизненное, а затем горестно лила слезы, глядя, как они изящно стекали по белой унитазной сущности. Я была безутешна в собственном горе самоистязания. Мне не нужно было других палачей, вчера я вершила казнь сама над собой. Это больнее, если учесть то, что самолюбия моего хватило бы на трех римских императоров. Вчера я осознала, что я – не идеал, что я не гордая африканская львица, а загнанная городская кошка с комплексом Наполеона; что я причиняю людям боль совершенно сознательно, мерзко и хладнокровно. Я поняла, что я – не рафинированная дева—вамп, а самая банальная стерва, прикрывающаяся мечтательным внешним обликом и литературными фразачками а ля: «Отчего люди не летают как птицы?».
Меня тошнило. Коньяк, конечно, был не высшего класса, но с ним смешалась моя злость на себя и возгласы моей внезапно проснувшейся совести.
Сегодня хорошее, доброе, теплое утро, а в душе влажный, туманный и пронзительно-тоскливый день.
Я пью кофе из чайной кружки и думаю о своем прозрении. Как долго я лелеяла свой придуманный образ, как настойчиво убеждала себя в своей безукоризненности. Я возвращаюсь в свой сон. Я сказала, что жизнь есть смерть – это не мое умозаключение. Я прочитала сие предположение у Зингера, но продолжила данную мысль дальнейшими философскими рассуждениями только вчера, когда отчетливо поняла, что сама себе – ад.
«Мне надо измениться,-- думаю я, прикуривая сигарету. – Мне надо изменить свое фараоно-царское отношение к другим, доказать им, что во всем виновата маска, одетая на лицо когда-то. Надо стать доброй, мягкой и незатейливо-настоящей, чтобы перестать, наконец, втыкать дротики в других, проявивших передо мной хоть малейшие признаки слабости. Я сама, черт побери, слаба, как первоапрельская трава. Надо извиниться перед всеми, выбросить в окно старый дневник и прожить жизнь в согласии со своим эго».
Всё сегодня как-то слишком нервно: разливается кофе, пепел падает на халат, коты на крыше лихорадочно выискивают себе весенних удовольствий. Хочется выйти к ним на крышу и заорать, что есть мочи, чтобы все демоны разом, собрав чемоданы, покинули мою обитель.
Я посмотрела на небо, по которому трогательно плыли перьевые облака. Как здорово им просто лететь, ни о чем не размышляя, любить весенний ветер и наблюдать свысока за всей этой возней, что происходит на земле. Гармония облаков, их романтическое настроение и спокойствие постепенно передались и мне. Все, в сущности, не так уж и плохо. Вчера я просто перепила и не выспалась.
Зазвонил телефон, и я удивилась, – он издавал спокойные, равномерные и мелодичные звуки. Невроз, кажется, удалился. Звонил inamorato.
-- Привет.
-- Здравствуй.
-- Холодное «здравствуй» означает похмелье, отсутствие настроения или критические дни?
-- Нет.
-- Ага. Ещё более леденящее «нет». Я звонил тебе вчера вечером, где ты пропадала?
-- Кое-что осознавала.
-- Осознала?
-- Боюсь, что да.
--Поделишься со мной в театре. Я купил два билета на…
-- Нет, я поделюсь с тобой этим сейчас. Вчера я всё поняла, и мне это причинило адскую боль, а только что, вдруг, невероятное облегчение.
-- Что ж, глобально. Я слушаю.
Удивительно, как иногда просто убить. На крышу приземлился белый голубь, и я, глядя на его безгрешную чистоту, произнесла:
-- Знаешь, я больше тебя не люблю.
Затем была пауза и гудки.
«Вот и всё», -- подумала я и закурила сигарету…Нервно.