Я приехала в Киев и спрашивала у прохожих номера автобусов и стрелки влево-вправо. Они, милые, с бородами и авоськами, показывали, рассказывали, гладили меня по головке…Я шла, ехала, добиралась. Я - опять в его доме.
Воздух из окна, распахнутого как моя душа вбегал вечно-летний-и-никакой-другой. И я в белой юбке по тротуару и на меня-под-юбкой смотрят мужчины.
Его комната, пустая-припустая, с большой двуспальной кроватью и мятыми простынями смотрит на меня пеленой и недоумением. В ней на кровати сидит высокая тонкая как нитка, девушка с темными волосами. Он и она разговаривают. Я жду момента, когда мне наконец появиться, прячась за спину недоумения. Но такого горького, фонтанно-желчного момента не происходит, он захлопывает за ней тяжелую гостиничную дверь. Идет в мою сторону. Он такой чужой, но он мне нравится. Я выпускаю всех диких собак, говорю все, что мне хочется, а все уменьшается в размерах, все становится мокрым и липким, легко-рвущимся. А он, худой и хрупкий, статуэточно-фарфоровый – нет. Он смотрит на меня, небьющийся и прочный. Потом теплое киевское утро, солнце проливается на бедра теплым маслом. Разрытые для новостроек котлованы песочные - то же, что холмы в каштановых садах прохладных, деревянные строительные леса и навесы для прохожих – что купола и колокольни. И я, безбожная, заблудшая, маленькая атеистка иду по новостройкам непостроенным, глубоким, полым, по песку, по асфальту, по ямам - как вознесшийся сын божий по воде когда-то и с тех пор и всегда, так там говорили…и за мной идут люди, добрые, в метро, дети и женщины, и старцы-паломники, молодухи-грешницы-на - покаяние. Я, совсем нагая, вальяжная (я могу, да),я, вовсе не стеснительная, с немым, едва улыбающимся теплым солнечно-безбожным выражением гуляю по Киеву. Я - в людях. Иду в них на автобусные и трамвайные остановки, преследую себя нагую невольно и вижу свои ноги, свои бедра. Я-сама – вперед иду, никуда иду, к тебе. Там на тротуарах все успокаивающее, такое миниатюрное-портативное, красно-оранжево-светящееся. Чего мне бояться? Нечего!
Потому что знаю дом и подъезд, и дверь. Знаю что там объемная пустота с ним внутри. И он рассказывает мне атеистке, что верить надо, а он – только актер киевского театра на Крещатике, что все его персонажи написаны Богом и классиками-постмодернистами. И он есть грешник, и я есть святое дитя, и обоих нас любит какой-то Бог, постмодернистский, печальный, страдающий тем, что вместо крови у него соляная кислота, как у чужого из фильма Жана-Пьера-Жене…и ему больно, и он видит много красивого.
Актер-грешник говорит мне, святому наивному ребенку божьему-неверующему эти слова в номере киевской гостиницы, в новом, божественно-уродливо-минималистском гладком, здании белом и стеклянном. Я льюсь струйкой расплавленного масла с бедер на улицу, и кажется мой город, мой Киев пропал. Остался в нем только печальный пустой Бог и театр - публичным домом, и библиотека нелинейной прозы, и его дома: его белые, его минималистские, его стеклянные, его без солнца. А мне негде спрятаться: каштаны плывут по Днепру спиленные, их написали в ботаническую энциклопедию, древние булыжники Андреевского вырвали и раскидали по садам камней, купола с солнцем завесили белыми брезентовыми шторами, что бы я их никогда не увидела.
Я на улице. Открыла глаза и побежала вниз к тому широкому многолюдному майдану, пестрому и шумному,с водой, с почтой и телеграфом, с сетью Интернет – десять гривен час – по левую сторону.
Я на улице. Сделала три шага – и мы в его гостиничной комнате, в белых рубахах с накрахмаленными воротничками острыми, оба. И он не печется о рае и не замаливает грехи перед Богом-постмодернистом молитвами из его молитвенников-классиков… Он хрупкий, фарфорово-теплый, обнимает меня так нежно и надежно, что я стою пока есть силы стоять, что я верю сразу во всех богов-что есть любовь, замираю в движущемся летящем покое, просторном и тихом, возношусь над своей спиной и его руками, меня охватившими. Там на месте холмы и город, камни и церкви, иконостасы и колокольни. И тепло мне и пахнет зеленым чаем. И я не хочу открывать глаза и, откинув одеяло, находить себя заброшенной в угол. Я не хочу. Я хочу. Никогда. Всегда. Белую рубашку и заблудшую овцу свою. Я. Богиня. Славянка. Рада.