Профессионал постельного режима (Александр Бизяк) / Проза.ру

-Ольга? … Оля! … Оленька …
Две прохладные ладошки прижаты к моим глазам. Они пахнут сне-
гом и морозом. Не разжимая рук, Оленька заливчато смеется.
      За окном январь, высокое голубеющее небо и верхушка тополя в сверкающих солнечных снежинках.
         Я, словно падишах, возлежу на высокой бархатной подушке. Я болею, у меня ангина. Как признала участковый врач, кризис миновал. Просто нужно вылежать. Самое привлекательное в такой болезни - ты уже здоров, полон сил и блаженного настроя, но на законных основаниях валяешься в постели. В школу не идти. Лежишь, мечтаешь. Вокруг тебя хлопочет мать.
      И тут приходит Оля, одноклассница. Садится рядом и начинает пересказывать пропущенный урок. А я лежу и слушаю: как на заре советской власти    закалялась сталь, как прокладывали под Киевом узкоколейку - "голодным горожанам позарез нужны были дрова", объяснила Оля. (Никогда не думал, что с голодухи можно грызть дрова!) Как молодой боец Корчагин расправлялся с контрой и в результате слег в постель. Но он не сдался и даже в койке продолжал борьбу: писал роман.
      Я притих, закрыл глаза. Представил Павку, представил голодных киевлян, грызущих мерзлые дрова. Под монотонный голос одноклассницы я задремал.
      Оля вскрикнула:
      - Леня!
      Я вздрогнул и открыл глаза.
      Оля со страхом смотрела на меня:
      - А я подумала, что ты...
      Она с опаской потрогала мой лоб и одернула ладонь.
      - Ты умер что ли?! Ты холодный...
   - Температура спала, вот и холодный, - объяснил я Оле.
   - Постарайся сделать так, - сказала одноклассница, - чтобы умирая, ты не мучался позором за бесцельно прожитые годы...
   -А кто тебе сказал, что я собираюсь умирать?! Горло не болит, температуры нет...
      - Ты не обижайся, - успокаивает Оля, - это афоризм, крылатые слова. - Оля протягивает книгу. На обложке золотыми буквами: "Николай Островский "Как закалялась сталь". - В трудную минуту эта книга помогает жить. Так сказала Надежда Николаевна.
         Наши руки встретились. Олина ладонь горячая и слегка дрожит. Я ее не выпускаю, и Оленька ее не забирает. Мы оба замерли и чего-то ждем.
         Я робко потянулся    к Олиной щеке. Оля отшатнулась и моментально покраснела.
   - Не бойся, - говорю, - ангины уже нет. Я не заразный... Хочешь, справку покажу?
   Оля хватается за справку, как за последнюю соломинку. Долго смотрит на    треугольную печать.
      - Думаешь, поддельная?
   - Когда я болела скарлатиной, у меня на справке стояла круглая печать, - сказала Оля.
      - Сравнила! Скарлатина - и обыкновенная ангина... - Я снова потянулся к олиной щеке.
Оля упорно уворачивает щеку:
      - А свинкой ты болел?
            - И коклюшем болел, и корью, и ветрянкой! А в третьем классе даже подхватил краснуху!
      Я тоже наливаюсь краской. Но не от робости, а из-за злости. Как мне хочется вместо поцелуя шарахнуть Олю по башке!
      Но вместо удара я все-таки выбираю поцелуй и предпринимаю третью попытку.
      Я настолько тороплюсь, что попадаю Оле в подбородок. Получается и глупо, и смешно. И все равно я счастлив! Ведь это первый в жизни поцелуй.
      Лида сейчас настолько близко от меня, что я чувствую, как горит ее бедро. Крадучись, я все ближе подступаю к ее правому колену.
            Лида замирает, как гипсовая девушка с веслом.
      Секунду переждав, я осторожно перекладываю руку на левое колено и, как бы невзначай, приподнимаю юбку.
   - Лида, ты не обижайся, но я вынужден тебя предупредить: во мне просыпаются нехорошие инстинкты...
   В Лидиных глазах смятение и страх.
- Буду откровенным до конца. Ты взрослый умный человек, и должна меня понять: за свои дальнейшие поступки я не отвечаю....
   В квартире мы одни. Слышу, как стучит будильник на туалетном столике, как стучат настенные часы в гостинной, как гудит на кухне холодильник..
   Лида смотрит на меня, как на стоматолога перед выдергиванием зуба. Да и у меня у самого дрожат колени.
   Нам по восемнадцать. Мы однокурсники. Я болею, и Лида пришла меня проведать.
      Из моих объятий она уже не вырывется. Притихла, как на хирургическом столе. Словно утопающий на водах, судорожно хватает мою руку и уже не отпускает.
      Дальше я не помню ничего. Прихожу в себя, когда уже все кончено. В прямом и в переносном смысле. Потрясенные содеянным, мы лежим и смотрим в потолок.
      Я целую однокурсницу в ее мокрые счастливые глаза.
   -Почему ты плачешь, Лида? Это ведь должно было когда-нибудь случиться... Ты стала женщиной!
   -А ты - мужчиной... - Лида доверчиво прижимается ко мне. - Обещай, что ты запомнишь этот день на всю оставшуюся жизнь...
   Валентину в темноте не видно. Слышу только смех и ловлю игривые движения ее умелых рук.
      Валентина - хохотушка, фантазерка и выдумщица. И хотя ей далеко за двадцать, в ней сохранилось много нерастраченного детства. Ночи напролет она проводит только с НИМ: играет, делится секретами, ласкает, укладывает спать, баюкает, рассказывает сказки... И снова тормошит и дразнит, и заливчато смеется...
      Я настоятельно прошу ее угомониться и дать поспать хотя бы час.
      Валентина сердится:
      -А при чем здесь ты?! Отвернись и дрыхни. Нам с сусликом хорошо и без тебя.
      Для нее ОН - суслик. Валентина любит вспоминать, как в детстве жила в степи под Волгодонском и видела там сусликов.
   - Ты не представляешь, какой это наивный, доверчивый зверек! Встанет колышком и смотрит на тебя.
      Валентитна ласково берет зверька за холку, легонько треплет по головке. Тот дрожит и ластится.
      - В норку просится, - поясняет Валентина. - Ишь, как слюни распустил... Леонид, я так переживаю за него... - Валентина тяжело вздыхает. - Все вы, мужики, - ходоки и шалопаи. Вот я и думаю - что ждет его, в какие руки попадет? Леня, ты не знаешь женщин! Найдутся стервы, натешатся, обучат всяким мерзостям. И станет наш ручной зверек матерым кобелюгой....
      Валентина гладит грызуна и приговаривает:
   - Ну иди ко мне, проказник...
   Проказник только этого и ждет. Головкой в норку - прыг, и скрылся по самый корешок. Толкается, бодается, резвится...
         - Ишь, как играет.... Пусть резвится, покуда молодой...
      Пока малыш резвится, я нежно глажу шестимесячную Валину завивку, вдыхаю терпкий аромат ее духов "Красная Москва" ...
      -А теперь - внимание! Сюрприз! - торжественно объявляет Эсмеральда. -Фокус века! Исполняется впервые!
На моем причинном месте появляется бутон пурпурной розы, на котором вздрагивают радужные капельки росы. Бутон слегка качнулся и потянулся к Эсмеральде.
Короткий взмах руки, и бутон начинает распускаться. Из влажного цветка вылетают бабочки. Покружившись над цветком, они взмывают вверх, образуя хоровод. Затем бабочки перестраиваются клином, группируются в косяк, вытягиваются в линию и вновь садятся на цветок.
   А если вслед за бабочками появится пчелиный рой, подумал я и съежился. Но, к счастью, Эсмеральда ограничилась порхающими бабочками.
   Я с благодарностью смотрю на Эсмеральду:
   - Вы добрая, гуманная волшебница...
   Волшебница заливчато смеется.
   С Эсмеральдой я познакомился в больнице, на почве взаимного радикулита. Когда санитарки везли нас на массаж или на грязи, наши коляски частенько сталкивались в узком коридоре и подолгу не могли разъехаться. Мы с Эсмеральдой ждали этих встреч, обменивались взглядами и друг другу украдкой улыбались.
      Сейчас мы бурно отмечаем выписку. Да здравствует свобода!
   Я знал еще в больнице, что Эсмеральда - известный иллюзионист, что за ее красивыми холеными плечами солидный стаж в Госцирке, что она заслуженный деятель искусств, одна из лучших фокусниц. стран социалистического лагеря. Блистала на гастролях в Венгрии, Румынии, Болгарии. Особенный фурор произвела в Монголии. /Она и сейчас, в постели, источает горьковатый аромат степной полыни, смешанный с кислинкой кумыса/. Знал, что по паспорту она Коновальчук, а на афишах - Коновалли...
-Вас не смущает наша скоропалительная близость? - кокетливо спросила Эсмеральда, освободившись от корсета и набросив пеньюар.
         - Мне кажется, что я во сне...- признался я.
      - Вы такой же, как и я, - сумасшедший влюбчивый романтик, - улыбнулась Эсмеральда. - Я это поняла еще в больнице...
   -Эсмеральда, вы волшебница, вы маг! У вас такие фантастические фокусы!
   - Да разве это фокусы?! - засмеялась Эсмеральда. - Хотите, я покажу такое, чего вы не увидите ни на одном манеже мира?
      - Вы интригуете меня...
- Пусть это будет сувенир на память, моя прощальная московская гастроль.. - Эсмеральда печально улыбнулась. - Завтра я уезжаю в Сыктывкар.
   ...Так на моем причинном месте распустилась роза. Затем она сменилась гладиолусом, потом ромашкой. Ромашка превратилась в георгин, георгин - в гортензию, гортензия - в скромный синий колокольчик. Флора центральной полосы России сменилась африканской ботанической экзотикой. Сначала появился кактус, затем кокосовая пальма, а вслед за пальмой - миниатюрный баобабик.
      -Ну а сейчас... - Эсмеральда выдержала паузу. - Гвоздь программы - каменный цветок!
   Такого чуда я еще не видел никогда! Малахитовый цветок из бажовских сказов заструился мягким светом, бросая отблески на обнаженные рубенсовские формы Эсмеральды, еще острее возбуждая сексуальные фантазии.
         И я вгрызаюсь в сахарную плоть. Точно бульдозер в грунт. Я терзаю цирковую диву горячими нетерпеливыми руками, я издаю глухой звериный стон
   -Мечтатель... романтик... фантазер... - смеется Эсмеральда, опрокинутая навзничь.
      А я, как Мцыри, обезумевший от страсти, уже
Кинжал в нее воткнул и там три раза повернул
         - Янычар...варвар... гунн... монгол... - стонет Эсмеральда.
   И вдруг, о чудо!. Семяизвержение превращается в бенгальские огни, рассыпаясь ослепительными искрами. Такого фантастического фейерверка мне не приходилось видеть даже на 7-е ноября...
         Рассеянно слушая меня, Клара торопливо распускает волосы, сбрасывет блузку, деловито стягивает юбку. Толкает меня в бок, освобождая себе место, и ложится рядом . Смотрит на часы.
         - Леня, время! - торопит Клара. - У нас сегодня двадцать пять минут. - А про цирковую шлюху Клеопатру расскажешь как-нибудь потом...
      -Во-первых, Эсмеральда! - взрываюсь я, - а во-вторых, она не шлюха! Она заслуженный деятель искусств, лауреат Всемирного фестиваля молодежи в Праге! Она романтик и волшебница! А ты?... Кто ты?! - Я перехожу на крик. - Ты всего лишь . участковая медицинская сестра!
         -Запомни! - Клара порывисто приподнимается на локте, другой рукой прикрывая сбившиеся на бок груди. - Я патронажная сестра высшей категории! Я на доске почета Первомайского района! Я восемь лет работала с профессором Гуревичем, до самой его смерти! - Клара отпихивает в сторону болтающиеся груди. - Да, я не Венера, или как ее там, аферистка с каменным цветком. Но у меня микрорайон на восемнадцать тысяч душ, а потом еще вечерние часы в процедурном кабинете. У меня двое маленьких детей, муж на инвалидности и свекровь в коляске.
         -А мне осточертели наши процедуры! Эти вторники и четверги по двадцать пять минут! - кричу я Кларе.
         Словно пехотинец через бруствер, я перелезаю через Кларино бедро, хватаю брюки, напяливаю майку.
         -Тебя не устраивает расписание?! Тогда обратись в регистратуру, тебе составят индивидуальный график! - Клара наспех вталкивает в лифчик пляшущие груди /вечно они мешают ей!/, лихорадочно застегивает блузку, влезает в юбку. Забытые на стуле трусики с размаху зашвыривает в походный чемоданчик, защелкивает крышку. Бросается к двери, хватается за ручку и вдруг, медленно оседая на пол, начинает плакать. Навзрыд, взахлеб, как может плакать глубоко ненсчастный человек, как плачет женщина, у которой не сложилась жизнь. Я приседаю рядом, глажу ее вздрагивающие плечи, прижимаюсь к мокрому соленому лицу. Молча вытираю ее слезы. Клара, как ребенок, затихает, медленно берет мою ладонь и припадает к ней губами.
         -Знаешь, в чем между нами разница? - спрашивает Клара и продолжает плакать. - Ты меня жалеешь, а я тебя люблю...
         -Ты самая великая патронажная сестра... - шепчу я Кларе, - и я горжусь, что из всего микрорайона ты выбрала именно меня.. Наши вторники и четверги - самые счастливые мгновенья в моей жизни....
      Мы сидим в обнимку, на полу, привалившись спинами к двернму косяку. Точно двое нищих на погосте. Я слышу аритмичный перестук Клариного сердца, доносящийся из-под капроновой прозрачной блузки, вижу ее полуприкрытые глаза и полуоткрытые сухие губы. Но громче Клариного сердца тикают ее наручные часы. Клара открывает веки и с ненавистью смотрит на проклятый циферблат.
      -У нас всего одиннадцать минут... - Кларина рука застенчиво вползает в мою футболку и все настойчивей двигается вниз.
         Я перехватываю ее смелеющую руку, срываю с запястья ненавистные часы, и, не глядя, отбрасываю в сторону. Часы летят в открытое окно.
         -Между прочим, - шепчет Клара, - эти часы - подарок от покойного профессора Гуревича.
         -К чертям часы покойника Гуревича! Запомни, наконец, - счастливые часов не наблюдают! - Вторично за сегодняшнее утро я срываю с Клары блузку и бюстгалтер, чудом увернувшись от тяжелых размашистых грудей.
         Впервые за два года нашего знакомства, переросшего сначала в дружбу, а потом в любовь, мы совокупляемся не на кушетке, а прямо на полу, у входной двери.
   Единственное, что успевает сделать Клара, это достать из чемоданчика бумажную одноразовую простынь и развернуть ее на коврике, у порожного приступка.
      Профессиональные навыки медицинского работника у патронажной медсестры в крови. Навыки, умноженные на особый, доведенный до абсурда, педантизм. Так, прибегая на наши скоротечные свидания по вторникам и четвергам, она сначала забегает в ванную и долго обрабатывает руки. Причем, что характерно, моет руки ДО и непременно ПОСЛЕ. А как-то раз, прошу прощения за интимную подробность, перед началом акта она тщательно протерла мою паховую область спиртовым раствором. Помню, от меня тогда разило, как от алкаша.
         В моей однокомнатной квартире и в моей судьбе Клара появилась одновременно. В тот памятный критический момент, когда меня опять разбил радикулит.
         -Я ваша участковая сестра, - с порога объявила Клара.
   -Вы не участковая сестра, вы - фея!. - Она понравилась мне сразу, и я не стал этого скрывать.
   -Повернитесь на бок и приспустите брюки! Инъекции начнем с правой ягодицы, - без лишних слов приказала медсестра, с удовольствием воткнув в меня иглу.
      -А у вас легкая рука! - заметил я.
      -А у вас упругие ягодицы! - ответила сестра.
   Обменявшись комплиментами, мы как-то сразу разрядили обстановку.
   Так, начиная с правой ягодицы, завязался наш роман. Правда, не сразу, а только после третьего или четвертоно укола. Точно я сейчас уже не помню.
   У Клары оказалась не только легкая рука, но и доброе доверчивое сердце. Буквально через день, подставив Кларе вторую ягодицу, я знал уже во всех подробностях об инвалидности ее супруга, попавшего под мощнейший электрический разряд на подстанции системы "Мосэнерго", где он работал сменным инженером. Тот злополучный электрический разряд лишил молодую медсестру минимальных женских радостей.
      -И не вдова, и не жена... - разоткровенничалась Клара, прижимая ватку к моему уколотому месту.
      Я перехватил ее натруженную инъекциями руку. Мы обменялись взглядами.
      Перейти запретный Рубикон помогла моя горизонтальная позиция и приспущенные брюки. Не знаю, как у других мужчин, но у меня процесс снятия штанов, особенно при первой встрече с женщиной, всегда был трудным и мучительным. А тут решилось все само собой. Легко и просто.
   ... -"Сплетенье рук, сплетенье ног, судьбы сплетенье"... - вполголоса читала Неля. Зажженная свеча играла таинственными отблесками, высвечивала ее чувственные губы, металась тенями по ее одухотворенному поэзией лицу.
      Я возбудился и, задув свечу, потянулся к Неле. В кромешной тьме мне нравилось ловить ее горячие ладони, целовать поочередно губы, плечи, упругие соски.
         К Неле я перешел в результате внезапного выздоровления Клариного мужа. Ее супруг обрел необходимую мужскую силу,. и теперь по вторникам и четвергам Клара у меня не появлялась. Мучаясь в безделье, я бродил по улицам, пока не натолкнулся на районную библиотеку. Вот там-то я и обнаружил Нелю, пышную молоденькую библиотекаршу. И понял сразу - дневного времени для литературных диспутов нам с ней не хватит...
   ...- Боже мой... - шептала Неля, откинув на подушку голову и разметав волнистые каштановые волосы,. - Какое счастье, что ты открыл у нас абонемент! Какое счастье, что есть литература, что существуют книги и поэзия!..
      Ах, какие это были ночи! Я понял, что одних ночей мне явно недостаточно. Да и суток напролет мне тоже было мало. Я решил жениться.
      Когда я сделал Неле предложение, она расплакалась:
      -Дорогой мой! Это невозможно! Я не смела говорить тебе, но я еврейка, и родители везут меня в Израиль, на ПМЖ. Вопрос окончательно решен.
      Неожиданное Нелино признание потрясло меня до глубины души.
   - Прошу тебя, останься! Ты не бросишь меня на произвол судьбы! - Превозмогая боль в смещенных дисках, я опустился на колени, предварительно ухватившись за талию невесты, чтобы не рухнуть окончательно.
      Неля подняла меня с колен, сквозь слезы процитировала Пушкина:
      -А счастье было так возможно, так близко! Но судьба моя уж решена... - От поэзии Неля резко перешла на прозу.: - Вещи упакованы, багаж отправлен малой скоростью. Самолет на Вену в ближайший вторник.
Вероника поднялась со стула, еще раз оглядела комнату, заглянула в кухню.
      - Термос и салатницу я забрала. Обойдешься и без них. Мой ключ от входной двери найдешь на книжной полке. Отдашь его своей Ларисе. А теперь прощай.
      Я услышал, как громыхнула дверь в подъезде. Во дворе залаяла собака.
      Все было кончено. Я потянулся за пачкой сигарет...
   Веронику я встретил в последних числах декабря. После затяжного острого бронхита я наконец-то выполз за продуктами в ближайший магазин. Яиц и молока, в нем, естественно, не оказалось, пришлось тащиться в Таганский гастроном.
   В очереди в кассу впереди меня стояла молодая аппетитная толстушка в пушистой белой шубке. Меня знобило. Захотелось сорвать с тостушки шубку и приникнуть к ее горячим мягким телесам...
   За несколько человек до кассы толстушка обернулась:
      - Вы не возражаете, если я на минутку отлучусь? Только сбегаю в шестую секцию. Говорят, там выбросили молочные сосиски. Вы запомните меня?.
            -Я вас запомню на всю оставшуюся жизнь и буду ждать у кассы до самого закрытия! Скажите, как вас зовут?
            - Вероника...
         - Учтите, если вы не возвратитесь, я вас обязательно найду!
            Но какой дурак бросит очередь?! Она, конечно же, вернулась. Возвратилась в тот момент, когда я подходил уже к окошку кассы.
         - Ну наконец-то... - Я облегченно выдохнул. - Вы заставили меня поволноваться!
   - Однако... - В прищуре ее васильковых глаз заметались огоньки. Вероника повернулась к кассе и протянула деньги:
   - Шестая секция, два кило сосисок.
   Судьба вторично подбрасывала шанс. Дело в том, что на сосиски, как и на все другие колбасные изделия, существовала норма отпуска: по килограмму в одни руки. Так что в дополнительном незаконном килограмме Веронике отказали. Спорить с кассой было бесполезно. И вот тогда я понял, что мой час пробил. Я тоже выбиваю килограмм сосисок и вручаю чек соседке:
         - На память о нашей встрече...
      - Однако... Спасибо за ваш благородный жест! - Вероника забирает чек и бежит в шестую секцию.
            Я подождал ее на выходе.
      - Вы меня простите, но я тороплюсь на электричку. В два часа я должна быть на работе. У нас сегодня в школе утренник.
         -Так вы не москвичка?
         -Нет, я живу в Подольске.
         Я проводил учительницу до Курского вокзала.
   Вероника стояла в тамбуре вагона, печально улыбалась и вдруг спросила:
      -Вы женаты?
      -Нет, я холост.
      -Я так и поняла.
      Я удивленно посмотрел на Веронику.
      -У вас глаза одинокого мужчины...
   Она стянула с руки перчатку и протянула мне: Перчатка была расшита болгарским крестиком, наверняка собственной работы.
   - На память о нашей встрече...
   Я вывел на стекле заиндевелого окна свой номер телефона. И сделал это вовремя. По законам мелодрамы дверь в тамбуре закрылась и электричка тронулась.
      -Позвоните непременно, я буду ждать! - кричал я Веронике и всё бежал по скользкому перрону.
   Чтобы неотлучно находиться возле телефона, в поликлинике я продлил больничный лист.
Телефон молчал четыре дня. И наконец прорезался. В половине пятого утра. У Вероники был усталый голос. Наверняка, результат бессонной ночи и мучительных раздумий. Короткие отрывистые фразы смахивали на деловую телефонограмму. Вероника скупо сообщала:
         - Только что я приняла решение. Если оно найдет у вас поддержку, и вы готовы на ответный шаг, тогда сегодня вечером я жду вас в поселке Хохряково. Это от Подольска автобусом седьмая остановка. Там найдете местный ЗАГС. Он находится недалеко от управления Хохряковского заготсырья. В ЗАГСе я обо всем договорилась. Девчонки нас распишут без предварительного заявления. Только оденьтесь потеплее, в ЗАГСе отключили отопление. Приезжайте к восемнадцати часам, к закрытию. И не забудьте паспорт. Если хотите серьезных отношений...
      В трубке раздались частые гудки.
Признаюсь, за все двадцать восемь лет моей любовной практики подобное происходило в первый раз. Новизна дразнила, возбуждала любопытство, горячила кровь. Я был готов к самым авантюрным поворотам.
      Веронику я увидел сразу, еще на подходе к управлению заготсырья. Она стояла в зимних сумерках, на крылечке ЗАГСа. Я узнал ее по белой шубке. Черты простого милого лица были скрыты темнотой, так как лампочка под козырьком была разбита, и над крыльцом болтался на шнуре одиноко свисающий патрон.
         Я порывисто обнял свою избранницу, почувствовав под шубкой много молодого тела и уютного тепла. Вынужден признаться: толстушки - моя слабость. Я обожаю их. Нет - не рыхлых, расплывшихся амеб, а именно тугих, подвижных, сочных, аппетитных озорниц, которым есть что предложить одиноким изголодавшимся мужчинам.
      - Не здесь и не сейчас.... - игриво отбилась Вероника, подтолкнув меня к загсовской двери.    .
      Не раздеваясь /в ЗАГСе был, действительно, собачий холод/ мы подошли к столу. На кумачовой скатерти темнело старое чернильное пятно, стыдливо прикрытое вазочкой с пожухлыми бумажными цветами. Когда-то, по замыслу изготовителя, это были хризантемы. Полинявшие цветы источали терпкий запах клея. Я вполголоса пропел:
      -Отцвели уж давно хризантемы в саду...
      - Петь будете потом. А сейчас быстренько расписываемся! - приказала женщина, закутанная в оренбургский пуховой платок. - Катя, не забудь проставить штампы в паспорта!
         На Кате было потертое пальто из драпа и шапка из серого каракуля. "Девчонкам" было лет по пятьдесят.
         -Поздравлять мы вас не будем, - сказала женщина в оренбургском пуховом платке, - а то на автобус опоздаете.
         Как мы с Вероникой доехали до станции, а потом электричкой до Курского вокзала, я уже не помню. Помню только, как ворвались в мою отныне бывшую холостяцкую квартиру, как я с порога бросился к молодой жене, порывисто срывая с нее шубу. Сорвал и остолбенел. Лишившись шубы, Вероника оказалась худенькой, угловатой девочкой-подростком. Хотя подростку было далеко за тридцать. Притянув меня к себе своими тонкими, как прутики, руками, она участливо спросила:
      - Ну что ж ты оробел, трусишка?..
      Что я мог ответить этому субтильному мальку, с которым должен был отныне делить супружеское ложе?! Что подобных доходяг я презрительно зову "селедка-иваси"? Что никаких желаний плотского характера они во мне не вызывают? Что я проклинаю ее шубу, преступно скрывшую конфигурацию невесты? И в гастрономе на Таганке, и на платформе Курского вокзала, и в хохряковском ЗАГСе мне грезилась рубенсовская женщина, а на поверку оказалось, что под шубой маскируется узкоплечая    "девочка на шаре" с картины Пикассо?..
         Когда-то царевичу Ивану страшно повезло: лягушка, сбросив кожу, вдруг обернулась писаной красавицей. У меня, увы, вышло все наоборот...
         Мне захотелось крикнуть ей:
         - Селедка под шубой!
   Но я смолчал. Как ни крути, а Вероника теперь моя жена. Узаконенная Хохряковским ЗАГСом.... И потом, подумал я, в чем, собственно, виновна эта хрупкая подольская учительница? В том, что на всем протяжении нашего скоротечного романа оставалась в шубе? Но, позвольте, когда и где можно было снять ее?! В гастрономе? На Таганской площади? На тротуаре Садового кольца? На платформе Курского вокзала? В промерзшем Хохряковском ЗАГСе? Да и в конце концов, откуда было знать ей, что ее ибранник Рубенса предпочитает Пикассо?!
   Короче, хошь - не хошь, а нужно было начинать супружескую жизнь. А, как ни верти, . начинается она с супружеской постели. Тут закон един - что для Рубенса, что для Пикассо.
            Долгими зимними ночами я добросовестно елозил по худенькому тельцу Вероники, натыкался на острые лопатки, торчащие как крылышки у ангела, пальпировал проступающие из-под бледной кожи ребрышки. Боясь щекотки, Вероника заливчато смеялась.
   Видимо на нервной почве, у меня начались галлюцинации: Таганский гастроном, шестая секция, окошко кассы, хохряковский ЗАГС... Галлюцинации сопровождались криминальным бредом: край платформы Курского вокзала, припорошенные снегом рельсы, медленно подходит электричка. Веронике я передаю авоську с молочными сосисками. Она доверчиво протягивает руку, я в это время делаю подсечку, и Вероника падает на железнодорожные пути. Крики, визги, паника, скрежет тормозов...
         - Граждане, она сама! Она сознательно упала! - оправдываюсь я.
            В толпе хихикают:
         - Рассказывай! Нашел Каренину!. Она что, дура что ли?...
         Тяжело дыша чесночно-алкогольным перегаром, прибегает милиционер. На тулупе - портупея и сержантские погоны, на валенках - галоши. Сержант настойчиво толкает меня в бок. Я вскакиваю. Вижу Веронику. Она босая, в ночной рубашке. .
      - Почему в рубашке?!.. Куда ты дела шубу?!... Ведь ты замерзнешь! - В состоянии ночного бреда я начинаю лихорадочно ощупывать ее.
   Мои сумбурные движения Вероника принимает за ночные ласки. Прижимается ко мне .и жадно шепчет:
      - Ну наконец-то... Согрей меня.. Я должна тебе открыться....
         Я всполошился.
      - Что случилось?!
   - А случилось то, - говорит Лариса, - что и должно было случиться. Я беременна.
   Я, как и любой другой мужик в подобной ситуации, судорожно вздрагиваю.
   - Ты это серьезно?!
   Прежде чем ответить, Лариса долго думает, делает в уме какие-то расчеты:
      - Пожалуй, да. Я на третьем месяце.
   Точно вспугнутая с ветки птица, я соскавиваю на пол и в голом виде начинаю метаться по квартире. Но не тут-то было: Лариса, тоже голая, но в шлепанцах, возникает на моем пути.
- Успокойся, милый! Ты рано суетишься. Схватки еще не начались. Давай присядем и все обсудим.
      Лариса опустилась в кресло и, забросив ногу на ногу, начала переговоры:
   - Дело в том, любимый, что хочешь ты или не хочешь, но отцом ты станешь!
   - Что значит - "станешь"?! - Я выскочил из-за стола и картинно встал перед Ларисой. Точно голый призывник перед медкомиссией.. - Ты ведь только что сама назвала меня отцом?
      Лариса оглядела мой обнаженный торс:
      - Ты пока - обыкновенный бык-производитель. А юридическим отцом ты станешь только после ЗАГСа.
         - Но ведь я женат на Веронике!- воскликнул я. .
- С Вероникой тебе придется развестись. - Лариса холодно зевнула. - Как женщина она тебе не пара, как будущая мать - бесперспективна.
      - Ты рассуждаешь, как зоотехник-селекционер...
   - Я рассуждаю как опытная женщина. Надеюсь, ты обратил внимание, что за пять совместных лет она ни разу не родила тебе ребенка? Ты - то сам мечтаешь стать отцом?
         Подобная формулировка меня смутила, и я расплывчато ответил:
      - Об этом я еще не думал... .
   - А пора бы и подумать! - Лариса.поднялась из кресла и, поигрывая бедрами, принялась вышагивать по комнате. - Тебе вот-вот стукнет пятьдесят, твоя бездетность неприлична! Я загадала: если родится двойня, близняшек назовем Русланом и Людмилой...
      Я усмехнулся:
      - Может быть Изольдой и Тристаном?..
      - Еще чего! - вспыхнула Лариса. - Мы что, татары?!
   Спорить я не стал и вечером того же дня полностью раскрылся Веронике. Поведал о Ларисе, о зародышах Руслане и Людмиле, о своем согласии признать себя юридическим отцом этих ни в чем неповинных эмбрионов.
      Реакция жены оказалась адекватной моему признанию. Крики, стоны, заламывание рук. Я пытался успокоить Веронику, но тщетно.
   . Закрывшись в кухне, жена отчаянно рыдала. Я отчетливо улавливал плеск воды из крана, слышал стук ее зубов о края стакана.
      - Будь проклят тот четверг, когда я встретила тебя в Таганском гастрономе! - кричала за кухонной дверью Вероника. - Будь проклята шестая секция! Будь прокляты молочные сосиски, которыми ты отравил мне жизнь!
            Я стоически молчал.
      А дальше все полетело кувырком: бракоразводный мучительный процесс, легальный переезд Ларисы на мою жилплощадь, жизнь вчетвером в однокомнатной квартире (я, Лариса и эмбриончики Людмила и Руслан), подача в ЗАГС заявления о браке, интенсивные закупки детского белья...
      И тут, к несчастью, сбылась недобрая народная примета - закупки впрок детского белья спровоцировали у Ларисы выкидыш. Я, на нервной почве, перенес инфаркт. Запланированный брак с Ларисой распался сам собой.
... - Успокойтесь же, прошу вас!... - Анна Сергеевна взяла мою ладонь в свою. Я вздрогнул - прикосновение ее руки произошло впервые за время нашего знакомства.
         Собеседница мягко улыбнулась:
   - Какой вы, право, экстравертный... Успокойтесь и запомните - после инфаркта вам вредно волноваться. А что касается коллизии с Вероникой и Ларисой - не вы, голубчик, первый, не вы последний... Увы! Жизнь прожить - не поле перейти...
Анна Сергеевна старалась как могла отвлечь меня от пережитого семейного кошмара:
   - Давайте-ка, голубчик, забудем все и просто помечтаем! Вот так - вдвоем, наедине... У самой кромки моря... Вы согласны?
   Я быстро огляделся. Вокруг - ни единой человеческой души. Ни в море, ни на суше...
         - Конечно! - обрадовался я. - Мне давно хотелось помечтать у моря.
   -Вот и славно! Что ни говорите, а у моря и мечтается и дышится совсем иначе, нежели на берегу любого другого водоема. Вы не находите?
      - Нахожу, - ответил я. - Хотя, признаться, дальше Останкинского пруда я не выезжал. Я и в Ялту-то попал благодаря инфаркту, по горящей месткомовской путевке.
      - Горящая профсоюзная путевка!... Ялта!... Море!.... Солнце!.. Ах, как это чудно! - Анна Сергеевна набрала в легкие морской целебный воздух и, точно птица крылья, широко раскинув руки, отвалилась на влажный каменный валун.
   Я снова огляделся. Вокруг ни одной живой души. Передвигая мелкими шажками ягодицы, я осторожно начал продвигаться к собеседнице. Вот уже ее открытое плечо, широкополая соломенная шляпа, вот ее лицо, маленькая родинка под золотистым локоном, спадающим с виска, вот ямочка на подбородке... До ее полураскрытых губ остаются последние микроны. Я слышу, как колотится мое больное сердце... И вдруг Анна Сергеевна порывисто вскакивает с камня и кричит:
- Смотрите же, смотрите! Видите, вон там?
   Далеко на горизонте я увидел парус.
- Белеет парус одинокий в тумане моря голубом! - Анна Сергеевна срывает с головы соломенную шляпу и принимается восторженно махать. - А знаете? - Анна Сергеевна заговорщицки взглянула на меня. - Давайте с вами фантазировать... Вот как по-вашему: что ищет он в стране далекой, что кинул он в краю родном?
         Я со злостью проворчал:
      - Да пропади он пропадом, этот одинокий парус!...
         Анна Сергеевна обиженно нахмурилась:
         - Нет, вы определенно    не из племени романтиков...
         Я вскипел:
      - При чем тут парус?! Вот лично я в краю родном Ларису кинул, Веронику и Русланчика с Людмилкой.. .
            Анна Сергеевна не на шутку рассердилась:
         - Нет, вы неисправимый мазохист! Ну что мне с вами делать? Как мне вас отвлечь? Ответьте же!..
   В ответ я снова начал подбираться к этой восторженной блондинке. Но когда я был уже почти у цели, она воскликнула вторично:
         - Я знаю, что вам нужно!
         О, боже!.. Я стиснул зубы.
         - Ничего не говорите и только слушайте! - Анна Сергеевна мечтательно прикрыла веки. - У Данте есть удивительные строки, посвященные его возлюбленной. Я их вам прочту. В моменты душевных потрясений я непременно обращаюсь к Данте. А вы?
         - Предпочитаю Николая Доризо...- ответил я.
         ...С Анной Сергеевной я познакомился сравнительно недавно.
С Анной Сергеевной я познакомился сравнительно недавно.
Помню, я сидел в стекляшке «Пиво-Воды-Соки», приканчивая третью бутылку «Жигулевского». Крепких напитков я избегал из-за недавнего инфаркта. Подошла она, присела за соседний столик и заказала бутылку минералки.
При виде незнакомки я почувствовал, как у меня заколотилось сердце, что было совсем некстати. Страх от пережитого инфаркта висел надо мной , как дамоклов меч. Я незаметно проверил пульс и бросил под язык таблетку валидола. Незнакомка, как показадось мне, не заметила моих манипуляций.

   Я начал лихорадочно прикидывать, с чего начать беседу. Но кроме тривиальных "Где-то я уже вас видел, подскажите, где? В Риге, Таллине, Пицунде? На концерте Рихтера?" в башку ничего не лезло. И тут неожиданно помогла она сама. Прищурив голубые, чуть близорукие глаза, она уверенно произнесла:
      - Товарищ, простите мне мою бестактность, но мы наверняка встречались. Подскажите, где?
         Резануло обращение "товарищ", но медлить было некогда:
      - В Риге, на концерте Рихтера?
   - Нет - нет, пожалуйста, не путайте меня! - Она внимательно в меня всмотрелась. - Оренбург, областной партхозактив. В помещении театра драмы и комедии. Первая декада марта. Я не ошиблась?.
         Я растерялся:
         - Возможно... Дайте вспомнить...
      - А что тут вспоминать?! - напирала незнакомка. - Вы представляли Орско-Халиловский медеплавильный комбинат. Я отлично помню ваше выступление. Доказательное, острое, с фактами в руках...
   Выдавать себя за орского медеплавильщика и морочить голову этой странной незнакомке? Честно говоря, такая роль меня не грела. Да и зачем весь этот балаган? Главное - знакомство завязалось, теперь можно смело ввязываться в бой.
      Я признался незнакомке, что вынужден ее разочаровать. Что произошла досадная ошибка, что я слыхом не слыхал ни про город Орск, ни про медеплавильный комбинат.
         Незнакомка сникла:
      - Жаль, очень жаль. А я подумала - мы земляки, что вы из Оренбуржья.
            - Нет, я обыкновенный, рядовой москвич.
            Я поведал незнакомке историю с Вероникой и Ларисой, рассказал о горестной судьбе Руслана и Людмилы.
      Незнакомка, не проронив ни слова, с сочувствием смотрела на меня. Потом, вздохнув, произнесла:
   - Как я понимаю вас... Дайте вашу руку, я хочу ее пожать.
   - Ну что вы, право... - Я растерялся, но руку, конечно, протянул.
- И ни в коем случае не раскисать! Выше голову! Вы далеко еще не стары. Поверьте мне, жизнь только начинается, - напористо убеждала незнакомка. - Решено, я беру над вами шефство!
   Лучшего начала для знакомства я и не мог себе представить. Всё складывалось просто замечательно. Я лихорадочно обдумывал дальнейший план атаки.
   Но тут незнакомка решительно поднялась из-за стола. Посмотрела на часы:
      - А сейчас допивайте пиво, мне пора. Я должна успеть в пансионат.
            Я растерялся, пытался остановить ее, но безрезультатно.
         - Нет-нет, и не просите, - строго сказала незнакомка. - У нас    сегодня юбилейный вечер, и я докладчик. Вечер .посвящен ветерану партии Игнатьеву. Отмечается двойная дата: сорок лет в рядах КПСС и двадцать пятый сезон в пансионате. Так и быть, раскрою маленький секрет: члены ветеранской секции приготовили сюрприз - викторину: "Кто лучше знает биографию Игнатьева?" Победителю вручат путевку на повторный срок. Представляете, как здорово?
      Мы вышли из стекляшки.
-Провожать меня не надо, - предупредила незнакомка и деловито протянула руку.
-Очень рада нашему знакомству и предлагаю дружбу. Вы непротив?
- Я голосую "за"!
            Незнакомка рассмеялась:
         - Вот и прекрасно. Воздержавшихся и "против" - нет. Предложение принимается единогласно. Кстати, мы даже не представились друг другу. Меня зовут Анна Сергеевна. А вас?
         - Я - Леонид.
         - А отчество?
            Я отшутился:
      - Ну какое может быть на море отчество?! Я сюда приехал отдыхать.
         - Во-первых, вы приехали лечиться, - мягко уточнила Анна Сергеевна. - А во-вторых, учтите, отдыхать я вам не дам! Завтра же включаю вас в активную общественно-культурную орбиту. Дел невпроворот. Да вы сами убедитесь. И не вздумайте увиливать!
         Так мы ежедневно начали встречаться: в читальном зале городской библиотеки, в Доме политпросвета, где Анна Сергеевна на общественных началах вела кружок любителей истории КПСС, в школе местного комсомольского актива, ездили в подшефный виноградорский совхоз "Заветы Ильича", в пионерский лагерь "Ласточка", бывали у ее друзей на макаронной фабрике имени Свердлова и даже рванули как-то в Симферополь, в музей крымского антифашистского подполья военных лет.
Анна Сергеевна приехала сюда из Бузулука, где была секретарем горкома партии по идеологии и пропаганде. Приехала одна, без мужа, майора интендантской службы. Супруг остался в гарнизоне. Он регулярно звонил в пансионат, справлялся о погоде, о столовом рационе, о температуре морской воды и о налияии медуз. Анна Сергеевна исправно сообщала мужу, что погода в Ялте дивная, питание отменное, вода 24 градуса, но что она еще не разу не купалась, потому что некогда. День расписан буквально по часам:
Тематические вечера, семинары, лекции, беседы, обмен опытом партийного строительства в ялтинском горкоме, встречи с трудовыми коллективами города-курорта.
Я пребывл на грани срыва. Постоянно находиться рядом с женщиной и не быть востребованным в сексуальном плане – согласитесь, это пострашней китайской пытки.
         Главным фактором моих необузданных терзаний, (это в моем-то позднем возрасте!), признаюсь, было то, что Анна Сергеевна занимала пост бузулукского СЕКРЕТАРЯ ГОРКОМА. Вот что разгоняло кровь, терзало душу. Высокий ранг моей избранницы, ее партийная ориентация распаляли низменную страсть, толкали к интеллектуальным извращениям. Душными крымскими ночами, лежа в своей опостылевшей санаторской койке, я вынашивал самые отчаянные планы. Я понимал, что это был особый и последний знак судьбы, и был готов на самые отчаянные действия. Я говорил себе: это будет "Мое последнее танго в Бузулуке".
   И вот, когда в очередной прекрасный вечер мы подошли к ее пансионату, я наконец решился. Возле проходной, в тени деревьев, мы остановились. Она, как всегда, по-дружески протянула руку. Я пристально поглядел на спутницу и, будь что будет, порывисто обняв, прижал ее к себе и поцеловал в горячие сухие губы. Меня обдало запахом цветов и моря. Она испуганно отпрянула.
      - Леонид, зачем? Ну что вы, право... Вы сошли с ума... Нас могут здесь увидеть!
         - Да, я сошел с ума... Пойдемте к вам... Прошу вас...
         - Но это невозможно... - Анна Сергеевна прерывисто дышала. - Вокруг патрульные посты, охрана....
         - Не беспокойтесь, я все обследовал и составил схему. - Я еще сильнее прижимал к себе секретаря горкома.- Территорию я знаю, как свои пять пальцев. Вы идите через проходную, а я проникну через лаз. Я откопал его еще на той неделе. По пожарной лестнице я поднимусь в окно. Окно я ваше знаю - седьмое справа на третьем этаже.
      Анна Сергеевна в испуге вскрикнула:
      - Седьмое справа - окно Игнатьева!
      - Пожилой осел...- выругался я.
      - Зачем вы так о ветеране?
   - Я о себе. Получается, что ночи напролет я любовался окном товарища Игнатьева?!
            Мы расхохотались.
   - Запомните, Ромео, - произнесла Анна Сергеевна. - Мое окно - восьмое.
      Только теперь я понял окончательно: Анна Сергеевна сдалась. Я снова потянулся к ней, но она решительно меня остановила:
      - Не здесь и не сейчас.. Уходите, Леонид... Возвращайтесь не раньше половины третьего утра, когда все будут спать...
         Моя Джульетта круто развернулась и побежала к проходной, на ходу доставая пропуск. Вдруг обернулась:
            . - Только будьте крайне осторожны! Вдоль забора на улице Дзержинского вчера вскопали следовую полосу..
      - Спасибо, что сказали. Я проникну с улицы Менжинского, через резервный лаз.
         Мы временно расстались.
   Время, хоть и медленно, но шло. Стрелки часов приближались к половине третьего. Наконец, пора! Крадучись, я приблизился к партийному пансионату. Вокруг южная ночная тишина. Только слышно, как со сна полаивают сторожевые псы и похрапывает на проходной охрана.
На улице Менжинского я обнаружил свой резервный лаз.. Несколько движений по-пластунски, и я на территории. пансионата. Вот он, заветный пятый корпус..Темные безжизненные окна...
   И вдруг я вижу: на третьем этаже светится окно. Я пересчитал - восьмое справа. Не может быть! Анна Сергеевна в целях конспирации зажигать свет просто не имела права. Но свет горел, и именно в восьмом окне! Я прислонился к дереву, потянулся в карман за валидолом. Пока я доставал таблетку, я вдруг увидел, как в комнате Анны Сергеевны обозначилась фигура офицера. Мне хорошо были видны его погоны. Офицер по-хозяйски подошел к окну, затянулся сигаретой, посмотрел в светлеющую ночь.
      - Хорошо-то как, Анюта! Да, что ни говори, а Ялта лучше Бузулука! Море далеко отсюда?
      - Как ты мог?! - Голос у Анны Сергеевны дрожал. - Не поставив администрацию в известность! Не сообщив жене! Нагрянуть ночью! Это скандал на весь пансионат: секретаря горкома супруг решил застать врасплох! Ты глубоко не прав, Борис!
   Майор пытался оправдаться:
   - Ну что ты, право... Я ведь хотел как лучше... Маленький супружеский сюрприз...
      ...Я не помню, как оказался за пределами пансионата. На зло охране перетоптал следовую полосу. Точно пьяный, брел по улице Дзержинского, потом по улице матроса Кошки. Не помню как и почему оказался возле городского комитета партии. В уютном скверике с единственной скамейкой, на которой Анна Сергеевна так любила помечтать, поделиться сокровенным.
      Со стороны скамейки хохотнул мужской нетрезвый голос:
      - Отец, ты чё в такую рань приперся?    Закрыт еще горком Утром приходи.
         И тут же женский раздраженный голос:
      - Ну, народ... Ни дня, ни ночи не могут без горкома! Шли бы вы домой, папаша. Жить мешаете!..
      На набережной, из-за пыльного куста жасмина, меня опять прогнали. Та же участь меня постигла на углу почтамта, у павильона "Воды-соки-пиво", возле дома пионеров, на перекрестке улиц Розы Люксембург и Клары Цеткин, у городского турбюро. Возле памятника Ленину я остановился закурить, но вдруг услышал окрик
      - Шире шаг, товарищ!
   Голос Ленина?! Я оторопел. С опаской покосился на вождя. Вскинув руку, Ильич указывал маршрут - в сторону приморского бульвара. За спиной вождя, на травяном газоне, энергично копошилась пара....
   Я вспомнил живописца Ярошенко: " Всюду жизнь"...
   Вот только я на этом празднике любви был чужой и никому не нужный.
. Интендант из Бузулука одним ударом сапога разбил мою последнюю хрустальную мечту. Белый парус секретаря горкома безнадежно уплывал за горизонт...
   Я решил немедленно бежать из Ялты. В Москву, в Москву, в Москву!...
   К утру погода резко изменилась. В почерневшем небе заплясали молнии, ударили раскаты грома. Море заштормило. Взорвавшиеся волны гнали к берегу арбузные огрызки, надкусанные яблоки, пустую стеклотару, мутный полиэтилен, раскисшие презервативы...
   Гонимый ветром, по пляжу метался проспавшийся алкаш. Непогода застала его спящим в фанерной будке пляжной раздевалки. Обезумевший алкаш кричал:
      - Буря! Скоро грянет буря!
   Назло стихии, назло партийному пансионату, назло майору-интенданту, в конце концов, назло инфаркту, я решил перед отъездом громко хлопнуть дверью. Рвануться в море, подставить грудь свирепым волнам, смыть с себя воспоминания этой проклятой ночи!
            В такую непогоду на пляже я был единственным, не считая алкаша.
         - Мужик, вернись! - кричал мне с берега алкаш. - Буря, скоро грянет буря!
         Но я его уже не слышал и все глубже погружался в море...
   ...Очнулся я в постели. Женская рука коснулась моего плеча. Я открыл глаза:
      - Анна Сергеевна?!.. Вы?!.. Одна?!.. А где Борис?.. Уехал в Бузулук? Он больше не вернется?..
      Фира мягко улыбнулась, присела на краешек кровати:
      - Буревестник мой... Успокойся, милый. Я с тобой, я рядом.
      Я прижался к Фире:
      - Прости, родная... Мне снова снилась Ялта...
- Знаю, ты кричал со сна. Я тебя будила, но куда там... Ты так отталкивал меня и звал на помощь алкаша. Это не тот, что был тогда на пляже?
      - Он самый...
      Мы оба рассмеялись.
      - Вставай, родной, пора, - торопит Фира.. - Уже одиннадцать утра. Мы сейчас умоемся, поменяем в твоем катетере пакет, наденем свежее белье и сядем завтракать. Ты чай с лимоном будешь?
   Фира приспускает мне трусы, снимает с катетера отработанный полиэтиленовый пакет и пристегивает новый.
      - Ты погляди, как славно! - Фира демонстрирует пакет, заполненный мочой. - Видишь, он почти что полный! Значит простата успокоилась, протоки начали работать. Через четыре дня катетер снимут, и ты снова станешь у меня орлом!
         Я целую Фиру в ее седой висок, в морщинки глаз и чувствую, как по моей щеке предательски ползет слеза.
      - Ну-ну, сейчас же перестань! Ведь ты мужчина!
      - Мужчина... Ты смеешься надо мной...
      - Глупый! Я нисколько не смеюсь! Катетер снимут, и ты докажешь мне, что ты мужчина! Докажешь? Обещай!
         Я по-орлиному расправляю плечи:
         - А что, и докажу! Какие наши годы!
   Действительно, какие наши годы... Мне ведь только шестьдесят четыре, Фире на два года меньше. Восемь лет мы вместе. Восемь тихих необыкновенных лет...
      Нас свела сама судьба, а если быть точнее - лаборатория районной поликлиники. Случилось это так. После Ялты, возвратясь в Москву, я серьезно заболел. Активное развитие болезни врачи объяснили ялтинским синдромом: острейший нервный стресс, плюс переохлаждение в воде в то памятное штормовое утро.
      Я зачастил к урологу. Начались лабораторные обследования. И вот в один прекрасный день, подчеркиваю - именно прекрасный, в лаборатории перепутали бутылочки с мочой. Результат анализов указывал на то, что у меня - цистит, а у некой Эсфири Флейшман. - простатит. Но, как известно, цистит чаще встречается у женщин, а простатит - болезнь мужская...
      Мне захотелось познакомиться с таинственной больной. Та не возражала и охотно согласилась на контакт. В случившемся она узрела знак судьбы.
      Встречу мы назначили в вестибюле поликлиники, возле окна регистратуры. В качестве опознавательного знака каждый из нас держал в руках злополучные анализы.
         Я до сих пор не знаю, что тогда произошло. Скорей всего вмешались высшие неопознанные силы. Но как только я ее увидел, я мгновенно понял - передо мной стояла женщина, которую искал всю свою сознательную жизнь.
            Из поликлиники мы сразу же отправились в ближайшее кафе и пили чай с маковым рулетом. В тот вечер о болезнях мы не говорили. Мы говорили только о загадках и таинствах любви.
      - Я часто видел вас во сне, - признался я. - Я был уверен, что найду вас. Не зная где и как... И вот я вас нашел...
      До выхода на пенсию Эсфирь работала в плановом отделе кондитерской фабрики "Рот Фронт". Пять лет назад потеряла мужа. Детей у Фиры не было...
   - Володя был очень деликатным человеком, - рассказывала Фира. - Он ни в чем не хотел меня обременять. Скончался в воскресенье, в мое отсутствие. Дождался, когда я выйду в магазин и его оставлю одного. Я вернулась, принесла его любимые охотничьи колбаски, а Володи уже нет...
      ... Посаженой матерью на нашей скромной свадьбе была лаборантка Зинаида Николаевна. Та самая, по чьей вине были перепутаны анализы мочи.

   ... За окном январь, высокое голубеющее небо и верхушка тополя в сверкающих солнечных снежинках.
Я, словно падишах, возлежу на высокой бархатной подушке. Я, как всегда болею. У меня плеврит. Как признала участковый врач, кризис миновал. Просто нужно вылежать и не выходить на улицу. Да я сейчас при всем желании "невыездной". На мне опять висит катетер...
      -Ольга? Оля!.. Оленька...
   Две прохладные ладошки прижаты к моим глазаам. Они пахнут снегом и морозом. Не разжимая рук, Оленька заливчато смеется.
      Оле девятнадцать лет, она недавно окончила медицинское училище и теперь работает в нашей поликлинике патронажной медсестрой.
         - Вы опять грустите? Ну нельзя же так, родной вы мой Леонид Аркадьевич... Посмотрите за окно, как там хорошо! - Она меняет мне катетер, взбивает подо мной подушку, определяет пульс. - Вы не забыли, что скоро старый новый год? - спрашивает Оля. - Я принесу ваш любимый персиковый сок, и мы с вами до чертиков напьемся! И непременно вспомним Эсфирь Михайловну. Пусть земля ей будет пухом...
      - Уже два года, как Фиры нет... - я начинаю плакать.
      - Сейчас же перестаньте! - Ольга повышает голос и поправляет плед на моих коленях. - Вы вчера смотрели двеннадцатую серию "Мексиканской девушки"? Нет? Ну что вы! Помните Луизу, служанку у Моралесов? Представляете, оказалось, что Луиза - дочь банкира Дон Хуана Карлоса, и в детстве ее похитили цыгане..
      Оленька присаживается рядом и начинает пересказывать двеннадцатую серию. Я притих, закрыл глаза. Под монотонный голос Оленьки незаметно задремал.
      Ольга громко вскрикнула:
   - Леонид Аркадьевич!
      Я вздрогнул и открыл глаза.
      Оля со страхом смотрит на меня.
      - А я подумала, что вы...
      - Ну что ты, глупая... - Я успокаиваю девушку. - Кто тебе сказал, что я собираюсь умирать? Нет, Оленька, умирать надо тогда, когда тебя не жжет позор за бесцельно прожитые годы... Ты помнишь, кто это сказал?
      - Дон Хуано Карлос? - спросила Оленька.

         .