Воспоминания Элизы. Репрессии

             
Брат Элизы Эволд слева.



                РЕПРЕССИИ.

             ВСТРЕЧА НОВОГО 1938 ГОДА.

31 декабря в клубе была установлена большая ёлка с игрушками и гирляндами с электрическими лампочками. Был устроен бал маскарад с бесплатным входом для всех.

Кто желал, тот мог воспользоваться костюмами клуба и масками. Я взяла в клубе фрак, а брюки взяла у Эволда - ему они были малы, а мне впору. Папа сделал цилиндр, маску и монокль. Я нарядилась Чемберленом и пошла в клуб.

Народа было уже много в масках и без масок. Играл духовой оркестр (с перерывами). Танцевали, играли, шутили, смеялись.

После десяти часов вечера на сцену вышел Виктор Фирсов с тремя помощниками поднял руку, чтобы привлечь внимание всех и сказал: 'Минуточку внимания! Мы жюри конкурса карнавальных костюмов. Но у нас не хватает ещё одного человека, мы её под маской не нашли. Элиза Зельман! Сними свою маску, иди на сцену работать, ты член жюри!'.

Я вышла на сцену, сняла цилиндр и маску, поклонилась залу. Загремели аплодисменты. Решением жюри мне присудили первое место за лучший карнавальный костюм.

В полночь поздравили всех с Новым годом, станцевали прощальный вальс и разошлись по домам.


                НАЧАЛО РЕПРЕССИЙ.          


Насколько я помню, в Васильево мы всегда выписывали газету Известия. Папа читал её регулярно, а я не всегда и не полностью.

Начали публиковаться судебные процессы: Ленинградский центр, Московский центр, Шахтинское дело.

Везде фигурировал главный прокурор Вышинский.

Фамилии обвиняемых были незнакомые, не задерживались в памяти. Потом появились фамилии известных, прославленных людей: Алкснис, Блюхер, Егоров, Рудзутак и другие. Один раз папа читал газету и задумался. Мама подошла и спрашивает: 'Что-то случилось?' - Он ответил: 'Нет, не верю, этого не может быть. Тут что-то не так'.


                КЛМН.

Зимой 38 года из нашего поселка начали пропадать люди. Одним из первых пропал наш комсомолец, физкультурник, слесарь Владимир Берендеев. Жил он недалеко от нас вместе с матерью, простой неграмотной женщиной.

Она пришла в контору и стала просить, чтобы позвонили в милицию, помогли найти сына. 'Вчера (в воскресенье) пришли два человека в белых дубленках, спросили Берендеева Владимира. Он был дома, показали ему какую-то бумагу, потом начали искать в доме, ничего не нашли и велели ему одеться и идти с ними. Я спросила 'куда ты идешь и скоро ли вернешься?' Он ответил 'Не знаю'. Что мне делать, где искать?'

Ей посоветовали ехать в Казань и обратиться в НКВД, от станции прямо по Пионерской улице до Черного Озера, а там все знают, где НКВД.

В Казани она легко нашла Черное Озеро. Видит у дверей большого белого дома стоит человек в форме, подошла и спрашивает: 'Сынок, скажи мне, как мне найти КЛМН?' - 'А зачем тебе КЛМН?' - 'Сына ищу, двое в дубленках увели его в КЛМН'. - 'Это здесь, иди туда'.

Там ей объяснили, что её сын арестован как враг народа, пусть ждёт от него письма, сюда может придти через месяц.

Следующими пропали два брата Александровские, слесарь и токарь. Потом грузчики братья Беловы, бывшие деревенские пастухи.


                АРЕСТ.

Прошел январь и февраль.

1 марта 1938 года.

Вчера вечером приехали из Перми гости - Лайма и Аркадий.

Утром Лайма и мама напекли всяких пирогов и фирменных сухариков. В печи жарился гусь. Скоро должна быть радостная встреча всей семьи.

Без стука открывается дверь и входят два незнакомца в белых дубленках. Спрашивают: 'Зельман Карл Яковлевич дома?' Папа отвечает: 'Да, это я, что скажете?' Они показывают ордер на обыск.

Взяли пару книг с полки и поставили обратно, открыли буфет с посудой - закрыли. Лайма с Аркадием ушли в свою комнату, а я осталась здесь около папы. Один из пришедших обратился ко мне: 'Пойдемте со мной к Зельман Эволду'.

Вошли к Эволду так же молча и без стука, спрашивает: 'Зельман Эволд Карлович?' Эволд ответил утвердительно и уполномоченный, показав ордер, начал обыск.

Эволд взял двухлетнюю Эличку из кроватки на руки и стал молча носить её по комнате. Через полчаса в дубленке сказал: 'Всё, одевайтесь, возьмите смену белья, пойдем к вашим родителям'.

Папа сидел уже одетый, мама пыталась выяснить, в чем они виноваты. Папа её успокаивал, говорил, что это недоразумение, что он уверен, что всё выяснится и, может быть, уже завтра они будут дома.

Я сбегала на кухню, взяла печенье - сухарики и положила ему в карман со словами: 'Папа, ты не завтракал, это тебе в дорогу'. Мама не хочет его отпускать, просит: 'Возьмите и меня вместе с ним!'

Ей посоветовали дать ему смену белья, предупредили папу: 'Смотри, Зельман, не беги!' Папа ответил: 'Шестьдесят один год не бегал, на шестьдесят втором не побегу!'

Они вышли, а я быстро оделась и за ними. Шла на расстоянии двадцати шагов. По поселку и далее по железнодорожной ветке идем на станцию.

Ярко светит солнце, снег блестит, день теплый, скоро начнет таять.

На станции в здание не пошли, а сели на летней платформе. На станции никого нет кроме нас. Я села поодаль.

Один из тех двоих в дубленках позвал меня: 'Подойди, поговори с ними'. Я села рядом, стали разговаривать. Папа беспокоился о здоровье мамы, просил помогать ей. Эволд всё время молчал. Я успокаивала папу, напомнила ему, что его уважают люди, и что он записан в Книгу почета в Москве.

Подошел поезд, они сели в него и поезд тронулся.

Я вернулась домой. Я не плакала, надо было держаться, быть сильной и думать о том, что можно сделать.


                БОРЬБА ЗА ОСВОБОЖДЕНИЕ.


                СБОР ПОДПИСЕЙ.

Лайма и Аркадий спустя несколько дней уехали к себе домой. Мы с мамой обсудили, что надо делать. Я заготовила такой документ:

 

Главному прокурору Татреспублики.

Заявление-справка.

Мы, нижеподписавшиеся члены ВКПБ, проживающие на Васильевском лесокомбинате, заявляем, что знаем Зельман Карла Яковлевича с 1912 года по настоящее время. Зельман К.Я. в 1912 году приехал на постройку Юрловского лесозавода, по окончании строительства он работал механиком завода, помогал осваивать рабочим профессии.

В 1927 году Зельман, К.Я. перевели работать на Васильевский лесокомбинат главным механиком, и мы, как и многие другие, тоже переехали сюда жить и работать.

Зельман К. Я. пользуется всеобщим уважением и занесен в Книгу почета ЦК Союза Лесопильной и Деревообрабатывающей промышленности.

Вышеуказанное удостоверяем своей подписью.

?: ,с какого года член ВКПБ. Фамилия, Подпись.

 

С этим листом я стала подходить к знакомым мне членам ВКПб, они охотно подписывали заявление и называли фамилии тех, кто ещё мог подписать. В заявлении набралось около десятка подписавшихся, из них две женщины.

В парткоме узнали, что я собираю подписи, и начали вызывать людей в кабинет парткома. Мой стол стоял в завкоме у самой стенки, отделявшей его от парткома, и я слышала громкие споры в кабинете. 'Вы, что, не понимаете, - однажды я услышала крик, - что должны написать заявление, что отзываете свою подпись в заявлении! Нельзя защищать врагов народа, иначе пеняйте на себя, исключим из партии, уволим с работы!'

- Ему кто то отвечает - 'Ты нас, Василий, не пугай. Мы никакого не обвиняем и не защищаем, а просто подписали правду, что знаем Карла Яковлевича как уважаемого человека и хорошего работника с 1912 года'. Никто, кроме одной женщины не забрал своей подписи.

Я написала заявление с просьбой дать мне отгул на 9 марта по семейным обстоятельствам, попросила зампредседателя завкома Потякова подписать его.

Тот удивился, - 'Зачем подписывать, отдыхай!' - Я ещё раз попросила, - 'Пусть будет оформлено, как полагается'. Он подписал 'Разрешаю', поставил дату и подпись. Я поехала в Казань на Черное Озеро.


                НКВД.

Всех пришедших направляли в большой зал. Женщин было больше.

Мы стояли молча, только немногие тихо переговаривались. Вошли двое в форме и поднялись на какое-то возвышение в глубине зала.

Один из них с папкой документов объявил, что зачитает список лиц, по делу которых вынесено судебное решение.

Зачитывает фамилию, имя, отчество и далее - осужден как враг народа по статье 58-В или 58-Г за КВД (Контр Революционную деятельность) на десять лет с правом или без права переписки.

Список был длинный. Объявили, что свидания и передачи никому не будут разрешены. А по делу остальных арестованных следствие ещё не закончено. С ними свидания и передачи также запрещены.

В конце спросили - 'Вопросы есть?' - 'У меня есть вопрос, - подняла я руку (я стояла недалеко) - Случилось недоразумение, хочу узнать у большого начальника, к кому я могу обратиться?' - 'Если у вас есть важный документ, который можно приобщить к делу, обратитесь к главному прокурору Татреспублики Куренкову, но сейчас его нет, приходите через несколько дней'.


                ПОЕЗДКА В УШАКОВКУ.

Дома мы с мамой решили, что я должна ехать в Ушаковку, быстро и тайно, не говоря никому, даже Тосе, чтобы та не проговорилась об этом при стычке с Лизой Рябцевой.

Утром в завкоме Потяков мне объявил, что я уволена с работы за вчерашний прогул. Я ничего не сказала, отдала ключ от стола и ушла домой.

Маме сказала, что меня уволили с работы, и что это очень хорошо, я могу ехать в Ушаковку, а потом восстановлюсь, так как у меня есть доказательство незаконности увольнения - мое заявление с просьбой предоставить отгул с разрешением.

Взяла паспорт, немного денег и еды. В Казани взяла билет до ст. Базарная через Рузаевку с пересадкой в Инзе. От Базарной попутным транспортом добралась до Жадовки, а далее 5 км. пешком до Ушаковки.

Пришла к бывшему нашему дому, он выглядел по другому. Не было палисадника с розочками, заборчик сломан, розы вытоптаны, вход с другой стороны:

Зашла к соседям Софроновым (Сафроновых в Ушаковке было много, этих называли по имени их отца или деда - Митревыми). Дмитрий Павлович и его жена были дома, меня не сразу узнали.

Я представилась и всё рассказала, сказала, что приехала получить справку от сельсовета о том каким его здесь знают и что он безвозмездно по своей воле отдал мельницу сельсовету.

Дмитрий Павлович сказал, что за справками он сходит сам, так как там председатель сейчас новый, молодой Руквишников. Меня проводил переночевать к своей дочке Лене, жившей в нашем доме, вместе с мужем и свекровью. Лена была Лаймина подруга, я её сразу узнала, она выросла, похорошела.

Она и её свекровь, тетя Дуня встретили меня хорошо, мне дали место спать на кровати Дуни, а сама она пошла к своей дочке. В доме все переменилось, все иначе, чем было.

                ВСТРЕЧА С ДЕТСТВОМ.

После обеда мы с Леной и её трехлетним сыном пошли погулять. Опять удивительное ощущение. Всё то же, но площадь сильно уменьшилась, пригорок с трибуной тоже стал маленьким.

Чуть дальше встретили молодую женщину с ребенком в руках - женой Василия Сёмина, старшего брата Грини, нашего приятеля детства.


                ЧУЖИЕ ИСТОРИИ ЖИЗНИ.

.Женщина рассказала, что её Василий вначале поддался уговорам и женился на богатой невесте. Узнав об этом, она со зла вышла замуж за другого, но не выдержала попреков в бедности и ушла от него беременная, родила ребенка.

А Василий ушел от богатой жены, и они встретились заново, стали жить дружно вместе, ребенка он любит как своего.

Теперь беда нависла над Груней. Он дружит с Дусей, приезжей, работающей заведующей избой-читальней, красивой, милой девушкой. Думали, что они поженятся, но гости с выпивкой стали его уговаривать жениться на рыжей Захряловой Насте, с богатым приданным.

Чуть позже я увидела и Гриню, высокого красивого парня моих лет, того самого, который в детстве спасся от следов оспы, почесывая живот и пятки. Увидела и саму Дусю.

                СПРАВКИ.

Утром пришел Дмитрий Павлович, и мы пошли с ним в сельсовет. Рукавишников справку составил, для её заверения он поехал вместе со мной в Жадовку к Солуянову, председателю Волисполкома.

Поехали и вместе вошли к Солуянову, пожилому человеку среднего роста. Я ему всё рассказала и попросила подписать справку. Рукавишников подал приготовленную справку,

Солуянов её внимательно прочитал, подписал, поставил печать и сказал: 'Да, я тоже знаю Карла Яковлевича с хорошей стороны. Желаю успеха'. Дал мне документ.

Рукавишников отвез меня (15 км.) на станцию Базарная, оттуда я поехала в Васильево.

Рассказала всё маме, а на утро первым поездом поехала в Казань в НКВД к главному прокурору Куренкову.


                У ГЛАВНОГО ПРОКУРОРА.

Я постучала в дверь кабинета и спрашиваю: - 'Можно?' - 'Входите,' - отвечают.

Вошла, около стола стоит высокий стройный мужчина. Оглядел он меня с головы до ног. Я говорю: 'Здравствуйте!' и, подойдя ближе, продолжаю: 'Я Зельман Элиза, младшая дочь Зельман Карла Яковлевича. Его, а также его сына - моего брата Эволда арестовали 1 марта. Мы считаем, что это недоразумение, которое будет выяснено.

Я привезла документы с подписями членов партии, которые знают моего отца с 1912 года со времени работы на Юрловском лесозаводе.

Когда этот завод закрывался в 1927 году, отца и многих рабочих перевели работать на Васильевский лесокомбинат. Ранее, когда в 1912 году Зельман К.Я. приехал работать на Юрловский завод, то в трех километрах от стройки завода он купил дом и разрушенную водяную мельницу.

Мельницу починил, на ней работал по договору Чекушин и брат Карла Август Зельман, контуженный в боях латышский стрелок. В 1927 году этот дом и мельницу мой отец передал безвозмездно Ушаковскому сельсовету в постоянное пользование. Об этом был составлен официальный документ у нотариуса в Казани.

Отец всегда был честным человеком, добросовестно работал и занесен в Книгу почета ЦК профсоюза. Сейчас он на пенсии по возрасту и инвалид II группы. Вот эти документы'.


Главный прокурор Куренков взял их и стал их медленно читать, потом ещё раз просмотрел документы, отложил их и вдруг спрашивает: 'А вы знаете куда пришли?' -'Да, знаю'. - 'Знаете и ничего не боитесь?' - Я отвечаю: - 'Ничего я не боюсь, самое страшное уже есть - сознавать, как переживает отец, и видеть слезы матери. Так что одним горем больше, одним меньше'.

Он как-то странно улыбнулся и сказал: 'А вы смелая. Ну, хорошо, мне надо кое-что уточнить. Приходите через неделю, я дам ответ'.

И я ушла. Я действительно не боялась, все мысли были об отце и брате.


                ИСКЛЮЧЕНИЕ ИЗ КОМСОМОЛА.

На заседании бюро комсомольского комитета меня исключили из комсомола. Когда я вышла и тихо пошла домой, меня догнали двое наших комсомольцев - Алексей Царьков и Ефим Якунин, говорят, 'Элиза, мы хотим с тобой поговорить'. - 'Хорошо' - говорю я и думаю 'Странно, о чем они могут говорить?' Я мало их знала.

'Тебе сейчас тяжело, родных арестовали, - начал разговор Царьков, а Якунин подхватывает эту тему, - 'Ты, наверное, обижаешься на Советскую власть? Мать плачет от обиды'. - 'Я и моя семья никогда не обижались на Советскую власть, - отвечаю я, - произошло недоразумение. Всё это выяснится'.

Сочувствия моим бедам и расспросы о моём недовольстве властью продолжались до самой конторы.


                ЧАСТИЧНАЯ ПОБЕДА.

Прошла неделя и я поехала за ответом к прокурору. Когда я вошла и поздоровалась, он сидел за столом.

Увидев меня, он поднялся и стал сбоку стола, как и в прошлый раз. Я стою, смотрю на него и жду.

Он говорит: 'Могу вас поздравить, следствие закончено, Зельман Карл Яковлевич оправдан за недоказанностью обвинения, через некоторое время он будет дома. Ждите. Можете гордиться отцом, он действительно заслуживает уважения.

Его сыну помочь невозможно. Он подписал предъявленное ему обвинение, на основании чего его осудили за КРД (Контр Революционную Деятельность) на 10 лет и он будет отправлен в лагеря. Можете ходатайствовать о пересмотре дела. Ждите его первого письма'.


Шел май 1938 года. В теплый солнечный день пришел домой папа, держа на руке зимнюю доху. Выглядел он уставшим, но улыбался радостно: 'Вот я и дома! Здравствуйте!'


                КТО СДЕЛАЛ ДОНОС.

Рассказал, что первым встретившимся знакомым был Рябцев.

Тот остановился, протянул руку и громко поздоровался: 'Здравствуйте, Карл Яковлевич!' Папа ответил: 'Не с каждым здороваюсь!' Руки не подал.

Оказывается, что когда папу в последний раз вызвали в контору для вручения документа об освобождении, ему дали прочесть донос на него. В нем сообщалось, что Зельман К.Я. немецкий шпион, тайно перешедший границу из Латвии в Россию в 1912 году, что на имевшейся мельнице держал много наемных работников, недоволен Советской властью и агитировал против госзаймов. Подписали донос секретарь парткома Сорокин Ф.В. и председатель завкома Рябцев В.


                ДОПРОСЫ.

Папа рассказал, что после ареста они с Эволдом сидели в одной большой камере. Народа там было много, спали на нарах. На допросы уводили по 2-3 человека, некоторые скоро возвращались, а некоторых приводили через пару дней. Вызвала Эволда, через два дня он вернулся и рассказал папе, что его обвинили в шпионаже, переходе границы в 1913 году (год его рождения!), агитации против госзаймов.

Когда Эволд отказался подписать это обвинение. его поставили к стене лицом, и так он стоял без еды и сна двое суток. Время от времени к нему подходили требовали подписать обвинение. Если человек при таком допросе падал или садился, то его поднимали.

На вторые сутки у Эволда сильно разболелась нога, пораненная в молодости косой (выше ступни и ниже колена), от боли он стал терять сознание и падать.

Его отправили в камеру, велели подумать. В камере он осмотрел свою ногу, она опухла и покраснела. За неделю опухоль прошла. На втором допросе после двух суток стояния следователь пригрозил: 'Подписывай, иначе будешь стоять до понедельника, а завтра в воскресенье надсмотрщики проследят, чтобы ты стоял.

Нога у Эволда сильно болит, можно потерять ногу, а обвинение абсурдное, в 1913 году не было границы между Латвией и Россией, и в том году он только родился.

Эволд решил, что сейчас подпишет, а на суде оправдается. Но суда не было. Через несколько дней пришли в камеру и зачитали приговор. Эволд был осужден за КРД на 10 лет в лагерях особого отдела НКВД.

Вскоре вызвали на допрос папу. Зачитали обвинение и показывают: 'Подписывай вот здесь'. Папа отвечает: 'Это всё неправда. Я не шпион, границ в то время не было, наемных рабочих не держал, мельницу передал сельсовету безвозмездно в 1927 году, против Советской власти никогда не был. Я честный человек и неправду подписывать не буду' - 'Тогда ты будешь стоять' и его поставили к стенке лицом.

В покое его не оставили, а подходили и кричали ему, что он кровосос, шпион, вредитель, враг трудового народа. 'Подписывай и дело с концом!' Папа простоял весь день и вечер, следователи ушли, остались надсмотрщики.

Они молчат, но повернуться или прикоснуться к стене нельзя, сесть на пол нельзя. Простоял ночь, утром пришли следователи и всё началось сначала. Грозили, что будет стоять весь день и ночь, а там воскресенье. 'Не выдержишь, умрешь! Подпиши, пойдешь в камеру, отдохнешь'.

Папа ответил: 'Знаю, что могу не выдержать и умереть, но ничего подписывать не буду. Я всю жизнь не лгал и сейчас на себя лгать не буду. Жил честно, честным и останусь'.

День клонился к вечеру, кто то вошел, и следователь стоявший около папы быстро пошел к вошедшему. Сидевший следователь вскочил и тоже пошел к этому человеку. Что-то ему сказали, тот молча прошел к столу, садиться, открывает папку, почитал, закрыл её.

Смотрит на папу, спрашивает его: 'Зельман?' Папа отвечает ''Да'.

Тот продолжает: 'Подойдите сюда, Зельман, садитесь, поговорим. Курите?' 'Нет, не курю' - 'чаю хотите?' - 'Очень не помешало бы'.- 'Принесите Зельману стакан горячего чаю с сахаром' спокойно сказал пришедший и следователь быстро пошел выполнять приказ.

Принес чай и поставил перед папой, а сам отошел в сторону. Папа выпил чай и ему стало легче.

На стол большой начальник (так папа назвал про себя этого пришедшего человека) положил два документа, взял один и спрашивает папу 'Скажите, Зельман, кто такой Солуянов, вы знаете его?' 'Да, - отвечает папа, - Это председатель исполкома Жадовской волости, член партии, умный и справедливый человек, имел большой авторитет у жителей волости'. Начальник взял другой документ, зачитал несколько фамилий и спросил 'Что это за люди?'

Папа ответил, что знает их давно, с тех пор, когда они пришли из окрестных деревень работать на строительстве Юрловского завода в 1912 году. Что все они честные, трудолюбивые люди, члены партии.

Большой начальник сказал: 'Хорошо, теперь расскажите кратко о себе'. Когда папа рассказал, он продолжил: 'Сейчас вы вернетесь в камеру, отдыхайте, беспокоить вас больше не будут' и обратился к следователям 'Зельман отправьте в камеру и больше не вызывайте'. Встал и молча вышел. Папа вернулся в камеру.


                ВОЗВРАЩЕНИЕ ОТЦА.

Через несколько дней Эволда и многих других вызвали с вещами и отправили в лагерь. Папу тоже вызвали с вещами, но одного и вручили ему документ об освобождении за не доказанностью обвинения.

Когда папа все это дома нам рассказывал, он сказал: 'Хотел бы я знать, что это за большой начальник, который прекратил допрос, дал мне чаю и так хорошо разговаривал со мной'.

'Папа, - говорю я, - это был главный прокурор Татреспублики Куренков', и я рассказала, как мы с мамой наметили, что надо сделать и как я собирала подписи и ездила в Жадовку.

'Я передала эти документы Куренкову, и ты их видел на столе, он их читал. Когда я второй раз была у Куренкова, он мне сказал, что ты скоро будешь дома, а Эволду может помочь прошение о пересмотре дела'. Мы решили ждать от Эволда письмо и действовать дальше.


                ВОССТАНОВЛЕНИЕ НА РАБОТЕ.

Я съездила в Казань в Обком профсоюза и подала заявление с просьбой восстановить меня на работе в связи с необоснованным увольнением за прогул. Я предъявила мое заявление с просьбой получить отгул с разрешением заместителя председателя завкома. Мое заявление приняли и отправили в Москву в ЦК Профсоюза. На лесокомбинате меня приняли на работу временно, до прихода ответа из Москвы на три месяца бухгалтером в механический цех.

В комсомоле меня восстановили, профсоюзные нагрузки с меня не снимали и я продолжала их выполнять. С завода люди прекратили пропадать, но никто и не возвращался.

Только секретарь парткома Сорокин внезапно пропал на три недели и вернулся уже исключенным из партии. Пошел работать на свое прежнее место электриком механического цеха.


                ПИСЬМО ИЗ ЛАГЕРЯ.

Нам пришло письмо от Эволда Тосе. Эволд сообщил свой адрес (на севере Архангельской области), статью по которой он осужден и срок.

Писал, что надеется на нашу помощь, ждет писем. Мы с папой составили заявление с просьбой пересмотра дела Эволда и отослали. Папа предложил Тосе жить с нами, чтобы ей было легче, Тося отложила переезд до рождения второго ребенка, до сентября