Часть 0
О, эти затхлые углы бытия. Вселенская вонь и пустота. Обречённость — почти что избавление…
Мне осталось немного. Когда я думал об этом лет этак десять я смеялся, теперь – надрывать животы бесполезно, просто глупо. Истерический хохот превращается в вопль. Так и болтаюсь – в гнетущей пустоте то крик, то опять пронзительная тишина. Вокруг ни души – тени тут и там будто вываливаются, мелькают и растворяются, после снова прыгают наружу, от них веет нутряной смердью и холодным безучастием…Впрочем, иногда они звонят по телефону. Я общаюсь с ними на их языке. Другой им не понятен — он слишком многозвучный. Привычка общаться полузвуками рождает тотальное полусуществование, когда не ощущаешь даже своего тела. Вместо него дрянная оболочка из пыли, праха, пепла. И так проще…так даже не отдаешь себе отчёта ровным счётом ни в чём. Не *** это делать.
Кажется, мне не повезло. я решился пить. Почему? Да *** его ибёт. Просто решился…Вокруг настолько пусто, что нет ничего лучше чем пить. Это ответсвенное занятие. Сначала я выпил бутылку портвейна. ****ь, эта такая муть, что ноги охватывает судорогой. Стакан втираешь и вот тебе – ногу перекашивает и тянет в разные стороны. Это у меня с детства такая хуйня. Чуть что выпьешь – сразу кособенит. Ты улыбаешься. А вокруг ни-ни. Все рожи слишком серьёзные. Как портреты в кабинетах чиновников. Пытался заговорить с одним. Хлопает беззубым ртом, окунем. Явный пидар, с алкоголической наклонностью. Общается при помощи полуслов. Скажет полуслово и слюна капнет на рукав. Я не вытерпел – послал куда подальше, иди на хуй дядя, крути педали. И курить не дам…
Липкий другой стакан. Портвейн тянется и липнет ирисками на зубах. Чёрт, он густой как бас у священника. Стекает в глубину тебя и застывает там расплавленным сахаром. Постепенно становится легче. Дым рассеивается и становится видно почти что всё. Дым будто паутина или нити клея – раздвигаешь руками и на, ***сь тебе в рожу ослепительный свет. После снова тебя обволакивает и становится полумрак. Стакан с трещинкой, на дне плавает утопленница-дрозофилка. Сигарета обгорает сама собой. Остаётся мало – едва ли на полстакана. Мёртвая слипшаяся мушка крутится в водовороте жирной красной струи и оседает на пенной гранёной стенке, прямо рядом со стеклянным шрамом. Подносишь к губам и опять по новой. За доли секунды вспоминаешь тысячу подобных ощущений уже случавшихся с тобой. Вспоминаешь быстро отчётливо и подробно. Что-то буквально всплывает в памяти огромным пузырём воздуха. Бульк, и он взрывается этим знакомым запахом.
Последний раз пузырей взорвалось столько что тьма застигла меня – небо развалилось на тысячу галлюциногенных вспышек. Я стаял, смотрел и не смог удержаться. Зарево было настолько сильным, что ноги подкосились.
Сейчас не тот дозняк. Сейчас пора воспоминаний, истеричных реминисценций. В сущности тёплая пора.
В пятницу у меня самый тяжёлый день, а у всех в понедельник. В пятницу я играю джаз в одном из общепитов. Люди его открывшие разумеется с претензией: современный и даже необычный по нашим провинциальным меркам дизайн интерьера, экзотические блюда (вонючая, отдающая кубиками галинабланка, пицца) экзотическая музыка. Музыка - это нас шестеро экзотичных мужиков. Двое, из которых вечно пьяные. Один из этих двоих – я. Мы играем джаз 20-40. Диксиленд, свинг, немного кула…Ну, разумеется после работы в редакции, где я вот уже 5 лет тружусь добывая горячие, протухшие, провонявшие обыденщиной нововости, я вынужден сесть за портвейн. Это целая церемония. Неподалёку с магазином, там ещё работает вертлявая накрашенная тётка при виде меня она сразу лезет за портвейном обнажая свои в синяках икры – есть бревно. Кто-то додумался и свалили рядом с памятником Хмельницкому – радетеля за объединения с русским народом – огромный дуб. Украинский народ говорит на своей «мове» и независим от русского, Хмельницкий облупился и покрылся оксидным загаром. А дуб всё лежит. Пить на нём одно удовольствие. Сквозь листу в солнечном свете видны купола старого полуобвалившегося – раньше там была одна колокольня времён дореволюционных, а теперь к ней сделали пристройки из еврокирпича – храма. ****ь. Тамошний звонарь мой знакомый по музыкальному училищу. И вот – он ***рит в свои позолоченные колокола. А я хуярю свой позолоченный осенний портвейн…
Джаз играем часа по три. С перерывами, чтобы поговорить и выпить ещё чего-нибудь. Я гитарист. Впереди пульт-пюпитр со знакомыми крючками нот. Репертуар вот уже год без изменений. После портвейной релаксации люблю импровизации в духе Монтгомери или Кессела. Ха-ха. В огромном полупустом оснащённом кубистскими столами холе чавкают посетители. Им по хую. Некоторые орут, что громко. Иногда, хочеться пролезть через наших духовиков к самому близ расположенному завсегдатаю престижной итальянской хавки и дать ему по башке старой доброй «Иоланой». Помните, как Вишез разбил свой бас об голову какого-то через чур говорливого журналиста. Хрясь, и около 2 кило набитых всякими электрокишками в дребезги….
Часть 1
Есть у меня приятель рыжий как чорт. Поехали мы с ним на вокзал - надо было получить экстремистскую газету через проводников. Я вообще люблю радикалов во всём: в политике, искусстве, алкоголизме. Подкупает, что все они отдаются этому по полной. Всю ночь мы с рыжим пили - зеленоватой фейхойной жидкости с девятью оборотами. Бутылки 4 втянули.Идён на вокзал - буцкаем по мокрому асфальту тяжёлыми кованными ботинками. Рыжий думает что он фашист - на стене в его комнатёнке два портрета Гитлера, один Геббельса на книжной полке пара-тройка книг на тему расовой чистоты. Каждую пьянку я говорю ему: "Рыжий, в Германии не было фашизма, Гитлер не фашист, фашизм - это явление итальянское. Повесь портрет Муссолини".
Теперь он мне доказывает, что люди со второй группой крови - чистокровные арийцы. На арийцев мне насрать. На повороте стоит обшарпаная девка. Несмотря на ранний час - поезд приходит около 7 утра, она уже пьяная. Мы с похмелья - хороший повод познакомиться. Тащимся в первый попавшийся ларёк - и судорожно на холодном ветру глотаем пиво. Девка совсем окосев требует чтобы мы её поцеловали. Моромойка.
...После на кухне у рыжего, получив газету и выпив ещё две бутылки зёленого газированного алкоголя, девка совсем распоясавшись лезет мне в штаны. Что делать? Я гребу её за мясные бока и тащу на покосившийся диван. После нескольких моих фрикций пьяная незнакомка засыпает. Во время ёбли спящей королевы я разглядываю её. Два огромных шара висящих сисек, небольшое отложение сала на животе, массивные бёдра и развороченная поросшая сволявшимися волосами ****а. Девка бурчит что-то во сне. Чёрт, не заразиться бы чем. Время ускоряется как падающий на голову кирпич. Диван неимоверно стонет под натиском одного почти мёртвого и другого - взбрыкивающего тела. Три, два, один, ноль, пуск! Я вытаскиваю свой причиндал и ловко пристраиваю девке на лицо. Опля.Груда спящего мяса-сала под портретами нацистских вождей. Лицо вымазано протеиновой кашей. Зиг, хайль, моя сладкая мерзкая девочка.Зиг, хайль.
После курю на кухне. Из комнаты выходит недовольный рыжий: "Ну и что ты сделал, мудак? Мне теперь к ней противно прикасаться". "Прикрой лицо полотенцем или газетой и еби", - сиплым голосом даю я ценный совет. После месяца грустного надрывного запоя, я отхожу как после жуткой почти неизлечимой болезни. Чудом остался жить. Два раза чуть не попал под колёса случайного авто, один раз едва не сгорел в собственной квартире…Но жив! Блять, это радует как ничто на свете. Хочется прыгать и распевать песни. О том, что у меня случился запой можно узнать из городской газеты, где я работаю. Целый месяц ни фамилии, ни псевдонима. Пара-тройка спорных истерических информаций о политической жизни и происшествиях, спиженных с официальных новостных сайтов. И и всё. Из запоя вышел случайно, как заблудившийся и промёрзший путник случайно выходит на свет. Мой кореш Лёха Танкист подкинул лист амитриптилина – лекарство, которое пьют люди с больным мозгом. За месяц пьяных трипов мой мозг тоже разжижился, болел и надрывно требовал медикаментозного вмешательства. Лист я вкинул весь. Около суток всё вокруг рябило как в испорченном телевизоре, меня колотило и кидало то в холодный липкий пот, то в ломящий кости жар. Проснулся утром свежий как огурец. При одной мысли о стакане портвейна подкатывали нестерпимые рвотные рефлексы. Я освободился от пут этого страшного в своём продолжительном влечении ко мне напитка. После неделя на пирацитаме и глицине, пара банок гемодеза. И вот я снова жив. Жив для того, чтобы опять умирать…Каждая бутылка – это мой дзот. И я закою его когда-нибудь своим собственным телом. Чтобы мертвящая тишина и смерть затянула весь этот мир в узкое отверстие небытия.
31 декабря – известно праздник. Купил бухла. Припёрлись корешки. Выпили закусили. 1 января нового года похмеляемся. Ходил с подругой в магазин за вермутом растянулся перед ступеньками. Ржал и не мог встать минут пятнадцать. Похмелье переходит в пьянку. Едем на такси впятером. Пьём. Цепляем баб. Подруга недовольна. 2 января тоже самое. 3 января ходил полупьяный на ёлку. Донесли до дому мертвецки пьяную бабу. Её муж дал нам триста рублей. Пропили. 4 января двинул работу. Пили у дружка брагу. Из пятнадцатилитровой кастрюли. 5 - отходняки. 6,7 – лёгкий бухач в кругу семьи. 8 января трезв как стекло. 9 нажрался как свинья. Подрался с подругой. ****ец.
В голову мысли не лезут. Состояние паники и тотальной мизонтропии. Скачу по лужам как какое-нибудь насекомое. Прыг-туда, прыг-сюда. Под мышкой папка с бумагами. Вокруг полупьяные едва волочащие свои опухшие от праздников тела люди-трупы. Синие лица, носы, пальцы. Еле-еле двигаются в сторону рынка. Ворочаются в месиве снегаводы. Муслявят выцветшие десятки и полтинники, перетирают распухшими от постоянного обжирания челюстями жирные вспученные от жара уличные пирожки, глотают заледеневшее пиво. Хохочут и нехотя прощаются. Бормочут что-то в свои мобильные ****елки. Эгей, пидоры, живее шевелитесь, расходитесь по домам, без вас тошно. Не оскверняйте своим гнилым дыханием этот свежий зимний воздух. Съёбывайте, суки.
У магазина встречаю Витяя. Хайль, питурик! Витяй мацает мне руку.
- Ну, что. Жив?
- А хули?
- Принёс?
Я тукаю в него папкой. В ней распечатки из мировой паутины. Стихи Витухновской, тексты Генона и Юнгерна, какие-то эзотерические картинки. Витяй – большой любитель всякого изысканного чтива. Эстет, работающий в машиностроительной отрасли чернорабочим. Пролетарий, разбирающийся в метафизике и традиционализме. У него подпольная кличка «Рвотный». Рвотный Витяй. Это потому, что он весьма артистично блюёт. Оттопырив зад, расставив в стороны руки. Выдавливает из себя желудочные соки так надрывно, что залюбуешься.
Как обычно у Витяя пара пузырей портвухи. Теплятся в пакете. На пакете две полуголые тётки – а внутри две бутылки душистого, терпкого напитка.
- Пошли уже, дядя – он улыбается и сплёвывает под ноги.
После первой бутылки Витяй философствует: всуе упоминает Хайдеггера и Шпенглера, Леонтьева и Гумилёва. В голове у него мешанина. Витяй ратует за евразийскую империю, не любит «чучмеков», вместо приветствия всегда говорит «Аллах Акбар» и выступает ярым противником «модной литературы».
- Читал я этого Харуками – говнецо, скажу те, комрад.
- А Коэльо?
- Та же скучная вымученная ****ская песня. Вообще ну их на хер, давай лучше второй пузырь мутызгнем.
Давай. А что хорошее предложение.