В пятницу вечер был холодный, суровый. Из всех щелей старенького окна струился тревожный воздух. Оголевшие осенние деревья скукоженно трепыхались в разные стороны, неспособные противостоять нахальному северному ветру. Люди, какие-то встревоженные, но безликие, беспорядочно мелькали за окном. Принимая более четкие формы в свете фонарных столбов, они придавали улице подобие таинственного театра теней, разыгрывающего некое средневековое действо. Такое же мрачное и ирреальное…
В рабочий кабинет постоянно заглядывали чьи-то головы, рты которых вопрошали одно и то же: «А появился?....а не принесли еще?...а будет ли?...». Компьютер урчал, урчал, и с каждым часом его урчание становилось все громче и громче, и с каждым часом голова становилась все более ватной, мысли все более философскими, а душа все более рвущейся…
«Степан Иванович, вы понимаете, что это полный бреееееед, что этого нельзя делать, что вы – безнадежный и неотвратимый идиот!» -- хотелось крикнуть мне. Хотелось.
«Степан Иванович, хорошо. Только я чуть подправлю, а так – все очень даже неплохо», -- сказала я. Сказала.
Вновь вернулась к картинке за окном. По темному серо-фиолетовому небу летела стая птиц. Хаотично так летела, очертаниями напоминая голову женщины-колдуньи с развевающимися по ветру черными волосами. Даже на таком осеннем и скучном полотне можно заметить чарующие образы. Eсли уметь.
Степан Иванович влетел в кабинет и своим нервным тиком заполнил все пространство. Пришлось проветрить помещение и основательно впустить осенний декаданс в мои скудные рабочие владенья. Еще полчаса и на волю. Волю относительную, с дурно пахнущими дядьками в автобусе, с непрерывным матом районных подростков, с похотливыми взглядами, проходящих мимо плебеев. Волю, под названием «Дорога домой». Звонок телефонного аппарата.
-- Душенька, а не испить ли нам кофейку в каком-нибудь славненьком местечке?
-- Ох, милочка, это как раз то, что мне нужно. Ты, как всегда, проникла в самую суть моих мыслей.
Радостнее стало.
«Just to see you and Paris on my mind» -- вельветовым голосом мурлыкала певица Dido. Я понимала ее. Страсти по Парижу уже порядком поднадоели всему моему окружению, в особенности тем, кто не менее рьяно страдал по Риму или Лондону. Просто однажды, в одном из многочисленных парижских бистро, среди всей французской суеты, внимая разговорам моих друзей, вдыхая аромат свежесваренного кафе-крем, наслаждаясь звуками позвякивающей музыки бокалов и тарелок, я ощутила полминуты истинного счастья. Жизненного, бытового, незатейливого, но тотального. Именно в тот момент я попробовала ВКУС жизни. Он был сочным, нетерпко-сладким, с кислинкой. Я стала замечать детали, улавливать оттенки запахов, обрела улыбку «просто так». Я влюбилась в любовь. Я ликовала! Эти полминуты отпечатаны на пленке жизни, а фото вывешено в рамке в одной из важнейших ниш моей души. Так вот, что такое «простое человеческое счастье». Париж научил, влюбил, вылепил заново, одурманил, соблазнил, захва…
-- Вы еще на работе?
Ах, милый мой Степан Иванович, поехали бы вы в Париж! Быть может, и вы поняли бы, наконец, что жизнь не заканчивается за пределами клетки, в которой вы сидите, что свобода -- это не то, о чем радужно рассказывает телевизионный ящик, что боязнь что-то потерять – это не то чувство, которое вы испытываете в кабинете начальника. Да и краски бывают гораздо ярче, чем те, которые вы видите на ковре того же кабинета, страшась поднять голову и взглянуть в лицо того же начальника.
-- Я уже ухожу. До завтра, несчастный Степан Иванович.
-- Отчего это я несчастный?
-- Отдохнуть вам надо. Вы как-то бледно выглядите. Съездите что ли в Париж.
--???
--До свидания.
Я шла по улицам своего серого города, мысленно окрашивая его в бледно-розовые цвета. Любила его, убогого, что уж тут поделаешь. Я жалела его, как жалеют больного старика, просящего милостыню, как разорившегося бомжа, вымаливающего у людей понимание и уважение. Только музыку своего города я не переносила. Режущую, металлическую, несвободную. Но «под серым небом рождаются грубые звуки», как справедливо заметил когда-то философ Винкельман.
Мы с подружкой зашли в теплое кафе. Заказали пирожные и кофе. Посплетничали. Затем погрузились в бездну своих житейских проблем, гипертрофированных и драматических, как обычно. Я взглянула на кофе, который принес официант. Светло-бежевая, почти кремовая пенка еще продолжала плавно кружиться в белой керамической чашечке. Вместе с этим тихим танцем кофейной пенки ко мне вновь вернулся Париж, мои полминуты сочной жизни, внутреннего, интимного и уютного счастья. Ни чем не заменимые, волнующие, превращающие театр теней в яркое действо, где все главные роли – мои!