Истина
Я работаю в Институте по Выявлению Истин, сокращенно ИнВИ. Остряки шутят: "Ин ВИно веритас", но мы привыкли и не обижаемся.
Мы добываем истины из чего только можем и встраиваем их в народное хозяйство. Истины получаются разные: большие и маленькие, серьезные и легкомысленные, шумные и тихие. Некоторые ведут себя очень агрессивно, чем доставляют массу хлопот окружающим. Тогда мы их укрощаем, придаем удобную форму и пускаем в жизнь по сниженным ценам. Кстати, о вине: мы неоднократно пробовали выделить истину из него, однако, она оказалась слишком летучей и не поддающейся концентрированию, а потому совершенно бесполезной.
Однажды мне поручили добыть истину из маленького блестящего кристалла. Кристалл оказался такой крохотный, что рассматривать его можно было только под микроскопом. В микроскопе он походил на несгоревший тунгусский метеорит. Я попробовал травить его кислотой, нагревать, давить и растягивать. Однако ничего не получилось: то ли кристалл был слишком прочен, то ли истина оказалась мала и незаметно ушла в осадок, который легкомысленная лаборантка вылила в канализацию.
Я пожаловался шефу. “Попробуй лазер.” – сказал шеф и снова углубился в свои бумаги. Просто как все гениальное! Я пошел в соседнюю лабораторию просить лазер взаймы.
Я доконал таки лазером этот зловредный кристалл. Истина вышла несколько однобокой и слегка обугленной, но несомненно большого прикладного значения. Я сфотографировал ее в поляризованном свете в профиль и анфас, вычертил диаграммы и графики, подправил шероховатые места, написал тезисы доклада для международной конференции "К вопросу о неконгруэнтности изоморфизма осевой конфигурации кристалла" и с чувством выполненного долга вышел из лаборатории. Я шел по улице, очень довольный собой, как вдруг увидел девушку. Вместо глаз у нее были два голубых озера, в волосах играли солнечные зайчики, а чтобы решить систему уравнений, описывающих ее фигуру, понадобилось бы приблизительно десять в восьмой степени секунд (что-то около 1150 лет). И тут меня осенило: Идиот! Я искал истину не там. Столько лет потратить на изучение твердого тела. Ведь женщина существо мягкое, и даже эфемерное.
Срочно переквалифицируюсь. Я обложился учебниками и монографиями. Теперь я изучаю физику разреженных сред. Надеюсь успеть перейти к практике.
Полевые изыскания
Накануне шеф собрал наш отдел и объявил: “Завтра проводим полевые исследования в подшефном колхозе. Форма одежды и оборудование как обычно. Автобус от институтского корпуса в восемь ноль ноль. Вопросы есть?” Последняя фраза была риторической. Вопросы, конечно, были, точнее возражения разного личного свойства, но с шефом не поспоришь.
На утро хмурые и не выспавшиеся мы загрузились в автобусы и отправились к месту изысканий. Осеннее небо было под стать нашему настроению – серое и унылое.
Автобус выгрузил нас на краю гигантского уходящего за горизонт поля и укатил прочь. Мы смотрели ему вслед с отчаянием Робинзона Крузо, увидевшего на горизонте уходящий прочь от острова белый парус корабля. Начальник построил нас в редкую цепочку и сделал подробный инструктаж. Задача состояла в том, чтобы поднимать с земли неубранные истины, складывать их в соответствующие емкости, которые мы захватили из дома. По мере наполнения емкости следовало вы-гружать в мешки, разбросанные тут и там между борозд, а мешки стаскивать в группы для их дальнейшего вывоза.
Шеф махнул рукой, и мы неровной цепью двинулись вперед, изредка сгибаясь в поясе в поисках истин. Истины были округлые или продолговатой формы, очень вкусные в вареном и жареном виде. На первом шаге я ничего не нашел, на втором попалась истина, уже позеленевшая на осеннем ветре. Такие годились только для переработки с целью извлечения летучего компонента, называемого на латыни aqua vita, а в народе - “бормотухой”. Третий шаг мне завершить не удалось, так как левый сапог напрочь увяз в грязи. Я изо всех сил дернул ногу и оказался без сапога, но свободный и похожий на журавля, стоящего посреди болота с поджатой ногой. Усилиями коллег обувь была мне возвращена, и мы продолжили наше неизбежное движение. Тут с неба повалил крупными хлопьями редкий снег. Все остановились и принялись застегиваться и укутываться, поскольку простуда, полученная в полевых исследованиях, производственной травмой не считается. Все дальнейшее почему-то приняло в моей памяти дискретный характер и напоминало кадры из фильма абсурда: редкие согбенные фигурки людей на превратившемся в сплошное месиво поле, грузовик доверху заполненный мешками, застрявший в грязи по самые ступицы, танк без башни (я не вру), вытаскивающий грузовик с поля, и голос начальника: “Затаптывай ее, затаптывай”.
Каким-то чудом мы добрались до конца поля. Выглянуло солнышко, пригрело. На оставшейся зеленой лужайке мы разложили вещи, снедь и принялись обедать. Кто-то развел костер, лаборант сбегал на колхозное поле, набрал ведро ноздреватых в тонкой светлой кожуре истин, которые засыпали углями, испекли и с аппетитом съели с солью и деревенской сметаной. Начальник достал из рюкзака флягу с лабораторной aqua vita и собственноручно отмерил каждому добрую порцию ог-ненной жидкости. В общем, как всегда, после того как все невзгоды остались позади, жизнь уже не казалась такой безнадежной, как утром. Мы шутили и с удовольствием уничтожали запасы продуктов, заботливо положенные в рюкзаки нашими мамами и женами, лежали на траве, ловили запрокинутыми небу лицами последние жаркие лучи солнца и ждали автобуса.
Уже глядя из окна автобуса на остающееся позади поле, я твердо решил: экспериментальные исследования не для меня. Ухожу к теоретикам. Они целый день или сидят за компьютером, или медитируют на различные глобальные темы бытия. И никаких тебе экспериментов, кроме мысленного. А кроме того, их в колхоз не отправляют, а возят на овощебазу перебирать истины с целю их сортировки. Все же работа не на открытом воздухе, а в помещении. Не так вредно для здоровья.
Тема
Я уже добивал программный модуль, как вдруг раздался телефонный звонок. Я поднял трубку, и она голосом шефа велела зайти к нему в кабинет. Немедленно. Я нажал на кнопку, чтобы записать отредактированный файл, и пошел на выход, на-тягивая на ходу пиджак и поправляя съехавший набок галстук. Когда я заглянул в кабинет начальника, шеф что-то быстро писал на лежащем перед ним листе бума-ги, прижимая плечом к уху телефонную трубку; свободной рукой он перелистывал настольный календарь. Увидев меня, шеф мотнул головой в сторону кресла, мол, устраивайся поудобнее. Я скромно сел на краешек, размышляя о том, почему я в начальственных кабинетах чувствую себя как на приеме у врача. Завершить сеанс психоанализа мне не удалось, так как шеф разом закончил все свои кинематические процедуры, сложил руки перед собой на столе и пристально посмотрел на меня, как бы взвешивая меня на глаз. Сцену эту по достоинству оценил бы сам великий Станиславский, считавший признаком большого актерского мастерства умение владеть паузой. Выдержав должное время, шеф спросил:
- Чем ты там сейчас занимаешься?
Я бодро затянул:
- Так вы же знаете, шеф. – “Численное моделирование инфинитных траекторий объектов в четырехмерном континууме Эйнштейна-Минковского…”
- Так. – неодобрительно произнес шеф, решительно ставя точку в моем длинном периоде. – Бросай эту дурацкую физику. Пора заняться чем-нибудь посерьезнее. Например, искусственным интеллектом. Это сейчас крайне актуально.
- Каждый интересуется тем, чего ему не хватает. - пробормотал я.
- Не хами. – добродушно ответил шеф. – Вообще тебе лично не повредит. Если бы у тебя его хватало, ты бы занимался чем-нибудь более толковым, чем расчет тра-ектории полета пчелы.
Шеф намекал на известную картину Сальватора Дали “Сон, навеянный худож-нику полетом пчелы за секунду до пробуждения”. В том смысле, что мои занятия являются чем-то вроде болезненного бреда художника в состоянии творческого экстаза.
- Шеф, - заныл я. - Но ведь искусственный интеллект не формализуемая задача. Еще Тьюринг доказал, что …
- Вот и формализуй. – ответствовал шеф. – И нечего на классиков кивать. Наука с тех пор далеко продвинулась в этом вопросе. Ты еще Платона вспомни. К тому же, если удастся внедрить результаты, получим приличные дивиденды. Думаю, тебе они не помешают. Иди, работай.
Насчет дивидендов – это абсолютная правда. Я нуждаюсь в дивидендах просто срочно, хронически и позарез.
Я побрел к себе в лабораторию, размышляя о том, как хорошо было Диогену: жил себе в бочке на берегу теплого моря, ни в чем низменном, материальном не нуждался; опять же граждане в Древней Греции ценили и уважали творческую ин-теллигенцию. Но у нас же так не проживешь – страна северная, климат суровый, да и народ к ученым относится без должного пиетета.
Легко сказать, займись искусственным интеллектом. Надо сначала определить, что это такое. Это то, чем обладает человек? Весьма сомнительно, если посмотреть на деятельность отдельных индивидов и целых сообществ в нашей нынешней жиз-ни и исторической ретроспективе. Шеф не зря поминал Платона с его “Человек это двуногое без перьев”. И почему это все попытки определить разум и его носителя принимают форму анекдота? И вообще, если интеллект – это способность обучать-ся сразу, с одной попытки, то самое разумное на свете существо крыса, а у человека с обучаемостью дела обстоят похуже: знаю это по себе и своим студентам.
Я пришел в лабораторию, включил чайник (замечательное средство для стиму-ляции того, что предстояло формализовать) и уселся за выключенный компьютер, тупо глядя на свое отражение на черном экране монитора. И тут меня посетила по-трясающая идея. Просто гениальная. Я понял, что такое интеллект. Определение получилось рекурсивное и сравнительное, но это обычное дело в науке. Главное, оно работало. Ведь в чем самое важное отличие интеллекта от инстинкта: интел-лект знает о своем существовании. А стало быть, может определить границы, пре-делы своих возможностей, исследовать свою внутреннюю природу, а инстинкт – нет.
В общем, мы сделали программу, моделирующую саму себя, и на ее основе раз-работали неплохую экспертную систему для медиков. Медики были просто счаст-ливы.
We Are...We Will
Едва лишь электронная рулетка часов выбросит на табло простое число семна-дцать, я аккуратно отложу шариковую ручку, закрою пропахший пылью том и нажму на панели компьютера кнопку. Экран полыхнет и погаснет, станет черен и пуст, а я сорву с вешалки куртку, подхвачу свою спортивную сумку, открою двери лаборатории и взбегу вверх по ступенькам, оставляя позади академическую скуку, пытающуюся поверить бездушной алгеброй то, во что я сейчас окунусь - Жизнь. И я на мгновение замру, стоя перед массивной дубовой дверью с ручкой, словно созданной для великанов, в полутемном вестибюле института, еще удерживаемый теми невидимыми нитями, что заставляют годами просиживать за приборами в тщетной надежде найти истину там, где ее нет, но дверь распахнется и я шагну в дышащий осенней влажностью вечер и окунусь в то, что я никогда не пойму, но что я так люблю: в не придуманную, не выхолощенную умствованиями, не выве-денную на кончике пера, обыкновенную жизнь. Я буду пить леденящий губы воз-дух, выдыхая из себя затхлость ученых кабинетов, поднимать ногами осеннюю листву и ощущать щемящий запах тлена, я буду всматриваться в лица людей, в удивительно разные лица, созданные этим Чудом, пытаясь понять, что они чувст-вуют и к чему стремятся, что они любят и что ненавидят, и я осознаю себя частич-кой огромного, чему имя - Человечество. А ночью я буду сидеть у окна: я буду смотреть туда, где светят миллиарды звезд, и думать о тех, кто живет Там и глядит в это мгновение на маленькую звезду по имени Солнце, под которой рождены все мы... Я не знаю, что будет со мною, с нами завтра, но одно я знаю точно: я буду, мы будем, и это самое ужасное и самое прекрасное чувство, что дано ощутить комочку материи, осознавшему вдруг себя посреди бесконечности Космо-са. Sic.