Я вышел из электрички и осмотрелся. Одинокая лесная платформа, и тропинка, убегающая в сторону не внушали оптимизма, но делать было нечего и я сбежал с платформы на землю. Помнится, мне что то говорили про магию здешних мест, что то такое я уже слышал, но, разумеется не придал этому значения. Да и кто бы обратил внимание на слова грязного старика в электричке, бессвязно бормочущего вам о каком то колдовском лесе, о берёзах, обнимающих тебя, о ласках, расточаемых ими путникам? О каком колдовстве могла идти речь в наше то время? Какой дурман мог захватывать слабые сердца, да и разве что то могло измениться от того, что какой то человек, побывал в лесу и стал после этого наведываться туда более регулярно? Тем более, что я шёл не в эту рощу, а в городок, что располагался за ней. Конечно, в него ходили и автобусы, но автобус.… Это же, как то, …ну, не романтично даже как то, в пыльном и вонючем автобусе. А тут – электричка, случайные собеседники, в общем – романтика шальных студенческих лет. И в голове даже звучит что -то такое знакомое…
В общем, я отправился на электричке. И что то сказал я такое, или даже нет, не сказал… Как в тумане скрывается… помню только как этот старик говорил… Там страшно, от туда не возвращают-ся. Там остаются навсегда. Не родился ещё человек, способный уйти оттуда, способный забрать себя из лап белых искусниц… Не знаю, наверное у того старика была белая горячка, вот и нёс бред. На-свистывая песенку, я шагал по тропинке, но какое то странное чувство начало уже овладевать мною, казалось, что берёзы, простые русские берёзки, протягивают ко мне свои шаловливые листочки. То один, то другой путик шуршал на рукавах моей куртки и при каждом прикосновении внутри что то сжималось, как в предвкушении чего то сладкого. Местами тропинка расширялась и берёзки казалось обижались. И я послушно подходил к ним, подставляя руку под маленькие зелёные листочки. И мне было приятно, когда они прятали свои мягкие ладошки в моей большой и грубой руке. Помню, как я присел на корточки… что бы завязать шнурки на кроссовках?
Туман рассеялся. Я стоял на траве и смех слышался вокруг. Берёзки, стройные, белые, весё-лые, смеялись. Они смеялись надо мной, над своей проказой, а я растерянно улыбался, не зная куда шагнуть. Казалось, я должен был бы чувствовать растерянность и злость, но у меня в душе не было ни единой льдинки, только тепло, да лучи яркого-преяркого света, того света, который видишь раз в жизни, но его сиянием освещаешь себе всю остальную жизнь. Я смеялся.
Я смеялся над своей глупостью, заведшей меня в болото, над ледяной водой, обжигавшей мои ноги, над насмешливым чавканьем воды в лужах. Я смеялся, потому что смеялись берёзки, потому, что улыбалось Солнце. Я хохотал, хохотал во всё горло от переполнившего меня счастья. Казалось, что ничто не сможет остановить меня, если я побегу. Никто не поймает меня. Никто не услышит ме-ня; я властен над всем и ничто не властно надо мной. Я смотрел вокруг и слышал смех. Я прислуши-вался и только серебряный берёзовый шелест отзывался мне.
Странно, но вопреки самым худшим опасениям, я не только не заболел, но даже почти не ус-тал, хоть и пробродил целый день по лесу. Более того, странное умиротворение снизошло на меня непосредственно после прогулки. Спокойный и счастливый, я неожиданно понял того старики, понял его бредовый шёпот, я понял, почему он так боялся берёз, белых лесных красавиц. Пропахший ды-мом, в грязной брезентовой куртке и рваных резиновых сапогах, он смертельно боялся этой красоты, этого воздуха. Ледяная вода была губительна для его ног, яркий свет слепил глаза, а серебряный смех заставлял чаще биться старое сердце от чего отравленная кровь яростной волной приливала к боль-ному мозгу. Он видел, как его старые соратники умирали от страшной болезни и он боялся, что когда -нибудь он останется один. Он, сильный, желчный, отчаянно боялся одиночества. И ему было страш-но видеть, как его дети исчезают в берёзовом лесу, а их сердца наполняются неведомой и непонятной силой.
Прошли годы.
Не знаю, увидит ли кто нибудь эти строки, пробежит ли кто нибудь когда нибудь взором по исписанным листам – не для того писал я это, не для того…
Просто, встречаясь с прекрасным и сохраняя его образы на плёнке, часто испытываешь мучи-тельное чувство потери магии, волшебства, витавшего когда то над местами, где побывал в молодо-сти. И эти строки – не более чем отблеск света, озарившего сумрак.