Матильда сидела в тишине, отключив радио и телефон, потушив настольную лампу, она слушала звуки чужих квартир… В той, что справа, плакал навзрыд ребенок; в той, что слева, кто-то слушал Шопена, в верхней квартире передвигали стулья, что-то периодически роняли на пол и громко смеялись, – вероятно, шумное застолье в честь хозяйки, красивой по-кошачьему шатенки с хриплым низким голосом; этажом ниже хлопнула входная дверь. Матильда слушала звуки чужих квартир и отдыхала.
- Здесь слишком много пауков, - сказала внезапно Матильда, щелкнула по клавише включателя, чем разрушила таинственный полумрак. Она прошаркала на кухню, вернулась с каким-то спреем и обрызгала всю комнату…
Вчера Матильде стукнуло тридцать; сухощавая брюнетка с острыми чертами, чуть сутулая, неряшливо одетая и небрежно причесанная, деловито-упрямая, наигранно-стыдливая старая дева.
Матильда налила себе горячего чая, отпила глоток и вылила содержимое чашки в раковину.
Заскрипела пыльная пластинка, застучала, соскакивая, игла.
«…Где Вы теперь, кто Вам цАлует пальцы, куда ушел Ваш китайчонок Ли, Вы кажется, потом любили португальца, а может быть с малайцем Вы ушли…»
Матильда зевнула и откусила заусеницу, подошла к окну, прижалась лбом к запыленному стеклу и уставилась на хмурую мокрую улицу.
Матильда всегда не любила осень - будучи плаксивой дошкольницей в тяжелых очках-лупах, с торчащими из под куцей юбочки, измазанными зеленкой и йодом коленками; в ту пору, когда была ядовито-язвительным подростком с прыщавым толстым носом и невероятно густыми бровями; даже тогда, когда она превратилась в иссиня-синего чулка…
Дверной звонок застенчиво заурчал.
- Привет, - Динка просочилась в комнату, скинув замызганные туфли в прихожей.
- Есть будешь?
- Дурацкий вопрос. Конечно. А что есть поесть? – Динка облизнулась.
- Мясо жареное с чесноком. Еще.., - Матильда притворно нахмурилась, якобы силясь вспомнить, - Еще… Еще есть филе индейки с грибами в белом вине.
- Тащи, - выдохнула Динка, жмурясь от удовольствия.
Матильда выложила еду на тарелку, налила в стакан вишневый сок и протянула поднос гостье.
- Боже! М-мм-ммм, как вкусно!
Дине всего двадцать два, живет этажом ниже, она любит дорогие духи и красивые вещи, снимает стресс, опустошая прилавки бутиков. Она может часами любоваться собой в отражении сразу двух зеркал, в одном Дина видит себя прямо, а ловя в другом отражение первого, она наблюдает как бы со стороны. Дина тратит по несколько часов в сутки на маникюр и уход за изнеженной кожей. Дина никогда не спешит, вышагивает по тротуару, будто по подиуму, все время «на сцене», даже одна в пустой комнате думает о том красиво ли она возлежит на огромной кожаной софе. Динке нравится нравиться. Она невероятно глупа, но считает себя, как минимум, Конфуцием…
«… Я знаю этих маленьких актрис, настойчивых лукавых и упорных, фальшивых в жизни, ласковых в уборных, где каждый вечер чей-то бенефис…»
Динка хрипела, ломая ногти о полированную поверхность журнального столика. Матильда задумчиво курила – мышьяк старая отрава, испытанный веками способ избавиться от раздражающих глупой болтовней соседей. Она неспроста выбрала Динке такой дешевый и примитивный яд. Прелестный диссонанс – тонкие духи, умопомрачительно элегантное платье и отрава для крыс, которую Матильда выпросила у одноглазой дворничихи.
Матильда провела перламутровым ногтем по резинке чулка и прикусила ярко-алую губу. Она окинула себя довольным взглядом, затем приложила к поверхности большого зеркала второе поменьше…
Матильда вслушивалась в звуки чужих квартир, в той, что справа, шумела стиральная машина; в той, что слева, кто-то традиционно слушал Шопена, в верхней квартире было тихо, хозяйка отправилась в гости.
Матильда поправила бретельку блузки, взъерошила густые шелковистые золотисто-русые кудри и театрально присела на широкую кожаную софу.
За окном шелестел остатками листвы ветреный октябрь.
Матильда всегда любила осень – будучи пухлой и румяной девочкой, в ярком костюмчике из «Березки» с патлатой немецкой куклой в руках; в ту пору, когда была школьницей-нимфеткой в коротких джинсовых шортах и в топе на голое тело; даже тогда, когда она превратилась в соблазнительную молодую женщину...
Матильда налила себе горячего чая, отпила глоток и вылила содержимое чашки в раковину.
Заскрипела пыльная пластинка, застучала, соскакивая, игла.
«…Мадам, уже падают листья, и осень в смертельном бреду, уже виноградные кисти желтеют в забытом саду…»
Дверной звонок приветливо хрюкнул.
- Мотенька, милая, дай я тебя поцелую, - Лиза жеманно подставила щеку.
- Что-нибудь будешь?
- Ах, нет, солнце, я же вечно на диете. Мой желудок сузился до наперстка.
- Угу, желудок у котенка меньше наперстка… Кажется, слышала в какой-то рекламе…
Лиза улыбнулась пластмассовой улыбкой и поправила подол длинной шелковой юбки.
Лиза - певица. Она заняла на престижном музыкальном конкурсе второе место и тем самым обеспечила себе постоянный заработок хотя бы в ночных клубах и ресторанах. Да на большее Лиза и не рассчитывает. Единственное, о чем она мечтает – встретить в таком клубе олигарха и стать его… Нет, нет, ни в коем случае не женой. Олигархи нынче хитрые пошли, если уж и женятся, то непременно с брачным контрактом, что само по себе унизительно и неприятно…
- А ты видела мой аквариум?
- Нет, где? О! Какая прелесть! Дорогой, да? – Лиза заметно заинтересовалась.
- Сам аквариум, в принципе не дорогой, но вот та вот рыбка… Она японская, стоит целое состояние.
- Состояние! Ах, какая? Вон та?
- Да нет же, на самом дне…
Матильда недовольно уставилась на исцарапанные руки, соседка оказалась на удивление сильной. Лиза так и обмякла, стоя, голова ее вместе с верхней частью туловища полностью погрузилась в огромный аквариум. Матильда хмыкнула, она любила истории об утопленниках…
Матильда отпила «Шато Марго» из тонкого хрустального бокала и зябко укутала плечи в широкую песцовую накидку. Ее спутник, уже немолодой, но обеспеченный настолько, чтоб покупать футбольные клубы, закурил сигару…
Матильда отпустила прислугу, прогулялась по огромной, купленной в качестве подарка на именины, квартире и вышла на балкон. Накрапывал мелкий дождь, небо заволокли толстые серые войлочные тучи…
- Осень, - равнодушно проговорила Матильда, пытаясь вслушаться в звуки чужих квартир. В той, что справа, гудел пылесос; в той, что слева, кто-то слушал вовсе не Шопена, а какую-то сурово-афроамериканскую музыку; в верхней квартире передвигали стулья, что-то периодически роняли на пол, но переговаривались тихо, вероятно то были поминки; из нижней не доносилось ни шороха. Матильда слушала звуки чужих квартир и отдыхала.
Матильда никогда не задумывалась ни о времени года, ни о погоде, – будучи молчаливым анемичным ребенком, часами просиживавшим за фортепьяно; потом, когда превратилась в начитанного подростка, шибко умничавшего и чуть нагловатого; даже тогда, когда она, спустя годы, стала довольно известной певицей…
Матильда налила себе горячего чая, отпила глоток и вылила содержимое чашки в раковину.
Заскрипела пыльная пластинка, застучала, соскакивая, игла.
«…В бананово-лимонном Сингапуре в бурю, когда у Вас на сердце тишина, Вы брови темно-синие нахмурив, тоскуете одна…»
В дверь настойчиво позвонили.
- Здравствуй, - сухо проговорила Матильда, входя в квартиру.
- Здравствуй, - ответила Матильда и повела ее на балкон..
- Ты готова?
- Что тянуть, дай руку.
- Закроем глаза…
- Шагнем вниз…
Матильда закрыла глаза и снова попыталась поселить в каждую квартиру часть своего прошлого, часть себя. Себя – неудавшуюся певичку-содержанку; себя – влюбленную в свою внешность кокетку; себя – одинокую старую деву без прошлого, настоящего и, наверное, будущего. Она погрузилась в звуки чужих квартир, нырнула в самые темные глубины собственного подсознания, размножилась несчетное количество раз, нанизывая ассоциации, словно бусины на нитку, затем отряхнулась от мыслей…
Игла соскочила с пластинки, звуки чужих квартир стали четче и ярче. Матильда набрала мой номер.
- Напиши обо мне.
Следом позвонили Дина и Лиза, а потом снова Матильда… Завтра же сменю номер!