Родившись в 1884 году в Эребру, что в двухстах километрах от столицы, и в восьмилетнем возрасте перебравшись к своей тетке в Стокгольм, Эрик Броль там и остался до конца своих дней. Матери он не помнил, поскольку та скончалась от туберкулеза, когда Эрику было всего три года. Броль старший, по словам тетки, сильно изменился после кончины супруги. Жизнь перестала его интересовать, на службу он ходил чисто по привычке, и хотя был еще достаточно молод, больше ни с кем не сошелся, а спустя восемь лет и сам тихо покинул этот мир, оставив сыну кое-какие сбережения да уютную квартиру о трех комнатах в центре Эребру. Сбережения Эрик пустил на учебу, а квартира его мало интересовала. Поэтому, пару лет спустя, когда тетка возжелала в нее переселиться (суета столицы начала утомлять уже пожилую одинокую женщину), Эрик спокойно согласился.
На момент начала Первой мировой войны, Броль благополучно защитил докторскую и читал лекции по философии и богословию в родном университете, обзавелся куцей бородой и слегка посадил зрение. Был он тихого нрава, с коллегами ладил, в вопросах своего профиля выказывал не дюжую компетентность, каким-то образом умудрялся держать студентов в узде, а стало быть, на работе у него все было в порядке.
Квартиру, оставленную теткой, можно было назвать скромной. По крайней мере, на то время уже тридцати четырех летний профессор мог позволить себе что-нибудь комфортабельнее и престижней. Но Эрик довольствовался ей. Причины того неизвестны. Толи он испытывал к своему жилищу привязанность, толи мысль о возможной смене жилья просто не приходила ему в голову. Итак, квартира имела две жилых комнаты, кухню, объединенную со столовой, ванную, туалет и небольшой коридорчик.
Эрик Броль в браке не состоял. Один раз в два дня (кроме выходных) к нему приходила Ева Багарштатд — тучная и бойкая немка в возрасте лет сорока, наводила порядок, заготовляла провизию и забирала грязное белье. Броль виделся с нею два раза в месяц, когда Ева приходила вечером, чтобы получить жалование и дать Эрику пару-тройку советов по ведению хозяйства. В остальное время, Ева приходила утром, когда Броль был уже на работе, и отпирала дверь своим ключом. Эрик в советах не нуждался, потому как ведение хозяйства его не трогало, и, слушая домохозяйку, только изредка почтительно кивал, продолжая щуриться на раскрытую книгу.
—Да, фрау Ева…— на немецкий манер вставлял Эрик промеж ее тирад. — Вы правы, фрау Ева…
В конце концов, фрау Ева прятала деньги в карман передника, некоторое время возилась в коридорчике, надевая пальто, и бросив напоследок: «Auf Wiedersehen, der herr Brol», хлопала дверью.
Эрик кивал головой, подтверждая сам себе, что сообщение до него дошло, и переводил взгляд на следующую страницу.
Следующих страниц были тысячи и сотни тысяч. Они содержали гравюры Фетских дисков с не расшифрованными надписями, откровения пророков, зарисовки ритуальных жертвоприношений, переводы эллинских таблиц, настенные рисунки древнего Египта, звездные карты, мифы древней Греции, языческие обряды славян, щемящие достижения ренессанса, каноны католической церкви, буддийские медитации и многое-многое другое, безумно манящее, и столь же непостижимое.
Эрик Броль не мог нуждаться в советах по ведению хозяйства, потому как последние десять лет он искал Имя Бога.
Перелопатив христианские трактаты, Эрик понял, что найти Имя в двусмысленных и расплывчатых опусах последователей Учителя, не представляется возможным. Конечно, Броль обратил внимание на сногсшибательную формулу: сначала было Слово но, поразмыслив над ней понял, что поиски в этом направлении ведут в тупик. Потому, как если Слово было в начале, то есть в самом Начале, то оно и есть Бог, а следовательно, и у Слова должно быть Имя.
Коран также не мог помочь Эрику. По трактовке самого ислама, сам Коран и есть Бог, у которого, опять же, должно быть другое истинное Имя. Так же не могло Имя содержаться на страницах того священного писания, как впрочем, и любого другого. В этом случае Бог назвал бы сам себя, последствия чего были бы грандиозными. Какими именно, Эрик не знал, но справедливо полагал, что грандиозность их была бы настолько велика и очевидна, что ему бы и не пришлось начинать свои поиски.
Броль пришел к выводу, что Имя следует искать не в словах и даже не в буквах, как это, например, делают евреи со своим тетраграмматоном. Именем может быть что угодно: обряд, символ, определенное сочетание каких-либо священных предметов или что-то в этом роде. Поэтому, отложив Коран, Эрик решил углубиться в религии древности, руководствуясь мыслью, что чем древнее религия, тем ближе она к Богу, что было логично, поскольку приближала момент появления человека, и как следствие, его контактов с Творцом. Древние могли знать то, что со временем растворилось в прогрессе цивилизации.
Эрик взялся за древний Китай…
В ту пятницу, проводив фрау Еву, Броль как обычно углубился в свои поиски. Увлекшись, он не заметил как прошел вечер, а потом и ночь. Утренние лучи просочились сквозь приоткрытую штору и блеснули в стеклах очков. Эрик повел головой, пытаясь понять, что его отвлекает, узрел причину, снял очки и откинулся на спинку кресла. Посидел так немного, потом встал и пошел заварить себе кофе.
Кофе он сделал две больших чашки. Одну выпил прямо на кухне, а другую взял с собой. Проходя мимо ванной, он подумал, что нужно бы зайти умыться, сказал сам себе: «Сейчас…», и тут же забыл. Войдя в кабинет, он поставил чашку на стол и сел в кресло. Перед ним лежал лист бумаги, на котором аккуратно было написано: «Topos», и чуть в стороне расшифровка: «место, которого нет».
Эрик оглянулся по сторонам. Несмотря на утренние лучи, в комнате было сумрачно и тихо.
—Topos… — тихо сказал Эрик. — Место, которого нет.
Чашка слегка дымилась, распространяя аромат кофе. Броль машинально потянулся за ней, не глядя поймал за ручку и поднес ко рту. На секунду ему показалось, что он начинает понимать. Чашка застыла у губ Эрика и вернулась на место. Броль перевел на нее взгляд и долго смотрел, как невесомый дух кофе растворяется в воздухе. Эрик вдруг подумал, что если смотреть достаточно долго и внимательно, то можно увидеть… нет, скорее понять, что чашка растворяется вместе с кофейным паром. Где-то за кадром сознания пронеслась вялая мысль, что все это очень похоже на медитацию, что все это пройдено и понято.
—Может быть и понято, — вслух сказал Броль, — но осознано ли?.. А в чем разница между пониманием и осознанием? В том то и дело… Понимание объясняет физические законы, а осознание… Осознание может показать сущность. Сущность! Topos… Так вот в чем дело!..
Броль вдруг понял, что его морозит. Он приложил ладонь ко лбу и ощутил под пальцами холодный пот. Эрик вытер лицо подолом халата и нервно хохотнул.
—Они таки знали…— тихо сказал он.
Выписав вчера вечером эту фразу из трактатов Конфуция, Броль не связывал с ней никаких надежд и мыслей. Ему понравилась сама формула и все. Но теперь он чувствовал, что ранее разрозненные осколки начинают собираться в единое целое, и что раньше этого произойти и не могло, потому как был необходим ключ. Topos и был этим ключом. Вернее он был конечной целью. А осознанные вещи… Осознанные вещи и были ключом. Они были чем-то абсолютно иным, но чем именно Броль не знал.
—Я пока этого не знаю, — сказал он, сделав ударение на слове «пока».
—Пока не знаю…
Эрик встал и принялся ходить по комнате.
«Совокупность вещей есть мир, — думал он. — Моя квартира состоит из этой чашки, стола, стульев, окна, стен, меня и всего прочего — это моя квартира. Эти вещи определяют мою квартиру. Их совокупность она и есть. Такие квартиры, дома, улицы создают этот город. Города — страну… В конечном итоге этот мир определяют вещи. Если из него убрать их все, то не будет ничего. Не будет ни времени, ни пространства, ни самого мира… Здесь загвоздка в слове «убрать». Никуда их убирать не нужно, их нужно Осознать! Совокупность осознанных вещей, вот что такое topos… Место, которого нет. Его и не может быть в обычном понимании этого слова. Но в то же время он есть всегда, как сущность этого мира…»
Эрика трясло. Ему казалось, что в туннеле, которым он пробирался столько лет, наконец появился выход, и он чувствует его приближение, он чувствует еле уловимое дыхание свежего воздуха. Эрик хотел смеяться и плакать одновременно.
В эту субботу Броль больше не выходил из комнаты. Есть он не мог и не хотел. Спать тоже. И когда, уже ночью, ближе к утру, он стоял над столом, упершись руками в столешницу, и смотрел на все туже чашку с уже давно остывшим кофе, он видел, как ее керамический ободок слегка дрожит, будто это студень, по которому пробегает рябь. Эрик был твердо убежден, что начинает проникать в суть.
«Имя Бога существует, — думал Броль. — но в этом мире ему не сопоставимо ни одно слово, ни один жест, обряд или что-то другое. Его Имя будет любое слово там, в месте, которого нет. Первое, пришедшее в голову слово и будет Его Именем…»
Воскресенье Броль не помнил. Часы, лежащие на столе, перестали быть машиной, контролирующей уход времени. Эрик, проводя блуждающий взгляд по столу, натыкался на них и не понимал, что это такое. Чашки больше не было. Ее контуры размывались, растворялись в пространстве. Эрик тянулся за ней дрожащими пальцами, промазывал и еле заметно улыбался.
«Все правильно, — думал он. — Так и должно быть… Я назвал чашку по Имени, я убил ее смысл… Еще немного и я смогу все что угодно назвать…»
Стены плыли и качались. Эрик переводил на них взгляд и приказывал им раствориться, и с блаженным удовлетворением смотрел, как они становятся прозрачными, открывая его затуманенному взору вечернюю улицу, случайного пешехода в котелке, двустворчатую дверь аптеки напротив, серо-синий булыжник мощеной улицы и многое-многое другое. Эрик вставал, чтобы подойти к ним, с непониманием смотрел на свои ноги — они напоминали ему ходули — почему-то очень длинные и не сгибающиеся, долго шел до стены, протягивал руку и чувствовал, что деревянная панель под пальцами прогибается, и что это и не дерево вовсе, и что вообще нет такого понятия «дерево», и что topos здесь. Уже здесь и везде, только не хватает какой-то малости, чего-то не хватает. Совсем чуть-чуть, чтобы можно было сказать Слово…
Эйген долго стучал в стеклянное окошко двери, зажав в левой руке кепку и привстав на носки.
Был понедельник, половина десятого утра и его отец, администратор университета, послал его домой к профессору Бролю, потому как последнего не было на работе. А поскольку администрация университета не помнила случая, чтобы профессор Броль, не явился на свое рабочее место, сегодняшнее отсутствие профессора выглядело подозрительно.
Эйген уже хотел было уйти, когда услышал за дверью неровное шарканье тапочек. Парнишка постучал еще раз, для верности.
Эрик долго возился с ключом, наконец открыл и тупо уставился на парнишку.
Эйгону было десять лет, и был он не из робкого десятка, но увиденное заставило его попятиться. На небритом осунувшемся лице профессора застыл затуманенный взгляд. Профессор Броль, всегда живой и улыбчивый, стоял сейчас перед ним в домашнем халате подол которого украшало огромное коричневое пятно, в тапочках на босу ногу, слегка покачивался и смотрел сквозь Эйгана.
—Профессор, вас на работе ждут, — сказал Эйген и сглотнул слюну.
Броль молчал.
—Профессор, вы меня слышите?
Аптекарь Янсон, давно знавший Эрика, поскольку его аптека располагалась как раз напротив квартиры Броля, открывал ставни своей витрины. Он услышал последний вопрос паренька и оглянулся. Вид Броля заставил его насторожиться. Янсон оставил витрину и спешно перешел дорогу.
—Мистер Броль, что с вами? — спросил он.
Эрик повел головой, словно хотел посмотреть на спросившего, но взгляд прошел мимо и улетел куда-то выше крыш домов напротив.
—Та-а-ак…— протянул аптекарь, и уже парнишке. — Тебя из университета прислали? Беги и скажи, что мистер Броль сильно болен, его сегодня не будет. Понял?
—Да-а…— закивал Эйген, потом натянул кепку и убежал.
—Мистер Броль, вы меня слышите? — снова обратился Янсон.
Броль чуть повел головой. Аптекарь Янсон принял это за утвердительный кивок.
—Вот и замечательно. Я хоть и не врач, но тоже кое-что понимаю. Вы слишком много работаете, вон свет до сих пор горит, небось всю ночь сидели. Подождите меня, я сейчас.
Янсон перебежал дорогу и исчез в недрах аптеки. Через минуту он вернулся, зажав в руке небольшой флакончик темно-коричневого стекла.
—Мистер Броль, это настойка опиума. Принимать нужно по одной чайной ложке в день. Вы меня поняли? По одной чайной ложке. Это у вас просто переутомление. Сейчас выпейте одну ложку и ложитесь спать, завтра уже все будет нормально. Вы меня поняли? Одну ложку.
Эрик не слышал, но Янсон говорил слишком много, и его речь стала просачиваться в сознание Броля. Его взгляд приобрел осмысленность, он посмотрел на аптекаря, медленно взял протянутый ему пузырек, кивнул и пошел назад.
Янсон смотрел некоторое время ему в след, прищурив взгляд, потом цокнул языком и вернулся к своей витрине.
Эрик дошел до кухни, вытащил зубами пробку и вылил содержимое пузырька в стакан. Некоторое время рассматривал густо-коричневую, почти черную, жидкость. Аптекарь что-то говорил об этом. Нужно принять… нужно… Броль взял стакан и залпом выпил.
Ничего не произошло. Эрик посмотрел на стакан, зачем-то понюхал и повернулся, чтобы положить его в мойку.
И тут наступила вечность. Стакан упал и разбился, Эрик покачнулся и опрокинулся на стол, скатился по нему и разбил о пол затылок, но не почувствовал этого. Он лежал, смотрел сквозь потолок и понимал, что мир рухнул. И еще он знал… теперь знал Имя. Эрик хотел встать, но у него больше не было ног, и не было больше пола, и незачем теперь было ходить. Он повернул голову и в открытую дверь кабинета и узрел плавающий стол. Эрик приказал ему приблизиться и тот медленно двинулся на встречу.
Броль дополз до стола, уцепился за край, задыхаясь приподнялся. Прямо перед ним лежал лист бумаги и карандаш. Эрик поймал карандаш и тщательно вывел на листе всего одно слово, потом закрыл глаза и, блаженно улыбаясь, осел на пол…
В обед аптекарь Янсон, снедаемый тревожным чувством, решил заглянуть к соседу, чтобы проверить состояние последнего. Он нашел Броля на полу, нашел пустой флакончик и, холодея от мысли, что Броль может уже не прийти в себя, бросился за помощью.
Эрик лежал в госпитале полторы недели, и первые несколько дней редко возвращался в реальность. Потом его, наконец, выписали и он вернулся домой. Открыв дверь, Броль, не раздеваясь, торопливо прошел в кабинет и схватил лист бумаги.
Почерк был ужасный. Под трясущимся карандашом графитовый след прыгал и плясал по бумаге, но прочитать все же было можно. Это было всего одно слово…
Профессор Броль долго смотрел на лист, потом медленно порвал его на несколько частей и бросил на пол.
Эрик Броль прожил еще тридцать восемь лет, женился, обзавелся двумя детьми и никогда больше не искал Имя Бога.