Ляля оставила сообщение на автоответчике. Такое милое – кто бы оценил…
Уже месяц, как Ляля находилась в банке. Люди проходили, смотрели на нее, останавливались, изучали, и – шли дальше. А Ляля оставалась в банке. Ей давно уже хотелось поменять цвет, избавиться от точной формы и заменить междометия на слова. И лишь то настроение, что давало содержание картины, удерживало ее от необдуманного шага.
Вновь хотелось вернуться к истокам. Пусть не самым исконным, но все же хранящим традиции. И Ляля металась среди прочих рыб, в этой тесной банке, поставленной на пьедестал обозрения посетителей музея. Не было в этом логики, но и ничего предосудительного тоже не было, ничего, что заставило бы ее решиться и – выпрыгнуть из ма-----слянного сосуда, сформированного мастерскими мазками давно умершего человека.
Линии не сходились в золотом сечении. В вычислениях – вновь и вновь – проскальзывала ошибка. И ничто не складывалось в удачный пасьянс. Где-то далеко, далеко за пределами холста, скакали (или – тянулись), резвились (или – неотступно следили за действительностью) яркие всплески радости (или – дни войны). Ляле проще было стать картиной, нежели задумываться о том, что творилось за скобками.
В лялиных скобках не находилось места для излюбленного тоста. И потому легче было хвататься за чью-то улыбку, пущенную в чужие глаза, наблюдать чужой смех, юмор и неотступно помнить… Вновь и вновь Ляля цитировала саму себя. Вновь и вновь пропускала мысли Великих сквозь призму собственного сознания. Ей все также нравилась музыка, но батарейки садились, и в плейере звучала лишь оглушительная пустота. Ляла заполнила пустоту водой, очертила границы чистым цветом и оказалась в банке. Так ей было легче. Рядом плавали нарисованные рыбки. Рядом, по ту сторону холста, пелось внимание, и даже участие. Так было легче. Легче – искренне заковать себя в рамки.
Вакхические младенцы Фландрии посмеивались над ней. И было в их смехе что-то созидательное. Что-то подталкивающе на уверенность или – надежду. Но все растворялось в густом свете. И объемные телеса так и оставались лишь насмешкой придуманной оргии. Ляля не знала ответа на неясно поставленный вопрос. Хотелось участвовать в бегстве в Египет. Но в сопровождение допускались лишь ангелы. Ляле не хватало силы воли осознать бренность бытия через распластанные тушки кроликов и нечаянно раскиданные черепушки с письменами. И потому ей выпала участь плавать с красными рыбками. Но, по крайней мере, это было честно. Честность – единственное, что осталось у Ляли. Чистый красный цвет, точная форма и – не к месту вставленный – тост «За Радость Жизни!..»
Ляля вновь оставила сообщение – «Позвони мне».