…Шелестит ветер. Будто бы по расстроенным струнам, по расшатанным нервам, распустившимся узлам – эй, не трожьте, это ветер, это всё ветер, это всё он…
Северный. Сухой и холодный, словно нечего сказать больше, словно ком слов – тавтология, патология, мифология вырождения, морфология разорванной бумаги.
Только крысы могут жрать всякую гадость.
По крыше гуляет ворона. Грязная тополиная ветка лежит на троллейбусных проводах. Наверное, это мания преследования, если так много вещей вокруг носит твоё имя. Наверное, это плохо, когда так много вещей. Хочешь, я уйду в непролазные леса искать тебя, как ищут славной, героической смерти? Хочешь, я буду искать тебя? У серебряного неба твои глаза. У воды твои руки. Нет, я не Офелия, мой удел – пепел. Серебристо-серый. Только бы не зареветь, пока люди кругом – лес заблудился во мне, и я буду ждать боя с хозяином его, как ждут окончания, пусть летального, тяжелой болезни.
Вчера я видела себя в белом. Была – в красном, а видела – в белом. Ты не прочтёшь моих многоточий, их съели отравленные за ночь крысы. Они танцевали кастарват над пропастью – мудрено ли не долететь? Только крысы умеют жрать такую гадость.
Жёлтые, негнущиеся пальцы. Ломкие тушки листьев царапаются в асфальт – открой им дверь, тебе ведь всё равно, но подари им надежду, подари им свет… Куча. Листьев. Горит. Дымом летит к небу, к тебе летит, ведь у серебряного неба твои глаза. Ты не будешь плакать. Я знаю. Ты будешь улыбаться, ты будешь рассказывать им самую светлую сказку, и они будут умирать. Для тебя. Во имя твоё, пред глазами твоими.
Замёрзшие листья, с севера в лицо шелестит по ветру имя твоё обрывками последнего письма.