Мои друзья чурмурбули
Некая безумная мамаша, увидев однажды, как двое ее детей самозабвенно отплясывают джигу на крышках канализационных люков, попыталась крикнуть, но голос от волнения сорвался, и она засипела: «Несмышленыши! С дуба рухнули?! Неужели вы не знаете, что там (тут мамаша сделала страшные глаза и показала ими на люк) живет рыжий косматый зверь чурмурбуль. Не буду врать, он не каждого ребенка, что топчется у него над головой, хватает за ногу и тащит в подземелье – столько ему не съесть! Но уверяю, сотня-другая лихих танцоров попала-таки в его хищные волосатые лапы... Смотрите у меня!».
За что уважаю детей – в отличие от многих взрослых, они... нет, не скажу, что верят в подобные россказни, не дураки ведь, но понимают их. После того случая нередкой была такая картина. Вот они втроем идут по улице. Мамаша задумалась (обычное состояние!). Одно из чад, стреляя хитрым глазом в ее сторону, подкрадывается к канализационному люку, заносит над ним маленькую ножку в резиновом сапоге и замирает. Второе чадо, чтобы родительница осознала важность момента и не отвлекалась на никчемные мысли, дергает ее за руку и, тыча пальцем в нужном направлении, заводит хорошо поставленным, канючливым голосом: «Мам, а, мам, смотри, а он опять...». Мамаша приходит в себя, ее взгляд молниеносно сканирует заданный сектор и упирается в хулиганствующего отпрыска... «Чур-мур-буль», – никогда бы не подумала, что женский голос может так уверенно чувствовать себя в басах. Дети, услышав материнский рык, с диким визгом и выпученными от восторга глазами разбегаются в противоположные стороны.
Мамаша, конечно же, все напутала. Женщины вообще склонны путать. Ну, во-первых, давно известно, что под крышками канализационных люков живут никакие не чурмурбули, а самые обыкновенные диггеры. Их даже по телевизору показывали. Во-вторых, чурмурбуль – не зверь вовсе, а каменный человечек. С живым сердцем. Про последнее, про сердце, – все по-разному думают. Кто – ошибка природы. Кто – загадка природы. Я ничего не думаю и не говорю. Просто – если встречается живой человек с каменным сердцем, почему не составиться обратной комбинации? Ну и «в-третьих» вытекает из «во-вторых». Не может чурмурбуль, каменный человечек, жить под землей, потому что там его непременно съест маленький зеленый камнеежка. Тоже личность легендарная. Правда, камнеежки клянутся-божатся, что чурмурбулей едят в самых крайних случаях, в неурожайные на булыжники годы, когда под землей становится совсем голодно. Очень уж им не по вкусу живое сердце. Не заметишь, проглотишь – и две недели больной ходишь, все на подвиги тянет – то человечество спасать, а то, бывает, и Вселенную. Выгодное, конечно, дело – в герои могут записать, почесть какую раздать, но мороки!
Словом, не под землей живут чурмурбули, а где – дальше сказано. И вообще, они добрые ребята, детей не жрут, и лапы у них не волосатые. Я не знаю ни одного человека, который был бы на них в обиде.
...Сундук лежал в большом-большом сугробе, наполовину из него высовываясь. Надо, наверно, как-то описать его – так делается во многих литературных произведениях. Вот, говорят, предмет Х. Очень похож на предмет Y, только с правого боку подеревяннее, с левого поободраннее, сверху – смотреть не на что, никудышный совсем, а снизу и рассматривать не будем, чего мы там не видели...
Если бы мне повстречался в жизни хоть один пиратский сундук или, допустим, разбойничий, который хитрые разбойники прячут в пещере, сконструированной по принципу «Сим-Сим, откройся», я бы наш, лежащий в сугробе, с ними и сравнила. Но так сильно мне в жизни не везло. А разным авантюрным фильмам я не верю, Думаю, наврано там с три короба. Или даже с три сундука.
На память приходит только громадный сундук, стоявший в коридоре у бабушки, я на нем иногда спала. Метра полтора в длину, с чуть выпуклой крышкой, почти черный – древесина потемнела от времени. Окован железными лентами шириной в ладонь. Лента, которая шла понизу, в одном месте была немного отодрана. Всякий раз намывая у бабушки пол, я натыкалась на край этой ленты и ранила руку. Всегда думала: вот, надо бы поосторожнее... И... Бли-и-ин! Впоследствии такая же история случалась со мной, когда я мыла пол на кухне у свекрови. Там к холодильнику снизу была привинчена специальная садистская пластинка...
Сундук в сугробе нисколько не напоминал бабушкин. Среднего размера, среднего цвета (ведь и люди такие бывают!), светленький, гладенький, обитый медью, с двумя ручками на торцах. Естественно, без ключа. Вообще без каких-либо признаков, что может запираться или отпираться.
И вот что странно – никаких следов вокруг! Откуда он взялся – с неба свалился, что ли? Чья такая благодать?
А! Вот появляются следы. Совершенно отчетливо вижу: кто-то с запада роет в снегу траншею. И быстро это у него получается! Наверняка чурмурбуль. Колония чурмурбулей поселилась здесь позапрошлым летом. Решили, что очень удобное место: много известняковых скал с маленькими пещерками (лучшее жилье для чурмурбуля, особенно если пещерки расположены невысоко над землей). Рядом река. Летом – красотища! Хочешь – забивайся в свое гнездышко и наблюдай, как на стенах пещерки играют солнечные зайчики, пускаемые легкой речной рябью. Хочешь – сиди на берегу и плещи ногами в воде, прищуривайся. Прищуришься – и блестки на поверхности воды, солнечные осколки, растискиваются в многолучевые звездочки. «Звезды на не-е-ебе, звезды на ре-е-ечке, звезды и в сердце мое-о-ом…» Чурмурбули сентиментальны. От романсов их живые сердчишки становятся еще живее…
А можно гоняться за стрекозами или шмелями. Но самое лучшее – ползать по скалам. Они шершавые, от солнца горячие становятся, пахнут чабрецом и альпийской ромашкой. И ты от трещинки к трещинке, от зацепки к зацепочке – чпок-чпок – наверх. Глядишь потом на землю через плечо: ой, мама! Но здорово! Зимой ничего такого, конечно, нет. Зато сундуки в сугробах появляются внезапно. Неспроста это...
О! И с севера потянулась траншея. И с юга. И с востока. Представляю, как они там, по маковку в снегу, пыхтят, стараются, к сокровищам пробиваются. Не ошибусь, если предположу, что это Чуча, Мачо, Ричи и Бомч. Обратите внимание, все имена составлены из согласных, входящих в слово «чурмурбуль». А гласные могут быть разные. Так у них заведено. Бомч особенно гордится своим именем. Расшифровывает его как «без определенного места чёрта-поминания» и считает, что в этом вся его, Бомча, суть. У чурмурбулей ведь как еще заведено: каждый выбирает себе укромную полянку – и в минуту душевной невзгоды скорее туда, боясь расплескать по пути все, что он хотел бы сказать в адрес... Ну в адрес. А на полянке в подобающей случаю позе, например, роденовского мыслителя, или со вскинутой к небу головой, или лицом к земле и жуя траву, извергает из себя: «Чёрт, чёрт, чёрт!» И все остальные слова, которые приходят на ум. Бомч не такой, он экстремал – чёрта-поминает везде, где его эта самая душевная невзгода застигла. И даже не чёрта-поминает, потому что слово «чёрт» ему не нравится, а ..., и ..., и ...-поминает. По всякому бывает. Не будем уточнять. В колонии Бомчу то и дело ставят на вид: чёрта-поминать можно только сам знаешь где. А Бомч знай себе стучит каменными кулачками в свою каменную грудь и показывает все 54 каменных зуба в улыбке. Воспитанию не поддается. Его прощают, потому что чурмурбуль он в общем и целом хороший: добрый, отзывчивый, недрачливый.
Эх, маловато народу наблюдает за чурмурбулевым марш-броском! И нет среди нас профессионального букмекера. Быстренько бы сообразили тотализатор, поставили на фаворитов, визжали, орали – весело! А так все происходит в абсолютной тишине... Я считаю, что первым до сундука доберется Бомч. Он понахрапистее остальных будет, да и раньше начал. Потом, наверно, Мачо – любит соответствовать имени, будет стараться прийти первым, но не хватит общей физподготовки. За ним Ричи и последний – Чуча.
Ну, что я говорила – конечно, Бомч. Подполз, подергал за ручку – сундук неподъемный! Привалился к нему, отдыхает. Слышу, как колотится его сердце! «..., ..., ...!» Вскочил, попробовал откинуть крышку – без результата.
– ...! Что там? Хорошо бы яблоки!
– Зачем тебе яблоки? Да еще целый сундук? – это я. Не могу отказать себе в удовольствии побеседовать с милым человеком.
– Как зачем? Пункт а: без витаминов зимой сердце не так задорно стучит. Пункт б: моя девчонка сегодня с утра смотрела телик, а там рассказывали о новом способе выпекания яблочной шарлотки. Достань ей яблок, хоть из-под земли, – и точка. А я только если чёрта-поминать отчаянный, девчонке же своей прекословить не могу. Пункт в: ты сама-то ягоды-фрукты любишь?
– Дурак не любит!
– То-то же!
Помню, однажды в начале июня – мне тогда лет десять было – маму командировали в Крым. Я оставалась дома с бабушкой (у которой был сундук, на котором я иногда спала). И бабушка за мной слегка не уследила. Мы гуляли по лесу, и я напилась из родника – в самую жару. Ангина. Жутчайшая. Лежу себе, болею, то брежу, то потею. И вдруг передо мной появляется миска с черешней. Мама вернулась! Ягоды – не совру – с хороший грецкий орех. Глянцевые, приятно-прохладные на ощупь. И так они черенками зацеплены между собой, что одну взять невозможно, за ней тянутся еще штук пять-шесть. А сладкие были! Мама из той командировки целое ведро привезла. И я на следующий день выздоровела. Такая черешня больше ни разу мне не попадалась. И ни одна болезнь так быстро не проходила.
А иногда мама летала на Памир. Иногда и меня с собой брала. Душанбинский базар – это отдельный город в городе, республика в республике! Горы дынь, арбузов, ряды с виноградом – дамскими пальчиками, кишмишем, персики – сочатся от взгляда и каждый с полкилограмма! И вот что примечательно: если на наших рынках продавали килограмм продукта за какую-то цену, то там – всяких роскошеств на рубль. Лень было восточным людям копейки считать. С ответственностью заявляю: душанбинские дыни – самые сладкие, нежные, душистые. Может, ташкентские или самаркандские так же хороши. Но ни там, ни там я не бывала. Однажды, уже студенткой, везла я из Душанбе три огромные дыни. И одну из них сдуру засунула в рюкзак. Обернула, чтобы уберечь, вещами. Что толку – в аэропортах с багажом не церемонятся... Нравятся мне азиатские дыни. Сок у них сладкий, липкий и легко отстирывается.
И к яблокам я неравнодушна! Но это отдельная, романтическая история. Я ее не до конца еще сочинила.
– Вот видишь! А представь теперь, сундук полон черешни…
– М-м-м-м, не дразни, Бомч. Иначе я превращусь в маленькую девочку… Или у меня повысится температура. Тебе придется меня лечить.
– От ангины? Пожалуйста. Верный способ. Только почувствовала боль в горле, бежишь к самому холодному в округе колодцу…
– Нет у нас поблизости колодцев…
– Ты от ангины хочешь избавиться или мне перечить? Так вот, набираешь целое ведро ледяной воды и залпом выпиваешь! Наутро здорова.
– Ага, потому что шея замерзает, становится хрупкая, как ледышка, – дзыннннь! – и голова отваливается. А без головы как определишь – здоров ты или болен? При такой неопределенности вполне можно допустить, что здоров.
– Слушай, не морочь мне голову, а то она тоже – дзынннь!
– У тебя дзынннь не получится. Твоя упадет с глухим стуком.
– Ну что ты говоришь?! Моя голова крепко-крепко на плечах сидит, я несколько раз проверял... Хорошо, пусть не черешня – яблоки! Для шарлотки! Или две душистые дыни...
– Придумываешь ты, Бомч. Если там и есть что, оно замороженное насквозь, видишь же, среди снега лежит! Когда оттает, станет ватное, невкусное.
– Давай откроем и посмотрим!
– Боюсь, ничего не получится, ключа-то нет.
– Это да-а-а.
Вторым, с юга, как я и предполагала, подполз Мачо, подергал сундук. Тяжело! – обрадовался.
– Так, так, скорее, скорее, сколько ж терпеть-то можно?!
– Э-э-эу, Мачо! А что ты надеешься здесь найти?
– Блин-н-н! Ччч...! Молчу-молчу. Это ты, что ли?!
– Ну, я.
– Если тебя это в какой-то степени интересует, ты мне мешаешь!
– Уйти не обещаю, могу отвернуться. Так что ты здесь ищешь?
– Ну-у-у, – ковыряет каменным пальчиком в сугробе, – отвернись!
Отворачиваюсь. Он у меня за спиной, поэтому голос раздается глухо:
– Знаешь, девчонок с лета не видел. А хочется! Сундук больно тяжелый. Думаю, вдруг это конструктор, типа Лего, – ножки там, ручки, ушки-глазки, сисечки каменные…
Кстати, забавно иногда в колбасном отделе местного гастронома услышать: взвесьте мне полкило сосисечек. А еще вспоминается: рядом с нашим институтом, строго секретным, был другой, совсем несекретный. Настолько «не», что там даже негры учились. В науки мы, естественно, разные вгрызались. А вот в пельмени – одни и те же. В «Пельменной», или «Пельмешке», во время обеда никто о секретах не думал – только о том, одну порцию взять или полторы. И в бульоне или со сметаной. Но имелся среди негров один пельменефоб. Каждый день кассирша слышала от него одно и то же: «Мне, пожальста, за-сиськи. Тве порции». Были в наших рядах, конечно, и стойкие оловянные солдатики, кто ни разу – ни одним пельменем – при этих словах не подавился.
– Вот и я говорю: си-сеч-ки. Такое бывает, я знаю, мне один приятель рассказывал! Да будь там нужные детальки, я бы их быстренько одну к другой подогнал, подружку себе соорудил – я сообразительный! И руки у меня какие надо. И гель специальный есть. Называется: для склеивания каменных девочек.
Дырка в сугробе от Мачиного пальчика стала уже ого-го! Смущается парнишка.
– Подожди-ка, а сердце?
– Что сердце?
– Ну как же, я в начале сказки всем, кто не в курсе, объясняла: чурмурбуль – это такой каменный человечек с живым сердцем… Живое сердце разве может прилагаться к конструктору? Ему биться-трепыхаться надо, а в сундуке условий нет!
– Э-э-э, ты не путай! То чурмурбуль, а то чурмурбулева девочка. Если живого сердца от нее дожидаться, то можно и… того… это… Сердце – второстепенная ерунда, пусть лучше попка будет побольше, потяжелее.
Дело, конечно, хозяйское, но когда классик обронил «красота спасет мир», вряд ли он имел в виду одну лишь попкину красоту.
И вообще, Мачиной страсти к девочкам я не разделяю. Мальчики мне больше нравятся. Ой, не надо только глумливо улыбаться. У девочек – практически у каждой первой – инстинкт: чурмурбуля обуздать, приручить и потом использовать его энергию в мирных, читай, своих, целях. Сама такая. Борюсь, конечно, но ведь борюсь против естества. Следовательно, безрезультатно. У пацанов же, в массе, натуры широкие, хоть и бестолковые. Встречаются, конечно, отдельные узкие экземпляры, но природа не без урода...
Вот подобрался и Ричи. Дергает сундук на себя.
– Так! Это – мое! Я знаю, что там! Даже и открывать не буду! Быстро-дружно взяли и поволокли, я уже яму приготовил. Глубокую. Опустим, быстренько закидаем, притопчем. И все!
– Что все?
– И больше у меня непрух никогда не будет!
– С чего бы это?
– А с того. Сундук, чтоб ты знала, оттого такой тяжелый, что там все непрухи мира собраны: и мои, и твои, и этих, – кивок в сторону Бомча и Мачо. – Ну и остальных существ. Я же парень добрый, ты знаешь, сердце у меня есть. Давай сделаем, как я говорю, и всем будет хорошо.
– А вдруг там, наоборот, прухи мира? Они ведь тоже нелегкие, иногда и потяжелее непрух бывают: от неудачи человек пригнет иной раз голову, а потом ничего, обратно выпрямит; а вот удача может и совсем лишить головы. Ну это к слову. И мы по твоей воле возьмем и все замечательное закопаем? И уж никому никогда никакого счастья не случится?
– Не глупи! Где это видано, чтобы прухи в одном месте собирались? Здесь что, магнитно-прульная аномалия? Давай, помогай мне быстро!
У меня что-то локтевой сустав заклинило. Потому что я принципиально против закапывания чего бы то ни было. У человека и радости должны быть, и наоборот. Радостей, конечно, больше. А того, что наоборот – наоборот, меньше. Но не ноль целых, ноль десятых. Чтобы у наших приятностей и побед был ненулевой фон.
Люди любят оглядываться назад, часто с сожалением: «Начни я жизнь сначала, тогда бы…». Никому не отдам даже самых глупых своих ошибок, не откажусь от них и ради прекрасных гипотетических реальностей – без этих ошибок я была бы не я. А я не согласна на другую.
– Ричи, слышишь?
– «Угу, а сундучок-то давай закопаем. В нем ведь не прошлые наши ошибки, будущие. Но они станут нашими, если я, дурак, тебя послушаюсь, и оставлю этот ящик, – стучит по нему каменным кулачком, звук тугой, ничего не объясняющий, – здесь. Жалеть потом будем.
– Никаких сожалений!
Последним припыхтел Чуча.
– Если рассудить, мне сундук песка не очень-то и нужен! Достаточно четырех-пяти карманов.
– Где ж ты столько карманов найдешь?
– Да я и припозднился, потому что нашивал дополнительные. Вот, – он повернулся ко мне задом и похлопал по нему каменной ладошкой, – видишь, какой большой, удобный. Набью его песочком и восвояси.
– Он тебя книзу будет тянуть!
– Ерунда дело! У меня хорошо развиты ягодичные мышцы.
– Песок-то для чего?
– Тропинка к дому заледенела. А она очень крутая. Ребята пивка попить приходят, а подняться не могут, чуть-чуть заберутся и обратно съезжают! И вот я, как последний ишак, вытягиваю их на веревке. Будет песочек, посыплю и – милости просим, гости дорогие! Пиво в холодильник не ставьте, что-то мне уже горло промочить хочется.
– А когда ребятам надоедает у тебя околачиваться, пиво-то выпито – как они уходят?
– Ха! На мягкое... ой, то есть на твердое место – и по ледянке с комсомльским приветом!
– А будет все песочком присыпано, далеко ли они уедут? И что за приветы будут тебе слать?
– Ччч...! Ты всегда такая въедливая или что?
– Или что. Я не въедливая, а предусмотрительная. Некоторые даже интересуются, не разобрать ли мою голову на части – надо же выяснить, что внутри.
– Не позволяешь?
– Еще чего. Всем известно, что после сборки в обязательном порядке остается несколько винтиков. Где гарантия, что они не самые главные?
– Ну раз ты такая предусмотрительная, предусмотри для меня что-нибудь.
– Пожалуйста. Способ первый: сделай две ледянки, одну посыпь песочком…
– А ты точно знаешь, что песок в сундуке есть?
– Я точно знаю, что его там нет. Но это неважно. Ты найдешь песок в другом месте. И не перебивай…
– А откуда ты знаешь, что нет, давай посмотрим.
– Не открывается сундук. Ключа нет. Замка нет. И вообще, было бы слишком просто – набить емкость песком и кинуть нам на голову. Во всем должен быть смысл. А в сундуке с песком никакого смысла...
– Вот и видно, что ничего ты не понимаешь, хотя и предусмотрительная. Смысла ни в чем нет. У кого хочешь спроси. Значит, и в этом сундуке. Значит, в нем песок. Продолжай про ледянки…
– Не может быть, чтобы без смысла! Тогда ради чего все затевать?
– Что – все?
– Ну, все – снег, сундук, вас, чурмурбулей, меня…
– Ох, прекрати сейчас же, лучше расскажи, как мне со своими друзьями-пиволюбами быть.
– Хорошо, одну ледянку посыпаешь песочком, по ней они поднимаются, а вторую оставляешь скольз…
И тут вдруг сугроб под нами завибрировал-завибрировал, заходил ходуном. Чурмурбули обеспокоились, один-другой-третий-четвертый нырнули в снег.
– ...! – высунулся Бомч. – Там, под снегом, не земля, а камень!
– Ты уверен? Может, все-таки земля, просто очень твердая. Мерзлота.
– Подожди, уточню, – и снова в сугроб.
Через пару мгновений все повылезали. С недоумевающими рожами.
– Нет, камень. И он жужжит. Как будто его кто сверлит! Какому идиоту понадобилось сверлить камень?
– Ха! – сказала я. – Так ведь голову мою интересующиеся так и не разобрали на части. Посмотрите-ка, на месте ли она, в целости и сохранности?
– В целости и сохранности, – покачивая каменными макушками, говорят чурмурбули, и кажется, даже рады этому.
– Так надо же подумать!
Ну, в общем, не знаю, правильно это или нет, но моя натура устроена таким образом, что я предпочитаю всегда подумать. Хотя, не скрываю, бывают моменты, когда я действую сгоряча. Вот, например, однажды я кинула в мужа табуретку. Не подумав. Попала во входную дверь. Табуретка сломалась. Дверь пришлось дублировать железной. Муж решил, что я хочу его убить и не разговаривал неделю. Это было очень давно, стало уже легендой, наподобие легенд и мифов древней Греции. Есть в моем активе и сломанный стул – его я намеревалась кинуть в сына, но жалко стало (сына), пришлось изменить направление броска. И несколько разбитых банок. В остальное время я стараюсь думать.
– Так-так, – сказала я. – Пацаны! Это камнеежка! Он сверлит камень под нами! От того все жужжит и трясется. Одно из двух. Или он хочет захватить наш сундук! Или одного из вас. А может, и всех сразу. Зимой под снегом не особенно-то разживешься вкусненьким, вот он и вышел на охоту.
Чурмурбули засуетились.
Бомч: «Может, ты с ним потолкуешь, расскажешь, что мы ребята, в общем, неплохие, но непригодные для внутреннего употребления. К примеру, я недавно чёрта-поминал, а от этого камень горчить начинает».
Мачо: «А я весь, ну просто весь в желаниях, меня просто распирает. Могу ведь и застрять у него в горле. И потом, знаешь, какое у меня сейчас большое сердце? Вот послушай, колотится – ты-дых, ты-дых, ты-дых. И у него в животе будет колотиться. Нужен ему этот геморрой?».
Ричи: «Хочет огрести парочку неудач на свои кишки – милости прошу, только от запора пусть потом сам лечится».
А у Чучи не выдержали нервы (гляди-ка, у этих каменных пацанов не только сердце живое – нервы тоже!): «Ребята, хватаем сундук и бежим!».
Чурмурбули припали к сундуку – по двое с каждого торца и начали топтаться, пыхтеть, краснеть, корчить рожи. Но сундук из сугроба не вынимался! Запаниковали.
И вдруг на мелкую камнеежковую вибрацию наложились мерные и очень ощутимые сотрясения! Бум-бум! Бум-бум! Шаги Командора, да и только! Меня этот адский грохот напугал мало, разве я донна Анна? А вот мои приятели кинулись врассыпную, хотя вроде тоже не донны. Они бежали каждый по своей траншее, потрясая кулаками, вздрыгивая ногами и с трудом привыкая к мысли, что сокровища достанутся не им. Не им...
Я глядела им вслед и улыбалась: пугливые, нетерпеливые – мальчишки! А потом подняла голову и увидела... Увидела... Взламывая лед, по реке (той самой реке, возле которой поселилась чурмурбулева колония) на меня надвигалась... Да, это была она, Кремень-баба. Могучая каменная женщина. Ножищи – о-о-о! Плечищи – мама родная! А все остальное – закрыть глаза и бежать, бежать. Но – делить нам с ней вроде некого было, поэтому ее рожа, обращенная ко мне, светилась благодушием.
Через минуту я поняла, что показалось мне, будто Кремень-баба на меня глядит и мне улыбается. И будто мы с ней мирно сейчас пообщаемся – о разном, может быть, и о женском. Нет! Кремень-баба зафиксировала взгляд на заветном сундучке и устремилась к нему. Грациозно склонившись, подцепила мизинцем одну из ручек, выпрямилась.
– Малышка, – крикнула я как можно более громовым голосом, получился визг какой-то, – брось сундук. Он тебе ни к чему!
– Отчего же, – хохотнула Кремень-баба. – Очень даже к чему! Вчера я в который уже раз милого спросила: милый, что тебе подарить? А он смеется: ты же знаешь, говорит, кроме тебя, самолета и яхты мне ничего не надо, да вот и сыночек не помешал бы. Я у него уже есть (хи-хи!). С сыночком он погорячился. Остались яхта и самолет. Вот за этим мне и нужен сундучок!
– Ты думаешь, там деньги?
– Да! И мно-о-ого денег! И они теперь мои-и-и! – она страстно прижала сундучок к одной из своих мощных грудей.
– Но зачем твоему парню яхта?! Разве он не царь Нептун?
– Нептуна я бросила. Раскрутила над головой и фьюииииить! Прямо в Океан-море! Не верю больше мокрохвостым!
– Хорошо! Тогда зачем твоему парню самолет? Разве он не Змей Горыныч?!
– Ха-а-а-а! Однажды Змей Горыныч – а ведь нежная у нас с ним была дружба! – сказал: летим, милая, туда, туда... В общем, в сопли какие-то летим... Воспарил над моей головой, я его за лапы – хвать! Но взлететь со мной он так и не смог. Потенциалу не хватило. Или еще чего. И только я разжала пальцы, он фьюиииить! Не верю больше тонкошеим!
– Хорошо! Нептуна – фьюить, Змея Горыныча – фьюить. Что же за монстр такой твой нынешний парень?
– Славный мальчуган.
И стала она мне про него рассказывать. И такой, и эдакий, и краше всех, и умнее всех. Впрочем, все женщины возлюбленных расписывают в самом лучшем виде. А уж потом, время спустя, – мокрохвостые, тонкошеие…
В общем, унесла она сундучок. А я о нем не особенно-то и жалела. Если так разобраться, разве может в нем уместиться все то, чего я очень хочу?
Слышу: шаги, сильно напоминающие поступь Командора, удаляются. Кремень-баба торопится к избраннику. Интересно, какого он размера? Если такой же, как она, то как они на земле уживаются, как им места хватает? И где взять нужного размера самолет и яхту? А если под стать существующим транспортным средствам, то любопытно было бы посмотреть, как он пишет на яхте восьмерки вокруг ее изящных икр. Или как на самолете влетает в одно ухо и вылетает в другое.
Грохот. Грохот? Грохот!!! Всеземной! Господи, да это Кремень-баба размечталась и не заметила у себя под ногами какого-то паршивенького хребта – запнулась, рухнула. Я ее понимаю – всегда разрываешься, смотреть ли под ноги или на звезды. Полезней первое. Приятней второе.
Кстати, я знаю и другую каменную женщину – однажды тоже не удержалась, упала, и никто не помог ей подняться. А ведь она к кому-то спешила. Зовут ее Сулахат, лежит поперек Алибекского ущелья в Домбае. И бегают по ней альпинисты – кто с ног на голову, кто с головы на ноги. А тот, кто ее ждал, вряд ли бегает, даже и не знает, где искать. Сидит-горюет, оплакивает несостоявшуюся любовь. Жалко мне его. Потому что если рассудить, любовь – это главное. Что бы там ни говорили умные люди и как бы ни махали руками в сторону других интересных занятий.
А что же сундучок? Закономерный вопрос. За каменной бабой увязался мой кот. Странно, обычно из дома никакой селедкой не выманишь. А тут пошел-пошел, кое-где припадал к земле, почти полз, кое-где ловко подпрыгивал. После терся мордой о мою щеку, подставлял ушки, чтобы почесала, и мурлыкал-рассказывал:
– Упал сундучок на землю со страшенной высоты. Упал и раскрылся. И там...
– Да ничего там не было!
– Откуда знаешь? Правильно, НИ-ЧЕ-ГО. Ты можешь себе это представить?
– Могу. Именно ничего и могу. Есть ли что еще более тяжелое в этом мире?