Окно, словно увеличенное око телемонитора, не мигая и вызывающе пялилось на него. Отсутствие пульта для переключения каналов, делало картинку удручающе знакомой. Он зевнул, отыскал взглядом тапочки и, не надевая их, зашлепал в сортир, заметив мимоходом, что квартира уже опустела. Жена давно на работе, «Доброе утро, Света», он благополучно проспал, избавившись от определенной доли ежедневного ритуала: утро – ссора, утро – ссора обязательно будет, но позже. Тишина жеманно топталась по комнатам, как заговорщица, намекая на массу сомнительных возможностей и мнимых свобод. Будто заключенному в камере. Как был вызывающе голым, так и вышел на балкон, поздороваться с миром. Солнце катилось к зениту, жизнь автомобильной симфонией гремела в заданном направлении. Прикуривая, он заметил, что руки слегка дрожали, как от нетерпения. Похмелье оказалось легким – так, прилив – отлив. Однако пиво – другое, явно пришлось бы кстати. Табачный дым, тотчас сливался с городским смогом. Он лениво вспоминал, куда накануне прятал опохмел. Подобная партизанщина уже не унижала – Света способна приучить и не к такому, но победить – никогда. Вторжения в способы жить пресекались с отчаянием смертника. И не из боязни супружнего гнева оборудовался под ванной мини-бар, но из страха быть окончательно втоптанным слоновьим стадом бесконечных скандалов в бытовой грунт. Пиво незаметно стало символом. Лекарством от пустоты, заменой свободы, при невозможности освободиться наяву. Отчуждение от жены и количество выпитого росли в известной прогрессии. Наливая пиво, он благословил еще один день, еще один бой, нацепил шорты и вновь закурил. Где-то внутри металась отрыжка, холодное «жигулевское» бодрило плоть. Гигантский клубок тупиков и лабиринтов, которыми он сам обмотался. сковал волю, уподобив его попавшейся в паутину мухе. Жизнь равнодушно плыла мимо, по крайней мере, ему так казалось. Не претворенные мечты рушились в пропасть пройденных дней и некто суровый, где-то в левом полушарии, грозно тыкал красноармейским пальцем прямо в мозг, под пыткой заставляя неодушевленный пульс в висках, биться в такт заклинанию: «Так больше не может продолжаться, так больше не может»… Казалось, что завтра, через месяц или год, ничего не изменится и за внешним фальшивым благополучием так и будет прятаться безысходность. Он озадаченно глянул в зеркало. Нерастраченный с рождения и в силу возраста рок-н-ролльный оптимизм, раздвинул губы в ухмылке. Самоиронии пока хватало, чтобы не замечать, как вместо мыслей носились в голове груженные тяжелым металлом железнодорожные составы, а вожделенные ответы на большие вопросы сводились к малодушному скольжению по поверхности в погоне за утешительным призом побежденного. Порывшись в кассетах, оживил магнитофон. Зато он разбирался в напитках и его профессионализм неуклонно рос, любимая (или нет?) жена с ужасом наблюдала, как методично крушилось все, что она пыталась по своему разумению создать. К тому же при интересной и, наверное, престижной работе, им вечно не хватало денег. Например, материальное благополучие в данное утро сводилось к полбутылке пива и четырем сигаретам, что гарантировало достаток лишь на ближайшие полчаса. Конечно, деньги где-то были, жена обстоятельно и деловито ( в этом ей не откажешь) вела хозяйство. Заначка наверняка была так тщательно спрятана, что лежала где-нибудь в неожиданном месте, а значит рядом, под рукой. Множество событий пока отделяло его от встречи с женой, далекий вечер дымился на горизонте, как таинственный Тибет, оставляя неизбежные разборки за пределами досягаемого. У Светы во всем был завидный порядок, прекрасное качество, доведенное, однако, до абсурда. Ничто не пропадало зря, даже на банку забродившего варенья она напялила резиновую перчатку, предоставив той надуться в нацистском приветствии. Тут здравый смысл ее явно подвел - дала сбой борьба за тотальную трезвость. Он смачно плюнул в окно, следом метнув окурок. Какие, к чертям вопросы и ответы! Дела земные давно мелки и незаметны! Надежды и планы давно пылятся в запасниках. Однажды, уговорив Свету пойти под венец, он сразу отдал инициативу. Являя собой наступление новой жизни, молодая жена переехала к нему. Ей предстояло в одиночку возводить таинственный замок под названием «семья». Незаметно новая нянька подменила жену. Мебель, книги, прожекты – Света отвечала за все, ему оставалось с удовлетворением наблюдать за кипевшей работой. Отныне возлюбленная всегда находилась рядом. Отпала необходимость встречать и провожать, окно тепло желтело вечерами, указывая путь домой. Жена знала, чего следовало ожидать от человека, превратившегося из пацана в мужа. Прежние забавы растворились в прошлом и даже первая ссора отличалась от досвадебных разладов своей обстоятельностью. Света начинала предъявлять счета. И все же первое время они были банально счастливы. им было интересно не разлучаться, просыпаться вместе, завтракать, приобретать вещи в дом. Так продолжалось до тех пор, пока жена не навела везде порядок, руководствуясь исключительно собственными представлениями. Его так называемые духовные ценности, атрибуты поисков и талисманы мыслей бесцеремонно отодвинулись на второй план. Когда он спохватился в попытке объяснить, какие именно сокровища являлись неприкасаемыми, было уже поздно…
Двухкассетник посылал вслед тяжелую артиллерию "хард-рока". Поборов утреннюю депрессию, он чувствовал себя уверенно и привычно в знакомом порядке вещей. Впереди еще немного алкоголя, затем, легко и неспешно, аж к шестнадцати часам, на работу. Там часа два (не более!) и вечером обратно, сквозь знакомые с детства аллеи и скверы, к неженатым, беспечным друзьям. А на сон грядущий непременный тренинг со Светой - крики, упреки, обвинения, обиды и, быть может, быстрый секс напоследок. Вожделенный мир интимной близости порой заслоняла немытая тарелка или дырка в чулке. Супружеский долг превращался в повинность, не более. Любовь казалась ему чем-то пламенеющем, в таком случае семья с ее атрибутами - лишь ремеслом. Отчего все складывалось именно так, уже не имело значения, но последние месяцы (какой там месяцы - год!) их поцелуи и ласки стали не горячее вчерашнего супа и если теоретически можно починить все, что угодно, то разжечь настоящий огонь, он полагал, не удастся уже никогда. Мысль остаться без жены пугала, неизбежность дальнейшей совместной жизни повергала во вселенское уныние… Сейчас он отыщет деньги и спустится на улицу. Быть может, кого-то встретит.… Произойдет что-то яркое и важное, что заставит позабыть обо всем.… Как хотелось свежего ветра! Он давно жил мечтой о неожиданной встрече, способной перевернуть мир. И несмотря ни на что или наоборот, вопреки логике, мечтал о любви. Как школьник. Мечтал об идущей сквозь века незнакомке. Увы, ее дороги струились не там, где он расставлял маяки.
Неожиданно позвонила жена, отправив в тартарары единоличное обладание утренней свободой:
- Нет работы, меня отпустили, я кое-что сделаю и приеду. Сходим в магазин…
Глядя в разные стороны, они шли через сквер, разбитый напротив универмага, довольно видная пара, оба светловолосые, похожие на брата и сестру. Разговор между ними протекал вежливый, фразы раздавались однозначные, как у людей, за пять минут до этого, не выбиравших выражений. День занимался теплее, чем обещали накануне. Полоса дождей растаяла за пределом выходных. Над верхней губой у Светы появились бусинки пота, щеки раскраснелись. Жена показалась ему очень привлекательной и легкое недовольство от слишком теплой кофты, нарисовавшее на лице детскую гримаску (Кусается!), делало ее красоту естественной. Она посетовала, что за разговорами не успела переодеться полегче. "Опять у тебя все навыворот, дура!" - сразу устыдился себе, но отмахнулся от любых сомнений - его тотальная злость давно превратилась в самостоятельную величину. Проводил Свету взглядом, когда та свернула в "продуктовый". Он всегда считал ее фактуру крупноватой, во всяком случае в сочетании с собой. Оба одинаково высокие, они отличались тем, что жена была пошире в кости. Словом романтическое "возьми меня на руки" выглядело бы несколько натужно. Из ЗАГСа юная жена выходила на своих двоих, муж семенил следом, пока совсем худой и неконкретный. После короткой «перестрелки» он отвоевал себе два пива. Иногда беззащитная, Света отличалась твердостью в гневе, но он пропустил мимо ушей ее недовольство: "Пускай вякает, ее природа такой создала. Как она порой бывает беззащитна и как тверда в гневе и в своих убеждениях!" Он смотрел на ее лицо, руки, тяжеловатые, но красивые ноги, и его накрыла с головой, застав врасплох, жаркая волна ненависти и нежности, раздражения и покаяния, любви и пустоты… Света имела хорошую реакцию и чутье подсказало ей о том, что творилось с безмятежным внешне мужем.
- Пойдем домой, я накормлю тебя перед работой, - она взяла его под руку, слегка пожав локоть.
Трехлитровая банка с красноватой мутью и зеленой перчаткой на горле салютовала с подоконника в кухне. Определенно, в недрах испорченного варенья уже ворочалось нечто наркотическое. Он постучал по стеклу, со дна вырвались пузыри. Любопытно было, по какому случаю он это употребит.
Когда он уходил, Света, не имевшая привычки сидеть без дела, уже вымыла посуду и занялась стиркой. Даже видео она смотрела, построив барьер из гладильной доски с кучей белья между собой и голливудским сиропом. Удивляла и порой даже пугала ее жадность до скучных для большинства забот.
Они простились в дверях, Света трясла мокрыми кистями рук, две капельки попали ему на джинсы. Он взглянул на нее, как всегда, со смешанным выражением хозяина и крепостного.
- Приходи скорей и не пей, пожалуйста. - "Милая женушка, если бы я не пил, о чем бы ты меня просила? Неужто ничего нет в твоих больших серых глазах?
Выйдя из подъезда, он поднял голову - Света обычно махала рукой ему вслед, но сейчас в пустом окне лишь самодовольно торчала на банке мертвенно зеленая перчатка. Для случайного прохожего зрелище могло оказаться жутковатым, а у милиции наверняка возникли бы вопросы.
На работе царил летний штиль, мухи обреченно кружили вокруг люстры, даже факсы трещали как-то надломленно. Небольшой журнал, где он имел неудовольствие трудиться освещал в основном художественные выставки и театральные премьеры, поэтому летом вместе с культурной жизнью в столице, замирала и деятельность издания. Он отметился у главного, сочувственно кивнул немногочисленным коллегам и, завернув в буфет на стакан сока, благополучно покинул стены редакции.
Духота в транспорте после духоты кабинетов, теплый сок и задержка выплаты гонорара соорудили на физиономии сложную мину. Захотелось немедленно напиться, отключить в башке систему обеспечения. Весь день он балансировал на грани, в надежде отдохнуть от алкоголя. Как ни верти, но по утрам организм все чаще напоминал, что двадцать восемь не за горами. За пьянки приходил весомый счет и если лицо разглаживалось после контрастного душа, то внутри некоторые детали поизносились. Теперь это не имело значения, его как будто поставили перед фактом: вы сегодня напьетесь. "Без ребенка нет семьи," - любил повторять он, намекая, что истоки пьянства крылись в отсутствии потомства. Убедившись, что жене бесполезно доказать обратное,он махнул рукой. В глубине души побаивался ответственности, но, растерявшись от тщеты многих усилий, лелеял мысль о ребенке, как спасительную - а вдруг все изменится! И, в конце концов, уже пора! Утешаясь играми в спасительный самообман, он понимал, что обязан прежде прекратить метаться по ветру, приземлиться, и тогда с полным основанием потребовать у судьбы чадо. И если сейчас он в душе, втихаря, укрывшись с головой одеялом, осторожно, понарошку, намекал себе, что когда-нибудь, нескоро, обретет свободу, то став отцом, захомутал бы себя навеки. Знакомое балансирование на канате продолжалось и не в детях дело. Может его погубила ранняя женитьба? Более растерянного персонажа в пьесе жизни придумать было сложно.
Метро проглотило его в прохладную пасть. Мимо по эскалатору плыли вверх-вниз очаровательные малолетки, устремив на него мириады широко раскрытых глаз, пронося мимо сотни поджарых тел в облаках кокетства и свежести. Он познакомился со Светой едва демобилизовавшись и она сразу прочно вошла в его жизнь. Теперь плоть бунтовала и другие женщины влекли несказанно. Они стали воплощением, самым живым и ярким, того, что проходило мимо, совсем рядом, но мимо. Они несли в себе сотни дней и ночей, что он провел без них. Одна, другая, третья, они шли своей дорогой, не с ним и не к нему. Это была еще одна несправедливость мира. Мужское начало требовало наличия необходимого опыта. "Ты не бывалый парень". Несколько раз он изменял жене, но это было мимолетно и являлось стечением многих благоприятных обстоятельств. Сомнительные приключения вспоминались долго, но голод не заглушали. Одновременно росла неуверенность в себе. За неприступной, слегка надменной маской прятался жалкий комок страхов и сомнений. Порой он ненавидел весь мир так же, как себя, поражаясь искренности и силе чувства, жаждал разрушения и хаоса. Поезд гремел по тоннелю, мысли болтались в распухшей голове и "большая жажда" росла, как круги на воде. Захотелось к друзьям, но вначале предстояло заехать на Волхонку в пушкинский музей.
Пообщавшись накоротке с реставраторами, он выключил диктофон и бросил его обратно в сумку. Прежде чем продолжить бег, решил побродить по залам. В весомой тишине музея дремала в торжественном покое необъятная память человечества. Робкие шаги немногочисленных посетителей рождали гулкие мраморные стуки, оставляя безучастными застывшие в веках изваяния. Он брел из зала в зал и, с легкостью меняя эпохи, приближался к заветной цели путешествия во времени. Она показалась издалека - хрупкая девочка, забвенно балансирующая на шаре. Он застыл перед картиной, завороженный, как много раз перед этим. Мир вокруг менялся, двигался дальше, навстречу концу всех дорог, она же оставалась неизменна, по-прежнему невинна и чиста, а мощная спина атлета, как и раньше, оберегала ее от нечистых помыслов и взглядов. Словно собрав в ладонь и сжав в кулак лоскутки своих страхов, он бросил их на алтарь Вселенной. В стремлении покаяться, пристыженный и подавленный, опустил голову. Это не стало богохульством - там тоже царил дух и было по церковному тихо. Тайные помыслы и слова раскаяния, подобно звукам органа, устремились ввысь, под старые своды. "Помни, кто ты есть… И до встречи, девочка на шаре…"
Автобусная давка переполнила чашу терпения. В нем словно лопнула струна, когда объявили родную остановку и он счастливо бросился в объятия робких сумерек. Слабые вздохи ветра вяло трепали над головой зачахшую от жары листву. Свернув к своему подъезду, он поверил в чудеса - на скамейке его ждал Паша. Друг удобно расположился в окружении атрибутов рок-музыканта. Зачехленная гитара дремала на коленях, откупоренное пиво болталось под ногами, водка и томатный сок томились в спортивной сумке. Упакованный таким образом, друг, будучи изрядно навеселе, нуждался в помощниках.
- Наконец-то, - только и вымолвил он, усаживаясь рядом с другом. Они приняли по сто грамм под сок и как раз выбрали подходящую тему для базара, когда из подъезда появилась Света.
- Явление второе, те же и колхозницы, - разочарованно пробубнил Паша. Его отношение к Свете было далеким от расположения. Дождавшись Пашину подругу, они отправились вчетвером на излюбленное место неподалеку от бульвара.
Света часто "терялась" в компаниях. Оппонентка "всех этих" прожигателей жизни, она не хотела выглядеть абсолютной занудой и пыталась поддержать общий разговор, что как раз удавалось ей неважно. Он всегда напрягался, когда она судила о чем-то на людях. Маскируя весьма поверхностные знания, она рубила с плеча, разбираясь с заданной темой по базарному грубо. Нередко он белел до цвета античных статуй при виде ее кривой ухмылки, сопровождавшей неизменное: "А-а-а, все это фигня." Света обязательно применяла свое мерило к любой отвлеченной ситуации. Если ей была чужда природа чьего-либо поступка, значит поступок становился неправильным. Таким образом она защищалась от неизведанного и недоступного собственному пониманию. Она стыдилась своей неосведомленности и скрывала смятение под маской насмешницы. Нападая, Света защищалась. Мир, неизбежно переполненный неизвестными вещами, отвергался сразу, не удостоенный самой робкой попытки быть узнанным. Увы, Света, крепко держала в руках знамя непобедимой армии большинства. Вот и теперь жена упорно "нарывалась" запросто отсылая на свалку истории всех знаменитых пьяниц. Если бы ей двигала христианская мораль, но, увы, простой нахрап. Вино - это плохо, потому что плохо. И все.
- Хемингуэй или, там, Мориссон, Ремарк, опять же, и дядя Вася из третьего подъезда - это разное, - Паша пока оставался вежлив, - Важно то, что каждый успел сделать в жизни, а не сколько выпил. Главное - не допустить, чтобы вино превратилось в самоцель.
- Ты это моему ненаглядному скажи, - Света, смеясь, взглянула на мужа. Разговор так или иначе был бесполезным, так как она ни на секунду не сомневалась, что его друзья - это зло, а она, жена, - спасение. Тем временем и Катя, очередная подружка Паши, хотя и причислявшая себя к авангарду поколения и не чуждая молодежному нигилизму, все же уступила женскому началу и не хуже Светы прошлась по их алкогольным измышлениям:
- Все это гавно, вы прячете свои слабости за болтовней о судьбах мира.
- Ну да, а в Африке дети голодают, - Павел набрался уже по-взрослому. Света долго смотрела на автотрассу, пронзавшую темень огнями проезжавших машин и наконец сказала:
- Это не выход, делом надо заниматься, - и уже совсем как строгая мама, - музыка ваша, тусовки, все пройдет, а жить как-то надо. Я не против веселья, но я не умею сидеть без дела, а вы ходите и не знаете, как убить время. Какой смысл вы ищете все время, может его не было и нет, почему нельзя просто жить, как все.
Странный получился тандем. Катя, которой впадлу бухать на улице, потому что она из другого мира, где люди ужинают в китайских ресторанах и проезжают мимо на сверкающих авто. Ее папа-посол, явно не одобрил бы посиделок в парке. И Света, мечтавшая "построить" раз и навсегда мужа. В таком составе они собрались впервые, что неизбежно отразилось на климате. Нареченная буржуйкой и ханжой, Катя потупила взор, а Света, выражая полную непричастность к происходящему, сидела, поджав колени.
Компания разваливалась, а он с досадой отметил, что по-прежнему разобран, зол и, главное, абсолютно трезв. Он завидовал другу. По многим причинам. Вот сейчас он пойдет домой, один, без зануды Кати или вместе с ней, как захочет, а может поймает "тачку" и укатит в какие-нибудь шумные гости, в «центровые» хаты, к холеным бездельницам, внучкам академиков, дочкам писателей, племянницам дипломатов. И там, не прилагая усилий, лениво "заклеит" одну из них. Или, одев наушники, поставив в ногах телефон (Паша всегда нарасхват), запустит метроном и будет пилить на гитаре всю ночь. И плевать он хотел на всех, он свободен, удачлив и достаточно умен, чтобы жить так, а не иначе. Света поглядела на часы. Скоро он отправится домой, на коротком поводке. Прощались, не особо жизнерадостно и когда они со Светой вышли на аллею, позади вовсю звучала брань.
- Мне надо выпить, бывает такое, знаешь, когда надо и все.
Он приятно удивился, когда она, взяв его под руку, напомнила о банке с подоконника:
- Хочешь, попробуем наше вино, может подоспело.
Пока Света рассовывала по полкам недавно отглаженное белье, он курил на кухне. Банка стояла на столе. Кисловатый морс явно тянул на слабоалкогольный напиток и он нетерпеливо подгонял жену. Ее обстоятельность иногда бесила. он не сомневался что порядок - это музей, а немного хаоса - наоборот жизнь. Ему нравилось, когда на его столе будто бы случайно валялись всякие непростые вещи, значительные пустячки. Он как бы напоминал всем, мол, глядите, за внешним порядком кипит жизнь, я в движении, я ищу, я не прост, ничто не ускользает от моего ясного взора. Пробовал он многое, но толком не умел ничего. Хотя в одном, кроме демагогии, преуспел: иногда из под его пера выходили недурные стихи. Статьи и заметки не были достойны серьезного внимания и оставались газетной поденщиной, рутиной, он не предпринимал серьезных шагов, чтобы вырасти в большого журналиста. А литературные эксперименты даже хвалили весьма авторитетные люди, хотя писал он скорее не стихи, а тексты к несуществующим песням. Тут никто не смел ограничить свободу его полета. Мысли бывали смелы, сравнения ироничны, наблюдения снисходительны, слова метки… Он даже немного любовался собой, выпуская наружу скрытый снобизм. Если стихи и отличали его от остальных, то этого практически никто не знал, он постоянно откладывал попытки как-то заявить о себе. Не дожидаясь Свету, хлебнул прямо из банки. Раздражение нарастало. Как часто подобное настроение выливалось в стремление бежать очертя голову, бежать, пока горизонт не проглотит ненавистно родной пейзаж, хоженный-перехоженный до оскомины. "Бежи, бежи," - как говаривал его тесть, то ли в шутку, то ли всерьез. Хороший мужик, он работал командиром экипажа международных авиалиний. В его жизни все было так просто и ясно, что он чувствовал себя дураком рядом с ним. Тесть был работягой, уверенным в правильности заведенного порядка. Теща не вызывала ничего, кроме досады. Великолепная хозяйка (Света, ау!), она была так безнадежно инфантильна, что он почти в открытую жалел ее. Каких-либо сильных отрицательных эмоций, она не стоила, не вызывая и симпатии. Он старался не замечать ее, а если заговаривал, то делал это как с ребенком. Ее доброта казалась ему бесполезной. Как долгожданный дождик, который намочил в том числе и тех, кто об этом не просил. Ее нелегкая жизнь виделась ему бесконечной заготовкой пищи впрок. На сегодня, завтра и пресловутый черный день. Она работала учительницей младших классов и наверняка дети любили ее, как равную. Глядя, как она беззвучно шевеля губами, читает, словно по слогам, передовицу, он размышлял над тем, какие мысли и мечты посещали ее втайне, что желала она, не признаваясь никому. Навещая родной дом, Света тут же растворялась в родителях, стыдилась их и гордилась ими одновременно. "Они мои родители и я их люблю." Иначе и не могло быть, он не собирался оспаривать это, так как рассуждал бы точно также. Однако при маме с папой, Света демонстративно становилась одной из них, оставляя мужа по другую сторону баррикад. В подобных случаях он испытывал ощущения специалиста по вакуумным установкам, попавшего на слет нейрохирургов. Природная гибкость и коммуникабельность так и не помогли преодолеть языковой барьер. Хотя умение вести диалог являлось составляющей его профессии, родители Светы остались иностранцами. Даже за стаканом. Оставив тщетные попытки стать своим, он махнул рукой - в конце концов он женился на своей девушке и не давал торжественной клятвы влюбиться в ее родню. Он непроизвольно стремился держаться на расстоянии, соблюдать дистанцию. Беседы с тестем на семейных торжествах со стороны выглядели весьма забавно. Переполненный гордыней, он мнил себя миссионером, а тестя воображение рисовало вождем неразумного племени.
- Понимаете, картины Пикассо, это как джаз, за внешним хаосом скрыт стройный мотив…
- Какие-то закорючки еще разглядывать! - теща отвлекалась от телеэкрана, этого душеприказчика миллионов. Она считала, что зять умничал, когда пытался быть самим собой и говорить с ними, как с равными.
- В Рок-музыке не так все просто, это огромная субкультура со своими законами развития, своей дорогой, она одновременно интернациональна и очень специфична. Нельзя все оголтело упрощать - мол лохматые дебилы орут матом под гитару, они тоже говорят о вещах безусловных, просто более агрессивно и далеко не все так шумят, многие давно стали классикой. Они тормошат нас, они властители душ, если хотите. Музыка - это не просто танцы, это огромная духовная концентрация, а людей талантливых и серьезных в роке не меньше, чем в других проявлениях человеческой мысли…
Тесть боязливо косился на своего не вполне здорового родственника и пряча виновато-сочувственную улыбку возражал:
- Да-да… Но это все с Запада… Музыка была раньше. Вот Хиль, например, настоящий профессионал.
Иногда он думал: "Им все подвластно, они самодостаточны. В отличии от меня, не уверенного ни в чем, они никогда не сомневаются. Такие люди обречены на счастье."
Они уже выпили полбанки, когда все, что копилось в нем все эти годы, в том числе и сегодня, прорвалось наружу. Стихийное бедствие, как всегда, обрушилось внезапно. Он говорил, перебивая сам себя, впадая в ужас от степени собственной откровенности, осознавая, что пробил из всех орудий. Слова, допустимые ранее лишь в диалогах с самим собой, впервые сотрясали воздух. Он не забыл ни о чем. Света поначалу решила, что происходит очередная банальная разборка и не отставала от мужа. Ее многочисленные "А ты сам!" сыпались, как горох из мешка. И только когда он, корча рожи, разжал челюсти и признался в супружеской неверности, жена сразу сникла. Она осознала первой, что эту ночь они вспомнят еще не раз.
- Вот и все. - Света глядела в пол. Она стала сразу тихой и беспомощной. Она сдалась. С той секунды у него больше не было жены. Он спохватился, но остановиться уже не мог, Света тоже решила идти до конца.
- Кому верить? Ты предатель, кому после тебя верить?
- Только себе…
Не вызывало сомнений, что пережитый стресс заставит Свету действовать, мавр мог смело уходить, она уж доведет начатое до неизбежного финала. Удобно и быстро. Он понимал, что выбрасывал жену не только из своей жизни ("Извини, не вышло"), но и из привычного порядка вещей. Он получал вожделенную свободу, она оказывалась в полной тьме. Чувство вины и стыда накрывали его крышкой гроба, ничего кроме омерзения к себе он не испытывал. Аргументы о конечной пользе разрыва выглядели неубедительно. Даже отбросив мужское и женское начало и предположив, что они абсолютно равны во всех правах и обязанностях, что разница полов не накладывала ни на кого из них большей ответственности, все равно определить, кто же из них больше жертва, было невозможно. Чей нокаут был глубже, располагала ли этика всего проклятого мира хотя бы одной зацепкой для оправдания?
Все рухнуло, а он лежал и думал о пустяках ("теперь она заберет папин видак). Сработала защитная реакция. Было очень мерзко, будто он съел большого таракана. Ему безумно захотелось убедить жену, что он соврал про других женщин, чтобы разозлить, снова внутренний голос призывал его сдать назад. Но слова застряли в горле, он вдруг понял, что все же совершил поступок и на этот раз пойдет до конца. Света шмыгнула носом и вяло проговорила:
- Завтра я уеду к родителям, а вещи заберу потом.
Муж кивал и кивал головой, как китайский болванчик. Его накрыла такая слабость и пустота, что не было сил даже поднять повисшие руки. Остаток ночи они допивали вино и его извинения-утешения перемежались ее слезами и отблесками растраченного гнева…
… Через несколько лет они каким-то невероятным образом стали почти друзьями. Однажды, когда мартовское солнце топило лед, они встретились возле метро и пройдясь по ослепительным улицам, заглянули в кафе. Света давно смело и весело шагала по жизни. Снова замужем, она успешно руководила отделом в коммерческом банке. Большие серые глаза горели и ни капли обиды не было в них. Только немного грусти или ему показалось? Он не преуспевал, но и не нуждался, однако это не имело значения. Все те же вопросы и сомнения давили на грудь. Когда-то Света любила говорить по утрам перед уходом на работу:
- Ты сегодня выходной? Тогда жди звонка и будь готов, - это означало, что они поедут в магазин или будут двигать мебель, а может рубить на зиму капусту или клеить обои. В ответ ее ждала неизменная ухмылка:
- С тобой я готов ко всему.
Он и не гадал, что теперь, когда все давно позади, придется так жестоко посмеяться над собой. Быть может он был готов ко многому, но только не к подобной развязке. Проплывавшие на эскалаторах метро красотки давно не символизировали вожделение и свободу, а пиво уже не рифмовалось с протестом и бунтом. Насытившись и тем, и другим сполна, он все чаще лежал без сна. Его душили воспоминания и вопросы: умение любить и переживать эту проклятую любовь, любить вопреки, несмотря ни на что, может это не мука, но дар? Он так и не сумел этому научиться и слишком поздно спохватился. Сидел в кафе, опустошенно глядел на нее и, не слушая веселой болтовни, вспоминал, как в последний день они вместе брели по бульвару, довольно видная пара, оба светловолосые, похожие на брата и сестру. Полоса дождей испарилась за пределами выходных. Стоял теплый день. Еще ничего не произошло, они просто шли в магазин. Жена казалась ему очень привлекательной и детская гримаска недовольства от слишком теплой кофты делала ее красоту естественной. Ей было жарко и над верхней губой блестели бусинки пота…