Ветреная долина просыпалась. А мука снега — просыпалась. Снег шел неотвязный, засыпал брови. Болело плечо. Настроение напоминало жизнь в пещере. Воздух вздыхал и плакал. Замерзали руки. Птицы обходились малым. Десять негритят шли напряженно, держась друг за друга.
Сан Саныч был безутешен — его снимали. Сан Саныч лысел и его обходили стороной женщины. Сан Саныч бросал курить; его кабинет умощался окурками.
Писатель смотрел в окно и пил кирпичный чай. Писатель видел Сан Саныча со спины — он был похож на раскормленного негритенка. От писателя полчаса назад ушла жена и он подумал, что придется заводить любовницу.
Сан Саныч заведовал электрической частью мукомольного концерна. У него в подчинении была (в том числе) секретарша Рита. Рыжеволосая солнечная красотка. Иногда Сан Саныч рисковал переспать с ней. Иногда у него это не получалось.
Писатель смотрел на небо. Он думал о несовершенстве бытия. Он увидел ангелов. Они парили, неотличимые от снега.
Сан Саныч пришел на остановку. Но в троллейбус не сел. Его ожидал, чихая, персональный автомобиль. Пока ожидал. Но уже чихая.
Писатель услышал, что в прихожей верещит телефон. Он не хотел вставать. Летали ангелы и снег. Это было красиво. Редкая минута.
Сан Саныч залез в кабину, отщелкнул замок «дипломата», предложил шоферу распить коньяк. Тот отказался. Тогда Сан Саныч хлопнул двести пятьдесят самостоятельно, а водителю предложил бутерброд, нет, два бутерброда: с черной и красной икрой.
Писатель еще краем глаза следил за толстым негритенком, вползающим в черную «Волгу», но уже принял решение подойти к телефону.
Сан Саныч слегка отмяк и оттаял, мысли затушевались и стушевались. Темные образы, роившиеся в мозгу его, отправились в ссылку.
Шофер молчал, перекатывая языком несъеденную икринку. Змеилась «баранка». Пешеходы не досаждали. Других мыслей не было.
Писатель вдвинулся в прихожую. Телефон просто сошел с ума. Над ним сверкала белокочанной улыбкой итальянка Клаудиа. Там же проступал ее автограф. Он был абсолютно подлинный. Писатель взял в руки трубку, взглянул в дальнее окно кухни, ангелов не было, снег устал (перестал).
Сан Саныч еще ехал на персоналке, еще тело его влачилось с шиком. Но перспектив не было. Он уже все развалил. Действие коньяка проходило. Муторные мысли возвращались из дальних лагерей.
Шофер блестел кожей. Чужая кожа была надета поверх своей. Пил он редко и был молчалив. Это ценилось. Бутерброды принимал без энтузиазма, сдержанно.
Писатель сказал — слушаю. Да слушаю же! Разговаривать не хотелось ни с кем. Было неинтересно. Было скучно. Хотелось смотреть на ангелов. Хотелось белого снега. Хотелось дышать полной грудью. Разговор стеснял.
Рита названивала своему любовнику. Требовательно, как отдавалась. Он ушел от нее сегодня утром, оставив записку: расстанемся навеки, как прохожие. Ссоры ссорами, но нельзя же так сразу.
Сан Саныч хлопнул еще двести граммов, но бутерброды иссякли. Надо было шоферу не давать. Сан Саныч разозлился на себя недальновидного. К тому же он вспотел.
Писатель услышал захлебывающийся женский голос. Но довольно приятный. Писатель слушал мольбы женщины, чей голос прочитывался, как родной. Голос настаивал, чтобы он вернулся. Писатель не знал, куда его приглашают.
Рита рассказывала историю ИХ отношений. Она когда-то провалила в театральный. Оставалось играть свои роли в жизни. Она была способная женщина. Страстно мотался телефонный шнур. Рита темпераментно жестикулировала. Ее чувственный рот был прекрасен. Ее рассказ банален.
Минут семь писатель слушал ее не прерывая. Устал стоять и сел в кресло. История ИХ отношений была узнаваемой. Он захотел встретиться с этой женщиной. Когда Рита остановилась отдохнуть, он назвал себя и попросил выслушать.
Сан Саныч уже подкатывал к дому на набережной в дурнейшем расположении духа. Морщины на его лбу образовали рисунок, который мог прочитываться посетителем авангардных выставок как кукиш. Предстояло лезть вверх к начальству.
Шофер случайно раздавил-таки икринку. Кардан что-то барахлил. Вот бы белугу или осетра какого-нибудь подловить. Но в столице они не водятся. Три-четыре бутерброда оставил бы себе, остальное на продажу.
Рита внимала писателю. Во-первых, она уже слышала где-то его имя. Во-вторых, он мелькал пару раз по телевизору, членом высоколобого жюри. Рита подумала, что хорошо бы стать его любовницей. А там и до звания жены можно дослужиться. Чем гусар не шутит! А после уже пригрезились ей слова: парижы, мадриды, и почему-то еще одно, как ей казалось, загадочно-непереводимое: галапагосы.
Сан Саныч с тупым сердцем проскользнул в Гулавк. Зеркала издевались над его раскормленным полым телом. Сан Саныч вспомнил детство в волжской степи, вспомнил, как поливал вишни, и ему захотелось плакать. Но при швейцарах и лифтерах это не положено. Сан Саныч дребезжал наверх, а в мозгу стучало неприличное древнекитайское слово, как его, «гулгофа».
Писатель вдохновился. Голос Риты его согрел. Ангелы отлетели окончательно. Он не обольщался. Клаудиа была свежа и ослепительна. Писатель пригласил Риту вечерком в гости. Та конкретно согласилась.
Шофер бесцельно ожидал в кабине. Повалил густой младенческий снег. Мотор остывал. В глазах искрили осетры. Тепло существования никогда его не покидало; шофер умел жить.
Рита, взволнованная своим, не отдала своего удивления писателю. Этот возникший сюжет напоминал ей кино. Она слушала писателя, сидя в горячей пенной воде. Ванна, обросшая голубым кафелем, вот ее настоящий дом. Вода давала тепло и надежды на будущее. Древняя стихия.
Сан Саныч всосался в кабинет секретарши босса. Его окликнул зеленоперый попугай из золоченой клетки. Сан Саныч кисло ему подмигнул. Секретарша зияла перманентом. Обитая малиновым дерматином дверь внушала опасность. Портрет председателя мукомольного концерна висел чуть косо. Салатные занавески рассказывали, что прошлое было прекрасным. Сан Саныч вспомнил закрытый пляж в Пицунде и затосковал. Ему захотелось сбросить лет двадцать и переплыть Босфор и Дарданеллы.
Писатель положил телефонную трубку на рычаг. Вспомнил о своей жене. Представил раскосые капли ромашек и жену — убегающую в сторону заката. Пыльное солнце почти не жгло. Болело плечо. Женщина убегала в сторону горизонта. Хотелось пить. Птицы клевали небосвод. Свобода разлилась по телу. Женщина исчезала навсегда.
Шофер прислушивался к автомобилю, как первопроходец к затухающему вулкану. Было совсем пустынно и тихо в переулке. Дома в стиле модерн нависали, но шофер не знал об этом. Он видел только асфальт. Он не задирал голову к небесам. Он жил покойно и привычно, как сигаретку раскуривал. Сигареток было несчетное бесконечное множество. И стоили они довольно дешево. Сизый дымок пытался выбраться из кабины — утекал. Шофер смотрел прямо перед собой хорошими летними глазами. Навстречу его взгляду, напряженно держась за руки, шествовали десять негритят.
Сан Саныч приоткрыл сановную дверь и просунул в щель свой живот. Потом последовала голова, а затем уже портфель и все остальное. Сан Саныч не случайно выставил вперед живот. Это было его самое сильное место. Это был символ благополучия и солидности. Живот Сан Саныча производил большое очень впечатление на всех без исключения. Сан Саныч знал об этом и гордился по праву.
Рита несколько пришла в себя, но ни о чем не пожалела. Открывались новые золотистые перспективы. Радужно искрил душ. Рита посмотрела на себя в зеркало и подмигнула своему отражению. Зеркало понимало женщину. Рита не помнила лица писателя. Ей хотелось, чтобы он выглядел жгучим брюнетом. Раздражал текущий кран. Уж кран он во всяком случае не исправит. Брюнеты не занимаются протечками. Они жгут глазами.
Сан Саныч едва смог выйти обратно в сторону попугая. Все доверительные предчувствия подтвердились. Его снимали через две недели — готовилось постановление. Попугай повернулся к Сан Санычу задом. Секретарша отсутствовала. Сан Саныч начал воровато набирать номер телефона Риты.
Писатель вернулся на кухню. В батареях отопления гудела вода. По радио объявили антициклон. В холодильнике обнаружились крабы, икра, шампанское. Писатель вспомнил, что не написал главной книги. Ничего еще не рассказал о себе. Писал о прогрессе и новейших технологиях. Комментировал развитие общества. Рассказывал о деревне, в которой бывал наездами. Критики утверждали, что ему удаются народные характеры. Особенно женские. Писатель не спорил — ему за это платили. Но главная книга лежала ненаписанной. Может быть где-то на полпути между небом и землей. Отсюда — пристальный интерес к ангелам.
Рита выдернулась из ванной, молодой козочкой прыгнула в туфли. Мягкие, красные, импортные. Призывно мерцала на трех легких полочках косметика. Рита принялась сочинять вечернее лицо. Она хотела бы выглядеть инопланетянкой. Посмотрим, посмотрим — что там имеется в фондах. Обещал же Сан Саныч парижский дезик, зажал подлец! Вот теперь и приходится додавливать вьетнамский. Все-таки, наверное, он брюнет. К его бархатным глазам я надену вечернее, ресторанное. Ее четкие, уверенные движения осеняло слово «галапагосы».
Шофер прикрыл веки и увидел коричневую купюру. Сотенную. Смотрел на нее не отрываясь. За стеклом процокала лошадь. Автомобиль передавал остатки набеганного тепла человеку. Рассмотрев одну сторону банкноты, шофер, усилием воли, перевернул ее. Зрелище было необыкновенно притягательным.
Сан Саныч услышал голос Риты. Сейчас самое время к ней на часок. Отмякнуть душой. У Сан Саныча кончались силы и воля. Угасало самолюбие. Он чрезвычайно потел. Хотелось все послать куда-нибудь. Лишась места, Сан Саныч выглядел очень несимпатично. Перемигивались бисеринки пота на его обширном лбу. Рита отказалась его принять. «Уж если ты разлюбишь — так теперь». Он вспомнил, что у него пропало два билета на Пугачеву. Лифтер, кативший Сан Саныча вниз, казалось, молча, сцепя зубы, издевался. Это был прощальный спуск. Между вторым и третьим этажом во рту у Сан Саныча похолодело, а потом сделалось дурно. На выходе из офиса Сан Санычу отдали честь десять независимых негритят.
Рита в ту же секунду позабыла о Сан Саныче. Он никогда не был героем ее романа. Он вообще никогда не был. Он обнимал ее жизнь начальником. Теперь же она свяжет свое тело с модным писателем. Хорошо бы с брюнетом. Рита вспомнила свою первую любовь — простого цыгана, неподдельного брюнета. Был тот бесшабашен и удачлив. Расстался с Ритой легко, а та проплакала весь месяц.
Шофер услышал, как скрипит неохотно дверца. Плюхнулось тело. Шофер открыл глаза. От Сан Саныча пахло присутственным местом. Сан Саныч сидел, удерживая голову прямо, и смотрел на крупно летящий снег безучастно. Сан Саныч едва шевельнул рукой, и шофер понял, что следует отправляться в сторону дома. Тут же он включил «дворники», взглянул в боковое зеркало, тронул машину, как трогают коня. Шофер посмотрел на Сан Саныча и позавидовал самому себе, что не числится начальником. Скорость выветривала застоявшиеся мысли и бодрила; скорость была самым общедоступным и демократическим состоянием.
Уж гас город дневной, а с ним и долина — но огни возжигались повсюду. Дышал полной грудью ветер. Насморк одолевал. Болела нога. Негритята несколько подустали. Птицы совсем умолкли. Наступал час осмысления жизни.
Писатель рассматривал часы. Стрелки приближались к заветным цифрам. Писатель надел шведский костюм с необыкновенно блескучей платиновой ниткой. Это было безвкусно, но нравилось женщинам. Не всем, конечно, но тем, кто окружал писателя. Он взглянул в окно. Тишина бегущего снега завораживала. Громко тенькали часы с кукушкой. Холодильник бормотал что-то неразборчивое. Писатель вышел в прихожую и присел на диван голубой обивки. Мысли его были необыкновенно легки и приятны. Шелк холодил и волновал руку.
Сан Саныч как бы дремал, но абсолютно вовремя понял, что ему пора выбираться на воздух — к дому. Заскользили тормоза. Сан Саныч сказал шоферу «будь» и, набычившись, двинулся сквозь снегопад. Впереди мелькнуло рыжее солнце. Сан Саныч вгляделся попристальнее. Он различил шубку из шиншиллы, привезенную в подарок Рите из Южной Америки. Сан Саныч оглянулся: метрах в пятидесяти от него, нахмурившись, следовали десять негритят.
Рита мчалась в ритме снегопада. Ах, какие перспективы сулил новорожденный снег. Какие чистые листы открывались. Наворачивалось белое счастье. Как шубка ласково и легко обнимала ее. Как хотелось брюнета! Как воздушно было в головке Риты, и легко, без усилий, перемещалось там слово «галапагосы». Вот и искомый дом. Вошла в лифт. Достала маленькое зеркальце. Рита была неотразима.
Писатель был рыжим, но удачливым. Он притягивал удачу, как молнию. Дела его шли в гору, последние десять лет он ничего принципиально нового не написал. До прихода женщины оставалось минут пять. В туалете журчала вода. Радио молчало. Из кухни валил пар — кипел чайник. Писатель ухватился за выключатель плиты, в это время позвонили дважды в дверь.
Сан Саныч, уже ничего не соображая, припустил за Ритой. Сопел одышливо. Пробежка отвлекла его от бренных мыслей. Чертовка Рита присматривалась к номерам домов. Сан Саныч углядел, как она неколебимо вошла в подъезд. Если бы на секунду задумался Сан Саныч, то осознал, что первый раз в своей жизни преследует женщину.
Рита неуклонно поднималась, вымахивая длинными ногами. Лестница была серой и заплеванной, мокрой от таявшего снега. Рите казалось, что из-под сапожек брызжут бриллианты.
Сан Саныч, выбиваясь из сил, бежал. Ступеньки лестницы мелькали, как крапленые карты. Сан Саныч вспомнил Мохаммеда Али, великого боксера. Сейчас бы и он мог послать американца в нокаут. Сан Саныч увидел, как Рита с солнценосной улыбкой тянет мизинчик к кнопке звонка.
Писатель мельком глянул в зеркало. Подтянул брюки и пошел в прихожую. Клаудиа ободряюще улыбалась — преданная женщина. В туалете громко журчала вода.
Прошу, сказал писатель. Он отступил в сторону и пропустил женщину. Писатель обрадовался, что не ошибся в выборе. Улыбка счастия порхала на его губах.
Рита не успела разочароваться. Пусть не брюнет, но ведь знаменит. Удобная большая прихожая. А это еще что за портрет какой-то.....?
Писатель не успел захлопнуть дверь. Он еще любовался лакомой Ритой. Оглянулся и увидел в проеме толстого, всклокоченного человека с выпученными глазами, похожего на турнепс.
Рита тоже оглянулась. Она увидела Сан Саныча. Она вскрикнула. Она ойкнула. Она округлила глаза и они стали у нее выпуклыми и большими.
Сан Саныч протопал еще четыре шага по прихожей и остановился. Как зачуханный паровоз. Как среброкрылый лайнер после посадки.
Так и стояли они втроем и смотрели друг на друга — как картинки с выставки. А в дверь уже с любопытством заглядывали первые посетители — десять негритят.