О-о-о…
О-о-о-о-о…
Ох.
Не…
Не-е-е…
Н-н-не-е-е-е…
Н-н-не-е-е…ох…
Неох…
Неохот, но…
Неохотно, словно широкий плоский червяк, от окраины к центру города ползёт улица. Медленно и неохотно, незаметно для человеческого глаза и неслышно для человеческого уха, трутся друг о друга чешуи мостовой. Если прислушаться, то, в абсолютной тишине, можно услышать, как пер-р-рекатывается гр-р-равий в её асфальтовой коже.
О-о-о…
О-ох…
Остановись! Тише… Да тише ты, ей Богу! Прислушайся… Слышишь?
Но, нет, ты не услышишь этого никогда, потому что город прогнал из себя тишину. Город заглушает собой любой звук, издаваемый улицей. То визг автомобильных тормозов, то сирена скорой помощи, то резкий стон клаксона. Вы не замечали, что каждый автомобиль спешит в то место, где вот-вот улица должна выдать себя? И, как только человеческое ухо начинает улавливать какой-то неясный звук, незнакомый и поэтому пугающий, даже ещё не звук, а слабые и нежные кончики первых звуковых волн, как только необычность и притягательность этого ощущения начинает ласкать основание мозга, так сразу же нам в ухо врезается какофония города. Город и улица всегда работают в паре.
Продир-р-раясь между домами и расцар-р-рапывая свои бока о фонарные столбы, улица медленно и неумолимо крадётся вперёд, прогр-р-рызая в домах арки и источая зловоние через поры канализационных люков.
Не-е-е…
Н-н-не-е-е-е…
Не увидеть нам, как днём, под тяжестью пешеходов, автомобилей и трамваев, она неподвижно корчится в бессилии продолжить свой путь, и только марево над раскалённым асфальтом выдаёт тот внутренний жар, ту энергию, которая просачивается сквозь трещины. Но вот ночью.…
Ночью улица совсем другая. Просовывая между домами свои кривые пальцы-переулки, она извивается и петляет, касаясь своими локтями-перекрёстками других, точно таких же червей. Всё дальше и дальше, постепенно сужаясь, улица тонкой пыльной пиявкой ползёт между двумя рядами старых домов, ступени которых состарились вместе с жильцами.
Ночью улица шелестит под ступенями подъездов и тихонько скребётся у порога квартир, пытаясь забраться внутрь уютных вечерних комнат, освещённых жёлтыми абажурами. Ночью она словно подталкивает тебя в спину – иди, иди домой! Ночью улица пустынна, и эта пустота высасывает все мысли, кроме одной – «Иди, иди скорее домой. Скорее, беги, открывай дверь и прячься!» Цепляясь за подошвы обуви, улица пытается хотя бы частичку себя перенести через порог – негласным договором означающий «стоп!» Иногда это ей почти удаётся, и тогда у себя в прихожей вы видите отпечатки её худых пальцев – следы своих ног.
Н-н-не-е-е… ох…
Охваченные необъяснимым страхом вы подходите к двери. Вы услышали лёгкий стук, и, по привычке, поднялись открыть дверь. Но, подойдя к глазку, не увидели постучавшего и желающего войти. Страх перекатился вниз живота и засосал под ложечкой. Но, если бы вы на секунду раньше посмотрели в глазок, то увидели бы смазанное движение где-то внизу. Что-то неуловимо пыльное. Это улица своим пальцем легонько щёлкнула в закрытую дверь. Щёлкнула, и ждёт – купитесь ли вы на этот дешёвый уличный развод, распахнёте ли дверь туда, куда ей не терпится попасть? Но, нет, не открываете, наученные горьким опытом квартир, в которые просочилась улица. Тех квартир, в которых не закрывается дверь, где уже не разуваются прежде, чем пройти, где гости не знакомы с хозяевами. И где, проникая в дом, улица оставляет свои следы – мусор. Сначала понемногу, в виде пыли на зеркалах и рамках фотографий. Потом – больше и больше – откровенная грязь у плинтусов, пластиковые пакеты в углах и…. И, тщательно обжитый угол вдруг становится частью улицы. А у неё – нет хозяина. Она – сама себе хозяйка. Хозяйка заброшенных домов.
Неохотно, словно широкий плоский червяк, из центра города к окраине ползёт улица. Просочившись сквозь город и покорив его, она медленно уходит дальше. Вобрав в себя новые силы для следующего броска, опустошив всё, до чего смогла дотянуться, она уходит из города. Но, не просто уходит, а уводит за собой. И город, её наивный союзник, начинает постепенно умирать. Усталые автомобили активно прикрывают её бегство: завывая тормозами на поворотах и громыхая кузовами на кочках, этот почётный эскорт уносится вместе с улицей прочь. Город ещё некоторое время сопротивляется – показушные магазины зазывают редеющих прохожих, ночные клубы обещают новые неведомые удовольствия старыми добрыми способами, кинотеатры показывают подросткам фильмы «до шестнадцати», но … Улица уходит. Уходит медленно и незаметно, и даже те, кто не открыл тогда на её стук, по вечерам начинают доставать с высоких шкафов дорожные чемоданы.
На ветру хлопают двери и окна заброшенных домов, и, под эту грустную овацию, улица покидает город. Всё реже и реже аплодисменты свидетелей неспешного бегства, вот истерично хлопнула дверь библиотеки и, засмущавшись, умолкла.
И, где-нибудь, в чистом поле, среди скромных цветов и сочной травы, остановись вдруг. Остановись! Тише… Да тише ты, ей Богу! Прислушайся… Слышишь?
Слышишь, как под узкой, невнятной тропинкой, под смятыми листьями и тонким слоем пыли что-то пер-р-рекатывается?
Улица идёт дальше и не раздумывает, какой путь ей выбрать.
Она сама и есть – путь.