Оползень

Милла Синиярви
Пот ел трещины на губах, щекотал спину. Синие сопки с белыми шапками сквозь полярное солнце ненавистны. Вода в узком заливе зеленая, недоступная, ею не напьешься. С апреля прокладывали дорогу. Снег сошел, но земля оставалась ледяной. Зачем это солнце появилось? Из-за него приходится работать день и ночь, колоть скалы, сбрасывать камни в ущелья, расчищать проход для немцев.

От недосыпания рождаются фантастические картины. Кажется, что находишься в пустыне. Взбесившийся песок забивает глаза, уши, глотку. Надо идти на восток, там вода.
Усталость не покидает, она становится вечным спутником. Как хочется лечь и не слышать никого в ночной тьме прохлады! Ноги набухают, ноют...

Воспоминание о боли и голод  выводят из полусна. Константин открывает глаза и видит барак. Наспех сколоченное сооружение из полусгнивших досок уродливо торчит на очищенной площадке у склона. Внизу глубокое ущелье, напротив два узких и длинных потока. Это водопады тающих ледников. Один, как фата невесты, прозрачен и воздушен, строгой вертикалью спускается с горы. Другой пузырится, выпячивается горбом карлика-тролля, доказывающего и свое право существовать рядом с красавицей. Если бы не война, подумал Костя, он бы облазил  всю эту сказочную страну, заглянул бы на лодке в каждый фьорд, зашел бы в белую церквушку, проведал бы прекрасную Сольвейг, хозяйку рыбацкой лачуги.

Жаркий июль внезапно закончился проливными дождями. Работы были
остановлены, немцы боялись оползней. Военнопленных и гражданских загнали в
бараки. Дождь лил третьи сутки, бурые потоки неслись по склонам, увлекая за собой мелкие камни, щебень и комья земли.

Посреди ночи Костя проснулся от какого-то скрипа, перерастающего в подозрительный скрежет. Так хотелось спать, тяжелые глаза не слушались, не было сил подняться, чтобы посмотреть,  что происходит. Вдруг он почувствовал, что его качает, как на воде. Чей-то крик разбудил окончательно. Пленные бросались к дверям, давя друг друга. Крыша барака дрожала, сотрясаясь от каких-то толчков. Сквозь щели сыпалась земля. Выдавив дверь, пленные выскакивали на волю, попадая в водоворот бурлящего потока из грязи, камней, досок. Лавина сметала все. Костя видел, как огромная серая глыба шла на него. Это был оползень.

Люди расползались, никто не кричал, а, может быть, Костя был оглушен. Он помнит, как его закружило, не было сил сопротивляться наступавшей воде, как потерял сознание. Очнулся в темноте, его продолжало качать из стороны в сторону.  Приподнявшись, откинул наброшенное на него что-то теплое, увидел мелькающую равнину, а прямо перед собой спину.


…Кия жила с отцом в чуме. Мать с братом и сестренками погибли от лихорадки
два года назад. Норвегия опустела с началом войны, жители поселков ушли в
Швецию, больницы закрылись. Они с отцом остались караулить оленей. Летом
Кия подолгу бывала одна, отец приносил рыбу и уходил снова на
пастбища.
Однажды Кия забралась по своей тропе на вершину сопки, чтобы
запастись мхом для растопки. Сверху она видела страшные разрушения после
оползня на противоположном склоне, слышала автоматные очереди и догадалась,
что немцы расстреливают пленных. Ночью она пробралась в ущелье чтобы
помочь уцелевшим. Кроме грязи, обломков скалы сразу ничего и не увидела.

Вдруг раздался стон внизу, у родника. Там лежал человек на животе. Он был жив, но не отвечал, не открывал глаза. Кия сняла анарак из оленьей кожи, связала рукава узлом и потащила раненого в  укрытие. Потом отправилась за нартами и собаками. Лайки были умные, молчали, Кия отблагодарила их, отдав лучшие куски оленины.

Так пленный оказался в чуме лапландки. Девушка отпаивала его брусничным чаем с ягодами можжевельника. Однажды он открыл глаза и сказал: "Плохо", Кия обрадовалась и стала гладить его по влажному лбу. Она немного говорила  по-русски, ведь родственники жили по всей территории Севера, Кия часто бывала  в Петсамо. Сейчас она пыталась что-то расспросить, но мужчина не понимал, уставал от напряжения и засыпал.

Прошло несколько недель. Раненый медленно поправлялся. Отец задерживался в
тундре из-за дождей. Кия узнала, что спасенного зовут Костя, он уже год в
плену. Он молодой и красивый. Однажды саамка подала ему черный
кусок сушеного мяса и ласково произнесла: "Съест молодой сердце оленя,
будет любить Кию". Костю подташнивало, кружилась голова от слабости, он не
мог осилить жесткого мяса. Пожевав вяло, выплюнул. Кия расплакалась и
убежала к собакам. Ночью пленный видел, как она достала шаманский круг,
плавно и тихо ударяя  в него ладонью, ворожила.

Вечером пришел отец, русский с волнением прислушивался к беседе. Пожилой
мужчина смотрел на него, сверля колючим взглядом. Кия просила, прижимая руки к груди. Костя понял, что отец его не оставит в чуме. И действительно, когда хозяин вышел, Кия с плачем сказала, что Косте надо уходить в Швецию, оттуда он может попасть к своим. У них оставаться нельзя, потому что кончились дожди, и немцы опять ездят на велосипедах по дорогам, ищут сбежавших. Надо уходить сейчас, пока не грянули морозы.

Девушка достала старые кожаные чулки брата, заботливо надела их на Костю.
Дала теплую рубаху, пояс из мягкой оленины, нож, длинный и острый. Потом
попросила пойти с ней попрощаться на гору. Солнце садилось, они
шли по тропе Кии. Девушка вела, иногда срывала  ярко-красную бруснику, оборачивалась, смеясь, протягивала ему.

С горы был такой вид, что дух захватывало. Разноцветные коврики лишайника,
мраморные панцири валунов, лиловые россыпи поздних цветов и
огромные просторы вокруг. Дышалось легко и свободно, как в мирное время. Уставший, Костя рухнул на сухой мох, задумался. Грустно расставаться со своей спасительницей, увидятся ли еще? Кия тоже посмотрела на него долгим  взглядом, отвернулась и запела. Гортанные звуки раздавались из глубины ее существа, казалось, она поет сердцем.  Протяжная заунывная мелодия замерла над тундрой. 

Кия называла себя «Плеха» - потому что это было первое слово, которое она услышала от Кости. Она пела о том, что есть море синее, олень белый, который умчит Плеху с чужаком на остров золот, на острове есть камень золот. И поднимется золот камень, и выйдут из-под камня духи гор, воды и воздуха. И подарят они Плехе с чужаком одну обувь, один пояс, шапку с четырьмя ветрами. И выйдет из моря стар-матер человек и спросит у духов: на что дары даруете? И ответ держать будут духи перед старцем: надобно кузницу золотую сооружать, и надобно, чтобы сливались и слипались медь и железо во единое место, так бы сливались Плеха с рабом божьим Константином в судьбу единую, навек...

Костя любовался застывшим профилем загадочного лица, от которого веяло дикой природой и магией северных  заговоров. Женщина поднялась и стала ходить вокруг него, потом закружилась. Она была, как ветер,  неудержимый, ласковый и буйный, горячий и податливый. Когда она затихла на  руках мужчины, слезы упрямого желания жить выступили на глазах пленного. Он понял, что дойдет, что хватит сил.

Отец их уже ждал. Костя оделся как саам, потрепал на прощание жесткую
шерсть собак, посмотрел на стоящую у входа Кию. Ни один мускул не дрогнул
на ее лице.

Через несколько часов они были уже у широкой каменистой реки. Переправились
на  лодке на берег Швеции. Серебристый лосось махнул хвостом на
прощанье, нырнув в пенистые воды порога. До свиданья, Лапи! Прощай, Кия…

До провозглашения мира русский жил у саамов. В посольство России его
доставили по его же требованию. Заходя в чугунные ворота, оглянулся в последний раз на своих друзей в скоморошьих шапках. Они радостно замахали руками: до встречи!

Потом был Ленинград, допросы и семь лет лагерей. Срок мотал на Кольском полуострове. Однажды увидел женщину с широкими скулами, узким разрезом глаз и трубкой во рту. Что-то гортанно напевая, она мчалась на собачьей упряжке. Сердце зэка дрогнуло, он  успел окликнуть:«Плеха!» Женщина пьяно засмеялась, обнажив беззубый рот. Охранники, из местных,  заорали: «Раскатал губу: эта плеха*  весь лагерь нам  заразила!» 




*Плеха – распутная женщина, «шалава» по-северному