В четырнадцатом-пятнадцатом веках на ярмарках и дорогах, в городках и лесах, можно было встретить странных людей, которых народ окрестил “голиардами” или “веселыми клириками”. Голиарды были странствующими монахами, дополнявшими священослужение скоморошеством, слово Божье площадной бранью, а пост доброй кружкой эля. Они могли исповедовать, отпускать грехи, а через полчаса, аккуратно уложив в дорожный мешок сутану и тяжелый крест, достать из него пестрый плащ и колпак с бубенцами. Вдев пятки в дорожные сапоги, с посохом пилигрима в руке — веселый клирик переходил от алтарей к балаганам: то отслужит мессу, то отскоморошит на узком помосте у ратуши, и снова в путь. Как и по каким причинам они возникали доподлинно не известно. Скорее всего, голиарды выходили из обнищавших обителей, когда тот или иной святой забывал посодействовать своей пастве.
Новоиспеченный брат Огюстен, вчерашний служка, стоял на коленях перед лицом отца настоятеля уже минут двадцать, пытаясь разобраться в витиеватых предложениях на смеси священной латыни и французского простоговорья. В желудке булькало прокисшее церковное вино вперемешку с останками худосочного кролика. В голове лениво копошилась одна единственная мысль – поспать бы.
- Сын мой, - отец настоятель посмотрел в мутные глаза брата Огюстена, - не буду говорить долго, - Брат Огустен подавил вздох, но на подавления зевка сил уже не было, - Ты стал настоящим монахом и главная твоя цель и предназначение – нести слово божье и мудрость Отца нашего его недостойным пасынкам. In nomine Patris, так сказать. Перед тобой, о счастливейший брат, открываются сотни дорог и тысячи душ. Иди, и да поможет тебе Господь. Ite per Universum Mundum. Allez par tout le monde
vous serez mez temoins jusqu'aux extremites de la terre!!!
Святые отцы одобрительно закивали и зашумели.
- Так, выперли, вот ... – новая, революционная мысли затмила собой конформистскую мечту о сне, - что ж со мной теперь будет?..
Отец настоятель подошел к брату Огюстену. Стоя на коленях, могучий красавец Огюстен был одного роста с отцом настоятелем, и ему пришлось еще сложиться, чтобы принять отеческое благословение. Ритуал закончился, отцы и братья потянулись к выходу. Отец настоятель задержал руку на плече Огюстена – “Сын мой, задержись”.
- Огюстен, сын мой, - когда они остались одни, продолжал отец настоятель, - ты должен понять, это - необходимая мера. Наша казна пуста и, похоже, наш покровитель Светой Себастиан не собирается помочь нам с урожаем. – Огюстен посмотрел на святого отца – “Сдает он последнее время... Жалко – мужик то хороший...”
- Да, отец мой.
- Ты мне всегда нравился, - отец настоятель глубоко вздохнул, что было в этом вздохе осталось для Огюстена тайной, - с того дня, когда пятнадцать лет назад тебя привели к нам бездомные старухи. Ты был как чистый, златокудрый ангел в тряпье, - по щеке настоятеля протекла слеза. Огюстен молчал, он слышал эту историю уже тысячу раз, и предательская мысль о сне снова стала отвоевывать передовые позиции. - ... Но все в руках Божьих и настало время расстаться.
- Все в руках Отца нашего – вторил почти механически Огюстен.
- Вот – это все чем я могу снабдить тебя в дорогу. – Отец настоятель протянул несколько монет и писем. – Это письма к настоятелям ближайших обителей и к Его Преосвященству. Зайди к отцу Иоанну на кухню, он тебе даст что-нибудь съестное на первое время. И в путь. Не тяни, прощание – истощает решимость. А теперь – ступай... прошу тебя. – Отец настоятель отвернулся.
Огюстен, наконец, поднялся с колен и на онемевших ногах двинулся к выходу. У самой двери он все-таки оглянулся на спину доброго старика, отец настоятель плакал...
И вот высокий, широкоплечий, голубоглазый, с мешком за спиной он вышел из ворот родной обители, которую практически не покидал с того само дня, когда пятнадцать лет назад... Огюстен отогнал ненужную мысль. Двери недвусмысленно захлопнулись. “В конце концов, может и не все так плохо, чем гнить в четырех стенах,” – подумал Огюстен. Солнце светило, было тепло, мешок с сутаной, крестом, требником, буханкой хлеба, куском солонины и письмами, не сильно оттягивал плечи, фляжка весело стучала по бедру, а надежный, только что выструганный, посох звал в дорогу. И он пошел...
Прошагав в отличном настроении часов пять, новоиспеченный проповедник вышел на опушку леса. Там три молодых крестьянки собирали хворост. Когда отец Огюстен с ними поравнялся, они как раз закончили сбор и сели перекусить и отдохнуть перед дорогой домой.
- Откушайте с нами, святой отец, - окликнул Огюстена звонкий голос.
- С удовольствием, эээ..., - хоть обращение “отец” и польстило ему чрезвычайно, выдавить из себя “дочь моя” он так и не смог, в результате смутился и покраснел.
- Не стесняйтесь, - прыснула девушка и что-то шепнула подругам, те переглянулись, захихикали, чем смутили Огюстена окончательно.
Но голод, как известно, - не тетка, и Огюстен подошел к девушкам. Чтоб восстановить душевное равновесие, он встал на колени и принялся читать молитву, предписанную для прочтения перед приемом пищи. Девушки последовали его примеру, встали на колени, опустили головы, но из-под нависших платочков и локонов то тут, то там выскакивал лукаво-искристый взгляд. Закончив четырехголосным “Аминь”, все приступили к еде. Никогда еще Огюстену не казался хлеб таким душистым, а молоко таким жирным.
- А что, отец мой, - начала одна, закончив с едой, - можете ли Вы отпускать грехи?
- Могу,... дочь моя, - кое-как с набитым ртом сообщил новоиспеченный отец. На этот раз “дочь моя” получилось почти без натуги, если не считать натугу формирования и пропахивания слов через толщу еды.
- Но... хм... - она встала и подошла вплотную к беззаботно жующему Огюстену, - а Вы, святой отец, знаете, что такое грех? - и она провела рукой по льняным волосом, красоту которых не могла изуродовать даже монашеская тонзура.
Отца Огюстена как будто облили кипятком. Ему сразу вспомнились соблазны, которым когда-то подвергся его покровитель, святой Себастьян. “Неужели, дьявол, так быстро напал на мой след,” – мелькнуло у него в голове. Может, там мелькнуло бы еще что-то, но Огюстен не стал ждать. Схватив мешок и посох, дожевывая на ходу, спотыкаясь на кочках и рытвинах, он бросился от соблазнительниц, подгоняемый тройным заливистым смехом.
С тех пор неудачи преследовали незадачливого отца на каждом шагу – девушки и женщины не давали ему прохода, в то время как мужчины, наоборот, старались выпроводить его побыстрее. Скудные запасы, выданные отцом Иоанном, давно иссякли, потом кончились деньги, а письма пошли на разведение костров. Отец Огюстен голодал и мерз.
Однажды, выйдя на опушку леса, он увидел вдали городок. Еще не дойдя до городских стен, отец Огюстен услышал крики и смех... В городе шумела ярмарка. Святой отец ускорил шаг, надеясь если не подкрепиться, то хотя бы заглушить голод видом веселья. Посреди ярмарочной площади он увидел хохочущую толпу. В центре толпы кривлялся и паясничал человек, лет тридцати пяти, одетый в цветастый плащ и колпак с бубенцами. Отец Огюстен пробрался в передние ряды, общее веселье захватило и его. Шут изображал попов, неуклюжих от своего обжорства, евреев, худых от своей жадности, рыцарей, путающихся в своих латах, ротозеев, беременных женщин, воришек, чиновников, стражников... Каждый новый персонаж вызывал многогортанный хохот.
- А теперь напоследок каждый засуньте по два пальца в глотки своим кошелькам, и пусть их денежная блевотина осядет в моем колпаке. Ручаюсь, это будет полезно и им и мне.
Отец Огюстен решил, что пора ретироваться и...
- Святой брат мой, куда же Вы? Вы изволили смеяться не меньше прочих, так и платите не меньше.
- Я бы с удовольствием заплатил, но... – Огюстен опешил то ли оттого, что этот шут назвал его братом, то ли от гогота толпы.
- Смотрите, а он покраснел. Видать, первый раз в жизни сказал правду. Брат мой, давай выступать вместе, я тебя буду показывать, как человека, говорящего правду, и мы скоро будем богаче Папы Римского, не сказавшего ни одного правдивого слова.
Нет, у него не лживый взгляд,
Его глаза не лгут.
Они правдиво говорят,
Что их владелец - плут.
Толпа разразилась просто ураганным хохотом, а отец Огюстен еще больше зарделся. Ему было стыдно и за себя, и за Папу, и за окружающую толпу, позволяющую осквернять... Додумать он не успел, кровь бросилась к голове, а сам хозяин головы бросился на обидчика. Шут оказался на удивление проворен, и Огюстену, несмотря на свое богатырское телосложение, пришлось попотеть прежде, чем он ткнул шута носом в грязь, и тот запросил пощады, предлагая накормить и напоить победителя. Мысль о еде сразу остудила Огюстена и зарубцевала нанесенные раны. И вот, отец Огюстен и шут, провожаемые улюлюкающей толпой, направились в харчевню.
В харчевне, на глазах у оторопевшего Огюстена, шут достал из-под лавки мешок, аккуратно сложил туда плащ и колпак, достал рясу, крест и требник.
- Брат мой, меня зовут брат Гротен, - представился бывший шут, - да захлопни свои глаза, а то они скоро выкатятся, и ты ослепнешь.
- Но... – только и смог выдавить Огюстен
- Мда... видать, ты слыхом не слыхивал о голиардах... Что ж, пойдем со мной, меня попросили освятить какой-то колодец, а потом отметим нашу встречу... по-братски, - и он громко рассмеялся, - как я посмотрю у тебя – ни гроша, и твой богатырский живот скоро посетит с официальным визитом твою богатырскую спину.
По дороге к колодцу и обратно в харчевню брат Гротен успел посвятить Огюстена в орден веселых клириков, они подружились и большинством голосов – двое против нуля – решили двигаться вместе.
Я ехал к вам то вплавь, то вброд.
Меня хранили боги.
Не любит местный ваш народ
Чинить свои дороги.
Строку из Библии прочти,
О город многогрешный:
Коль ты не выпрямишь пути,
Пойдешь ты в ад кромешный!
По началу, Огюстена шокировали богохульства Гротена-шута, при этом он не уставал удивляться силе проповеди и неукоснительности выполнения всех предписанных обрядов Гротеном-клириком. Он не мог понять, как в одном теле уживаются два таких разных человека. Стоит сменить одежду и... вот он балагурит, осмеивая монахов, и вдруг его взгляд пылает праведным гневом, когда он громит вероотступников. Не раз в первые месяцы, ворочаясь без сна, он спрашивал себя, который из этих Гротенов настоящий, и ... не находил ответа.
Вдобавок к вышесказанному Гротен оказался добрым другом и хорошим учителем. Он делился с Огюстеном всем, что имел, терпеливо обучал его искусству смешить и искусству лечить, причем не только духовно, но и физически. Гротен знал несметное количество трав, каких-то языческих рецептов и заклинаний, мог принять роды и отрезать раздробленную ногу. Не забывал святой брат и о земных науках – как правильно есть, какое вино подобает под какое блюдо, как помочь девушке стать женщиной, а женщине почувствовать себя королевой. По немного, по толике, по чайной ложке он передавал эти знания Огюстену. И вскоре тот уже мог не хуже учителя устроить ночлег и в поле и в лесу, расположить к себе людей, найти общий язык и с разбойниками и с волками, удовлетворить и юную девицу и опытную жену трактирщика, а потом отпустить ей грехи.
Достойна всякого почета
Владений этих госпожа.
В ее таверне есть работа
Для кружки, ложки и ножа.
Пускай она, судьбой хранима,
Еще полвека проживет.
И - верьте! - не промчусь я мимо
Ее распахнутых ворот!
Так прошел год, потом другой. Молодой ученик сравнялся и даже в чем-то превзошел друга-учителя. Он научился слагать такие вирши, что толпа надрывала животы от смеха, и такие оды, что даже сборщики податей плакали навзрыд.
Однажды, они обедали после тяжелого дня. Вдруг крики ”Пожар! Пожар!” прервали пиршество. Огюстен и Гротен бросились за толпой. На другом конце города пылало несколько домов, в одном из них друзья час назад крестили младенца. Брат Гротен увидел в окне мечущуюся фигуру молодой матери. Не задумываясь, как был в сутане, он бросился в дом. Казалось, прошла вечность, но вот он показался в дверном проеме, неся полуживую женщину с младенцем на руках. Ряса пылала, а сам отец Гротен задыхался от гари. Его тут же облили водой, но огонь успел сделать свое дело.
Неделю отец Огюстен боролся, как мог, за жизнь друга. Неделю он, почти не смыкая глаз, твердил молитвы и заклинания. Неделю он почти не ел, не пил и не спал. Неделю он промывал гноящиеся ожоги целебными отварами. Все тщетно. Только однажды отец Гротен пришел не надолго в сознание.
- Да прибудет Господь с тобой, доблестный брат мой Огюстен – прошептал он, и уста его сомкнулись до Страшного Суда.
Три дня Огюстен молился. Приходил мэр – город хотел похоронить Гротена как героя, но Огюстен не дал.
- Он принадлежит дороге. Он пришел со мной и уйдет со мной.
Огюстен похоронил друга на опушке под могучим дубом, лицом на юг. Он стоял на коленях перед грубо сколоченным крестом, молился и старался ни о чем не думать. Но подсознание толкало его на бунт, оно отказывалось принять, поверить в смерть друга-учителя. Солнце взошло и село, пошел дождь и снова перестал. Огюстен стоял, не ощущая ни времени, ни холода, ни голода. Вдруг, он сорвал мешок, вырвал из требника лист и прямо поверх святых строк стал лихорадочно писать:
Крылатый серафим, упав с лазури ясной
Орлом на грешника, схватил его, кляня,
Трясет за волосы и говорит: "Несчастный!
Я - добрый ангел твой! узнал ли ты меня?
Ты должен всех любить любовью неизменной:
Злодеев, немощных, глупцов и горбунов,
Чтоб милосердием ты мог соткать смиренно
Торжественный ковер для Господа шагов!
Пока в твоей душе есть страсти хоть немного,
Зажги свою любовь на пламеннике Бога,
Как слабый луч прильни к Предвечному Лучу!"
И ангел, грешника терзая беспощадно,
Разит несчастного своей рукой громадной,
Но отвечает тот упорно: "Не хочу!"
Закончив писать, он разрыл руками могилу, положил листок за пазуху другу, сгреб обратно землю, встал и зашагал прочь, не оборачиваясь и не замедляя шаг.
Весь следующий год Огюстен сторонился людей, селений, дорог, стараясь проводить дни и ночи в глухой чаще. Он неделями не мылся и не молился, иногда не ел. Как-то он наткнулся на раненого волка, брошенного стаей, подобрал и вылечил его. Волк оказался хорошим собеседником, он тихо лежал у костра, положив умную морду на лапы и слушал рассуждения этого странного человека о несовершенстве мира. “Странно,” - думал волк, “меня бросила стая, а я не вою и не жалуюсь, а он сам бросил свою стаю, и ...” Однажды волк не выдержал:
- Послушай, человек, ты такой сильный и умный, а прячешься от людей и от себя. Вернись к людям и дай им то, что должен.
- Волк прав, брат мой, - Гротен вышел из-за дерева, - ты есьм монах и должен помогать пастве, а не истязать себе душу. Ибо душа твоя и так грешна, и ей еще достанется истязаний.
Огюстен хотел было возразить, но удивление источило его силы и он упал на траву без сознания. Неизвестно сколько времени его била лихорадка, и изматывал жар. Волк оттащил его к роднику и лег на расстоянии. Могучий организм все-таки одержал вверх, и через несколько дней болезнь отступила. Волк ушел, когда почувствовал, что кризис миновал и человек выздоравливает. Голиард нашел лечебные мхи и травы, известные только Гротену и ему. Они постепенно вернули силы.
Огюстен раскрыл мешок, который он настойчиво тащил через все испытания. Вычистил и просушил сутану и шутовской наряд. Привести в порядок свои волосы было делом куда более сложным. Час он отмачивал их в воде, тер песком и мхом, сушил, потом проделывал процедуру еще и еще, пока льняные локоны не заиграли на солнце. Когда с туалетом было закончено, Огюстен встал на колени и долго, самозабвенно молился. Молился, пока не почувствовал, как по телу растекается какая-то новая сила. Теперь он был готов...
На третий день пути отец Огюстен добрался до довольно крупного города. На окраине были раскинуты палатки торговцев. Молодые ребята устанавливали столбы для Гигантских Шагов, дыбу, качели и прочие развлечения. Начиналась большая недельная ярмарка, посвященная концу сбора урожая. Бог был милостив, и урожай выдался на славу. Отец Огюстен ощутил какой-то давно позабытый подъем и, не снимая мешка, бросился в гущу устроителей. Его мощная фигура мелькала то тут то там, дело спорилось, а он не замечал ни усталости, ни голода.
Наконец, все было готово. Строители сели передохнуть вокруг бочонка местного вина. Огюстен раскрыл свой мешок, и ...
Вино из бочонка тянул я взасос,
Гонял за соседскою дочкой.
Но сям я подрос - и бочонок подрос
И стал здоровенною бочкой!
- Так это же отец Огюстен! Помните, он с отцом Гротеном были на празднике в..., когда мы хохотали так, что даже не заметили, как остались без штанов.
- Ура отцу Огюстену.
Где дочку замуж выдают,
Где после жатвы пиво пьют, -
Для нас всегда готов приют.
Плевать на остальное!
- Так вот каков знаменитый отец Огюстен, - раздался звонкий девичий голос.
- А ты попробуй на зубок или
Поцелуй - и до могилы
Мы простимся, друг мой милый.
Ропот сердца отовсюду
Посылать к тебе я буду.
Под дружный хохот Огюстен повернулся и ... еще никогда он не целовал таких губ. Сладость малины, прелость парного молока, запах леса, дыма и дома, уют, и страсть, полет и падение... все это нахлынуло на бывшего затворника, закрутило, завертело. Он почувствовал в своих руках звенящее молодостью и задором тело. Через минуту, а может через час, отец Огюстен обнаружил себя лежащим на земле, а над ним стояла, искрясь в отблесках факелов и костров, девушка. Она заливисто хохотала, а окружающие просто надрывались от гогота.
- Ну, что? Простимся теперь? – она повернулась и поплыла, одуряюще покачивая бедрами.
Кто-то помог отцу Огюстену встать, кто-то налил ему чарку.
- Бой-девка. Не связывайся с ней, святой отец.
Но отец Огюстен ощутил что-то новое, доселе его никогда не посещавшее... Это что-то как будто заволокло мозг молочным туманом, а тело сделало ватным. Сославшись на усталость после долгого перехода, отец Огюстен собрал мешок и отправился ночевать на заброшенный сеновал, который ему указали мужики.
Спать не хотелось. Отец Огюстен лежал на спине и глядел сквозь дырявую крышу на звезды. Трудно сказать наверняка, видел он их или нет. Зато доподлинно известно, что пара рук и пара губ подкрались к нему незамеченными. Вот он еще смотрит на звезды, ничего не подозревая. Мгновение, и ... он погружается во что-то теплое, мягко-упругое, требовательно-ласкающее, мечтательно-нескончаемое...
- Все еще хотите проститься, отец мой? – девушка заправила выбившиеся локоны. Она сидела сверху и явно слезать не собиралась. Руки покоились на мощной груди отца Огюстена.
- Повременим с прощанием, дочь моя, - и он привлек ее к себе, стал гладить по спине, попке, рыться в путанице юбок, стараясь добраться до столь желаемого тела.
Когда сквозь дырявую крышу заглянули солнечные зайчики-разлучники, девушка вылезла из-под мощной длани отца Огюстена, старясь не разбудить его, собрала вещи и скрылась так же бесшумно, как и появилась.
Отец Огюстен пробудился гораздо позже первых петухов. Пожалуй, даже сильно после последних. На копне сена в углу сидел лукаво улыбающийся брат Гротен.
- Ну, вот и ты попался, брат мой. Главное в нашем ремесле быть святее монастырских попов и скабрезнее бродячих жонглеров. Остерегайся попасть между ними. – брат Гротен рассмеялся, заговорщицки подмигнул и растаял.
Доносившийся снаружи гомон, смех и веселее окончательно разбудили отца Огюстен. Воспоминания о вчерашней ночи привело его в исключительно благостное расположение духа, а визит друга, хоть и не очень материальный настроил его на самый веселый лад. Он натянул двуцветный плащ и колпак с бубенцами и побежал к шатрам.
Вскоре он увидел вчерашнюю девушку. Она плясала с парнями, весьма бесцеремонно задрав юбки. Отец Огюстен подошел поближе – она не могла его не заметить и не узнать, но она даже и не подала виду, что видела его когда-то. К своему удивлению отец Огюстен почувствовал, что его это больно задело. Когда танец прервался, он подошел к ней и хотел взять за руку, но она увернулась.
- А вот и шут. Повесели нас, пока мы передохнем, - засмеялась она.
Настроение резко упало, но не был бы он учеником Гротена, если б позволил себя расстраивать какой-то девице. Увидев, проходившего мимо знатного господина, он, не думая о последствиях, вывалил на него испорченное настроение.
В году семьсот сорок девятом
(Точнее я не помню даты)
Лепить свинью задумал черт.
Но вдруг в последнее мгновенье
Он изменил свое решенье,
И вас он вылепил, милорд!
Толпа рассмеялась, господин подобрался, но решил не связываться. А Огюстена уже понесло.
Господь во всем, конечно, прав.
Но кажется непостижимым,
Зачем он создал прочный шкаф
С таким убогим содержимым!
Народ подходил и, нахохотавшись, уходил; подходили новые. Отец Огюстен был в ударе. Он сыпал остротами, и они, как мишура, в мгновение ока разлетались по всему балагану. В какой-то момент он перевел дух, оглянулся вокруг и не увидел девушки. Вдохновение сразу иссякло, и под предлогом, что ему надо бы “ополоснуть горло и освежить голову побродившим виноградным соком”, отец Огюстен смылся. Он бродил между шатрами и лавками, уговаривая себе, что он просто ищет, где б перекусить, а сам... Несколько раз он замечал знакомую головку, бросался туда, а она, как будто дразня его, растворялась в толпе. Отец Огюстен припомнил утренний визит брата Гротена, его улыбка казалась теперь не заговорщицкой, а издевательской.
Вернувшись в свой заброшенный сарай, отец Огюстен завалился на стог соломы и стал смотреть на двух ласточек, попеременно подлетавших к примостившемуся под самой крышей гнездышку, чтоб на минуту скрыться в нем и снова улететь. Любая мысль, пытавшаяся забраться в мозг отца Огюстена, натыкалась на баррикаду, воздвигнутую думой-оккупанткой: “С кем она сейчас?”
- Почему Вы сбежали? – она появилась так же неожиданно, как вчера.
Голова отца Огюстена сразу опустела, зато руки наполнились молодой, горячей плотью. Еще мгновение и они сплелись в двуглавое, четырехрукое, четырехногое, существо, стонущее, кричащее и мечущееся по всему сараю. Расцепились они только под утро, когда первый блеклый утренний предсвет заглянул в дырки сарая. Девушка встала и начала медленно одеваться.
- Куда ты? Оставайся до утра
- Не могу я. Пустите, отец мой
Она ловко вывернулась, рассмеялась, и, сверкая пятками, побежала в город.
На следующий день повторилась та же история - девушка явно дразнила отца Огюстена. То попадалась ему на глаза в группе парней, то мелькала в толпе и исчезала при его приближении. К вечеру измученный отец, потеряв и девушку, и надежду, возвратился в свое жилище. На этот раз она его уже ждала.
- О чем Вы думаете? – час, а может пять минут, а может год лежали они без звуков, без движений, прижавшись друг к другу.
- О тебе. Я придумал песню:
Влажная печать признаний,
Обещанье тайных нег -
Поцелуй, подснежник ранний,
Свежий, чистый, точно снег.
Молчаливая уступка,
Страсти детская игра,
Дружба голубя с голубкой,
Счастья первая пора.
Радость в грустном расставанье
И вопрос: когда ж опять?..
Где слова, чтобы названье
Этим чувствам отыскать?
- Красиво... Отец мой, - сказала она, вдруг резко приподнявшись на руках, - Вам надо уехать... насовсем
- Почему? Нам же так хорошо вместе.
- Именно поэтому. Какой Вы глупый.
- Она права, - отец Гротен неясно прорисовывался в углу, но Огюстен только отмахнулся.
- Зарится. Мне пора. – Она встала, оделась, остановилась в дверях и долго смотрела на Огюстена, потом резко отвернулась и бросилась прочь.
Следующий день выдался суматошный. Сначала отец Огюстен крестил карапузика за весьма приличную мзду. Потом разнимал пьяную драку, в результате, одному участнику ставил примочки из трав на тело, а другому очищал душу, так как телу помогать уже было поздно. Потом еще что-то было... Так в суете быстро прошел день. Отец Огюстен не видел девушку и даже не успевал подумать о ней. Наконец, полуживой, он добрался до дома. Чем ближе он подходил к сараю, тем веселее становилось у него на душе. Он знал, что вот сейчас, еще чуть-чуть, и он окажется в объятьях любимой девушки. И...
Отец Огюстен открыл дверь сарая. Сарай был пуст. Сначала он расстроился. Потом решил, что ее что-то задержало, и стал ждать. Он ждал, ждал, ждал... настроение все портилось и портилось. Когда Отец Огюстен понял, что ждать бесполезно, он отправился в город на поиски. Только тут он сообразил, что не знает ни ее имени, ни где она живет, ничего... Безрезультатно прошлявшись до утра, Отец Огюстен вернулся в сарай и уснул.
Проснулся неудовлетворенный святой отец далеко за полдень. Голодный, в отвратительном настроении, он заявился на ярмарку. Ярмарка по-прежнему пела и плясала, она встретила голиарда хохотом, шутками и прибаутками. Но отец Огюстен оставался мрачен. Он бродил в толпе, переходя от одного шалаша к другому, отталкивая встречных мрачным взглядом, а не успевших вовремя увернутся, руками. Наконец, он нашел ту, которую искал. Взял ее за руку и потащил в сторону.
- Почему ты не пришла вчера?
- Не могла. Отец мой, нам нельзя больше встречаться. Не хорошо это.
- Плевать мне на хорошо – не хорошо. Я люблю тебя и баста. Я не могу без тебя.
Она опустила голову.
- Я тоже тебя люблю, – еле слышно выпустили губы эти четыре слова, как два выдоха воздуха. – Я приду сегодня в последний раз, но обещайте мне, что завтра Вас не будет тут. Обещаете?
- Нет. Я без тебя не уйду.
- Тогда я не приду.
- Но... хорошо, обещаю, только приди.
- Хорошо.
Он вернулся в сарай и провалялся до вечера. Брат Гротен пытался завязать разговор, но, не достигнув результата, просто маячил в углу. Наконец, она пришла. Она была печальной, и любовь ее была в этот вечер печальной. Он взял ее, как наложницу, и сколько не бился, так и не смог добиться от нее ни звука. Он пытался ее разговорить, но она только прижималась к нему всем телом и просила, чтоб он молчал и только обнимал ее крепко-крепко. Ему все время казалось, что она вот-вот заплачет.
- Давай уйдем вместе. Сейчас, пока все спят, и никто не заметит.
- Глупенький мой, - она гладила его по голове, - ну куда я пойду?
Он начинал строить роскошные замки вокруг их побега, а она только грустно улыбалась и прижималась к нему все сильнее и сильнее.
Разлучник-рассвет подкрался как всегда неотвратимо и как всегда не вовремя. Девушка вздохнула и встала.
- Останься еще, ну хоть немного
- Не могу. Вы помните? Вы мне обещали...
- Угу – нехотя процедил отец Огюстен
И она ушла.
Сон навалился на отца Огюстена, тяжелой завесой заслонив его от окружающего мира. Разбудил его какой-то молодец, который просил обвенчать его с девушкой его мечты. Мольбы были настолько бурные, что смогли пробиться и сквозь занавес и сквозь выползающую из-за занавеса тоску. Наконец отец Огюстен согласился, попросив полчаса на приведение себя в соответствующую кондицию. Молодой жених, объяснив, где будет мероприятие, удалился, оставив кошелек и унося с собой купленное согласие.
Отец Огюстен облачился в соответствующее обряду настроение и важно двинулся по указанному адресу. Дом оказался зажиточным и отец Огюстен рассчитывал не только славно поесть, но и заработать. Он, поклонившись на богородицу, перекрестился и встал от нее по правую руку. Жених суетился, постоянно оглядывался, не мог никак дождаться. Наконец, дверь открылась, появился пожилой крестьянин, он вел под руку девушку. ЕГО девушку.
Всего на миг отец Огюстен позволил себе вспыхнуть, всего на миг заблестели его глаза. Но даже этот миг не уклонился от невесты. Она уткнула лицо в пол. Дойдя до жениха, девушка взяла юношу за руку, как бы прося поддержку, и только после этого медленно подняла голову. Отец Огюстен поймал взглядом ее взгляд. За те секунды, что прошли до того, как он бесцветным голосом произнес “In nomine Patris et Filii et Spiritus Sancti”, отец Огюстен прочел в ее взоре и “я люблю тебя”, и “прости”, и “пожалуйста”, и “я тебе очень прошу”...
Отец Огюстен механически отслужил обряд. Как только гости пошли поздравлять молодых, голиард шмыгнул в трапезную комнату и схватил бутылку вина. Он оторвался от горлышка, только когда в бутылке не осталось ни одной малюсенькой капельки. Вторая повторила судьбу первой. Третья была остановлена маленькой, но решительной рукой.
- Вы же обещали уехать. Зачем Вы не уехали?
- А ты ... – отец Огюстен хотел выбранить ее по-настоящему, но вспомнил, в каком он в одеянии и сдержался.
- Простите, я ничего не могла сделать. А теперь уходите. Ну, пожалуйста. – Ее глаза были полны слез и просьб. Ему стало на какой-то момент ее жалко, и он готов был уйти, но вино как раз к этому моменту добралось до мозга....
- Ну, уж нет. Я останусь и изопью чашу твоего предательства до дна. Чтоб очиститься и не попадать больше в ловушки дьявола.
- Дурак. – Как-то беззлобно, а скорее просто устало, сказала она, и, резко повернувшись, вышла из комнаты.
- И, правда, дурак. – Брат Гротен примостился на столе между поросенком и гусем. – Ну, и что будешь делать дальше?
- А пошел ты, - отец Огюстен запустил в брата во Христе бутылкой, которая пролетела насквозь, не произведя никаких разрушений, а потом разлетелась в мелкие осколки, врезавшись во вполне материальную стену. Брат Гротен обиделся и исчез.
Трапезная вскоре наполнилась гостями. Некоторые весело подходили к голиарду, пытались шутить, но, наткнувшись на пьяный, злобный взгляд, спотыкались на недосказанной фразе или шутке и отходили. Невеста долго не появлялась, и все, с похабными шутками и прибаутками, бросились ее искать. Воспользовавшись сумятицей, отец Огюстен сбежал.
Он лежал на спине, как в ту, первую ночь, и взирал на бездушные звезды. Ему показалось, что даже они стали совсем тусклые и какими-то размытыми. Он лежал без движения, даже не позволял мыслям шевелится в мозгу, а рукам смахивать соленую воду со щек. Она неслышно нагнулась и выпила слезы из глаз. Он резко повернулся к ней спиной.
- Не злись... – шепотом попросила она, - ну, пожалуйста. Я не могла по-другому.
- А говорила, что любишь, - обиженным ребенком пробурчал отец Огюстен.
- Люблю, иначе бы не пришла, глупый.
- Тогда почему? – отец Огюстен повернулся к ней. В глазах блестели уже не слезы, а что-то другое, недоброе.
- Потому что так, как хочу - не получается, вот и поступаю, как надо. А теперь спи. Я посижу пока с тобой. А утром уходи... Пожалуйста. Ради меня.
Отец Огюстен попытался ее притянуть к себе, но она отстранилась - “Не приставай - уйду”. Он вдруг почувствовал многовековую усталость, повалился на солому и уснул.
На следующее утро он проснулся на удивление рано. Совершив несложный туалет и общение с Богом, он собрал мешок и вышел из сарая. Он шел прочь от этого города, твердым шагом, не оборачиваясь и старясь не думать о нем вовсе. Светило солнце. Он бодро отшагал три часа, и ему уже стало казаться, что все, что с ним приключилось, было давним давно. Он захотел поговорить с Гротеном, но обиженный брат не появлялся. Пока голиард шел, небо затянуло густыми, кустистыми тучами. Раздались отдаленное ворчание грома. Отец Огюстен рванул напрямую через поле в лес, чтоб укрыться там от непогоды. Дождь полил с такой силой, что кружевной лиственный потолок рощицы не способен был предоставить отцу Огюстену необходимое убежище. В поисках более надежной крыши отец углублялся в чащу все дальше и дальше. Наконец, он нашел заброшенную берлогу, забился в нее и уснул.
Проснулся он посреди ночи. Небо было опять чистое, и сквозь густую листву то там, то тут проглядывали мертвые звезды. “Как в том сарае,” – подумал отец Огюстен, и вдруг его обожгло. Он заметался по берлоге как загнанный зверь, упал на кучу полугнилых прошлогодних листьев, попытался зарыться, потом вскочил и, не разбирая дороги, бросился в лес. Проплутав всю ночь, отец Огюстен каким-то непонятным образом вышел к знакомому сараю. Бледное предутрие расписало его старое пристанище такими уютными, постельными красками, что отец Огюстен не смог совладать с соблазном и вошел внутрь – “Передохну недолго, и снова в путь...”- только успело пронестись в его мозгу, как на веки навалилась какая-то неподъемность, и он забылся тяжелым одуряющим сном.
Следующий день выдался мрачный, дождливый. Отца Огюстена проснулся. Сон не вернул силы. Лихорадка мелкими капельками выступила на лбу. Голиард остался лежать в сарае, соорудив себе небольшое лежбище, куда не попадала вода, сочившиеся сквозь прорехи крыши. Он плыл где-то на границе сна и яви, то ныряя в глубину небытия, то выплескиваясь на свет божий.
В одно из просветлений он почувствовал на лбу нежные руки, вытирающие холодной мокрой тряпкой пот. Он хотел открыть глаза и что-то сказать, но это усилие опять ввергло его в пучину беспамятства.
Как-то утром Отец Огюстен почувствовал облегчение. Он открыл глаза и увидел рядом со своей соломенной кроватью, хлеб и молоко. Еще он обнаружил на себе теплое покрывало. Он откусил хлеба и вдруг всем телом ощутил, какой он голодный. Хлеб и молоко моментально исчезли. После еды он уснул, а когда вечером проснулся, почувствовал себя гораздо лучше. С этого дня отец Огюстен пошел на поправку. Каждое утро он неизменно находил у кровати хлеб и молоко, но, сколько не старался, не мог выследить того, кто приносил. И все же один раз отец Огюстен успел заметить сквозь сон мельк знакомой юбки. Он позвал девушку, и она... вернулась, но отец Огюстен только и успел взглянуть на нее сквозь смыкающиеся веки.
И вот, наконец, болезнь отпустила. Отец Огюстин решил обязательно дождаться девушку и следующим утром уйти. Он должен ее отблагодарить. На удивление, ему совершенно не хотелось в эту ночь спать, и, как только предательская луна скрылась за спасительные тучи, он услышал шуршание юбки и торопливые шлепки босых ног.
- Ну, вот, все и позади. Боже, как я испугалась... Когда пришла как-то, и увидела Вас тут.
- Спасибо тебе за все. Как я могу...
- Да что вы, отец мой. Я так рада, что смогла Вам помочь...
- А что ты тут делала... ну, в ту ночь, когда нашла меня?
- Не знаю... вспоминала... наверное...
Он не дал ей договорить... и снова – губы в губы, руки в волосы, ноги между ног...
- Ах, отец мой, не хорошо это... мы не должны... – шептала она, а ее тело все требовательнее хотело его.
Когда в кустах запели предвестники просыпающегося дня, она оторвалась от могучего тела отца Огюстена и растолкала его:
- Отец мой, уходите. Уходите навсегда.
Сказала, и туман скрыл мелькание пяток.
И отец Огюстен ушел. Он ходил по дорогам и деревням, по лесам и городкам, но, однажды, он поднял глаза и увидел, что стоит у дверей знакомого сарая. Эту ночь он опять провел с девушкой. Она пришла, как будто была уверена, что увидит его там. Утром он ушел, а через какое-то время ноги сами провели его обратно. В этот раз девушка ждала его, сидя на заборе и любуясь закатом. На утро, первое, что увидел отец Огюстен, было сурово-недовольное лицо брата Гротена:
- Она ведьма. Она заворожила тебя. – Отец Огюстен сладко, до хруста, потянулся.
- Ну и что?.. - Беззаботно отмахнулся отец Огюстен от друга. Но Гротен не отставал.
- Она погубит тебя. Ты должен уйти. Уйти совсем... далеко... туда, куда ее чары не дотянутся.
- Никуда я не пойду. Отстань.
Брат Гротен обиженно фыркнул и растаял. Все же отец Огюстен сделал еще несколько попыток уйти, одна даже длилась месяц, но каждый раз он неизменно оказывался у знакомых дверей, во власти знакомых губ и рук.
В этот вечер она пришла нарядная и веселая, но после первого поцелую, почему-то оттолкнула отца Огюстена и повернулась к нему спиной. Он пытался ее обнять, но она только сильнее отворачивалась. Тогда отец Огюстен тоже отвернулся, и почти мгновенно почувствовал ее губы, целующие голову, шею, верх спины. Он хотел ответить на ласку, и тут же она снова превратилась в неприступный комок. Отец Огюстен потерял терпение.
- Что с тобой? Что случилось?
Она повернулась к нему. Долго смотрела в глаза, потом взяла его руку и положила себе на живот.
- Там – твой ребенок...
Трудно описать теплую радость затопившуюся Огюстена. За радостью последовало возбуждение. Он начал, размахивая руками, строить планы, как они уйдут из этого города, туда, где их никто не знают, он будет работать, учиться, получит специальность, заработает много денег, и они будут жить счастливо. Девушка молча лежала, положив голову на могучую грудь. Из ее глаз текли слезы, в которых в одинаковой пропорции была размешена радость и боль.
Бурное возбуждение отца Огюстена, его выплескивающиеся мечты заткнули все дыры сарая, и любовники не услышали и не заметили мрачных деловых мужиков с вилами и кольями, которые мрачно и по-деловому обкладывали стены сарая сухой соломой.
- Эй, вы, там, голубки, выходите, а не то мы подожжем сарай. – Этот речь и, последовавшая за ней, брань несколько охладили пыл отца Огюстена.
Девушка вжалась в тело голиарда – “Я боюсь... Они убьют нас...”
- Не бойся ничего. Я не отдам тебя им... Я не дам тебя в обиду. – Отец Огюстен встал, отцепил руки девушки и двинулся к выходу. – Никуда не уходи, я сам с ними разберусь. – И, несмотря на ее стоны и просьбы, он вышел из дверей сарая, придумывая на ходу, как он объяснит их любовь.
Отец Огюстен был встречен ударом палки в живот. Проповедь о любви не состоялась. Несколько мужиков навалились на голиарда и стали методично его избивать. Кое-как он поднялся, рассыпая удары направо и налево. Постепенно драка увлекла всех присутствующих, один участвовали, другие наблюдали, и никто не заметил, а если и заметил, то не признался в этом на следующий день, как веселое пламя охватило сарай.
Сарай горел бурно, самозабвенно, как будто осознавая, что это его последняя песня. Сквозь шум драки, улюлюканье зрителей, треск огня, до замутненного слуха отца Огюстена долетел крик. Нечеловеческим усилием он скинул с себя нападавших, который тут же замерли, завороженные зрелищем горящего сарая. Растолкав живые статуи, отец Огюстен вошел в огонь. Через несколько минут, его могучая фигура, охваченная пламенем и слегка ссутулившаяся под тяжестью тела девушки, появилась в том месте, где когда-то была стена. Кто-то облил его водой, но отец Огюстен даже не заметил этого. Он шел, через толпу, не разбирая дороги, неся девушку на вытянутых руках. А толпа молча расступалась перед ним. Кто-то попытался его остановить. Если б отец Огюстен попытался вспомнить, кто был этот кто-то, то, возможно, память бы подкинула образ счастливого юноши, которого он когда-то назвал мужем той, которую сейчас нес на руках. Но отец Огюстен смог только удостоить его взглядом, от которого у остановившего выпал дрын из рук. А отец Огюстен пошел дальше, неся на руках свою страшную ношу, ведомый верным братом Гротеном...
Голиарды были уничтожены папой Алехандром VI в конце пятнадцатого века. Их расплодилось так много, и они пользовались такой любовью простонародья и мастеровых, что папа решил принять меры. Для выяснения подлинной обстановки в особый рейд был отправлен личный представитель папы, барон Альфонсо Дель Порто. На его докладе папа начертал – “Исполнить должное”. Второй рейд барон совершил с отрядом верных иезуитов. Меч и крест сделали свое дело, а люди вскоре забыли о веселых клириках. Впрочем, и папа вскоре умер, а у нового папы и его паствы появилась новая забота – Мартин Лютер.
Ноябрь, 2004
P.S. Несколько замечаний:
1. В тексте использованы стихи Роберта Бернса в переводе С. Маршака и сонет Шарля Бодлера в переводе П. Якубовича.
2. Любителям поиска правды и выведения на чистую воду. Первый и последний абзацы явлются кратким пересказом описания голиардов, данное Сигизмундом Кжижановским в нескольких произведениях. См., например, “Клуб убийц букв”
3. Автор не является историком и просит прощение за неточность и возможную неправильность описания церковных обрядов
4. Автор не обнаружил ни одного свидетельства связи Папы Alejandro VI с исчезновением голиардов, хотя последние упоминания о веселых клириках относятся как раз ко времени его папствования.