Я не помню, как мы познакомились. Это бывает, когда человека знаешь с первого вздоха. И это было действительно так. Родились мы в одном роддоме и даже в одно и то же время.
- Не жилец, сказала сестра Зинаида.
-Жилец, сказала врач-акушер Инна Борисовна. Потом от души поддала крепкой ладонью под зад, предварительно очистив рот от всего что мешало дышать. Дышать и орать мы начали одновременно. И домой поехали вместе. Над нами охала родня, раздвигая скрюченные ножки и радуясь. что род наш не прервется. Ясли и детский сад, конечно же, были общими. И даже старая одноэтажная школа, построенная еще до войны, в полной мере испытала на себе все, что делают в школах нормальные пролетарские дети. Мы до сих пор вспоминаем ее с нежностью. Звезды и сердца, вырезанные на крышках задних второгодничных парт – «камчатках», наслаивались друг на друга, покрытые слоями шпатлевки. А масляной краски на оконных рамах после ежегодных летних ремонтов накопилось столько, что форточки можно было различить только по верхушкам замурованных защелок. В школе были дощатые полы, длинные коридоры с высокими белыми дверями классов. Мы постоянно опаздывали на занятия, так как жили далековато и никаких автобусов в нашем городе тогда еще в помине не было. Приходилось вставать затемно, не проснувшись, одеваться и брести по зябкой темени несколько километров пешком. По пути встречалось много всякого, что отвлекало и сбивало с пути. Знакомые собаки, витрины, дышащие паром люки теплотрассы, ледяные горки. Потом приходилось, подобно толстовскому Филиппку достаивать до конца урока у двери. Нет нужды вспоминать, что октябрятами и пионерами мы стали одновременно. Вместе выезжали в летние пионерлагеря под названием Пурдовка и Щедрищево. Они вполне оправдывали свои названия, судя по тому, как там кормили. Все полезные ингредиенты из пищи растаскивали работники, нанятые на лето из близлежащих сел. А все, что оставалось, могли есть только беззаветные ленинцы в ответ на призыв «Будь готов!».
Мы влюблялись в одних и тех же длинноногих и глазастых девчонок и побеждали в сражении за право быть горнистом. С помощью этой культовой должности мы привлекали интерес к себе, ведь в каждой второй пионерской песне главным героем был обладатель этого медного предмета. В футбольной команде играли, конечно же только в нападении, стесывая до костей колени на безжалостном каменистом поле. Потом снова холодало, возвращались на свои фабрики и НИИ беременные пионервожатые, а у нас начинались ежедневные шесть уроков, из которых – убей Бог, ничего уже не помню. Помню только, что все давалось легко и переэкзаменовка по алгебре в седьмом классе была месть взъевшейся математички – маленькой злой женщины с тяжелым лицом и такой же судьбой.
Конечно же к нам пришла первая и неизбежная в выпускном классе любовь. Она была не только красива, но и умна, поэтому предпочла его – более уступчивого и ласкового. В армии мы служили в одном полку, в одном звании и на равных постигали философскую суть перловой каши. Один не мог смириться с извечными унижениями и тупым самодурством и вечно получал наряды вне очереди и сутки гаупвахты. Другой понял непреодолимость уклада армейской жизни и сумел уберечься от гонений и наказаний. После дембеля поступили в один университет и даже одну творческую мастерскую. Писали стихи и прозу, песни и сценарии, выступали на эстраде, публиковались в одних и тех же изданиях под одним именем. Наши любимые уходили то от него ко мне, то от меня к нему, мучаясь сами и мучая нас обоих за то, что им хотелось бы видеть отдельно в каждом. Один из нас не знал слова компромисс и видел окружающий мир только через призму собственных воззрений. Другой, видя производимую в результате этого разруху, мучительно переживал потерю не прощенных не простивших. Один, набравшись духу, находил в себе силы попросить прощения, даже будучи правым. Другой, видя как после этого садились на голову, замыкался в себе. Несмотря на не такую уж пряничную жизнь и обостренное чувство справедливости, оба были довольно тонкокожими. Что в полной мере проявлялось в написанных строках. Но один считал необходимым прятать это в себе до последней возможности и не проявлять лишний раз в жизни, другой не спал ночами и изводил себя за несдержанность и каждую, вольно или невольно причиненную кому-то боль.
Когда демократы призвали обогащаться, работали в кооперативах, «ООО», «ТОО», «ЗАО» и совместных предприятиях. Зарабатывали большие деньги и теряли еще большие. Упорно слушали бардов, джаз-рок, Стинга и Тома Джонса и презирали дебильную попсу. Ходили на одни и те же презентации и концерты, обретали и теряли друзей. хоронили родных. А когда пришло время обратиться к Богу, пошли в один храм и приняли крещение. И поняли, что даже слово Божье не сможет заменить собственный разум и Господь за тебя твою жизнь не проживет. Так продолжалось до того самого дня, пока не почувствовали, что однажды перестали слышать друг друга и не заметили сами, как расстались, оставшись наедине со своей правотой.
- Ну. и что? – сказал я, проживу как-нибудь. Хватит быть у него на поводу. Вечно зависеть от принятых им решений. Но что бы я не делал после, за что бы не брался, все кончалось одинаково. Одинаково плачевно…
После этого повисали руки, депрессия стала постылой и постоянной сожительницей. Те, кто привык видеть нас, как единое целое, постепенно отдалялись, не воспринимая нас в отдельности. Так продолжалось много дней. Наконец я понял, что гибну без него.
Я стал искать его везде, где мы бывали раньше. В нашем детсаде, школе, в университете и даже гарнизоне, где служили вместе. Я изводил родных и знакомых расспросами о нем. Наша любимая ушла, устав от роли третейского судьи в нашем бесконечном споре. Как человек, истекающий кровью, я постепенно утрачивал ощущение реальности происходящего. Потом, как и бывает при кислородном голодании, мозг выдал последнюю пронзительную вспышку и стало вдруг ясно, что все, объединявшее нас и было той самой пуповиной, разорвав которую, я оторвал себя от самого кровотока жизни, ее живительного света и воздуха, понимания своего места в ней. Я стал курить по три пачки сигарет в сутки и даже в приступах отчаянья думать о досрочном сходе с дистанции. Единственное, что удерживало меня от последнего шага – Бог и призрачная надежда, что он вернет его ко мне, потому что без меня он так же гибнет, как и я без него. Я мысленно сочинял ему длинные сумбурные письма без адреса, сотни раз вызывал на откровенный разговор, то побеждая, то уступая в нашем пожизненном противостоянии. И все никак не мог осознать - как могли всю свою жизнь быть вместе столь близкие и столь разные люди. Сегодня я окончательно понял, что не смогу дальше жить без него. Просто не получится…
Я молю Бога и людей – помогите! Передайте ему, что я готов на любые лишения и испытания, рад отдать все, чтобы вернуть его! Для вас не составит труда узнать этого человека….
Его приметы – один со мной день и место рождения, родители и биография, родные и друзья, написанные и ненаписанные строки, женщины и привычки, обретения и потери, одежда и книги, голос, цвет глаз, черты лица, имя, отчество и фамилия…