Пронзительный дождь хлестал по щекам, размазывая и без того блёклые ночные краски по невидимому небу, шуршал таинственные слова речке, пересекающей дорогу с диким визгом проносящимся автомобилям, озабоченно сучащим смешными колёсиками по туго натянутой коже измождённой глубокими морщинами бесконечной, уходящей в никуда дороги, барабанил по натянутым нервам своё нескончаемое тра-тра-тра.
Отчего-то вспомнились детские обиды, да ладно, не суть.
Запретить себе помнить! Вот что надо! Да, да, запретить! Это важно! Уметь запрещать. Самому. Себе. Наверное.
Поставить себя в угол коленями на горох. И бесконечно плакать в тайной надежде, что кто-нибудь услышит и простит -поймёт - пожалеет.
Простит? За что? Ты ведь ничего дурного не совершил!
Поймёт? А разве можно понять другого человека?
Пожалеет?..
- Да полноте, господа. Оставьте ребёнка в покое. Порыдает и успокоится.
- Преферанс? С нашим превеликим. Удовольствием, я имею. Ввиду, имею я ввиду.
- А говорят, что сбежали и убили. Или убили и сбежали. Не помню в деталях. Но что-то страшное!
Завести пластинку и под шуршание иглы вдруг вспомнить, что скоро Новый год!
Или не Новый? А вовсе даже День Парижской Коммуны. И переживать по этому поводу до синих ногтей, но взяв себя в руки, нести на вытянутых руках далеко в полночь, под ясный свет немеркнущих бриллиантовых звёзд, скрытых тяжёлыми набрякшими веками туч, под невидимый никому кроме тебя певучий лунный свет, на простор разыгравшегося воспалённого воображения.
И не спать. Никогда не спать, боясь пропустить то самое важное, что отличает нас от мерно посапывающих раздувающимися ноздрюльками, стоящих в отполированной красного дерева конюшне кахетинцев и породистых бурёнок с прекрасными почти женскими глазами и набухшим выменем, пережовывающих в стойле бесконечную жвачку дневных впечатлений и роняющих с пухлых губ горячую тягучую слюну от одних только воспоминаний о таком просто неземной красоты племенном быке по имени... а впрочем неважно.
Вот оно, озарение! Потерянный смысл бытия, определяющего сознание с такой беспощадностью, что хочется выть на луну, которой нет и не будет уже никогда. А если и будет, то никому ненужная в нетерпеливом ожидании подмигивающего игриво месяца и не подозревающая, что он и есть она.
Только ущербная.
За каким поворотом скрылся тусклый фонарь Крысолова, уводящего наших внуков от наших же детей?
Под каким небом родился кричащий комочек сына Господня?
Почему на вопрос отвечают вопросом, и гордо удаляются, пожелав себе спокойной ночи, утра, дня и вечера, перманентно перетекающих в безбедную и бездумную жизнь?
- Нет, господа, это ли не благородная цель, проваляться в постели с любимым, так и не повернувшись к нему лицом для поцелуя?
- А что? Постучать в открытую дверь, и не дождавшись приглашения вломиться, и расположившись табором переполняющих чувств на мягчайшем ковре наслаждений, очнуться поздним зимним утром в объятьях человекоподобного с вытатуированным на запястье числом зверя, тщательно скрываемого днём под белоснежной сорочкой с запонками из чистейшего хризолита, выставляемых напоказ по поводу и без повода, но почти всегда с определённым у дам успехом.
- И зачем все эти неприятности в конце жизни? Можно обойтись? Можно. И нужно. Только кому?
Вот вопрос, вызывающий неприкрытые насмешки в кругах посвящённых и брезгливые улыбки у официанток кабаков, несущих на замызганном подносе еду, которую один раз уже ели, но зато приготовленную по изысканным рецептам нетрадиционной восточной кухни с тончайшими приправами, источающими оглушительный аромат любовной испарины вперемежку с терпкими миазмами возбуждённой плоти.
Забыть. Срочно забить!
ЗЫ. Не забыть: никогда и ни на что не променять собственноручно изготовленный кораблик, сделаный за минуту с небольшим из коры засохшей от вечной тоски сосновой красавицы, истекающей тяжёлыми капелями канифольных слёз на радость этому курчавому малышу, скрипящему смычком по струнам рыдающей, купленной по случаю за гроши, Страдивари, а в свободные от наивысшей математики минуты разбрызгивающему стоптанными сандаликами окрестные лужи, как известно впадающие в очень тихий океан.
Плыви, корабль с парусом из папиросной бумаги с гордой надписью
"Беломорканал"!
Труби, трубач в непотревоженной птичьими голосами тишине ватного рассвета.
И пусть он, неведомый и такой родной тебе человек бродит неприкаянно по синим асфальтам гулких тротуаров в поисках потерянной вселенной и самого себя. Разве так уж это важно, жить?
- Простите, что вы сказали?
- Нет, это я себе. Извините.
- Пошёл ты...
...по долгой дороге возвращений к истокам, незамутнённым ложью и предательством, лестью и приведёнными в исполнение приговорами, незаметно, исподволь сочащимся из недр души твоей к старым, забытым впопыхах на пепелище истинам, которым не дано, безнадежно не дано воплотиться в жизнь под названием "Реквием самому себе" си-бемоль минор. Опус неизвестного почти никому (за очень редким исключением), но очень талантливого в некоторых местах композитора под номером 999, если конечно смотреть на него непредвзято и без очков с исцарапанными в бессильной тоске стёклами.